Переписка И. С. Шмелева и О. А. Бредиус-Субботиной. 1939-1942 годы. Часть 9.

[Ноябрь 1941 г.]

Пишу конспектно. Сколько же биения сердца за этим конспектом!!

Кто я? Откуда? Как жила? Давно хотела тебе все сказать...

Родилась в Ярославле, - году увезли в Рыбинск. Там папа принял священство. До 8 лет в Рыбинске. Оттуда в Казань. Крестный путь отца... Много воспоминаний, много мотивов... Страданий. 1/2 года жизни в Казани до смерти папы. Ужас. Казань чужда нам... Никого, кроме 2 семей. В Казани папа учился в Академии у митрополита Антония (* Епископ Серафим Парижский папу знает тоже.) ³⁷¹ (ректор), его очень любившего. Масса переживаний. Хотела бы дать этюды. Мои страдания после утраты отца, до... болезни. Мое "бегство" ночью. Мое "сумасшествие". Не буквально, конечно. Я не училась в школе. Меня готовили дома. После "шока" моего никто не знал, как я смогу учиться, в том смысле, что должна уходить из дома, - я не отходила от мамы ни на шаг, будучи уверенной, что и она умрет. Всюду я видела смерть. Все ею закрылось. И была права, - спасла однажды маму. Моя мечта была учиться в Институте, чтобы "после увидеть Царский Двор". Это были детские мечтания... Меня отдали в Казанский Родионовский институт ³⁷² . Я согласилась для "мечты" зажать боль и страх и покинуть дом. Но это было именно "зажать"... Кто бы знал, что я... думала... О чем? О всем. О доме. Об отце. О смерти. Я поступила 1-ой ученицей, подготовлена классом выше. Но меня не хотели утомлять и отдали в VII-ой. Мне нечего было делать. Я была способна. Все этим тыкали, - и я ненавидела это слово "способна". Я убегала в уборную, где не было классной дамы, "классухи", так мы ее звали, и плакала одна, запершись, вволю. Мне попадало снова. Моя подруга была девочка резвая, шалунья, до исступления религиозная, любившая моего папу. Маме жаловались, что я из всего класса выбрала самую отчаянную. Она умерла. Умерла как святая. Ей Богоматерь при кончине явилась! Батюшка говорил. Она и была святая! Нина! От скарлатины. Я заразилась от нее. Болела тоже. Институт я, конечно, не кончила. После революции нас рассовали по школам II-ой ступени. Коммерсанты, реалисты, гимназисты, институтки, кадеты (из Москвы)... Винегрет! Баклуши били. Вечерами занимались. Мальчишки лампочки портили, пробки выкручивали. Уходили в потемках учителя, а тогда зажигали свет и... танцевали. Я перестала ходить в школу на 1-2 мес. Слышу, что "чистку" производят и 4 параллельных класса соединяют в один. Сдавали "зачеты". Я осталась. Мы стали работать. Учителя были старые. Хорошо было. Много работали по литературе. Параллельно со школой я служила в статистическом бюро. 15-ти лет начала. Получала паек хороший. Какие-то "способности" и там проявила. Даже повышение получила. Все служили: мама, отчим, я.

Мамино замужество в 1920 году. Много дум, переживаний. Я - безумно ревнива могу быть. Всех маминых "поклонников" (она была красива и строга) я помогала ей гонять. Один был... хороший ³⁷³ , это я умом знала, а сердцем его ненавидела еще больше. Очень молод. Ушел на войну. Я (о, ужас!) молилась о том, чтоб не вернулся. Его убили. К отчиму этого чувства не было. Я его любила и жалела. М. б. потому, что знала, что это не был роман маминого сердца, a - дружба что ли? Масса переживаний. После школы, тотчас же Художественная Школа - Храм! Развал искусства, развал мечты. Уход мой. Попытка поступить в Университет. Нельзя! Буржуйка. Провалили по политграмоте (якобы!). Голод. Мешочничество мамы. Смерть 1-ой жены от холеры и дочери отчима от тифа. Ужас. Как умирала Верочка ³⁷⁴ ! Она была душой с отцом и нами. Болезнь тифом. Мама при смерти. У меня и отчима малярия, - все лежали. Мама еле выкарабкалась. Уехали отдыхать к матери А[лександра] А[лександровича] (отчим тоже Александр Александрович, как отец мой)... Оставались Сережа, я и прислуга-дура. Совершенная дура. Обыск в их отсутствие и ордер на арест профессора ³⁷⁵ . Все перерыли, от 1 ч. ночи до 7 утра. А в 7 ч. я бежала за 6 верст на огород окопать картошку.

Телеграммы моей мама не получила, - перехватили. Приезд их, и скорый отъезд в Костромскую губ. к бабушке ³⁷⁶ . Там отчим и остался на осень. Больше не приходили за ним. Мы поехали обратно в Казань - боялись. На пароходе случайное знакомство с одной курсисткой, которая стала жить у нас. Чудно пела... оттуда и Chopin и Schubert и... много, много... Через нее я попала в Святилище... к гениальному управителю хора, у которого еще студентом пел папа. У отца был "райский голос". Я не верила, что Иван Семенович ³⁷⁷ меня принял в хор. Был очень строгий ! Мы давали концерты. Была радость. Я обожала И[вана] С[еменовича]. Однажды он, объясняя хористу его соло, сказал: "эх, молодой человек, поете Вы про любовь и про "милую", а, и угрюмо же у Вас выходит! Вот был у меня один... давно, давно, пел это, но... как! Вы улыбнитесь, когда "милая" поете, подумайте о милой! Да, давно это было. Случайно мы встретились снова, просили его спеть, - не хочет, - сан. Да. Позвольте: у меня есть О. А. Субботина - художественной школы. Прошу, выйдите сюда". А я уж давно знала, о ком это он и чуть удерживала слезы. Я вышла. "Вы не родственница, (м. б. случайно) некого батюшки..." Я не стерпела: "да, А. А. Субботин? - Это мой папа". У нас завязалась дружба. Странная. Трогательно-нежная дружба. Огромного роста, монгольского чуть-чуть вида, моложавый и прямой, прямой - он, 63-64 лет, и... маленькая девчушка - Оля, 16-17 лет. Я его боготворила в искусстве, - обожала в жизни. Да, " И. С. " (* Получила от Ивана Семеновича письмо в Берлине... если бы ты его прочел. Удивительно! Можно бы думать, что у нас был роман, но самый тонкий, небесный.). Он был певец русской народной песни. Он был знаменит. Мы уехали заграницу [в] 1923 году, - отчима выслали, с партией ученых в 1922 г. Я уезжала, оставляя чуть-чуть Сердце. Немного. Я 18-ти лет увлеклась кузеном этой певуньи-курсистки... Володя был тоже "попович". Славный мальчик. Пел, писал немного, играл хорошо. Просил меня не уезжать, остаться для него, стать его женой. Я уехала. Немножко думала о нем. Простились глупо. Просил поцеловать - не позволила. Не пришел на пристань. Меня манила заграница. Мы уезжали на 3 года (!). И верили, что еще до этого срока свергнутся большевики. Не будет же терпеть Европа! Мы не прощались, - мы говорили "до свидания!" Путешествие по Волге. Ярославль. Рыбинск, - впервые после смерти отца. Его могила в Рыбинске - по просьбе прихожан. Его перевозили.

Прощанье с бабушкой... Тяжело. И вот... Москва. О, сколько было всего в Москве! Как я вбирала всю ее! Я днями жила в Третьяковской галерее, в Музее, всюду. Театры... И... заграница. Не буду ее описывать. Ты знаешь. Я ехала восторженно, ища правды. Правды. Я обо всем мечтала. Ах, Ваня, как в письме тесно. Сколько всего было!!! В душе же, - было, помню, одно искание: цель и оправдание жизни. Не только моей, маленькой, но общей, целой. Я мучилась этим ужасно. Меня и религия тогда тревожила. Я все искала справедливости. Я даже иногда начинала молиться за Иуду, т.к. видела в нем выполнителя Великого Плана. Я с 7 лет этим вопросом мучилась. Да, с 7 лет. Папа в отчаянии был от моих таких вопросов. Я мучалась своей бесцельностью, ненужностью. Выплакивала ночи. Искала, ждала чего-то. Ответа. Ставила ставки на большое, разочаровывалась, падала духом... Помню, однажды 2 раза в один день бегала к исповеди, ища ответа, стегая себя, свою душу. Я много тогда жила внутри.

В Берлине мы попали в русский дом при кладбище ³⁷⁸ . Отживающие люди, - "кунсткамера". Влачилась жизнь. Я ездила на лекции в Русский институт ³⁷⁹ . Без интереса. Скучала о подругах, о Володе, о России. Показалось мне здесь все бездушно, безыдейно. Мы больше там за свое боролись, всюду. Была же тут какая-то сытая праздность. Я не нашла себе друзей по духу. Меня баловали в Институте. Весело было. Было на факультете 3 Оли. Всего 3 девушки и все 3 - Оли. Я бегала девчонкой, с косами. Хохотушка была, и кругленькая тогда. Так было до весны 24 г.

Перед Рождеством, вдруг появился в русском доме некто. Этот некто оказался только что выпущенный из тюрьмы по политическим делам ( оправданный ), русский. Я не знаю, что там было, - кажется хорошие "друзья" оклеветали. Но вот, в пост, к Пасхе я готовила церковь. Делала цветы. Я выдумала на настоящие большие сучья деревьев накалывать розеточки из нежной розовой бумаги под цвет персика. Было очень эффектно. Все думали, что это живые. И вот я за работой этой слышу голос, полный скептицизма и желчи. Что-то вроде, что Царство Небесное зарабатываю. Это и был этот некто, этот N.

Бесценный мой! Писала тебе, послала одно, другое написала, - не пошлю (слез там много и даже на бумаге), не надо. Пишу сейчас еще. Все думы о тебе. Сию минутку открыточка твоя еще от 13-го, а утром было твое expres от 13/14. Видишь, почти одновременно! Я не могу выразить тебе всего, что меня волнует. Душу твою я возношу, к ней приникаю, целую сердце твое! Как мог ты мне сказать, что может у меня быть счастье "хотя бы не со мной" (т.е. не с тобой)!? Как мог? Нет, после тебя, твоего сердца, твоей песни дивной, неземной... кто же дать может... счастье?? Не буду уходить в это дальше... Дойду до того же, что и в непосланном письме... До слез. Я рада, что живу тобой. Что где-то ты меня любишь, далекий! За что? Так?

Мне страшно того, как ты меня рисуешь. Твоя открытка, - ты там о "Путях Небесных", о моем в них. Мне жутко. На такую высоту возносишь. Ванечка, милый, поверь мне, это не слова, не "скромничанье", не напрашивание на комплименты... - это - правда, что скажу тебе: - я ужасно смущаюсь, что ты меня с твоим Великим вводишь в твое Святая Святых. И еще: ты о читателях-читательницах, об Истории Литературы Русской пишешь. Мне стыдно убожества своего. Я же не стою этого! У меня ни чуточки не говорит ни честолюбие, ни тщеславие от этого, - но мне просто неловко, совестно.

Поймешь? Куда же мне, такой простушке! - Пойми ты! Ты не говори никому обо мне, а то я глаз не покажу! Я - только для тебя, тебя самого, не писателя. Это уж твое дело... для чего я тебе, но... ты не говори никому, что я такая (как ты меня видишь). Я - просто обыкновенная. Когда же у меня будет твой портрет?! М. б. посылать можно? Я постараюсь тебе мой послать. Я боюсь тебя спрашивать о визе. Неужели без надежды? Или ты не хочешь больше?

Я боюсь за тебя зимой, - простудишься в пути еще?! Я буду волноваться ужасно! Письмо твое о страданиях твоих с 1936 года, я взяла в сердце. Мне скорбно и за тебя и за страдалицу твою, О. А. Как ужасно о Сереженьке ³⁸⁰ ! Скажи, родной, если не больно слишком , отчего скончалась О. А.? Кто-то говорил, что воспаление легких. Как ты все вынес? Как мне больно, как рвешь ты мне сердце словами: "ныне отпущаеши..." Ну, неужели ты не сознаешь, что это для меня?! Я боюсь отдать отчет этим словам, представить их! Не могу! Милый, не надо так! Как мне больно! Ты это уже однажды мне писал, давно. Тогда мне было тоже уже больно.

Но... теперь..? Ивушка, ты пишешь, что мучился моим молчанием 8-го и 9-го, но у тебя же (по твоим словам) были мои письма от 29-го уже 6-го. Объясни. Я ничего не понимаю. Я послала 3 expres - все 30-го, одно, кажется, писала 29-го. Ах, пока не забыла: не посылай на Сережу ничего для меня! Если ты деньги пришлешь, то я серьезно очень разгневаюсь. Не шути со мной тогда. С. пошлет обратно. Не надо ссориться. Умоляю. Мне ничего не надо. Деньги у меня есть! Духов, - не надо тоже. Я понимаю, что тебе хочется это, но меня смущает. Не надо. Те, что я от Guerlain имела, давно... тех нет здесь, как вообще ничего из Парижа. Есть еще несколько Коти, случайно. Но те, Guerlain, - я не могу принять, - они дорогие, я не хочу! Когда увижу тебя, то и будет, а сейчас - не надо! Ты понимаешь - мне совестно!? Книги твои я принимаю с восторгом! Я обожаю тебя, Иван мой милый! Преклоняюсь. Великий, чудный, прекрасный, гениальный, Иван Сергеевич {В предложении сохранена пунктуация оригинала.}! Какой ты добрый, милый к людям, чуткий! Душенька моя! Нет, для тебя не может давать Господь испытаний. Это мне: - "...и Аз воздам..." ³⁸¹ Мне, гадкой, за то, что м. б. хотела в жизни не только видеть шипы, за то что позволяла себе "играть", забыться, не думать... Не часто это было. Я всегда людей жалела, берегла их сердце. А сама я часто страдала, себя я не щадила. За что же так жестоко теперь? За что же ты страдаешь?! Я помню, как я однажды, сперва увлекшись одним врачом ^{382 383} , - для меня символ борьбы с большевизмом. Это было [в] 1934 г. Искусство, поездки на его машине за город, прогулки. Редко, 1-2 раза, вечером и даже за полночь вино, шампанское... Я знала о нем очень мало. О его личной жизни. Видела его только. Узнала, что он женат. Это было мне ужасно. Помню, как я его убеждала забыть меня. Я упрекала себя в легкомыслии, в увлеченности, я не смела так, должна была отдавать отчет! Я тотчас же ему сказала, что не могу продолжать видеться. Ничего особенного в этих встречах не было. Но не хотела я больше привязываться дальше. Он уверял, что с женой у него все кончено, что они только под одной кровлей, а что ей он не муж давно.

Что ей это - все равно. Не правда это было. Я все потом узнала, случайно. Она очень страдала. Не из-за меня,.. со мной ничего не было большого, - бывали до меня, другие. Но не думай, однако, что это был "Draufgänger" {Сорвиголова, здесь: ловелас (нем.). } - нет, - не знаю почему. Я умоляла его меня забыть. А он-то: дежурил у клиники, к нам на дом приходил, с Сережей говорить хотел, с родителями. Всюду искал меня, не отдавал жизни. Я стойко уходила. Господи, Ты видел, не хотела я чужих слез. Я ее жалела. Я знала, что ее он ценил, что не все у них еще сломалось. Были дети, четверо и один еще приемыш, калека - пациент его.

Я это все узнала. Удивительно узнала. И я ему писала. Просила во имя любви ко мне понять, что я не могу около него остаться, что это против моего душевного уклада. Не понял и вот что писал: "Der Brief, den Du mir schriebst, und den ich eben nochmal durchlas, ist eine Offenbarung. So herzig, wie Du mir schriebst, soil ich Dein Kamerad bleiben.

Du sollst immer zu mir kommen können, wenn Du was auf dem Herzen hast.

Du sollst in mir einen Pol haben, in der Erscheinungen Flucht.

Du sollst die Schwere Deines russischen Gemuts { Подчеркнутые слова в тексте объединены лигатурой, над ней помета О. А. Бредиус-Субботиной: ерунда.} mal abladen können bei mir, eintauschen konnen in den Flug eines der Erde enthobenen, und doch ihr so nahen Weltgeisten.

Makrokosmos - nennt ihn Goethe.

Soviel Menschliches ist in Deinem Brief, soviel noch nicht zur Blühte gekommenes, dass ich den beneide, der ässt .

Als Traube lass ich Dich rair aus der Händen gleiten, voll und saftig... vielleicht kommst Du als Wein nochmal an meinen Mund!

Sei ewig gegrüsst!" {"Письмо, которое ты мне написала, и которое я сейчас еще раз прочел, - это откровение. Ты мне так сердечно пишешь, [думаю] что я мог бы остаться твоим товарищем. Ты можешь всегда ко мне прийти, когда у тебя будет что-нибудь на сердце. Ты можешь найти во мне твердую опору, если что-нибудь изменится. Ты могла бы у меня сбросить тяжесть своей русской души, могла бы сменить на полет свободного от земли и такого близкого ей Мирового духа. Макрокосмос - называет его Гете. Так много человеческого в твоем письме, так много еще не расцветшего, что я завидую тому, кто доведет это до зрелости. Подобно виноградинке, я позволяю тебе выскользнуть из моих рук, зрелой и сочной... Может быть, ты вином еще попадешь в мой рот! Приветствую тебя вечно!" (нем.). }

Была еще одна встреча после письма. Вечер в клинике. Я холодно (умышленно) его встретила. Помощница моя все ахала и говорила: "только теперь я понимаю, что значит "den kalten Rücken zeigen" {Повернулась к нему спиной (нем.). }. Мне было больно, но... пришлось. А он? Безумничал еще. Просили петь его "Lakrime Christi" {Слезы Христовы (лат.). } - чудесно это пел. Голос был дивный, берущий душу. Сам - не красивый. Глаза лучистые, чудесные. И голос! - не хотел петь, не в духе был, после меня, строгой. Я тоже попросила: "не ломайтесь, доктор, спойте!" "Хорошо, для Вас!" Громко, все слыхали. Зло сказал. И спел. Божественно. Все думали, не выпил ли он лишку. Так смотрел он ко мне! И... спев... схватил рукой все струны на гитаре и разом порвал их. Изрезал руку.

Безумие - оперировать должен был на утро. Гитару же я нашла, уходя, у себя в гардеробном шкафу, в лаборатории. Она осталась там и после моего ухода. После моего обручения был еще раз у меня в лаборатории, прощался. Плакал... И все же, хорошо, что отошел. Жена ему дала еще девочку... Славные детишки. Он их любит. Жену чтит, как верного друга. А м. б. и любит.

Я помню, как мучила себя, томила душу свою, что так неосторожно отнеслась, могла увлечься, без отчета: к чему все поведет. Не любя серьезно, а, собственно, "играя". Я мучилась долго. За "игру" именно. Запретила ему говорить, писать. Посылал мне концерты Брамса для граммофона и "через них объяснялся". Я после этого случая особенно осторожна была в жизни. Я же не была уж так сознательно виновата. Я же не знала, а узнав все прекратила. За что же мне мучение? За что же ты страдаешь? За что должная мимо своего счастья пройти??

Или м. б. все-таки не мимо!? Ах, Господи, помоги свято принять Твою Волю! Без ропота. Ты, Иван, осуждаешь меня? О, если бы ты меня увидел. Сердце мое увидел! Как много бы я тебе сказала сердцем! Как я искала тебя, крупицы малые я собирала у всех, ища тебя! Какой великий ты! За что мне счастье такое быть тобой любимой?! Я же не стою. Я боюсь, что ты разочаруешься. Ну, какая же я святая?! О, нет! Не увлекалась бы так. Не было ничего ужасного. Но так хотелось чуточку радости, уйти от больницы, больных, больного всего. Dr. S. был радостный... Я могла бы увлечься и пением, и шампанским, и цыганами. Я иногда будто себя теряю. Но... до границы. Я знаю эту грань. Ах, я люблю веселье! Люблю, что ты умеешь жить! Я знаю это!! Я еще узнала это давно, из твоих книг. Люблю тебя земного. Люблю тебя небесного! Как я хотела бы с тобой на тройке, в зимнем блеске, вдвоем промчаться! Ах, все, все с тобой прекрасно! И бег, и лёт, и вихрь безумства, и... тишина камина. Не оторваться, не кончить письма... Завтра еду к Фасе в Утрехт. Целую тебя, обнимаю, всей душой с тобой. Сердцем льну к тебе. Ласкаюсь киской. Люблю... Знаешь? Чувствуешь ли? Мучаюсь о твоем здоровье! Напиши же! Ваньчик, не присылай же того, что меня очень огорчит! Исполни! Пришли мне автографы для книжек. Не забудь! Ответишь на все вопросы?

Целую еще. Твоя вся Оля

[На полях:] Написал Марине? Ивик ³⁸⁴ не посылать. Ты долже н понять, что я не могу принять!! Я заплачу. Разгневаюсь! И главное, что мне не надо. У меня все есть!

Писала тебе о Груздевой, если Карташев о ней не знает, то спроси (при случае) о Зерцалове ³⁸⁵ . Это его сослуживец в Петрограде был. Ее муж (или любовник - не знаешь?).

Господи, Ваня, да что же это?? Письмо твое от 15-го - какое отчаяние мне! Да, что ты себе выдумал?? Ну, поверь же мне хоть раз, что не могу я сознательно тебя мучить! Отчего писем долго нет? Да, разве можешь ты себя этим уверять в страхах?! Мучить, не спать, болеть?! Ну, я не знаю чем, чем тебя уверить?! Я в отчаянии.

А я, - я дохожу до каких-то галлюцинаций.

Я все вдруг начинаю угадывать, видеть... Если не ошибаюсь, я тебе 15-го как раз писала, что безумно тревожусь за твое здоровье. Да? 15-го? Я все это время как в бреду. Я - вся у тебя, в тебе! Неужели не чувствуешь? Сегодня люблю тебя особенно нежно. Все, все о тебе! Неужели ты не чувствуешь! Я - вся к тебе! Ты увидишь - я 19-го тебе писала! А сегодня, возвращаясь домой от Фаси, я маме говорю: "у меня такое чувство, что получу какое-то необычайное письмо сегодня, - м. б. радость, м. б. горе. Но я вся - волнение". - "От кого?" - "Думаю, что от И. С." "Думаю" это только маме, а для себя я знала, что конечно от тебя. У меня руки стали холодные, и не согрелись во весь вечер, даже от готовки обеда (мы обедаем в 7 ч. вечера). Почта... я уверена, что "что-то". Конверт с твоим почерком, - будто не ты писал - большие буквы. "Господи, что с ним?" - Крикнула. Сережа был случайно рядом. "С кем?" - "Так, ничего". Я с ума сойду. Иван, не казни меня, не казни, я достаточно наказана жизнью. За что только? Не знаю. Жила всю жизнь не для себя. Если бы ты все обо мне знал! Не хочу хвалиться. Но другие говорили. Желали мне счастья. Уверены были в нем. "Заслужила-де". Зачем же ты-то мне не веришь? Господи! Какой кошмар. Я улететь готова, телеграммы не разрешают. Послала бы с одним словом только "люблю". Не поверил бы? Ах, ты противный, злой мальчик, Тонька!! Чего ты хочешь?? Не мучь себя и меня! Не выдумывай, фантазер ты этакий! Сегодня я тебе портрет мой дала переснять. Пошлю, м. б. можно? Мне нравится.

Тонька, Тонька, Тонька!!!!! Что мне с тобой сделать? Ну, скажи? Ты всегда такой мучитель? Приедешь? Я знаю, ты мог бы! Господи, теперь я мучаюсь твоей болезнью... Что это? Отчего? Все , все хочу знать! Дай мне адрес твоего доктора, отца И[рины]. Можно ему писать? Знает он обо мне что-нибудь? Если нет, то не надо! У моего отчима было так с глазом - это очень

Это - ирит? Будь ради Бога осторожен! Тебе тогда мои письма не прочесть, если газету трудно? Или можно. Писать крупней, более четко? Я не могу тебе писать четко. Пишу всегда очень нервно, быстро, одна мысль гонит другую. И. А. пишу четко, будто чистописание. Тебе - иное. Скучно так, по-школьному. С ума схожу от твоего страдания! Не понимаю тебя. Такой легкости приходить в отчаяние! Ванюша, нельзя так! Ну, черт со мной, пусть я хвораю, если тебе легче от того, что на мне надо выместить, то вымещай!

Я все, все претерплю. Мне так уже больно, что хуже вряд ли может?! Ну, добивай меня, измучай, сожги... но хоть один раз дай тебя увидеть,.. поцеловать... Тогда, добей! Всей моей жизни, моей драмы (давнишней) ты не представишь... О, если бы вместе, поговорить, все рассказать!.. И тогда, 1937 г., ноябрь...

Что знаешь ты обо мне? Что мог себе представить?! 2-го ноября (мамино рождение) был бал. Я не была, конечно, там танцевали Сережа, будущая моя золовка и брат ее. Этот бал не важен, это только календарная точность... Я помню, я доведена была уже до... почти что длительного бессознания. И это уже когда была назначена свадьба, заказан стол в Берлине на 43 человека, музыканты и все такое. Я уже ушла из клиники давно. И вот тут-то, началось безобразие, полуанонимное, без ведома жениха. В Голландии интрига, вплоть до отказа в печатном извещении о браке. Без ведома Арнольда и даже его отца. Сестричка. Не Елизавета, - другая. Ведьма. Буквально - змея, ласкавшая меня прежде больше всех. Что было - не выдумать для сказки! И. А. остолбенел. Арнольду больше всего напакостили. Я же, думала, что это от него исходит. Когда от него узнала, что он-то даже ничего не знает, - не верила. Приехал он в Берлин тотчас же. Но это я убежала вперед. А было то, что 2-го ноября я не стерпела, взяла телефон и позвонила Елизавете: "я не могу, не хочу, ради человеческого достоинства не смею, дальше иметь с Вами всеми дело! Передай дальше Вашему роду, что я эту "честь" отклоняю. Кончаю все, я сама! Довольно! Я горда собой и своим родом! Всего доброго!" Они были на балу. "Как шпареные" - слова Сережи. Повесив трубку, я чуть не упала. Я в телефон кричала, не говорила. Была не истерика, а что-то хуже. Беззвучная истерика. Я побледнела, не могла идти. Мамины слезы меня привели в себя. Легла. И заболела. И. А. вызвал телеграммой Арнольда. Арнольд лишь в Берлине от Сережи на вокзале узнал всю гадость своей сестры. Елизавета горела стыдом за своих. Ездила стыдить сестру в Голландию, уезжал и Cornelius (Kees), за тем же.

Сумасшедший дом. Я как мертвая лежала. Не знаю сколько дней... Не ела, никого не пускала к себе. Боли всюду. Не было слез. Все было гадко. Хотела уйти от всего. Из клиники я ушла уже. Средства к жизни, кроме моего заработка, уже годами не было. У меня было хорошее место, но я держалась за него зубами, т.к. как иностранка я не могла работать в городских и государственных больницах. Частных же ³⁸⁶ не так много. Ну, это особая статья. Тут тоже слез было проглочено не мало. Шеф отлично знал, что без меня не справится, но еще лучше знал и то, что мне не так-то просто от него уйти... Но это - в сторону.

Я все же решила уйти, порвать, бросить... Меня, конечно, приняли бы обратно на место... но... каково? Да, А. приехал, бесился, звонил отцу, глаза "открывал" тому тоже, унять просил девчонку. Отец заболел. Назначили все, как хотели. Девчонку игнорировали. Арнольд простаивал часы на коленях у моей кровати, молил. Являлся сам жертвой. 12-го ноября я встала. Согласилась... Арнольд уехал 12-го, взяв слово, что я приеду. Меня везла Елизавета 14-го ноября на поезде-эскпрессе в Голландию. Полуживую - невесту. 15-го я лежала. Елизавета отдалила сестру, сказав мне, что от нее "поистине исходит". 15-го мне долбили что-то о брачном контракте, о нотариусе, о деньгах...(!) ...гадость! Мне было все - все равно. 16-го я в 7 ч. утра встала, еле стоя на ногах, помню, брала ванну в холодной комнате. Брр... Пришла парикмахерша, причесывала. Я не выходила к столу. Чай не пила. Язык чужой. В 11 ч. подъехал автомобиль, - Сережа... Пришел ко мне, урвался из Берлина, он только что получил службу, несколько дней, маленькую. Я залилась слезами, его увидя. Благословил меня, положил мне золотой в туфельку (мама научила). Оделся, во фраке, красивый... В 12 ч. я сошла в "Halle" и... не узнала дома. Это был сад всяких цветов. Встретил А. - сердечно, возвышенно, как "Мадонну", - говорил он. Церемония (именно!) открылась. Лакей с булавой и т.п. И. А. велел мне ни гу-гу с сестрой. Я исполнила. В 7 ч. вечера с ночным поездом мы ехали, "молодые", в Берлин... Тво й ноябрь ничто по сравнению с моим . В письмах невозможно все сказать. Сестра искалечила многое. Она в Америке. Мой "нервный шок" дал себя чувствовать долго. Рождество мы были у мамы. Я возвратилась из "hochzeitsreise" {Свадебное путешествие (нем.). }, больная. Ангина, - получила в итальянских лагунах. В бреду привез меня Арнольд. Лечил кавказец. Был очень мил. Спас от осложнений. Мама ему только верит.

Да, вот какой был мой 37 год. 12-го приехали в Голландию, - я кое-как уже выздоровела. На Пасху я была в Берлине у мамы. Как больно мне, что ты страдал тогда... О, если бы знала!.. Иван, м. б. было бы все иначе! Обожаю тебя, целую... о, кааак целую.

Безумец ты, мой, родной, любимый! Будь здоров! Пиши, хоть одно слово! Умоляю! Оля

[На полях:] Розы мамины.

Береги здоровье!!!! Успокойся! Родной, милый! Пиши! Я жду! Приедешь?

Эти дни я увлеклась твоими книгами, - м. б. потому и задержка писем?

28.XI.41

2 ч. дня

Свет сегодня, Оля, - письмо 15.XI - запоздавшее, с 2 фото, где ты в лаборатории, чудеска! Мудрая ты, готовая, - пиши! Ка-ак ты понимаешь все! до чего чуткая! - говорю, как ты пишешь о "писании". Все верно. Это - чутье такое. Я повторил бы твое - дословно. Нет, это не "учеба" тебе: я дал лишь "тему". Ты свободна. и что хочешь - делай. Можешь. Все сделай. Вообразишь все. Как ты о "ewige Weibliche"! Опыт веков - в тебе. Само дастся. Ну, и богачка! Нет, не "кобылица молодая", хоть порой и мечешь ноги в воздух, - ты уже "в мерном кругу", удалая. Целую в... мордочку - в глазок "косящий" (о, не "пугливый"!). Будешь писать - сознай свободу, не оглядывайся, а - как хозяин! - над всем. Как в своих анализах. Высыпи из души, а после будешь формовать, очищать, стягивать. Я же знаю, как ты готова, - я вровень с тобой, поверь, дружка моя, заветная. Вот именно: ты из редчайших женщин, кому внятно святое - очарование "ewige Weibliche" - сама призналась.

Послушай, однако... так я хочу быть бережным к тебе, а ты - "добивай, измучай!" Объясни: чем я..? Не надо, Олёк... ну, прошу. Боль в глазу - прошла. Это я, помнится, недавно налетел на дверь, в сумерках. Мои капли уняли "тяжесть". В Москве было плохо: одурев от работы, спеша на воздух, с разлету наскочил на ребро двери, - это был у-дар! Разбил надбровную дугу в кровь, и скульце, и - в глазное яблоко, в зрачок!.. Вот "свет"-то увидал! 4 мес. Во тьме сидел, бо-ли..! Это было воспаление радужной оболочки. Повторялось, от простуды, но все реже, с перерывами в 3-5 лет. В Крыму, когда убили Сержика, такое было... Оля мне читала у печурки "Чашу", Евангелие... Знаю, это бывает и от другого, но в нашем роду - никогда этого "другого" не было: я - чистый. Ну, проверь в лаборатории - увидишь. Не боюсь.

Твой ноябрь 37 г. - о, мученица, загнанная птичка! Я плакал сердцем, я бился у твоей кроватки, я целовал твои реснички влажные, я видел твое замученное сердце, Оля... Я на коленях, с болью, глядел в тебя! Ничем тебя не потревожу, оберегу. Как ты дорога мне!

О враче No 2. Да, неосторожность, мне далось это болезненно. Преодолела, - а победителей не судят. Как все относительно! В сравнении с таким - "кавказец" - чище, умней, выше, при всей "кавказскости". Этот - самодовольный - циник, недалекий, да, - и пошляк. Его письмо - чудовищная наглость, бесстыдство. Если бы моя сестра получила такое, я знал бы, как ответить. Ты - хранишь?! ... - уничижение!? Ты - лишь - "гроздь полносочная". Тебе было позволено - "выскользнуть"... в надежде что - "вином в уста вольешься... вернешься..."!!

Обращение как с "вещью"! Да еще скрадено - у Катулла ³⁸⁷ , повторенное не раз в вариациях... опошлено! Фу, гадко как! Даже и Гете потревожен этим ничтожеством. Бормотание о "Weltgeisten" {Мировой дух (нем.) }... И это повторное - "sollst" {Должна (нем.). }, "kommen können" {Приходить (нем.). }!.. - благодарила за дозволение?! Это - "Полюс" (вот это так "водитель"!), эта пошлятина о "тяготах русской души", (всякого жита по лопате!) с указанием "склада" ("in mir" {У меня (нем.). }!) - "должна и мо-жешь"! Мне тошно, будто наглотался грязи. И это - "Du" {Ты (нем.). }. Ты позволяла - "Du"? В 34, когда уже "вела" того, кто "теперь он целовал свою мадонну"! Что это?! как совмещалось?! Полуночное шампанское, поездка, "Du"... что еще... ? - и - "водительство"? Это мне - загадка. Психологический провал. Ездить - да еще с шампанским... - не зная, с кем ..! Как это с тобой могло статься? Это же - "ловец", обыкновеннейший "минюскюль" {Маленький, здесь: ничтожный (от фр. ). }! "По-дешевке". В плащике дешевого "эстета", - и еще, при этом, - глу-пый! Да как же чист "наш легкомысленный Евгений"! (на письмо Тани). "Быть может, чувствий пыл старинный - Им на минуту овладел; - Но обмануть он не хотел - Доверчивость души невинной" ³⁸⁸ . А этот - вор, - и еще дешевый, без риска . И при этом такое "величественное великодушие": "я дозволяю тебе выскользнуть из моих рук..." но..! - "м. б. вернешься"... и т.д. Вот оно "право на вещь" - "jus rerum" {Право на вещь (лат.). }! Тьфу! Дальше - хуже. После "леденящей" встречи... твоя просьба - спеть! Хотела ли - обнаружить свою силу? Опять - психологическая загадка. И его "демонстративная" тебе отместка! Это уже самораздевание бесстыжее... при честном народе! Вплоть до... срыва. Сорвалось, - и вот - наглядность. Что же это, как не глупость и не циническое бесчинство, намек, непостижимо наглое обращение с девушкой! Что могли из всего сего вывести остальные зрители?! Только одно - "роман завершился, - после поездок ночных... - ссорой. Ну, помирятся". Причем все, конечно, знали, что этот "срыватель струн" - женатый. И - последняя гадость. Гитара сунута в твой... гардероб! После сего - будь я тогда в Берлине и знай все это, я предложил бы этому "эстету" "проехаться в подгороднюю рощу". Ты была "безвольна", и все объяснимо. Ты преодолела, все же. Но "скольжение" было. Эти "игры" - известны - они пряны, щекотны именно "скольжением" - это - "demi-copulation" {Полуобладание (фр.). }, как у "Demi-vierges" M. Прево ³⁸⁹ . Это, конечно, показывает "темперамент". Во мне - осадок горечи. Прости за откровенность, но с тобой я не могу иначе. Ты так хотела. Вот это - из "изломов".

Еще - "изломы". Острой болью принял я твой "рассказ о семье" ³⁹⁰ - 28-29.X. Моя тревога за тебя родилась из "проявления": побои зависимой девушке. Все возможно, "психоз безволен". И - "случай с братцем": " ласково и нежно " но... "дала понять". Остался "красивым мальчиком"! Тут ласково и нежно - "добрый малый". Уж не с той ли служанкой? с "мадонной", которую били?

Да, знаменитый род, все хороши, до "ведьмы" и начер-тательницы "значочков". (Betty ³⁹¹ : "отпуск "рвача", виза-молния: все пущено в ход для спасения втуне.) И в этом "доме" - жемчужина, в навозной куче. Попранная, так. Обреченное спасаешь твоею, чистой, кровью! Ты чтишь ее, эту исключительную кровь?! - дар Божий. Чти, чти. Она - неповторима. Я писал тебе про "девушку от Храма". Это я нашел, уясняя тебя - себе. Я там не сказал о "страстях". Понимаешь, как я искал тебя? Через... Дари. Она - дву-родная. От княжеского корня и - от Церкви. Ты - вся - от Церкви. Но, ведь, в Храме - все. Небо и - земное, греховное. Оно выгружается к подножию Креста. Там - Преображение, благовещение, Воскресение. Но там и аналой с Крестом и Евангелием, за ширмой, "канун" и пол, закапанный слезами. Вот - где - "Слагают "Schwere" {Тяжесть (нем.). } русской души", а не в пустопорожности "ловца" - "Draufgänger", конечно, - только м. б. без прыти и напора. Ну, кончу.

"Проблему" - я отодвигаю, хорошо. Ты была потрясена моей "ошибкой" - стремительностью, прямотой: я ведь не "ловец". И "Полукровка" тут совсем некстати. Слушаюсь, покорен. Конечно, никому я не писал в Голландию: я ведь и не глупец.

Да, я люблю жизнь. Иначе я не был бы тем, кто я. Умею ли я жить... - это другое дело. Нет, не умею. Но смог бы и уметь. Для читателя я, после "Человека из ресторана", - прожигатель жизни, иначе - как же? Дать так ресторанное..? В Питере родилась легенда в литературных кругах: служил лакеем в [1 сл. нрзб.] ресторане! Мне говорили об этом Кони ³⁹² , академик Венгеров ³⁹³ (проверял!!), Василий Иванович Немирович-Данченко ³⁹⁴ ... Чудаки. Но... как же?.. Очень просто. "Любовь" к тому, что даешь и... некий дар. - ? - "Теория сочетаний", по алгебре. - ? - 10 знаков, а чисел из них - ? - - Ну, по 2-3 элементам - могу дать - почти все , внутренней логикой, психологическим чутьем... неким даром - и - трудом. Чтобы дать маленькое "Под горами" ("Liebe in der Krim"), мало было видеть Крым: я прочитал 12-томную Энциклопедию Крыма (все о нем и татарах) - и надо еще "влюбиться". Надо было полюбить лошадей, "круг", азарт даже, чтобы дать "Мери", "бега" в "Путях Небесных"; - надо было полюбить воздух конный. Не любя женщины, не мог бы дать Анастасии, Паши, Дари, Катички ³⁹⁵ и прочих. Ну, а найдешь у меня... грязь? Почему - понятно: не люблю. Страсти... люблю и о-чень знаю. Из себя. Огненность моя не злая, а нежная, вся - ласка. И потому - женщина для меня - любимая, священная. Я служу ей, как в таинстве. Молюсь всему в ней. Вот, ты вышла из ванны - вода уже святая, для меня, умоюсь ею. Тебе служу, всему - в Тебе. И - не раб. Ибо тогда не было бы и служенья: раб не служит , а служит. И оттого - горяч, порой цепляю, невольно, в страстности.

Олёк, не надо было поливать бегонию: пора прошла, клубень сбереги умело. Напрасно столько требовала от нее. Ей нужен отдых. Вот она и стала усыпать. М. б. спасешь клубень. Узнай. Мне долго писать о сем, но я это знаю, я люблю цветы, и растворы знаю. Я сам выращивал самое капризное - глоксинии, - из семян-пыли!

Я полюбил тебя, Олёньчик, не случайно: я в тебе нашел именно то, что любил всегда, в частях... а в тебе увидел - все, в сгущенности. Ну... и - объят. И это все растет и крепнет. Ты все еще раскрываешься. Вот - и в этом письме, запоздавшем, от 15-го (было еще от 15) новое: чуткость художества (знаешь, как писать, без наставлений: надо увидеть.) - Увидь же! можешь. И южный город почувствуешь: дома из беловато-серого камня, небо - синь, пирамидальные тополя, кипарисы, пыльные, (в ржавчине-пятнах) - воздух степи, сухость, все камень... Минареты - редко - каменные ограды, из грубых кусков, на них сухие плети "ломоноса" (весна, март, цветут груши), - чего же еще! Все. Умирающие - рвань. Не разобрать - кто. Желтизна и бурость лиц, кожаные чувяки... полосатые штаны у татар, цыгане (они все одинаковы), русские - тоже. Интеллигенция..? Выбиты, ушли, служат. Дети - тряпки, кучкой. Матери... - страшные - да ты, все видишь зоркая моя ластушка! О, как люблю, хочу... ласкать тебя, родная моя дружка, - весь в стремлении и - бессилен - увидеть хотя бы! Во мне - будто гроза сухая... Ты жасмин любишь - почему? Не скажешь. Так и в любви. Да, могу все разобрать, почему и почему, а сказать итожно - нельзя. Неопределимо. Вчера так нежил тебя, звал..! весь таял, дышал тобой, теплом твоим, слышал даже теплое белье, дышание тела... негу-ласку, - и - призрачность. УзнАю... не узнАю..? Порой я чувствую тебя так остро! Из твоих писем - волнами, м. б. раз. в месяц, дня 3 сряду. Как бы периоды... Я связываю это с твоим, физиологическим... ты понимаешь. Угадать хочу... и оттого, во мне - такая нежность, такая тяга... к творящемуся в тебе, к твоему току... к ожиданию твоей частички - жить, родиться. О, дивное и - так с тобой соединяющее... до исступления! (Не хмурься за мои "анализы", - это же я

Видишь - и опять не написал всего. В кипении мысли. Но все соберу, на все отвечу. Обнимаю, люблю, ласкаю, до писка, до... - как дети любят, - у-у-у... до "скрипа". - У меня довольно тепло. Утром было + 11°С. Но могу пустить радиатор электрический, хотя и норма. Но я - когда с тобой, а теперь - с тобой, - легко переношу. Вот, сделаю два-3 движения руками - ...будто обнял, привлек... - тепло! Дай насмотреться... дай же губки... чистые, чуть в пленочках... сухие? Принимай, без прерываний, селюкрин, - окрепнешь. Я послал, но вышлю еще, еще. Не бойся, вреда никакого. Можешь последние 2-3 дня сокращать до 2, 1 в день. Только - за 1/2 ч. до еды, не меньше. Проделай 2-3 лечения. И полюбишь - крепче. Плечики целую, "душку", шейку... нежно, чуть щекочу, ресницами... чуть дышу... тебя вдыхаю, Олёль, Ольгушонок милый. Твой Ив. Шмелев

29.XI.41

Дорогая моя Ольга, меня поразила твоя "гордыня"! Я тебе не "задачу" давал: я предложил дать свое , - дал лишь сюжет, и ты вольна не принять. "Дам лишь часть ", - пишешь ты. Я понял, - почему. На твои взгляды на известный вопрос не посягаю. Но, - изображая "случай" - (общий), ты и не ломаешь свои убеждения! Иначе - искусство будет не свободно. Не à these {Тезис (фр.). } тебе предлагал, - а дай жизнь ! Здесь гордыня не у места. Она должна бы уместной быть в случае с "доктором-эстетом", - где она совсем сникла. Там ты дозволила обращаться с собой, как с "рабой". Да еще ценишь такое унижение! И. Ш.

[На полях:] Флобер учил Мопассана ³⁹⁶ 10 лет. И там гордыня не проявлялась.

Дай мне адрес прелестной дочки священника ³⁹⁷

1. XII. 41

Я тебе, девочка моя, Олюлька моя, такое письмо вчера начеркал, - а сегодня чуть не послал! - что самому жутко стало! Чумовое, злое, - всю тебя изобрел мукой своей, - и - перечитав - порвал. Сама виновата! Ну, прочь тьма, я светлую тебя люблю, лелею. Такой останешься. Ты что же брыкаешься, заносишься?! Думаешь - не слышу? Все слышу. И "прищур" твой - "ну, будто в школе!" - "урок"... И сама же знает, что да, - это (брыкание) будет мне не по сердцу . Ты... передо мной... - кто тебя так всем сердцем обвивает... так любит... так ценит... - ты - гордиться?! Тебе обидным показалось? Ты - извини - совсем глупышка. "Ноги в воздух не мечи"! Лучше поцелуй, ду-рочка. Вчитайся, как я в тебя верю . Я тебе не урок задавал, а дал труднейшую тему, зерно - создай! А ты - "по-жа-луйста без наставлений!" - смысл такой твоих слов. Дайся, я тебя задушу, упрямку, злюку... прильну и - не дам дышать, не дам этому злюке-ротику раскрыться и отпускать свои "изломы". Ты высказала желание быть вместе у всенощной, как бы бессознательно предложила мне "зерно". Я взрастил его - для тебя, Ольгушонок, - в "Свете тихий" ³⁹⁸ . Послала "Девушку в ветре" - я взял как "задание" - и дал "Девушку с цветами" ³⁹⁹ . На твою творческую свободу я не покушался, как не покушался Пушкин на свободу Гоголя, дав ему сюжеты "Мертвых душ", "Ревизора". Таким же путем явились "Холстомер", "Воскресение", "Живой труп" ⁴⁰⁰ . О Достоевском и говорить нечего ⁴⁰¹ . Всем нам задает "уроки" - Жизнь.

⁴⁰² (эх, прочел бы тебе эту - удавшуюся - песенку! - а ты бы меня наградила). И вот эти задания удавались, и моя творческая свобода не ущербилась. Тебе была предложена тема - очень трудная! - а ты проявила ненужное, неуместное самолюбие. Берегись: это страшная помеха! - в творчестве. Знай, что на творческую твою свободу и мысли не было давить. Или ты так меня еще мало знаешь? Я с тобой вровень хочу, а ты... что же? Знай: ни сверху вниз, ни снизу вверх у меня с тобой. Пусть и ты такая же будешь! Если не хочешь дать целого , не пиши ничего: читать не стану. Я все понял, почему не будешь. А, разница идеологий? Болеешь этой рабской "ветряной оспой русской идиотской интеллигентщины"? Табу для тебя "вопросики" иные. В искусстве не может быть "вопросов". Оно - дает бесстрастно. И. А. "запретил"? Эх, поговорил бы я с тобой. Я бы тебе еврейский вопрос изобразил целой религиозно-философской системой. Не пиши. Этот страшный лакомый (пусть - боль!) кус я для себя оставлю. Я от великой любви предложил его тебе - ты отшвырнула. Я хотел вернуть тебе покой, за-влечь, у-влечь тебя... в работу... - предложил... - а ты... ?! Хорошо! Вот ты какая! Да, вумная головушка, если бы даже урок ..... (тут этого не было) чем же тут стыдиться, заноситься?! Флобер 10 лет гонял Мопассана. И когда тот принес "Пышку", - сказал: "Теперь, мальчик, можешь". Мне стало больно. Проявляй себя и свое - где надо, а не со мной. Не сохраняй писем, вроде - "с полносочной гроздью", подлого письма доктора No 2. Эх, что я тебе вчера писал! Так пронзил тебя - все о том же - что... пожалел и - порвал. Ну, довольно. "Девушка с цветами" тебе ничего не сказала. Значит - не сумел. Дальше - не повторю.

Дай мне адрес (имя-отчество) "чудесной" - одной из Розановых. Я кое-что о ней слыхал, в связи с г. П[устошкиным] ⁴⁰³ . Та? Она должна знать адрес Clemance Bauer. Я напишу ей. Что ты выдумываешь - какой-то я "мужской"! Я - я, - такого скромника еще не встречала: мне все "мужское" в твоем смысле - претит! Я - весь "женский", и потому так высоко ставлю Женщину. Я бы не мог тебя ценить, если бы ты была "женой при муже". Мало же ты меня знаешь! Моя Оля - была всегда сама.

Ответь, как ты сумела совмещать "ведение будущего супруга" с "поездками", и его "целование своей мадонны" с... шампанским, (с поцелуями, конечно и еще с кой-чем (заполночь шампанское!)), с "Du"... с его тебе "наказами", с "sollst" и прочим, до - "грозди"! до восхищения, что тебя расценивают, как "petite-chose" {Маленькая вещица, безделушка (фр.). }, - да, да! Это дурацкое "величие"! Все мне непонятно в этих "изломах". "Жена при муже"! А теперь... в Шалквейкской щели - ты кто? Удобство! Где твое - "сама"? Где проявление себя? Не в кричаньи же на рабочих? не в устройстве же гнезда?. Ты - так, всего страшишься, где ты - сама. Ты же на веревочке! Ты так себя сама поставила. А "Шпекиных" ⁴⁰⁴ , (почтарей) не смущайся. Как ты довольна, что тебя предупредил Шалквейкский Шпекин! Ну, и нечего со мной-то считаться. Я на твою свободу не покушался. Напиши-ка лучше, что было 9. VI. 36 г. - все.

Твоя открытка от 6-го XI - сегодня!! и одновременно, от 26.XI, - крупными буквами. Я не писал из-за глаза. А, озлившись на твое восхищение от письма доктора No 2 - убрал все твои портреты на 3 дня. Уходил ("серчала баба на торг, а торг про то и не ведал!"). Да неужто ты... чем больше к тебе нежности, покорности... - тем больше ты закидываешься? и - обратно. Не прав ли мой Женька: "Когда идешь к женщине, бери хлыст и розу" ⁴⁰⁵ ? Ты "докторам" все прощаешь, до "гитары" - Ну, буду злой. Вчера у меня + 7° Ц. Плюнул - и окатился в ванной (3 таза) - водой в 4° Ц. Стало жарко, а к вечеру - бац! - + 38, 8! Плюнул - и выпил грогу. Сейчас - 36,7. И - тепло. Сейчас мой завтрак: бифштекс с печеным картофелем, шоколадный крем, 1/2 стакана Сен-Эмильтон, лепешка с черничным вареньем. - Ты писала, что моя открытка от 10-го "нечто вот такое, что мелькнуло сходством в письме - это было пределом муки". Объясни же! И об инженерше (о жизни и смерти) "это я испила тогда, только было наоборот". Что это, объясни. И еще: что было "ужасного", когда тебе было 19-22 г. (в 23-м?) Объясни. И - что это за "тайна" Георгия ⁴⁰⁶ ясно . - Sedormide попробуй 1/2 таблетки за 1/2 часа до сна. Цветочек ты вынудила заболеть: надо было давно (в начале октября) - бросить поливку, он должен был спать. Это - луковка, он не должен погибнуть. Ах ты, Оля - Оля: "твой ноябрь ничто... в сравнении с моим!" Утраты, одиночество, тревоги - боль за литературное наследие - кто озаботится? - неоконченные труды, утрата себя - головокружения до невозможности ступить шагу, рана в сердце, тоска. Не состязаюсь с тобой. Но вот что: все это, мое - моей волей не могло быть излечено. Все твое - могло быть избегнуто твоей волей. Ты сама шла на это, после 2-х отказов! Разве ты не могла обойтись без Голландии? Или у г. Б[редиуса] не хватало духа обойтись без отцовской помощи? Помню мы с Олей решили - не согласится мать - без нее обойтись. "Гроши" роли не играли, ни "булава". Любовь все освящала, преодолевала. Я, помню - были месяцы! - из богатейшей семьи, (у матери 8 домов было в Москве) - бегал через всю Москву на уроки - давал за 20 руб. в месяц, каждый день! Студентом был. А когда Оля нашла раз три рубля на улице, - она сияла: купила мне... бутылку "хинной" - и одеколон! Мы смеялись, когда раз всю неделю ели печеную картошку. Я ей очищал, она - мне. И наш мальчик в ладошки бил, когда мы ему сразу, оба подносили! И девочка, за ним ходившая, смеялась, - все картошка! А, получив за урок, я купил ананас. Ну, целую глазки твои, - птичка. Дай же губки. Люблю - [1 сл. нрзб.].

[На полях:] Еще не на все ответил из писем 30.X. "На могилке" - верни мне.

Сегодня Алеша Квартиров уезжает. Я дал поручение. Дал и портрет для тебя. Та бестия ⁴⁰⁷ не был у них.

Жду - пустят ли в лагеря. В Берлине узнаю, смогу ли в Arnhem.

Ах, какая ты... кобылица молодая! Ну, целую, злюка.

Ты мне надоела с Земмеринг. Я ей послал злое письмо. Довольна твоя душенька?

3. ХII. 41

(первое)

1 ч. дня

Здравствуй, дорогая моя Ольгулинька, получил твое письмо "для слепого" {В этот период у И. С. Шмелева усилилась болезнь глаза, и О. А. Бредиус-Субботина посылала ему "официальные" письма, поскольку их должен был прочесть И. С. Шмелеву посторонний человек.}. Но я зрячий еще - и кое-что новое вижу в тебе. Ого-о! - с чем Вас и поздравляю! - Итак, в тебе есть чуть-чуть, а м. б. и больше - от genus masculus {Мужского рода (лат.). }! Как ты чувствуешь это "ewige Weibliche"! Даже до... "влюбленности" (ну, "чуть-чуть") в... актрис! Несомненно. Я и раньше твоего признания это чуял. В тебе, наряду с очень женственным, есть не-женственная рассудочность и ум, - ну, не eines Mannes {Мужчины ( }, но... чуть-чуть. И - размах. И - азарт. И... - да мно-го этих "и" можно насчитать. Но это пусть будет пополнение "чудесно-женственного"! И твое восхищение Фасей, и еще - m-lle Розановой - с восклицанием - "если бы я была мужчиной!" Ну, и что же? Было бы очень плохо и - вернее - досадно... для меня! Все я в тебе угадал, теперь вижу. Сложна природа твоя, и... капризна. Мне надо поберечь мою Дари, - она - вся - женщина. И вот, когда увидал я тебя в лаборатории, мне бросилась в глаза твоя зрелость: ты мне показалась скорей женщиной, чем девулькой. Тут-то про- _; явилось, очевидно, - почему тут?! - нечто в тебе от непрекрасного пола, - некая му-же-скость! Да, что это за словечко у тебя было - в скобках! - ( pe rkers или ferkers ?). Я не знаю, а это редко со мной, что я не знаю. В словарях не нашел. И еще - "Daraufgänger" - "напористый"? - Скажи. - 25.XI - ты испытывала - тоску? А я - истекающую к тебе... тончайшую нежность! - до изнеможения. - Сегодня у меня в квартире 6 1/2. Я опять озлился (болван управляющий не поставил [еще] какой-то решетки в отоплении и истязает жильцов). Посему, я, затеплив электрический радиатор, (а, пусть штрафуют за превышение "нормы"!) пошел, прямо из теплой постели, в ледяную ванную и окатился 4 тазами ледяной воды! И - чудесно. Я всегда так, "кли-ном"! И потому - пою. Холод, этот, никогда не одолеет! Я его одолею. - А как ты представляешь, что это за "ewige Weibliche", чем так пустомельски иногда, швыряются, не понимая. Не ты!

Я думаю, что это понятие - не только мягкость телес и чувств содержит, грацию движений, нежность - негу + sexe-appel {Сексуальная привлекательность (фр.). }, влечение к себе, часто непреодолимое... но, главным образом - материнство , его возможности, его цели (или бесцельность), его неистощимость... его подсознательную притягательную прелесть (с чего?), - первоначало жизни, залог ее бесконечности, и всеобщую нашу (всех!) зависимость от этого начала, от силы жизненности (и обетования!) в нем, на нас (всех) изливающейся. Это "Weibliche", это "reproduction éternelle" {Вечное воспроизведение, возрождение (фр.). } - светит нам радостью и манит, потому что ...в нем все противоположно и противоборствует - смерти! В "Weibliche" - залог бессмертия! и предельной, жадно искомой красоты! - Вот почему эта прелесть - с Богоматери (все - божественно-Женственное! "Благословенна Ты в Женах!" ⁴⁰⁸ ). И чудесно выразил это наше, Пушкин: "Чистейшей прелести чистейший образец" ⁴⁰⁹ ! И посему - с любимой - предел счастья! Это как бы прикасание к "бессмертию". Почему и в итоге - "продолжение" - зачатие... бесконечность. Отсюда-то и частое противопоставление - теза-антитеза!: Любовь - Смерть. Синонимизм: Любовь - Жизнь, Любовь - Вечность! Женщина - символ Вечности, - "reproduction éternelle" - гроза ничто'у! Тот центр, вокруг чего - все крутится. Отсюда - неизъяснимость, стихийность этого притяжения, этого зова - призыва - этого (буднично выражаясь) sexe-appel. На ушко я бы тебе сказал ясней, уяснил бы суть значения некоторых "глаголов" - определяющих "действие женщины" - и мольбу к ней - выраженную по-русски очень коротеньким словечком, всего в 3 буковки, из коих две - гласных. Ты поняла? И совсем неверно, выражение, что женщина "отдается": напротив, она берет , поглощает, топит в себе... - она творит. А он - тонет в ней. Ибо она - поглощающая и вечно дарящая, сладостно творящая Вечность. Не то бы сказал еще тебе, будь ты со мной. В письме - лишь тень, неуловимость.

Еще раз скажу: если не можешь (или не хочешь) написать весь рассказ, - не посылай мне "кусочка" - я читать не стану. Излечись от "датской болезни" - "слабоумия" в отношении некоторых запрещений-вопросов. Надо иметь смелость своего подхода, а не "прописной истинки" - завета русской (и только, в былое время; и ныне - и общей) интеллигентщины, всегда ходившей на корде у самомнящих - и сомнительных! - "мыслителей" и "учителей жизни". В ряде таких вопросов стоит - еврейский - под табу. Его решение навязывали нам с конца 70-х годов (до сего - была свобода: русская литература не была труслива (запугана, ибо пугателей еще не было)): Гоголь, Тургенев, Достоевский, даже... Чехов, (помнишь, - его "Знакомый мужчина" ⁴¹⁰ ? - как его жиды не замордовали? М. б. потому, что в других очерках он "исправился"?) Я никогда их не боялся; если говорил с +, то по юному идеализму, но скоро возрос и увидал, что это такое! И уж никакие жупелы не были мне страшны: Я был им страшен, и они мне отплатили.

Моя "Арина Родионовна" заболела, не приходит. Сам как-то готовлю себе (уж и погром в кухне!) - половину посуды перебил, черкаюсь, жгусь, жгу, - плюнул! Придется писать "m-lle" Helene, - черт с ней, пусть подтягивает свои сквозные чулочки, трясет сережками и кудельками - и просит показать ей, "а где теперь проходит линия фронта?" - И вдруг - окажусь я в положении о. Сергия (Толстого) ⁴¹¹ ? Нет, пальца себе не отрублю, а... правдоподобней. Мне эти "положения" знакомы, - пока выходил победителем. Теперь порой спрашиваю себя: к чему же теперь-то укорачивать себя? когда все так шатко, так... безнадежно?) Ско-лько "чаш" прошло мимо рта! - по моей светлой воле. А дни уходят! Последнее время я чувствую себя в этом смысле очень оголодавшим. Меня начинают посещать, "сновидения". Я мучаюсь. Долго ли будут помогать мои обливания ледяной водой! Нет, я, конечно, совладаю с собой..? Кстати: на днях я разговорился с одним приятелем, очень милым и любящим меня, преданным. До 3-х ч. ночи проговорили, - он заночевал даже. Я разболтался (под влиянием дум о тебе) о прошлом, об "искушениях". И поднял в себе такое воспоминание, что собеседник вскрикнул: "И Вы не дали об этом! Это был бы Ваш шедевр {В оригинале: шёдёвр.}!" Да, пожалуй, - за-был? Это была бы история редкостной девичьи-женской души, неописуемого горя-любви, преданности-жертвенности, обожания до... беспредельности! И - моей выдержки? Знаешь, - "искушения св. Антония" ⁴¹² (у Флобера, хотя - это бледное искушение). Мое , - было - необычайное. Но об этом писать в письме... - надо десяток писем, или большой роман! Это история Даши ⁴¹³ , у нас жившей (10-12 л.) со дня, когда Сережечке было 2-3 года. Ее отражение отчасти в... Паше ("История любовная"), частью - в рассказе "В усадьбе" ⁴¹⁴ , т. VI "Карусель", дореволюционное издание ⁴¹⁵ , ты не знаешь, - в Гла-ше... - слышишь "созвучие имен"? Стало быть осталось от этого во мне! Она и сейчас, должно быть жива, в Москве, ей, пожалуй, лет 50. Было 4 детей, муж умер в 14 году, от саркомы. Она была очень мила, блондинка, светло-голубые глаза, тоненькая - и нервная! Из деревни прямо, (Московская губ., ст. Лопасня Курской дороги) сирота. Мы ее воспитали и выдали замуж. Она ходила за Сережечкой. Если бы тебе все рассказать (ее чувство длилось и в замужестве - вечное!) - не поверила бы. Она, между прочим, о-чен ь ни-чего , а тут - что ни день - новое (одну главу я назвал бы: "Малиновое варенье"). Но главное - во Владимире на Клязьме, в 904-905 гг. (и мой " визит " - в июле!) - и - ее свадьба. До трагедии! До - потрясающе-трогательной пре-лести! Ну, как-нибудь поведаю. Целую, обнимаю, до - недр!!! , - дай же губки, Олёк! - страдаю. Доколе, Господи?! К тебе поездка - не решиться, только в Берлине. Алеша сегодня уехал. Повез тебе меня.

Я пока здоров. Твой - пока - Ив. Шмелев.

Решится ли вопрос о моей поездке в лагеря?!

3.XII.41

(Второе)

5 ч. дня

Знаешь, что я хочу послать тебе, Олёк? Что ты очень любишь - так мне думается, - и я тоже, - кувшинного изюма, не синего - увы! - и не на ветке. - а "malaga", - очень-очень сахарного, крупного, золотистого, душистого! Будешь читать, поджав под себя лапки, как киска, (ах, как ты чудесно - "ласкаюсь киской!") и жустрить. Розами пахнет. Теперь его во всем Париже не найти, а я для тебя сберег. Теперь он очень засахарился, - пишу тебе вот - и грызу, - и весь с тобой, и - в тебе! Сейчас я весь в каком-то "распаде", в неге, истоме... при 9° в комнате. Но радиатор горит, грозя законом. Черт с ним, с... радиатором, конечно. По случаю "теплого" дня - пил коньяк. Не действует: голова светла, думы о тебе - горят, и... все горит. Этого я, наконец, не выдержу. Или - сгорю, или - у-горю. Первое лучше, да? Знаешь, Оля, ведь я любил с детства - (ну, с 15 л. и до - конца) очень юной любовью. А теперь, если бы мы встретились, было бы все так "глубоко-сознательно", - конечно, в самом не умственном смысле, а в самом живом содержании! Ты поняла? То пьют вино, очень тонкое, неумелки, - а то - пьют его знатоки-ценители. "Две маленькие разницы", - как говорят в Одессе. Почему же я стал "знатоком"? Научился, что ли, у кого? - как юный Дафнис ⁴¹⁶ у "опыта"? Нет. Собственным чувством постиг все. Одно дело смотреть на вино, другое - пить, не забывая, что это - вино. А я, обычно, забывал, по оставшейся во мне "юной порывистости" - в миг сгореть! О, теперь была бы вся полнота, цвет и вся душистая влага любви! И - будто и поздно. Но... странная природа: одному плоду определила созреть в несколько дней - из зеленой ягоды - малина! - а другому - месяца полтора, - вишня! Ах, красивое слово, со-ч-ное! Я - за позднее созревание. А ты? Я - пе-рсики люблю, - тоже позднуши. И - гранаты. А - апельсин, если улежится и накопит "апельсинной" бордовой сладости! Слыхала, вдруг в театре апельсином... из ложи рядом? - теплым! сла-дким! Ты вот - такая апельсина, - теплая, пряная, - я знаю. Оль, ми-лка... ну, что же это... ну, ка-ак же это... ?! Оль... ну, поласкайся киской... хоть чуть... Ольга!

Через дней 8-10, - узнав, что "Apres l'ondee" получен, я вышлю - "L'heure bleue". A - "Jasmin"? Ну, скажи. И - что еще? Пока есть. А то может кончиться. А какую пудру любишь? На меня очень действует, кружит сладко - "Эмерид". Коти. Но он и дурманит. Он действует, странно, как... это "подтягивание чулочка"! Искрой. И почему во мне - при всем таком - неизмеримо больше воли, чем у о. Сергия? Очевидно, Толстой был в мясе, сам. Из себя и писал. А его "наставления" - головные и... безвкусные, как жеваная бумага. Его "Дьявол" ⁴¹⁷ - жарок. Это его - измена Софье Андреевне ⁴¹⁸ . Да. И она (С[офья] А[ндреевна]) не позволяла печатать при жизни. А я - хоть и 10 "дьяволов" мог бы изобразить, но отплевался от них. Толстой "Дашу" взял бы сразу, а я... Но это моя тайна. Ты ее или не узнаешь, или узнаешь лишь тогда только, когда... - не скажу - когда. Сама догадайся. Я крестил у ней девочку - Олю. В честь "барыни", должно быть. И первый сынишка у ней был Ваня, второй - Сережа. Не забуду, как на свадебном балу она сама подошла ко мне, и как - в первый раз! - взглянула! И шепотом - глухим, задохнувшись: "ну, в первый и в последний... протан цуй ... (!!!) со мной... сам хоте л ведь... чтобы научилась..."

И я танцевал с ней. И она... - не скажу. А после, улучив миг, поймала меня в коридоре... и - обняла! Как - вот-вот уже женщина. Я был потрясен. И... месяцы... да, да... не была ничьей. Что творилось у них!.. Чего она ждала? Требования развода? Не знаю. Знаю, что это был ад. И - для меня. И я... должен был вмешаться. О, какая это была сцена... на кладбище Новодевичьего монастыря! Я должен был ее уговаривать. Она... чуть не подняла руку... на... Крест! Это была исступленная... жертва! В ее глазах я был виноват - во всем . Без вины. Но она была права в одном, чуть права: "я ведь ничего не просила... все отдавала... не разрушала... только одного... вас любить! - а остальное - мое дело". Мы ее развили чтением, и вот - она так могла говорить. Она хотела быть лишь наложницей. Шла на все. На ложь, конечно, - при исключительной чистоте своей. При неизменной любви к Оле! Рабыней. Это мне претило, при всем соблазне и при всем жаре моем. Ибо были часы, когда мы одни оставались в доме. Но было 8-10 дней, когда мы были только все и (потрясающее!!) произошло (а что - не скажу) в эти дни... Но тут целый "роман". Ты его узнаешь весь, если... или - совсем не узнаешь. Больше к этому не вернусь. Вот видишь, как давался мне опыт - для творчества! Трудно давался. Никто этого не знает, одна все верну. Исчерпаю.

Ольга, Ольгуша, Ольгушечка, Ольгушоночка, - я пропадаю без тебя. Это - хуже всего. Это - предел. И - безысходность. Изволь написать обо всем. Ты мне много - ??? - наставила. И не сказала. Я уже писал тебе. Жду. Я слишком тебе открывался. Да, у меня на правой руке указательный палец без 1/2 фаланги, с 9 лет. Это - мать меня втащила в темную комнату, я упирался, схватился за щель между притолкой и той стороной двери, где петли, и - дверь захлопнулась с силой: 1/2 фаланги осталась в коридоре. Невольно - всегда вижу это. И не помню злом. О, как целую тебя! Лучше бы ты мне все пальцы отхватила, чем - так . Оля, целую - всю тебя! .

А правда, он все-таки немножко на меня похож? Таким же глупым и остался. А найди-ка где в литературе сцену - ка-ак {Слово взято в рамку И. С. Шмелевым.} целовались через забор! ⁴¹⁹

Я в большом смятении, мой дорогой мучитель!

Открытка твоя от 29-го меня положительно сбивает с толку. Откуда ты взял мою "гордыню"? Разве я не писала тебе, что я счастлива и горда (но совсем не так горда, как ты это понимаешь) твоей "задачей" мне!? Как же иначе я и могла к этому отнестись? Я просто боюсь писать, - ты все совсем иначе понимаешь и толкуешь. Или я писать не умею, чтобы меня понять могли??

Я слишком маленькой, ничтожной, недостойной тебя себя чувствую, и... вдруг... ты, ты Великий - мне дал серьезно тему. Ты мне доверил так гордилась... Я не воз гордилась, но гордилась... Я счастлива была. Я только боялась, что из-за незнания многого, из-за того, что это не из меня выросло, а тобой Великим дано , - не выйдет так, как этого хотел бы ты. И я сказала, что это ведь не из меня, что я только по-школьнически могу выполнить.

ты всего этого не понял. И неужели ты не знаешь все еще кто ты мне!? Я ужасаюсь тому, что все надо еще биться мне лбом о стенку, доказывать тебе, а ты?.. Не веришь? Ваня, Ваня, как это больно!

Ах, и о хирурге том тоже: ты обижаешь меня. Где же я "раба"? В том, что он, известный доктор, старше меня намного , бегал как мальчик, а я его отстранила? В чем? Когда я ничего о нем не знала и увлеклась было, - в этом раба?

Он не был ни пошл, ни груб. И это такой тип человека, который как раз дальше всего от рабства и своего и чужого. Если бы ты знал то мое письмо ему, что было ему как "offenbarung" {Откровение }, - то не бросил бы в меня камень. И он по-своему страдал оттого, что отойти был должен. Он говорил даже об уходе от жены... но я не хотела слушать. Подумай - дети! Он ни на что не посягал. Я была совсем свободна, а не раба. И если бы это было иначе, то не сказал бы он мне в письме из своего путешествия на Wintersport {Зимний спортивный курорт (нем.). } (с женой): "...ich habe so viel am Weihnachten an Dich gedacht und mir immer wieder überlegte, was Dich wohl zu der merkwürdigen Aussprache veranlasst haben kann. Ich bin doch so viel alter als Du und wünsche mich von Dir lassen " {"...на Рождество я так много думал о тебе и все снова и снова размышлял, что могло быть поводом для твоего замечательного высказывания. Хоть я и намного старше тебя, но хочу учиться у тебя" (нем.). }. Нет, я не стыжусь из моего прошлого! И ты не должен его стыдиться и бояться. То, что я увлекалась! Но я не могла иначе. Я ведь не кукла была. Но я всегда знала меру. Ваня, жизнь ко мне была так скупа, так бедна счастьем.., что, право, за эти "крохи" не надо бы упрекать. Я ему писать даже запретила (!), когда все узнала... Он граммофонную [запись] концерта присылал, чтобы выразить свое чувство... Где же я раба? О, нет! Не понимаю твоего укора! Как все это больно! Ты запугиваешь меня! Ваня, какой ты мучитель! Но я люблю тебя! У меня бывают абсурдные мысли иногда. Я порой думаю... Нет, боюсь сказать... Ваня, не мучай меня. Отчего ты не отвечаешь на мои вопросы? Отчего эти открытки? Отчего эти 12 дней молчания? Кто или что у тебя вытеснили меня? Я не могу... я так пряма с тобой, так без лукавства. Неужели это и есть вина? Надо хитрить, мучить, плести тенета, игру, кокетство?

Все это, что мне противно от природы, все это, чем женщины "чаруют"? это от меня надо? Отчего меня простую ты не бережешь? И когда я томлюсь неотвеченными вопросами, прямо

Скромная "Таня" ⁴²¹ ... неинтересна?.. Я не могу иначе. Я с тобой - вся правда. Да и всегда, со всеми. Я не могу иначе. Если бы твои друзья все это знали, все эти мои муки, и на них твои все недоверия, подозрения, "страхи"... я думаю тебе бы всякий сказал, где правда... Ты не хочешь видеть. Ах, ну брось! Скучно, больно, тяжко это!

Я люблю тебя отчаянно... Ну, скажи же и ты! Ты чем-то занят... не мной. Ты не пишешь больших писем. Этих чудных писем, дающих мне жизнь! Да, жизнь чудесную!.. Они же и как сладкий яд, морфий... я к ним тянусь, я не могу без них... Если бы ты хоть знал, хоть чувствовал немного всю силу моей любви к тебе!

О, эти мысли, эти догадки! Абсурдны, ужасны, но почему они? Сказать? Я чувствую.., что ты.., что ты... не хочешь, чтобы мы были вместе.

Ужасно! И вот тогда, не следует, по "правилам" жизни и мне тебе говорить о своей любви..?

А я не могу! Я все хочу тебе сказать! Как я люблю, как мучаюсь, как ночи я не сплю. Как я тебя зову тихонечко и нежно. Слышишь? Я исступленно тебя порой зову. Как это тяжко... Как горько...

"Мне бесконечно грустно. Мне так мучительно, так страшно без тебя". Знаешь этот романс? "Ты успокой меня, скажи, что это шутка..." Морфесси пел ⁴²² . Я его не слыхала. Пели-имитировали другие. Ваня, я люблю тебя!

любви...

Все сердце залито, сжато болью блаженства. Ваня, пиши мне все,.. любишь ли еще? Отчего у меня чувство, что ты отходишь? Побереги меня. Я плохо справляюсь с силами. Не му-чай.

Ваня, я обнимаю тебя нежно-нежно, долго смотрю тебе в глаза, до устали, до слез... Я целую тебя так долго, так жарко и так трепетно... Ах, милый, родной мой, счастье мое! Радость!

Друг мой верный (?), я тебе верный друг, я знаю. Ванечка, не могу больше. Как я жду тебя, как хочу к тебе сама... как ужасно это расстояние! Скажи мне еще один раз, что ты меня любишь. Отчего ты так долго не писал? Отчего эти открытки? Отчего не отвечаешь на вопросы? Получил ли еще мою фотографию? Послушай, ты рассказал обо мне кому? Серову? Кто это? И что же? Видел он меня? И что сказал? О, если бы они все знали, как тебя любить можно!.. Какой ты противный, какой ты мучающий и... какой... чудесный!

"свидание". Ты думаешь? Я знаю , когда ты думаешь... Ваня, а-у!? В туман, в дали: - а-у у !.. Слышишь?!

Твоя "девочка с цветами". Твоя Оля

Случайно не послала письмо и получила твое (28.XII) {Так в оригинале.}. Спасибо, мой родной, за все, Ты чудесно, ценно [дал] мне, меня "учишь", бранишь, за No 2! Напишу еще. Ваня, по одному "его" письму не суди, - он был ведь зол, когда писал. Даже без обращения. Он не был грязен ко мне! Я тогда еще никого не "вела" - с А. была довольно редкая переписка. Я жила в больничных интересах, как в гробу. Оттуда и "срыв". Прости! Я тебя еще больше полюбила после письма!..

Дорогой мой, единственный, несравнимый!

Писала тебе еще на твое 26-го, - получила твое от 28-го с Сережечкой, - бросила на полуслове, - стала отвечать на новое, запечатала и... не посылаю. Оттого, что все еще не сказала того, что кипит в душе... И не сказать. Ваня, Сережечку твоего, как Святого Рыцаря принимаю. Увидишь ли всю полноту этих моих чувств?! Милый, святой, прекрасный мальчик! Ванечка, - твоя частичка... Я много в нем твоего нахожу, не только [рост]. Что-то - неуловимое, то, чего именно не видят, а чужие именуют "фамильным сходством". У меня часто бродит мысль: а м. б. он жив?! Не может этого быть? О, если бы чудо!! Какое твое доверие ко мне, как я ценю это... Послать такое сокровище! Ваня, какой ты мне еще удивительный предстал! И кажется, будто я тебя теперь всего вижу... Нет, тебя так скоро не узнаешь! Какой ты чудный, бескомпромиссный. Да, я все, все понимаю. Драгоценность моя, сокровище! Я никогда кто такой? Нет такого! Нет, был такой - у меня в сердце, в душе. По "образу и подобию" того идеала, что создала я девочкой по папе. Папа был чистый, дивно-чистый. И знаешь, этот вот, живущий в сердце, - т.е. - Ты,

Ванечка, ты о No 2 - не верно. Ничего там не было, что бы меня забрызгало. Не надо о нем. Как я благодарю тебя за все, что ты мне пишешь, за то, как "учишь", как объясняешь как нельзя жить. Я в ужасе от себя... Неужели так это и было? Но я не чувствовала тогда этого. Отчего же? Ванечка, какая же я скверная. Нет, я не "от Церкви" тогда, а... м. б. только церковный коврик для твоей коленопреклоненной молитвы. Ванечка, м. б. ты бы понял, если бы все я рассказала. Меня тот не грязью, не дон-жуанством прельстил, а как раз тем, что меня единственно с 8 утра и до 11 ночи... не было никакого свежего дуновения. И вот, на балу, тоже по обязанности службы, встречаю кого-то другого. Слышу об искусстве... Он не был груб. И никогда не посягал. Эта "красивость", эти фразы... можно объяснить их совсем другим. Это "выпускание" из рук... он сожалел искренне - не смотрел как на вещь. Это не "дозволение" вернуться было. Это его "молодечество", "храбрение". М. б. в этом единственном письме, которое тебе попалось, такое впечатление, но это не было так.

Я очень чутка была, - я бы грязь узнала. Он не рискнул бы тогда явиться на глаза мамы. А он ведь был у нас, - его только не приняли, т.к. не было отчима. Сказали дома нет.

Отчего я поехала? Да, этого не надо. Конечно. Что на меня нашло? Но, знаешь, я никого, никогда не боялась. Я слишком знаю себя. Я , что не соскользну. Я это твердо знаю . Я знала, что не опасно. У меня бывают такие настроения-удали? Что-то такое. После работы, кропотливой, тяжелой для души, - уйти в другое. Будто забыться. Я ему ничего не позволила. Но я и этим казнилась. Поэтому тебе и писала. Не за это ли мне "и Аз воздам". Это самое необъяснимое, самое мое темное. Именно оттого, что "игра" без смысла. Спасибо тебе за то, как ты мне все показал. И, хотя это не так, не совсем так было, - все же я многому научилась. И... самое главное... я вижу тебя. Тебя, учащего, такого... чудесного! Ни одна ласка не взяла бы меня так сильно, как это твое "ученье". Я обожаю тебя, чистого, такого редкого, такого... совсем единственного! Я боюсь, что недостойна тебя... Ты разочарован? Но не надо из-за этого No 2... Он не стоит, ничего не было там для разочарования. О Кесе (брат А.) - не думай. Я его расцениваю очень к нему таков, что он и обидеться не может (ласково и нежно), и подойти не решится. Серьезный же отпор повлек бы только серьезное отношение. Он не стоит этого. Это (по словам И. А.) "брючкин, сердечкин, сладочкин, улыбкин". Хорошо? Катанье на велосипедах? Ерунда! Он привязывался, что научит меня кататься и когда-то (давно) сказал: "Du hast wohl Hemmungen mit mir zu bleiben?" {"Ты может быть опасаешься оставаться со мной?" (нем.). } Дурак! Я тогда грубо даже ответила. Это был 1937 г. А теперь я ездила, как... с собачкой, с... рабом. И такое мое поведение он лучше всего понял. Но этот, он не плохо в душе ко мне относится. Я знаю, он гадостей бы не допустил все-таки. Ему "отбить" хотелось. Но понял бы. Только я-то даже и до разговоров не сошла. После этого он очень меня уважает. От многих слыхала, как он свою Schwägerin {Свояченица (нем.). } рисует. Видишь. Слушай, у меня очень точное мерило для грязи. Я ее тотчас узнаю. Верно. Поверь мне. No 2 - забудь. Устно я бы тебе все рассказала, и ты бы - понял без сомнения.

для себя увидела. И в этой скорой визе, и в "отпуске рвача-шефа" и т.п. Ванечка, я для тебя ничего не "пускаю в ход". Я тебе оттого все и говорю, что хочу без прикрас перед тобой открыться. Помнишь, всегда Суда твоего просила. Мне для себя важно определиться. Ты - мой судья. Мне очень хочется начать писать. Я изнервничалась оттого, что все помехи. Селюкрин меня "вздернул на дыбы" как-то. Но от этого еще беспокойней... Я все же принимаю. О бегонии я спрашивала в лучшем садоводстве, - мне сказали то же самое о клубне, но у этой не клубень. Тогда велели поливать и в тепло. М. б. будут побеги новые, т.к. зазеленело. У меня "легкая рука" на цветы. Азалия цветет 4 года сряду по 300-400 цветков. Шапка. Ее даже фотографировать хотели для рекламы удобрения. Не дала. Что за базар. Ты глоксинии выращивал? Это бархатные колокольчики? Чудесно! Как я за все это тебя люблю! Ты цыплят выводил? Я - тоже, под мышкой яйцо носила! Живая жизнь! Ванечка, мне не выразить кто ты мне! И как касаешься ты... всего... самого такого некасаемого словом. Как служит тебе слово! Как послушно! Ванечка, ты Тютчева мне достал? Мне и радостно, и стыдно, что так балуешь! Не надо! Не балуй так! Ты спрашиваешь, получила ли я "Старый Валаам" и "Мери". Нет. Еще нет. Ванечка, можно мне попросить тебя о чем-то? "Куликово поле" ты не достанешь? Мне очень стыдно, но я его так хочу. Здесь - безнадежно. Я искала в библиотеке ван Вейка. Никто ничего не знает, т.к. его библиотека завещана Университету, а Университет все, его, не интересующее Университет (не научное), отдаст аукциону. Я жду этого аукциона. Ванечка, послушай, что вчера было: у меня утром тоска была. Я стояла у календаря и вижу, что на 3.ХII стоит. Сорвала листочки и загадала: "а что сегодня? То и будет". Вижу: - смотри и ты. Я посылаю его тебе, но ты пришли мне, - я всякую буковку твою берегу. Ванечка, я в следующем письме скажу тебе еще одно, о Сережечке. Я ошеломлена была вчера... когда увидела фотографию его.

Ваня, теперь о том, что важно. О том, что уже писала, что закрылось твоим письмом от 28-го. Но о чем надо. О встрече. Я много думала о ней. Я знаю, что это значит - на миг... и оторвать сердце. Я теперь уже скорблю, представляя это. Но... Сердце мне говорит, не чувство только, а и ум сердца, - что встреча может только при ведении всего к разрыву. Без нее - топтание на одном месте, мертвая точка. Так я . Это не голос моего "движения". Нет. Я очень трезво, и строго, и серьезно все продумала. Встреча - необходима. Каков ее исход бы ни был. М. б. будет мука... Я все знаю. Но предрешив не видаться, - мы предрешаем неминуемо, если не прямое расхождение-разрыв, то... несхождение наверное . Так, и только так я вижу. Но я не настаиваю ни на чем. Я предоставляю все тебе. Пусть не заботит тебя техническая сторона Arnhem мне чужой город. Никто не знает. Exprès и т.п. - это другое. Подумай, и ты поймешь. Мне необходима моя "незапятнанность", абсолютная независимость дела ès - дают поводы. По законам так надо. Не я это выдумываю. Я об Arnhem'e все продумала. Ты положись на меня - я очень "хитрая". Твои "планы" делают свидание еще более неотложным. Сережа с удовольствием к твоим услугам. Он тебя очень чтит, как и мама. Ваня, объясни еще твое: "ведь я всем жертвую, все отдаю, на что хоть смутно еще надеюсь, - отказаться от тебя, живой, всей, столько обещавшей, все отдающей... всю себя! Подумай - и ответь. Я сделаю так, как что могу я за тебя решить! Я не мыслю И еще мне приписывать?! Я же тебя знаю! Это ты меня не видел! Это мне бояться надо. Получил ли мое письмо - жизнь No 1?

Ваник, пришлешь надпись к книгам? Ну, хоть к "Солнцу мертвых", если так трудно ко всем! Ах, еще: ты не понимаешь, как я могла "при водительстве" увлечься No 2? Тогда "водительство" еще не началось. Т.е. вполне не началось. И... в 33 г. я предлагала Арнольду кончить [все]. Были такие данные. Я не была уверена, что я окончательно смогу его вести. Его Nevroze давал себя знать. А вообще-то: No 2 - никому - не измена! Ну, Господь с тобой! Твоя Оля

[На полях:] Твоя машинка все больна? Никаких духов больше не надо. Эти - чудесны!

Ужасно, что у тебя холодно!