• Приглашаем посетить наш сайт
    Мода (modnaya.ru)
  • Переписка И. С. Шмелева и О. А. Бредиус-Субботиной. 1939-1942 годы. Часть 8.

    От составителя
    Последний роман Шмелева
    Возвращение в Россию
    Архив И.С. Шмелева в РГАЛИ
    Из истории семьи Субботиных.
    1939-1942 годы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16 17
    18 19
    Примечания: 1 2 3 4 5
    1942-1950 годы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16 17
    18 19 20 21 22 23
    Примечания: 1 2 3 4 5 6

    71

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    4.XI.41

    10 ч. утра

    Оля, во-имя твое, пробую писать II ч. "Путей Небесных". Послал тебе план 1-ой главы. Но как же трудно, без тебя!

    Умоляю, - напиши, - хотя бы, - здорова ли?

    Я в мучительной неизвестности, 13 дней.

    Все валится из рук. Несмотря на горечь письма последнего, я в восторге, как ты умна, как сильна в мысли, и слове! Это уж говорю я, другой, - твой "читатель". Спасибо, умница, гордость моя, радость моя! - моя преемница!!

    Твой Ив. Шмелев

    [На полях:] Поставлена ли печка в комнате? Лечишься ли?

    22.Х - "Казанская", Божья Матерь - был у всенощной. Молился.

    Читаю о "галлюцинациях" для романа. Читаю А. С. Хомякова 301 о православии, для "Путей", - чудесно!

    О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

    8.XI.41 г.

    Милый мой, дорогой мой, Гений мой!

    Вчера вечером получила твое от 28-го... С "объяснениями". Спасибо тебе за все! Как я тебя вдруг увидела! Сердце твое чудесное!

    Ивочка, родной мой, как мне больно, как я сегодня всю ночь за тебя страдала! И вот хочу тебе сказать, сказать из сердца, твоему сердцу ! Поверь мне и руководись этим!

    Не станем мучить один другого! С тех пор, как ты мне "открылся", - и до сих пор - сплошная мука... Какие-то нагромождения, объяснения, пикирования, упадки и взлеты... У обоих. Я много было начала тебе писать в ответ на твои письма от 29, 31 (я их обозначила ошибочно "28 и 30") и 28-го, но... не надо этого! Письма идут медленно, - благодаря этому не угадывают момента и не помогают, а нагромождают. Хоть на время , - уйдем от муки! Дадим тепло и ласку. Отойдем хоть к периоду июльскому (* только как пример, а не отхождение "назад".), к радости!

    Ты понимаешь, мы, сейчас все равно ничего изменить не можем. Приходится считаться с условиями жизни. И это время, - не будем убивать себя...

    Когда ты страдаешь, что "время уходит" и мы не вместе,.. то... как ты мне-то больно делаешь! Возьми себе в сердце, что я скажу сейчас:

    Когда ты говоришь - я виню себя! Виню в том, что, не имея силы сразу сказать "б" - сказала тебе чистым сердцем - "а". Когда я просто , без всякой тени на "игру", тебе ответила тем же, твоим же, - я не думала ни о чем. Я слушала только свое сердце! Мне следовало (?) бы рассудком проверить, что из этого выйдет? Я в этом виновата? Я казнюсь этим. И только потому, что ты, мой неоцененный, от этого страдаешь! Я, кажется, тебе и тогда писала, что свой обычный рассудок потеряла. Так это и было!

    Я не "учла" тогда, что не смогу так легко и сразу покончить со сложной жизнью, что ты так отнесешься. Я просто, совсем не учла . М. б. потому, что я слишком мало душой в этой жизни. Я о ней забыла, просто. Но она есть. И очень сложно есть.

    навсегда !

    И я "не ухожу", не "отмахиваюсь", - абсурд все это. Вся моя вина в том, что я открылась тебе, открылась, не зная что же дальше? Простишь ли это? Обвинишь ли? Но я, я и за муки благодарю Создателя. И все, что я тебе говорила и раньше - так и есть! Да, все - необычайно! Я много тебе хотела писать о моих думах, планах. Но пока... самое akute { Острый, здесь: самое необходимое (лат.). } , физическое , так сказать: мне нужен покой . Я издергалась. Любя меня, ты это поймешь - верю. Хоть на какое-то время, я отодвину " разбор " этих проблем. Надо спокойно крепко молиться. Я свято берегу тебя в сердце. Береги и ты меня! Какое-то испытание это. Но я уверена, что "откроется". И вот, после этого письма, я буду тебе писать - покойно, без "проблем", а просто от сердца, как друг. Бережливо. Мне нужен ясный взор, ясность мысли. А так , как сейчас... толкусь я на одном месте.

    Теперь, еще: - санаторий - только вред. Я не ! Положись на меня, на знание мое самой себя ! От мужа мне опасности - никакой. Поверь!!

    "Драмы" особой не было. Не стану ничего описывать, не потому, что не хочу , а просто потому, что существенного ничего не было, а в письмах все выглядит иначе и придает "вес". О жизни моей м. б. как-нибудь напишу. Сейчас у меня каждый нерв болит. Не хочется ничего касаться. Я все тебе доверю! И за твою доверчивость тебе спасибо!

    Письмо твое от 10-го - мне ни "не прощать", ни "прощать": - это вне таких понятий. И я все , и... наперед тебе прощаю! Все гораздо серьезней я беру. Меня твои "помрачения". Но об этом тоже не хочу! Одно тебе скажу: в таких "помрачениях" - ты тоже себя теряешь. Не отвечаешь за себя как бы!? Мне это страшно. Я девочкой 19-22 лет много пережила. И еще: никогда не поддавайся чувству, состоянию... с бритвой! Что ты мне сказал?

    Я этого не переношу. Физически не могу. Не то, что сказал, а таких состояний. "Не переношу" - не в смысле "не нравится", а именно буквально! После той истории в 1924-26 годах. Помни - такие "провалы" сознания, "утрата на миг воли" - меня могут уничтожить! Я это говорю совсем серьезно. Вполне отвечаю за то, что говорю. Это - самое для меня ужасное. Я убегу от этого. Я не утверждаю, что у тебя такие "провалы"... Но меня толкнула на это "бритва". Ну, и довольно. Я ничего, ничего больше такого не могу. Я принимаю селюкрин, мне стало будто лучше. Но позавчера твои "страхи" за меня, твои письма... отбросили все назад. Я тебя не упрекаю. Ты и не мог м. б. иначе. Но давай договоримся! Ведь нет же оснований для мук! Ну, все равно, хоть на короткий срок - давай возьмем себе покой... Я не могу больше! И ты - еще больше! Я освоюсь за это время, м. б. окрепну. Продумаю... и тогда можно что-то увидеть.

    С такими нервами - я ни на что не гожусь. Ты понимаешь? Я верю, что, любя, ты понял?! Ты понимаешь, при всем желании сейчас ничего нельзя форсировать. Я была в Гааге, узнала, что визы женщинам не дают. Одна невеста просит пустить ее во Францию к жениху - есть документы о предстоящем браке. Не дают. Другая собирается давно к родителям в Париж - то же самое.

    И потому, - технически - невозможно, так чего же мы себя подогреваем?.. А жизнь так коротка - и так скупа, - зачем же портить то, что еще дается ?!

    Я не могу так. Не хочу никаких "разборов", мук, упреков! Я знаю: все как-то само (это не пассивность, хоть и звучит так) устроится.

    Не за что Богу тебя "карать". Ты - чистый сердцем! Как я люблю все , все Твое!

    искании своем. Чудесная была и твоя "Оля" (прости, что так ее я называю). Mилый! И верь, что ничего дурного не будет! Не знаю, не вижу , не касаюсь пока, что и как будет! Но знаю, что сердце мое дает тебе все то, чего ты жаждешь. М. б. я гадкая тем, что не взвесила сил своих в борьбе с жизнью, не смела говорить тебе о своем сердце?! Карай меня за это. Я не смела давать тебе муку. Но, поверь, что это невольно , без игры, от сердца! Не мучай себя воображениями. Моими "муками" и т.п. Я, в своей теперешней жизни - живу сама по себе. Не мучь себя. О жизни моей прежней ничего не думай. Для тебя там мук не было!

    Напишу тебе "Полукровку", только, чтобы не томил себя. И не письмо само по себе, но эти "помрачения" - меня тревожат. Берегись их, друг мой!

    "Мне не нужно женщины, мне нужна лишь тема,

    Я могу из падали создавать поэмы,

    Я люблю из горничных делать королев...

    Так, в вечернем дансинге, как-то ночью мая,

    Где тела сплетенные колыхал джаз-банд,

    Я, так нежно выдумал Вас, моя Красавица,

    Вас, моя Волшебница Недалеких стран...

    Как поет в хрусталях электричество,

    Я влюблен в Вашу тонкую бровь; -

    Вы танцуете, Ваше Величество,

    Королева-Любовь!..

    Так, в вечернем дансинге, как-то ночью мая,

    Где тела сплетенные, колыхал джаз-банд,

    Я так глуупо выдумал Вас, моя проостаая,

    Вас, моя волшебница, недалеких стран!..

    И души Вашей нищей убожество

    Было так тяжело разгадать,

    Вы уходите, Ваше... ничтожество...

    Полукровка... Ошибка... опять!

    {В стихотворении сохранена интонационная разрядка и пунктуация О. А. Бредиус-Субботиной.}

    Благословляю тебя, мой родной, лучик мой, солнышко!

    Молюсь за тебя и за себя! Твоя Оля

    [На полях:] За всеми "страданиями" нашими я ровно ничего не писала о всем твоем чудесном. Не думай, что я оглохла к этому. Нет, я в восхищении от всего, что ты мне о своем пишешь! Пиши же "Пути"! Ну, любя меня! Пиши, я духом всегда с тобой! Попробуй - начни!

    Еще одна просьба для моего покоя: не касайся тем о бабушкиной драме. Это мне - деревянная пила!

    Никогда бы я к ним за защитой не обратилась 302 . Пойми!

    Жду твоих спокойных, мирных писем! Не страдай больше! Не мучь себя мной. Я здорова, когда спокоен ты!

    Пришли мне автограф для "Истории любовной" и "Света Разума". Пиши же "Пути"! Сон мой с голубками, конечно - твой!

    Ты пишешь: "приехать... на пытку?"... Я ничего не требую. Все, все, как хочешь ты! Пойми меня! Одно мое желание: как можно меньше боли тебе, - как можно больше счастья!

    М. б. я тебе еще смогу послать снимок, дам уменьшить - "глаза" - хороши! Художественно. Марина не шлет! Пробери ее!

    73

    О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

    10.XI.41

    Господи, до чего же я страдаю... за тебя, конечно!

    Ты все еще не получил моих писем?! Я же уже и до твоих "объяснений" писала, я сама измучилась! Послала 3 expres'a, кажется 30-го? И еще письмо и открытку, и еще письмо.

    8-го я тебе писала, что "не надо друг друга мучить". Просила отодвинуть "проблемы", - теперь я уже себя кляну за эту "диктовку писем". Но ты поймешь? Поймешь, что это я от страданий за тебя, родной мой? Иван-Царевич мой, поверь мне, сердцем поверь, раз и навсегда, что я не хочу "утратиться" для тебя, не могу , не могу я "отмахиваться" и все т.п. Вся боль моя как раз вот в том, что ты воспринимаешь мое "по-неволе", "под спудом", как ты страдаешь... знаю это, болею этим,., а... что я могу сделать? Я бьюсь головой об стенку, в тупике моем... Пойми же! Что же ты думаешь, что мне-то не больно? Что мне радость что ли оставаться вдали тебя? И трудно объяснить все!

    Я не "сует неврозных, не драм" боюсь, от А. не грозит мне ничего, но... я уже писала... с ним трудно это! И, все же, я тебе писала, что "может все решиться очень просто". Конечно, может. Это не объяснить в писаньи. И я устала, не могу об этом больше. Я все тебе скажу. Нет, я греха не вижу. Не так ты понял. Не надо об этом больше! Я ведь тебе писала о разных моих "страхах", о твоей "всепринадлежности" и т.д. - о, не прими и это как "отмахиванье". Я всего боюсь. Я, до безумия, боюсь твоей боли! Пойми же! И только о Твоей боли думая, я опять "пожалела" и о письме, и об "открывании" себя тебе. О, нет, не пожалела, конечно нет! Для себя не пожалела... Но для тебя! Я для тебя должна была молчать?? Скажи же, светлый мой?! Как я страшусь твоих "молитв" мне! Иван, какая ответственность на мне! Я - не святая! Друг мой, ангел светлый, - я - не Святая! И вдруг все рухнет, когда меня увидишь!? Иван, ты пишешь, - м. б. ты визу не получишь? Неужели? Это правда? Я еще чуточку надеюсь...

    В детстве... я в Рыбинске гулять ходила с няней, глазели по окошкам. Куклу я увидела... чудную. Мечту мою... это был bébé {Младенец, здесь: кукла-пупс ( } в натуральную величину, и все, все натурально, до бутылочки-сосочка. И личико глупенькое, некрасивое - ребячье. Ну все, все. Я каждый день простаивала перед магазином. И к Рождеству, робко попросила маму... подарить мне бэбэшку. Только эту ! Заграничная была эта кукла. Не было такой второй. Подходили Святки 303 ... И однажды я вдруг взгрустнула, что... не будет уж "сюрприза" (у нас всегда сюрпризом дарили), что уже... знаю. Немножко жалко стало... В сочельник, уже в кроватке заснуть хотела... входит мама. "Олюнчик, а куклы-то ведь нет, продали ее уж, - я тебе другую купила и вот говорю, чтобы завтра не плакала ты, моя дочурка". Я плакала тИхонько в уголок подушки. И... засыпала... И вдруг... (я не забуду), уже из погруженья в сон, вдруг ясно, откуда-то из сердца: "кукла будет! Мама нарочно, чтобы... сюрприз был". И, сладко веря, я засыпаю в счастье... Была ли кукла? Да, конечно! Сердце сказало правду!

    И вот я и теперь как будто верю, что ты приедешь!

    "Как будто" - оттого, что жизнь так часто била, нет сил поверить как тогда... в "куклу"!

    Послушай, тебе ведь надо с Сережей что-то сговориться по литературным делам. Как будто бы с нотариусом что-то обсудить надо. А для нотариальных дел дают визы. Это я узнала! Сережа не может к тебе поехать, т.к. он работает очень ответственно, отлучиться не может. Фактически он в фирме все везет. Это же поймут.

    Сережа в Arnhem'e. Pension Master, Apeldoorushe weg 5. Я могу жить в Arnhem'e! Я же писала.

    Ну, с Богом! И успокойся! Не мечись! Не надо! Побережем друг друга! Мы многое выясним лично. Писать я просто боюсь... Я разучилась писать. Все - тебе боль,.. а я хочу только радости тебе! Меня пугает такая Высокая любовь твоя!.. Я боюсь свидания. Я - не идеал. И ты это увидишь! Я - ведьма! Правда! Злюка, капризница, "под настроение" наговорю чего угодно, если разозлюсь! С тобой так не было ни разу! С тобой я осторожна. Но я могу быть и противной, гадкой, злючкой! Однажды, я сердилась на кавказца; когда он вышел из лаборатории, то я... (так скопилось во мне) стала плеваться! Стыдно? Я и сейчас крайнею. Я была с помощницей моей. Я в дверь, ему во след, он не видел, плевалась. А та, долго еще все вспоминала о "темпераменте" своей "принцессы". Мне стыдно... Я могла бы даже его ударить.

    Я (правда, однажды) ударила одного по щеке, еще девчонкой. Есть фотография за 5 мин. до этого. И "он" сияет. За пошлость о "женщинах". Их было 7 - мальчишек, а нас - барышень - двое. Я предупредила: "если еще хоть один анекдот выползет, Толя, то я Вас ударю". С хохотом он рассказал пошлейшее из пошлейшего... Это не сравнение с "котлетами" {Это предложение дописано О. А. Бредиус-Субботиной поверх текста другими чернилами.}!!! А кончилось... дико! Я тотчас же просила прощения. Я не могла иначе! Мне было очень скверно. Вот видишь, как... иногда кипит во мне! Какая же - святая?! Там много было эпизодов... ты бы чудесно написал! Молодо было! Юно! Этот Толя влюблен был... он потом по-глупому пари (даже и не пари) огромной жердью треснул по голове вола, с полным возом снопов. Все свалилось в канаву. А на верху сидели детки! Все обошлось благополучно. Зачем? Спроси его! Впрочем... не спросить... умер он... И сбросить с мостика меня хотел. Зачем? Зачем? И все это крутилось в... любовной атмосфере.

    Ах, к чему я так отступила?!

    Милый, чудесный, ласковый, дорогой мой! Слов нет у меня, нет выражений!.. Книги твои еще сегодня! Как ты задарил меня! И кааак я счастлива! Ты, все ты, такой родной, знакомый! Я так узнаю тебя во всем твоем! Как трогательно ты: Оле Субб... Это было 9.Х... в муках? Милушечка мой! Родименький ты мой!.. Нет сил ответить на твои письма! Сегодня от 1-го, 2-го, 3-го и открытка. Я плачу. Я склоняю колени. Отца твоего люблю я! "Молодчик" был. Так и вижу! Душистый! Свежий! И... мамочке твоей целую невидимую руку! Сколько было и ей скорби!

    Как все мне дорого, что ты расскажешь! Конечно, плачу вместе с мальчиком, наказанным. Как его ласкаю! Роднушечку моего!

    Как больно о "Путях Небесных" ты... Почему их "м. б. не будет"? Я не могу так! Не мучай! Я бы не смогла ни строчки там написать. Чуткий Ванечка, пойми, что я бы застыла у твоего "ребенка"! Пиши их, умоляю! Я - духом я, - с тобой! Я часто тебе писать буду! Господь пытает м. б. тебя. Пока ... пока не ясно, - пиши! То, что я из сердца тебе однажды отдала - т.е. - все сердце само - я не возьму обратно.

    Что будет, как будет - не знаю. Не вижу!

    - Но знаю, что никакое расстояние взять не в силах тебя из сердца! Я сейчас - в смятении, от наших "нагромождений" я устала... отдохнуть бы! Я отдохну, коли пока "проблемы" отодвину. Это - мне сейчас - насущно. Не мучь себя! Не мучь, Ваня, я страдаю твоей болью ! Пойми же! Пожалей хоть! Иди к доктору! Отчего боли ?? Я боюсь за тебя! Береги язву! Если я тебе нужна в болезни, если болезнь признают немецкие доктора, то я постараюсь достать визу и приеду, ухаживать за тобой (* Хоть это и было бы м. б. почти что невозможно из-за "дома".)! Я умоляю тебя беречься! М. б. тебе легче было бы твоему другу-доктору открыться? Он понял бы твои "нервы"? И ты был бы не один. Он же не болтун? Вчера мы были у Сережи. Я у него забыла стило мое. Трудно писать так. Чудный был день. И я влюбилась в Arnhem. Братец мой - хороший. Мужчина! И какой мягкий. И. А. звал его "мой Сережик". Об И. А. - ты очень верно. Он любит "придите, поклонимся и припадем" 304 , как сказал один знакомый. Но я все ему прощаю. К нему "плакать" собиралась, не от "неимения тебя", а потому, что он объективен в суждении обо мне. Ты же, (как и я к тебе) эту объективность - утратил. Это же естественно. Наталья Николаевна тебе нравится? Я не могу ее понять. Как женщина она суха, по-моему. Всегда была такая? Рядом с ним?! Ах, какое тютчевское чудесное о сне 305

    Целую тебя в лобик. Крещу и еще... много... много целую...

    Оля

    [На полях:] В твоей воле - я не сомневалась. И потому не соглашалась с твоим "безволием"... Понял?

    Я недостойна тебя. Ты так велик, - ВЕЛИК! Трепещу перед "Путями". Дивно !!!!

    74

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    22.Х.-4. XI .41

    7 ч. вечера

    6.XI - 4 ч. дня

    Милый Олечек, - здорова ли ты? Я не спал ночь, пишу с тяжелой головой, несвязно. Перечитал "Даму с собачкой". Не знаю, вырос ли я, - в 38 г., помню, в Швейцарии читал последний раз: да, Чехов, но... до чего неважные "герои"! Влеченье - не обосновано. Гуров дан полупустым - и Анна Сергеевна - как бледна содержанием! Не срастаются с читателем. Совершенно неверна психо-физически сцена "у нее". И этот "арбуз" - штрих-то удачный, да не здесь : ну, у "девицы" - ну, допустим. Обстановки Крыма, "экзотики", - а она много помогла бы! - неслышно, ибо - цикады, море, кипарисы - все из папье-маше, не срощено со страстью. Да и страсти нет. Чехов в этом хладен, inépuissance {Бессилен (фр.). }! Она тут очень нужна. Чехов в этом (страсти и любви) - не сам, а по-наслышке. Умный читатель (ты, например) дополнит все воображением. "Лакей" - хорошо, но как мало: ибо ее-то не дано! Чтобы почувствовалось, - о, страдающая душа, голодная! Словом - рассказ "наспех", и все в нем - наспех. Так трактовать огромную тему - слабым художественным зарядом, - недопустимо. Поднес Чехов ко рту твоему ложечку варенья, а распробовать не дал. А тут все дело - в распробовании. Эскизно. Человечек-то (Гуров) пошловатый, без "зернышка". И выходит - "забавное приключение", не жаль их, гг. домовладельцев.

    очень трудный "творческий акт". Выполни - и будет твое "крещение". Не трусь только, - одолеешь, тебя хватит. Я давно собирался дать один жестокий рассказ-очерк - "Восточный мотив" 306 . Не очень мне нравится заглавие. Ну, "Восточный напев". "Пляс". "Пляска", "Пляски". Нет, лучше - "Восточный напев". Не важно. Я знаю, что его нигде не напечатали бы, "страха ради иудейска". Нынче - можно и - нужно. Размер - самый малый, странички на 3-4. Газетных строк - 200-250-300, самое большое. Видишь, как легко! Жиды тебя за него распнут. В случае печатания - поставишь псевдоним, например, Оля С. Теперь - маленький предварительный совет позволю себе дать тебе, - как общее (для всего дальнейшего твоего искусства). Не нажимать , не подчеркивать, скрыть совсем свою душу. Самый спокойный тон. Ничего лишнего, что не идет к сути. Красивости - ни-ни! Чтобы - "слову тесно, чувству - простор" - (читательскому и твоему-укрытому), без крика . Полная искренность - будто любимому рассказываешь, интимно. Ненужных - лишних - "пейзажей" избегать, чего часто, - почти всегда! - не делает Бунин, очень часто Тургенев (ни к селу, ни к городу) - и никогда - Достоевский. Помни: "пейзаж" нужен, когда он связан с душой действующего лица, что-нибудь уяснить помогает, а не для любования и - отвлечения. Самый лучший пример "пейзажа" 307 - когда Липа (ах, ка-ка-я! лучшая во всех творениях его! - ) несла своего ошпаренного мальчика: дорога, ночь, месяц, кукушка, выпь, соловьи, лягушки. Здесь - высота - эта VIII глава рассказа - выше которой Чехов не подымался. Это - лучшее во всей мировой художественной прозе. И - какая простота! Бунину здесь до чеховской щиколотки не подняться: ему трагическое - никогда не удается. На этом , детка моя, учись. Можешь найти и у .... - поищи в "Про одну старуху" 308 . Но я свято склоняюсь тут перед А. П. Чеховым; Есть и - в "Солнце мертвых"... - но там - крик трагизма, другое, - так надо. Тут, у Чехова, на таких контрастах построено! Радость ночи - и всего в степи, - и - прибитость каменная бедной человеческой души. Дай, Олёк, щечку, - хочу поцеловать, в радости, что в тебе все это есть , сила сердца, и художественная умность. Сестричку свою целую избранную Господом! Будь смела.

    Предстоит тебе труд огромный, но какой сладостный, какой - во - Имя! Помни: всегда учись. Чехов верный (большей частью) водитель. Еще шедевры: "Архиерей", "Ночью" 309 (в поле бабы на [страстной неделе] - и студент, - Чехов выделял этот рассказ). Помни: начало всегда должно быть - смелым, простым, как бы вводом в суть. В рассказе - общая окраска - голод, смерть. И в этом страшном (фон этот все время должен чувствоваться, даже в "пейзаже", - как в музыке - музыкальный фон - тон, река, - на чем и разыгрываются лейтмотивы. Тут - самое страшное, - какой контраст будет! - "песня, танцы". Ты - умная, - все поймешь. Слушай.

    Место - Симферополь. Можешь прямо сказать, можно и С. (но - Крым!). Начало весны, еще голо, но - поют жаворонки, черные дрозды. Очень ветрено. Белая пыль. Сероватые невысокие дома, каменные ограды, на них еще пыльные (прошлогодние) плети "ломоноса" (вьющееся растение). Время - начало марта 22 года. Кое-где - видно за оградами - плодовые деревья в цвету - персики (миндаль отцвел), груши - редко. Голод. На тротуарах - всюду - умирающие, истощенные... дети, женщины, старики, всякие. Работы нет. Большевики уже 2-ой год. Даже трупы. Собак - нет (съели!), ни кошек. Редко в пыльных кипарисах - прячутся голуби - полевые. Для Крыма - Симферополя характерны - пирамидальные тополя очень высокие, кипарисы - в серых язвах, ржавчине порой, пыли, растрепаны, оглоданы ветром (весеннее равноденствие). Это - обрати внимание - покачивание кипарисов и голых верхушек тополей... (дивятся?!). Носит пыль. Люди валяются, как кучи тряпья. У многих в костлявых желтых руках стиснуты грязные "деньги" советские. Тогда за 1 штучку монпансье - платили тысячу руб. (вот цена!). Сухие кости, камни (!). Стоны - нутряные, от слабости предсмертной, будто под землей. (Все я сам видел.) Не пройдешь 10 шагов - труп, умирающий, иногда - грозди, в кучке, прижавшись. С тупыми лицами проходят красноармейцы (привыкли). Не белый хлеб, ситный, огромная коврига. Какая-то зеленоватая колбаса (?!), каменные лепехи - чуреки? - редко творог в липовой выдолбке (где тесто ставят). Этот базар до первой тревоги... соглядатаи следят - не идут ли красноармейцы - свисток - и нет базара. А захватят - все волокут, и товар, и торгашей. Я видел: некто купил фунта два белого ситного, завернул в рядно, - крепкое деревенское полотнище - полотенце? Вдруг стая голодных двуногих кинулась (как собаки грызутся стаей, ничего не видно в пыли!) свалка, - и - в миг! буквально - меньше минуты - ни-чего! - маленькие лоскутки от рядна (зубами рвали!) - ни хлеба, понятно, полумертвый покупатель в пыли... - миг один! - и - ни-кого. И никому нет дела. И кругом - полутрупы: татары, цыгане, армяне, греки, русские... - ни одного жида. А в Симферополе их бы-ло. Жиды - служили Советам. Учреждения все были набиты ими. (Об этом, конечно, нечего писать, - разве в шепоте кучек услышишь осторожное ворчание - "теперь они хозяева"). Пример: в отделе социальной безопасности - социального обеспечения - жидовки, с наганами и браунингами на лаковом поясе - бегали, зажимая уши от воя баб (с грудными и подручными детьми), кричавших: "дай-те же хлебца деткам... погибаем... молочка дитю... у меня кровью пошло-о... Что ж нам, в помойке их топить... в море кидать?" Жидовки, бегая, - в истеричном виде, - вопят: "у нас нет вам хлеба! кидайте... куда хочете !" - (Сам видел.) И вот - при этой обстановке (1 1/2-2 страницы - все) - угловой магазин, бывшая лучшая кондитерская Симферополя (Сердечный, фамилия) - окна огромные, выходят одно на одну большую улицу, другое - на другую (перекресток улиц Пушкина и - Жуковского) - так что если смотреть в одно окно - видишь в другое - другую улицу. Помню, я с писателем Треневым 310 шел... - музыка!! - Истекающий истомой, негой - томящий страстью... мотив. Танго?.. Очень замедленные переливы, качание томное... - чувствуется страсть, качание тел - в страсти, зовущей, ну, будто бы спаривание страстное под музыку... (вот так dance macabre {Пляска смерти (фр.). }!) Совокупление Смерти... с Чумой?! И - видим: над входом (угловатым): красная вывеска - полотнище, и на ней черным : "Студия ритмического танца - дунканизм" (!) 311 - какой-то жиденок, очевидно, намалевал. Смотрим: 4 музыканта-еврея: квартет! Кружатся пары, в туниках, голоногие, голорукие, упитанные розовые лица девушек и юношей - еврейских, только ! Полные плечи, полные, розоватые предплечья, серьги в ушах, прически "a l'ange" - ангельские!! - томятся в качающем-страстном танце - и в лицах (губастые юноши!) - по-хоть! Влажные, сытые глаза, (выпуклые большей частью) влажные губы... и эти губы-рты... жу-ют! И видно, как глотательной спазмой продвигаются в горле куски... чего? - Стоят два стола: на одном - колбаса (не зеленая), сыр, яйца... На другом: груды хлеба пшеничного - глаз режет белизна! - молоко в бутылках, стаканы, сливочное масло глыбой, варенье. Два жида-юноши у входа,.с... винтовками? Те пары потанцуют, прижимаясь этими местами, - к столам, запихивают до растопыренных ушей все и - все напев истомный, напев Востока. Музыканты, во фраках-рвани - то-же жуют... все жует- поет телом пухлым - льнет друг к другу - прилипает - и все плывет - покачивается - в ритме - танце - в "дунканизме". А кругом, под окнами - издыхают. Да, я это видел. Помню, враз толкнули мы друг друга, взглянули в глаза друг-другу - и сказали враз: "видите..?" Это был - самый подлинный Пурим (см. книгу Эсфирь) 312 . Соитие на трупах (всех: русских, татарских, армянских...) Тогда вечерами громыхали грузовики - полные трупов, и на ямах мостовой - эти трупы подскакивали, вздымались плечи, головы, руки... - и падали. Тоже - и ребят - грудами, как мерзлых поросят - возили. Вот - материал. Сделай из него этюд, очерк... - все. Можешь - протокольно, краткими фразами. Можно - плавным течением рассказа, эпически. Если не найдешь в себе "ключа", ритма, тона... поищи у меня - в "Свете Разума" (книга), там есть рассказы ("Музыкальное утро" 313 , "Гунны" 3 14 ... еще...) Надо выдержать ритм. Можно переломить, - одним - общий фон голода-умирания (1 часть), другим - напев... Но - просто, просто, даже сухо. Можно так: (подзаголовок) Рассказ друга... рассказ доктора, рассказ прохожего... - ну, что сама найдешь, дорогушечка моя.

    Вот как ты любишь! Я тебя засыпал письмами, памятуя, что тебе тяжело. А мне?! Или - "чем больше женщину мы любим, тем меньше нравимся мы ей" 315 ? Оля, я не хочу быть навязчивым. Это мое письмо - последнее, пока не получу твоих. Чем я тебя обидел? Что - в безумии был? И как все это мелко... - я видел (и - ви-жу!!) в тебе большое сердце... Разве все мои письма не сказали тебе всего? Моя Алушта свободна от большевиков 316 . Уеду... скоро. Ты меня удаляешь (а сам не верю, что написал!) (никуда не уеду без тебя, знаю). Ну, я спокоен (вовсе нет). Я тебя нашел, я тебе дал - (мало дал!) что мог - из отдаления. Будь здорова! (да!) Будь счастлива (со мной!), Оля. Бог да благословит тебя (и меня!) {В этом абзаце все фразы и слова в круглых скобках дописаны И. С. Шмелевым между строк.} Не бойся писать. Пиши, рви, правь, пиши - добьешься. Сама все поймешь. Тебе дано.

    Озноб, лягу. 9 ч. 30 вечера

    [На полях:] 6.XI

    Твои письма от 29.X - воскрес! Никакого озноба, здоров, - ве-рю!

    Ты - ВСЕ. А что это - ВСЕ - сейчас напишу.

    Иду за твоими увеличенными фото (два). Фото, что привез "дубина" - для меня - вся ты! Молюсь! Спасибо за гримасы.

    Ответь: могу ли - par expres?

    Я... живу... ?! - только тобой. Только. Ты все заполонила, ибо ты сама великое искусство. Даже - мое искусство!

    Я вчера случайно раскрыл "Историю любовную" и - до 3 ч. ночи! Сказал себе: молодец, - Тонька!

    Я прав: ты была бы Величайшей Актрисой! Ты - (еси) - есть она.

    Можешь воплотить вс-е.

    75

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    12.XI.41 1 ч. дня

    13.XI - 11 ч. дня

    Да, об "ошибке", моей. Все - правда. Моя "ошибка": - так внезапно все сказал тебе, о нашей жизни, Церковью благословленной! если бы! Это (мне показалось из твоего ответного письма, 2.Х, -) тебя смутило, и ты - отходишь. Вот, в чем моя "ошибка", - в отчаянии показалось, - вот почему сказал: мои "Пути Небесные" - "погублены". Ну, довольно об этом.

    Твой рассказ о свадьбе, обо всем тяжелом, - я с болью принял. Скажу: достойнейшая из достойных, горжусь тобой. Но так мне горько! Ты узнаешь, почему. Письмо твое - рассказ о жизни - потрясло меня: так ты написала! Да, и эта сцена, с И. А., - ты и его очаровала, вижу. Всех чаруешь. Кто - ты? Знаю: этой ночью вдруг осветилось мне. Слушай, дива: ты - от Храма, от Святых недр. Моя Дари - тоже, от Церкви, но не вся. В ней - "Божья золотинка", чуяние миров иных. Дари влечет неизъяснимо, всех. Тебя - всю, до восторга. Да, ты узнала в ней сестру. Я дал тебе ее. Быть может, для тебя ее искал, писал, - и вот, Тебя нашел, живую. Дари - сложна. Но ты - сложней: тебя века лепили. Этого тебе никто не говорил, никто не скажет. Богом дано мне было - узнать тебя. Дари - твоя предтеча. Слушай, Оля.

    В каждом - две сущности, известно это: душа и страсти. Не ново это. Гениальный поэт говорит об этой "двойне" глубже и точней. Вот, Тютчев: "О, вещая душа моя 317 , - О, сердце полное тревоги, - О, как ты бьешься на пороге - Как бы двойного бытия... - Так, ты жилище двух миров, - Твой день - болезненный и страстный, - Твой сон - пророчески-неясный, - Как откровение духОв... - Пускай страдальческую грудь - Волнуют страсти роковые, - Душа готова, как Мария, - К ногам Христа навек прильнуть". Красиво, четко, ярко, глубоко. Огромное - в немногом: свойство великого таланта. Я иду от того же, "двойственного", и даю свое наполнение. Отсюда - Дари, как проявление бунта в человеке, двух основ его. Кто победит? Это нерв "Путей Небесных". Они остановились, я умирал духовно, ты знаешь теперь все. И вот, на крик отчаяния - явлена мне ты. Кто - ты? Теперь я знаю. Да, Дари твоя предтеча! В тебе течет лучшая из кровей, - земно-небесная. Ты - как чудотворная Икона, "обмоленная". Даже невер Герцен, говоря об Иверской, признает силу этой "обмолённости" 318 . Ты таишь в себе, от многих поколений - "Свете тихий", "Тебе поем", "Святый Боже..." 319 - все зовы, все моления, все горения сердца твоих отшедших, миллионы очей народных, молящих все Святое... - все людские скорби, все грехи, все боли, все восторги, всю близость к Богу, все-все, поведанное на-духу твоим отшедшим... все, к Богу вознесенное в молитвах твоих творцов, (все от них - в тебе!). Ты в своих очах таишь их слезы, и слезы миллионов глаз, стоны миллионов душ, слезы скорби, покаяния, благоговения, радости... в сердце твоем - свет Таинств. В слухе твоем - благовест немолчный... в ручках твоих, поющих, - неисчислимость крестных знамений, благословений... в устах твоих - святое целование Ликов, Креста, святого Праха Преподобных. В девственной чистоте твоей - неупиваемая чистота Пречистой светит, освящает все. В порывах сердца - величание сущего, всего, - святое ликование, - Небо. Вот откуда вся сложность, вся неопределимость, - все к тебе влечение! От веков, от предков, - все от Храма. Все принимает Храм: и чистоту, и грех... и взлеты духа, и души томленья. Все в тебе. Вот - тайна Божия, веков - наследство. Прирожденность. Так в тебе сказалось, тайно-сложно. Ты - усложненная моя Дари. Вот откуда многоцветная игра, - от лучшей, от высокой крови! от крови, осиянной Храмом, св. Тайнами, Господней Благодатью.

    Религия - Искусство... - это две дочери Господни, две сестры. Старшая - Религия. Ты все охватишь, старшая. Мое - тобой живет. Пою тебе, святая девушка от Храма. Цветы мои, из лучшего во мне возросшие, хотел бы возложить на милую твою головку. Перекрести меня, родная! самая родная, в веках зачатая! Ты меня ждала? искала? Этого не знаю... может быть. Но знаю, как я ждал, искал - ив снах, и в грезах, и в томлениях, и в облаках, и на земле, в тенях, скользящих от облаков, и в солнечных закатах, и в звезде верней, и в пении звезд... - помнишь - ночь в Кремле 320 ? Я плакал с моей Дари, в исканиях, в тоске, не сознавая - кого ищу... Так смутно было, так скучно, пусто... еще до тьмы. Мои метания, этот страшный год, 36-ой... - боль в сердце, самоистязание, крик, никому не слышный! И что же, Го-споди... ты, ты была тогда... живая, так близко, вся своя, свободная!.. Так трудно, так окольно... таким зажатым стоном вызванная... Ольга! Если бы подошла тогда ... 6 окт.! я знаю, - я тебя узнал бы, Оля... я чуткий, Оля... я узнал бы. Неужели мои глаза не останавливались на тебе, тогда..? Но почему мне было так тепло?.. - я смутно помню. Ты была свободна... Сколько рук ко мне тянулось там, везде... и - не было твоей! Не было дано нам встретиться. Что помешало? кто?! Свет? тьма? Не знаю. Ласточка моя, не создавай лишних "потемок" для себя, молю, родная, Оля! Я весь твой, все тобой закрыто. Мне ничего, никого, кроме тебя, не надо: Ты неверно представляешь, что кто-нибудь может нам мешать. Все будет от нас зависеть, если будем вместе. Мои "почитатели" - все далеко. Здесь меня мало беспокоят. Друзей немного. И все будут чтить тебя! Я знаю: ты сама, собой, - заставишь, - своей необычайной силой и - чарованием. Никто не посягнет на мою Олюшу! - Она - Святыня.

    Земмеринг..? Это - недоразумение. Я ничего ей не писал, но у меня не было выхода: я хотел скорей послать "Чашу" - и случай представился: ехал человек к ней. Святыня, моя - для нее святое. Она духовно меня чтит, поверь. Я не знаю ее слов к тебе. Напиши. Я ей тогда отвечу, и для нее это будет очень горько и - не знал. Напиши, прошу. Ее дочка не приедет: сама мать написала, - начались лекции, и визу дают с большим трудом. Для меня эта "Милочка" - дитя. Но они стеклышко, - бриллиант-Олёчек все режет! Оля, слушай, - единственная моя: будешь ли ты моей женой - не знаю. Господь знает; но... - до последнего дня жизни моей - только ты - единственная, вечная, моя. Никто, никакая, ни-когда! Клянусь тебе... тобой, жизнью твоей клянусь! - это самое страшное заклятие! Молю тебя, думай о здоровье, о жизни. Я жду тебя. Я буду ждать тебя, сколько бы протекло дней. Без тебя - гибель. С тобой - все надежды, вся полнота бытия. Не смей думать, гони мысль черную - "лучше бы не жить!" Если не за себя, - за меня подумай: это гибель и мне: без тебя - я жить не стану. Это не слова. Мне нечем будет жить. - Да, Земмеринг я сказал, - несколько дней тому: "моя Оля (Земмеринг глубоко мистична!) дала мне свою руку и свою душу: она внушила О. А. мне написать и осветить мой путь: это исполнилось. Отныне я нашел устои, на которых мне дано стоять и продолжать свой труд. Я благодарю Господа. Иначе - мне была бы гибель. Я полным сердцем принял эту духовную мою сестру - ибо она мне сестра, моя дружка, - это дарование огромное!" В ответ на это - вот что написала З[еммеринг]: "Это, конечно, послано Усопшим Ангелом Вам на утешение. Примите и благодарите. Прежде всего я молюсь о Вашем успокоении. То, что может дать Вам это - и мне дорого. Как бы нам вступить в переписку с О. А., - не знаю, я боюсь быть назойливой".

    Оля, ты мне прости, если я сделал этим тебе хоть что-то досадное, но поверь мне: если бы я не верил глубоко в чистоту чувств ко мне Земмеринг, я не написал бы: она - глубоко религиозна, любит свою семью, и мое творчество - путь к России, к Богу, - вот за что она любит меня. Она и тебя будет любить, - я знаю. У ней, в семье, недавно была драма, она поведала мне: "Вы - рыцарь. Помните, сколько дам и девушек (в Риге, да и всюду!) просили за жизнь Димы 321 , - вот обрадуете! А у нас свой Дима остался в Риге и даже многим похож на Вашего, - красив, талантлив, очень образован... и оставил пулю в паркете гостиной ("не моя - так ничья!"). Милочка только чуть на это побледнела, а войдя через 10 мин. в спальню, где мы с ним сидели на опрокинутом шкафу (мы укладывались) остановилась в изумлении - он целовал меня в плечико и тихо плакал - я нашла для него слова. Я была за него, но у М[илочки] твердый характер, и она находит, что не время было об этом думать". Я написал тебе, - о, свет мой, Олька (- что ты со мной, со всем во мне сотворила, как дивно!) все это, чтобы ты поняла, что З[еммеринг] мне верит, что я для нее - совесть: ее очень ценила, не зная, моя Усопшая. Она была очень чутка в оценке людей. И никогда Земмеринг не "послала" бы дочь ко мне в том смысле, как ты предположила. Она могла бы нам быть очень нужной. Но если бы ты сказала мне - не надо, я все сделаю, - чтобы ты была покойна. Ты для меня - все: и моя люба, и моя единственная, и моя молитва, и мой - Водитель, и - моя совесть. Ножки твои целую, молю тебя: я пошлю еще "селюкрин", принимай! Это средство - чудесное, открыто нашим проф. Кепиновым 322 . Лучший "восстановитель" всех сил, (витамина А, С и еще..? - Е, м. б.) (ищут еще этот витамин). Госпитали Парижа выписывают у биотерапии - килограммы..! Henrostyl dr. Roussel'я - слабый и имеет недостатки (действует на пищеварительный тракт), a cellucrine - дает цветение крови, все укрепляет. Я на себе проверил. Твое исхудание меня мучает. Детка, я всю нежность, до слез жгучих, до боли в сердце, отдаю тебе... Олька моя, сладость и боль моя... слушайся меня, лечись, верь, что мы сольем наши сердца и наши муки, и наши желания, и все наше... - хоть бы миг с тобой! Ольгунка, Олёль, Ольгунок, Олюнчик мой - слушайся! Все слезы твои высушу, в свои глаза волью, только бы ты была хоть чуть счастлива! Я страшусь, что окажусь недостойным твоей любви, что ты, увидя меня, подумаешь - как я ошиблась! Какой я некрасивый, рядом с тобой! Оля, молюсь о тебе, как умею (не умею!) - и знаю, что ты мне дана - Ее 323 молитвами. Она охранит тебя. Оля, целую тебя, бедняжка моя, страдалица. Господи, помоги ей узнать хоть лучик счастья! Твой Ива - Тоник.

    Ив. Шмелев

    Завтра отвечу на все три expres.

    Нашел знатока комбинаций духов - монах 324 !!!

    Сейчас еду - послать тебе книги и... к Geurlain.

    Дам эту страсть - духи - Дари! Монах, Афонский... - (увижу их) знатоки... духов, не духов, а...

    Не сетуй, что шлю expres: надо.

    76

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    13.XI.41

    11 ч. 30 мин. дня

    Олёль, Ольгунка, Ольгушонок, знай, что если "Пути Небесные" будут написаны, это только через тебя - и пусть все мои читатели и - особенно - читательницы знают, что должны тебя благодарить. И за Диму - воскрешенного, - Тебя, Тебя, - только! История Литературы Русской - отметит это .

    День без тебя - пропащий.

    Если бы ты видела, во что обратилась моя "литературная лаборатория"! Везде - к тебе, о тебе... - вороха лоскутков, листов... - все [затопилось] тобой. На все ты смотришь. Ищу мольбертики для увеличенных фото. Рамочки - узенькие, ободки, матово-серебряные. Ты - чудесна! Как от Жар-Птицы свет у меня! Целую. Твой вечно! Ив. Шмелев

    Хочешь - пошлю Тютчева? Есть?

    77

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    13.XI.41 9 ч. вечера

    Светлая Олёль, письмо твое, нежное, целую, все читаю, вижу сердце! Пришло 10-го - не ждал, не мог надеяться... - и загадал, - что же делать, за это даже ухватился, - что со мной было 8 и 9-го!! - дождь, дождь, - и я в дожде, своем, - да, слезы, слезы... навещали друзья - "что с Вами?!" - так я не мог... взгляну на твой портретик... - и - слезы. Ни-когда не было еще такого, нервы, что ли, сдали? 9-го были мои "молодые" 325 , ласковые. От них я скрыл себя, читал им Пушкина, вел беседу, на французском. Радость от них. А после - ужас. В этом ужасе писал тебе - и не послал. Нашел себя. Так тебя мне жалко стало, столько нежности забилось в сердце..! Молился. Письма не ждал. И - загадал, как невозможное: будет завтра от тебя (знал, что не будет!) - сбудется. Утром заказное - из Берлина, от Земмеринг. Не будет! Пришел с утренней прогулки - моя старушка, добрая душа: "вот, письмецо Вам". Пронизало дрожью, - и я увидел свет, Твой, - ослепило!

    Ну, буду давать тебе ответ по порядку: 1) на 29.Х, с "артисткой": Чудесна! Не отдам. Новая, опять. Ты знаешь сама: ты большая артистка. Огромная, во всем. И - для экрана. Ты - гениальна. Бог тебя оберег. Ты, многое испепелив, сгорела бы. Нет, ты - для иного. И ты исполнишь. Помни, Оля... ты должна! Как счастлив я, что ты хочешь рисовать! Ищи себя! Ни-когда не поздно. Но ты, все же, - для другого. Ты будешь писать. Это вольет в себя все твои дарования, все! Художественное слово все может: петь, лепить, творить краски, музыку, игру, - все. Слово - выражение сердца, ума, глаза, - всех чувств. Оно, такое, с виду, простое... буковки... - оно - Слово! - "Logos" - Оно, Великое, - Плоть бысть 326 ! Выше Его - нет. Слово - Бог, Творец. Все вбирает и все - творит. Вот, где - ты, - в нем. Что сказал о 33-х письмах? Милка, ты не поняла! Я сказал: у меня твоих 33 письма. 33 главы - в "Путях". Там последняя - 33-я - была написана дней за 10-11, до кончины Оли. Как странно! Я сопоставил: и тут - 33. И - знаю теперь - было тебе 33 г., когда ты стала не своей! Я увидел, - для себя - здесь - конец! Вот - все. Сжечь?! Твое?! - Ты можешь взять их у меня, - отдам, тебе же - твое. Только. Душу свою испепелить?! Неужели ты могла подумать?! - 2) Толен не оказался джентльменом. Кто он, дантист? Твоя фотография - она вон стоит, в серебристой, узкой, - чтобы не "убила" лицо! - рамке, большая - 18-24 [см.]. На T.S.F. {Радио (от фр. télégraphie sans fil). } - поешь ты. Как чудесна! Бог уберег. Ты была скручена в конверте - отеля, г. Т[олен] тобой завернул коробочку с пером и окрутил оберткой. Да, он "дубина". И - знаешь? Даже не соизволил написать 2 строк... а - на конверте: "NN. просила послать маленький пакет". - Подпись, без "вежливостей". Все. Я не придал значения: спрашивать с... голландца? Смешно. Я их знаю... - это же квинтэссенция всеевропейской узости, мещанства, жадности - ну, все плантаторы, клеймо такое.

    А, бедная твоя приятельница! О, бедные пичуги наши! Сколько их разметало бурей! Горько. Я получил к вечеру, чуть не сгубил твоего портретика, - бросил уже в корзинку ту обертку, - в ней застрял конвертик. Что меня надоумило - взглянуть еще? Да, адрес списать. И... - я похолодел от этой выходки... "дубины". Я послал очень вежливый "pneu", просил принять меня. Приложил, - для голландца! - оплаченный "pneu", с готовым адресом. Ждал 2 дня. Поехал, повез, как благодарность, голландский экземпляр "Человека из ресторана", - "De Kellner" (издательство Moulenhoff, Amsterdam) (должно быть аховый перевод - жид переводил 327 ?) Это гг. голландцы самовольно, не уведомив меня, издали. Писательница Bauer, кажется писала письмо в газетах, стыдила. Они мне уплатили... - 500 франков! - за эту книгу! В Германии она просила тысяч в 30 - экземпляров и - идет. Отзывы какие были! Но то - Германия! Там меня никогда не обижали, дарили большим вниманием, начиная с Гергардта Гауптмана 328 . Кнут Гамсун 329 "дубины": послал 18-го, в субботу, знал, что по воскресениям почты нет. А в понедельник, кажется, отъехал. Взял свой "pneu", оставив адрес и записку. Дал на чай гарсону. И - не дождался: "дубина" уже был дома и - работал. Я хотел вторично, с ним, переслать тебе разрешенное фото. Я ему признателен, все же: я тобой живу. Ты - совсюду на меня глядишь. Вот, слева, розоватый свет высокой лампы мягко дает чудеску "Песню"! Как ты прелестна, как юна, легка, вся - в ветре, - улетишь?.. Как смирны - белые цветы, в плену, ручные!.. Как струятся складки, как ты легка, о, бабочка моя, цветок в полете! Как вижу... всю! как - греза, царевна яблонь, нежное цветение, ласка... - чудо! Ты знаешь, - ты - чудесная картина! Так , стать... - так даться... - только истинный, большой художник - может. Ты вся - Искусство. Вся - грация. Вся - божья мысль, Творца. Хотел бы обернуться цветиком простым-ручным, плененным. Пояском твоим, Царица! Складкой платья. Листочком яблони, у щечки... чуть касаться! Оля!.. Свет, от Тебя, всего переполняет... петь Тебя, всю жизнь! О, буду, сколько силы станет... мою Дари, другую... новую... последнюю. Тобой - закончится, призвание, здесь. А там..? Оля! Благодарю. За все. За эти слезы... Я их коснулся, нежно, грустно, чутко. Краем губ коснулся. Влить в свои глаза хотел бы, слить со своими... - хоть этим быть счастливым! Нет, не надо плакать. Ты - сильная, - столько вынести..! - так может только - сила, вера. Живи, Олёль, - узнаешь счастье. Ну, пусть хоть не со мной... - все в Воле Божией, - но я всем сердцем, всем во мне светлым, - хочу, чтобы ты узнала счастье! Господи, даруй мне милость: хоть в моем труде оставить лик чудесный, образ светлый, живой - в сердцах! Две Оли: первая - завершена... вторая - и последняя - две - и на всю жизнь! - таких..? О, Господи, благодарю Тебя! - о, огромное богатство, счастье неупиваемое! Оля... - как ты чудесна! Все письмо - святой огонь твой. Как ты растешь, как раскрываешься! Слепишь собой, своим богатством сердца - и ума. Нет, у тебя ум не от "Mann" {Мужчина (Нем.). }, - ум - больший: сердце-ум! Таким - не дано мужчинам жить, или - очень редким: большим творцам, не всем: тут - женское - в основе, высшее, от небо-женщины. Тут - тайна. Мы ее попробуем понять и - дать. Пусть знают. В этом - нерв "Путей Небесных". Я - через тебя - его нащупал... а вот - дам ли?.. Бог поможет. Тогда и - "Ныне отпущаеши, Владыко..." 330 Это было нужно. Это Им дается. По молитве... Ее? Да, верю, верю, знаю. Оля! Слушай. Тот год, 37-ой - был для меня ужасный. 36-ой ударил в сердце. Оля ушла, - так быстро, так непонятно-странно. Уснула. Доктор ее убил 331 . Мертвая - она живая, спит. Я не могу смотреть. Я велел снять ее, нашел силу... через 3 часа по смерти. Спит. Живая. Горькая улыбка на губах, так горько сжатых... - все будто, поняла... - и горечь, скорбь. М. б. последний миг о сыне, о Сережечке... узнала... она еще надеялась... м. б. не убили большевики?.. Я знал все. Ей не говорил. Ужас, мы не служили панихиды... - мы знали, но таили друг от друга. Убили... - и как убили! Ночью, в морозе... повели... на окраину Феодосии, в Крыму. Там теперь немцы... можно бы найти, у меня есть одна примета... Да, за 1/2 ч., за 1/4 ч. до смерти, она просила, - я был в аптеке, но вернулся за 10 мин. до конца... Она просила Юлю, мать Ивика: "Ваничка, бедный... он с утра не ел... дай ему..." Не могу, Оля... И - в сердце, всего, камнем. Ну, ты знаешь мой 36-ой г. В январе 37-го она явилась мне, предупредила, что меня ждет "страшное": болезнь моя, июль. В начале сентября я стал освобождаться, ото всего, раздавал, рвал... - 12 сент., - бросив квартиру, - я был с 1-го у профессора-друга, Карташева 332 , у кумы 333 (Ивика крестили), они уехали. Я, слабый, с доктором-другом и Ивиком - поехали автокаром в Ментону 334 . Меня звали - в Италию, русские колонии в Риме, Флоренции, Милане. Ряд моих чтений. Задержка с визой. Большевики тормозили, посол делал запрос: "как, нашему ярому врагу" .....? Тогда считались с ними, надо было так. Я не ропщу. Амфитеатров, мой друг милый, выбился из сил. Он, между прочим, дал предисловие к итальянскому изданию "Солнца мертвых", до сего времени не появившемуся. М. б. скоро выйдет. Читал в Ялте[?] {Описка И. С. Шмелева.}, как всегда успех большой. Знакомства. Милая Кантакузен 335 , (иконы пишет, всякие артикли расписывает) - моя большая почитательница, и ее мать, и архиепископ Владимир 336 (его отца убили большевики) - много-много. Я был еще слаб, но читал на полный голос 337 , гремело. И - тут, - в начале октября читал, чуть ли не в день Ангела, с t° 38, (грипп) - помню страшная тоска, ночью, (жил у двух старых дам - и няня была, "из Москвы" 338 ). Я плакал ночью. День Ангела... один. Ивик был у Серовых, (семья доктора) за Каннами. Я его отослал, там молодежь (за письмом пропустил условленные 11 ч. ночи! Целую глазки-свет). О, тоска была, - не знаю, что такое. Ждал визу. 2 ноября, в ливень, выехал в Париж. Метался. 4-го началось головокружение. Помню, писал завещание. Взял из банка деньги. Все - Ивику. Не мог - на воздухе. Круженье. Доктор: бром надо! Поднял! Фосфор и бром. Спас. С 20-го ноября (помню - с 20-го !) - я мог сам мыться в ванне. Проходило. 6-го дек. ходил в Сергиево Подворье 339 (я жил в 19 arrondissement {Округ (фр.). }). Рождество. Тоска-а... - и я плакал, один. Не ходил обедать. Принесли друзья пирог, вина... Навещали часто, каждый день кто-нибудь. Ивик тоже. В Рождество я плакал. Ку-да меня загнало жизнью! В комнатку 340 нее жил. Все ее было на месте. Я ходил и - плакал. А тут - все раскидал, в комнатке, чужой... один. Профессор с женой были в Греции. И вот, - нет сил: бежать! Уехал в Швейцарию 341 , простился с ее могилкой - в Швейцарию, - весной - на Карпаты, в монастырь 342 ! Да, я хотел там, навсегда, остаться. Этот монастырь особенный: там 1/2 монахов - белые офицеры. Там - чудесно. 20 апр. выехал из Швейцарии в Прагу 343 . Приехал в Великую Субботу. Холодно. Встречали. Но я свалился: грипп. Простудился в Цюрихе, ходил за визами, - всего было! Чехи не были теперь любезны, надо было требовать... добился, телеграммами. У Заутрени не был, лежал. В четверг на Пасхе - мой вечер 344 . Все продали, на 1000 человек зал. Старый знакомый (после Пушкинского был, в тридцать седьмом). К. Д. 345 встречала мило, слабая после операции. И все та же ее собачка, кофейная. Я был с визитом, - "все забылось", - но так была мила! Звала - у них остаться. Нет, не остался. Жил в частной гостинице "Аметист" 346 . Вызвал доктора, t 39. Мне необходимо читать! Не могу подводить своих, люди истратились, приезжают издалека... "Нельзя. Хотите - воспаление?" Доктор, еврей - теперь в Америке, сын доктора Альтшуллера 347 , по Ялте, - лечил Чехова, отек-то. Я не послушался доктора. Попросил камфорных пилюль, для сердца. Читал - в 2 отделения. Весь вечер наполнил. Весь мокрый. Очень успешно, как в тумане все, сотни лиц, автографы, портреты... - и опять "страстное письмо" милой девочки 14-летки. Десять дней - в "Аметисте", - в монастырь... - и два мес. лежки, с головокружением. Лето пропало. Монастырь не дал покоя, - все мне теперь претило в мире. 2-го мая 38-го [года] в Париж. Да, этот 37 год - этот ноябрь - кошмар. Я его кошмарно почувствовал снова, прочтя твое письмо. В Париже - легче. В августе - с доктором в Ментону 3 48 . Чудесно жили с ним, в огромном парке, у кн. Волконского 349 . Читал милой Великой Княгине Ксении Александровне 350 - она моя читательница. Как и многие из Царского Дома - Ольга Великая Княгиня 351 прислала мне письмо и - две свои открытки. Я ей - для детей - от [2 сл. нрзб.] две книжки. Игрались днем в рулетку, каждый день. Я - выздоровел. Я уже мог шутить. Близилась война, но Мюнхен 352 - приостановил. Нанял квартиру, Буало 353 . В 39-ом, в июне... ну, все знаешь. Я нашел тебя. Вот, какими... страшными... и чудными "путями". Олёк, целую. Не смею нарушить правила. Злоупотребляю терпением благосклонного контроля. Твой всегда Ивик

    [На полях:] Видишь, все еще не ответил. Не забывай, Олёль. О, ми-лая! Не могу без тебя.

    Оля, сообщи - какие духи Guerlain - жду!!!

    Лечись. Ешь. Пой. Верь. Олёк, будь покойна. Я твой. Я - чистый, Оля. Весь. Всегда. Твой.

    Дальше буду писать короче, боюсь нарушить правила - ради Бога, 4 дня нет писем.

    Милка, пришли портретик с глазами, я увеличу!

    О, как... люблю..! Всю целую, всю..!

    78

    О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

    15. XI. 41

    Здравствуй, милый мой! Я все жду от тебя обещанного "сейчас пишу" - после получения моих от 30-го! Но ты не написал "сейчас"?! Ты мучаешь меня и "платишь" мне? Да? Ну, я не ворчу! Сейчас я очень огорчилась: пошла в свою комнату полить твой цветочек, и... что же? Он замерз!! Он весь в бутонах, весь все еще в цветах, и еще вчера уборщица-девушка все восторгалась им. Сегодня ночью был мороз, дул ветер прямо в эту раму, и весь он стал водянистый, прозрачный... Я чуть не плачу! У меня много всяких цветов, но этот... Все удивлялись, что цветет с июля не переставая! В комнате моей холод адский - топить нельзя, хоть и есть радиатор. Электрический паек, даже для нас увеличенный, слишком мал. Приходится очень экономить. У меня электрическая кухня - массу берет. И то теперь я ухитряюсь варить иначе и только уж необходимое на кухне электричеством. Я принесла цветочек в салон - там теплее, но не очень тепло. М. б. он не совсем еще погиб?! В комнате моей я не живу, конечно - невозможно. Это досадно, т.к. мне бы хотелось работать без помехи, одной... Я получила твою "задачу" мне... Я очень горда и рада. Но... (ужасная я, - все - "но"??) Но... я не могу ее исполнить так, как ты хотел бы... Я напишу тебе то, что я могу, чтобы ты не думал, что я трушу, или еще что. Но не считай это "творчеством" - это только решение задачи. Творчество - должно во мне родиться. Так я чувствую. Прости, если это тебе не по сердцу. Твое же, как бы ты мне не был близок, все же - твое . И я с благоговением сделаю урок! Ну, будто в школе! Я постараюсь ответить твоим требованиям. Одно скажу, что напишу я только часть все . Ты увидишь, как я могу, или... не могу. Почему не все - ты бы понял, но надо мне тебе было бы рассказать много обо всем, что во мне. А это невозможно... Чисто технически, (однако, и для "духа" важно) - мне не хватит некоторых знаний... Например: я не могу ясно перенестись в тот город - я его не во-ображаю... Люди, речь... Кто умирал? Я видела в Нижнем Новгороде, в Поволжье, например, голод, - там умирала беднота. Интеллигенты "крутились" как-то. Но это не так уж важно. Не думай, что я так уж вот все бы и выписала, нет, но - предмет, о котором я хочу говорить, должен передо мной быть ясным . Но все же я постараюсь вообразить и во-образить! Природа конечно тоже мне незнакома. Сердцу она чужая. Я никогда не была в Крыму. И если будет неувязка, то ты знаешь, откуда это?! Я, значит, не так увидела. Мне очень интересны твои письма на мои от 30-го. Я очень их жду. Ну, не мучь же! Я эти дни не писала тебе, т.к. просто не могла. Большая гадкая неприятность - мерзкий тип один, шантажист и жулик, Смердяков 354 какой-то, опять выплыл на сцену. Мучает Арнольда... Однажды уж было так. Через год начинает снова. Мерзкие есть люди. Вчера я прямо от бешенства дрожала. Бог знает, что еще предстоит. Масса здесь жулья,.. среди всех классов. На меня все это очень действует. Долго не могу утихнуть. Ненавижу несправедливость. Гадость!..

    Но я все дни с тобой. В твоих книгах. Я вечерами не могу оторваться. Перечитываю "Солнце мертвых". Я его совсем иначе воспринимаю теперь. Тогда, давно, я... не могла его читать... от боли... Будто автор меня жег железом, в раны сыпал солью. Я была очень нервна тогда, чрезмерно восприимчива. Хоть и теперь, - читаю книги я как-то иначе, чем другие (поскольку вижу). Люди читают, критикуют, и... живут дальше,.. своей жизнью. А я, я начинаю жить тем, что прочла. Я понимаю Тоничку, его впечатление от Тургенева "Первой любви" 355 . Я ее точно так же воспринимала. "Солнце мертвых", тогда меня как-то убило... Я всюду видела смерть, до... ужаса... Я не дочитала книгу. Брала ее после. Дочитала. Так было, когда я девочкой читала "Преступление и наказание" 356 . Я не могла, я болела, читая. Теперь я зрелее. Я иначе читаю. Я тебя знаю. И мне еще больнее, но... иначе больнее. Я плачу над "Солнцем мертвых"! Какая прелесть - "Степное чудо" 357 ! В "Свете Разума" мне очень очень )!, и "Блаженные" 358 , ах, все, все! Я называю отдельно некоторые вещи только потому, что они чем-нибудь меня особенным

    Теперь из твоей открытки: о Земмеринг - ты меня не хочешь понять! Ты сам писал, что она, прочитав посвящение на книге, ревнует. Неужели ты не знаешь, что ревновать можно не только из любви. Именно: она читательница, чуткая, тебе все хотящая сделать, - видит вдруг, что ты кого-то ценишь так, как ей бы это причиталось! Я-то, женщина, чудесно это понимаю. Я нашу сестру давно знаю. Я женщин (обыденных) - не люблю. Т.е., нет, не люблю те черты, которые присущи им. А женщин, женское, то, что ты любишь, люблю я очень. И м. б. потому среди писателей нет или мало женщин, что... воспеть самое чудесное, "das ewige Weibliche" (это самое дивное в мире!) - дано, конечно, лишь мужчине. Я иногда могу влюбиться (не думай, не (нем.). }!) в женщину, именно в это "das ewige Weibliche". Я наслаждаюсь иногда в театре или кино не только игрой, но всей природой хорошей актрисы. Я не могу это объяснить, но это как-то необыкновенно. А в жизни... женщины-мещанки чаще героини. Не обижайся, но... И. А. не позволил бы так З[еммеринг] о Наталье Николаевне! И не искал бы ей извинений. За одно это замечание ее тебе (о понимании или не понимании "Неупиваемой чаши"). Конечно, я не Н[аталья] Н[иколаевна], для тебя не в этой роли, но все же!.. Я не хочу, чтобы ты от нее (о, их много) устранился, но я знаю, что так вот относясь, как ты теперь к этому, говоря только "тебя все полюбят", - ты... я знаю не хочешь понять, что надо оградить... И я не постигаю, как ты, писатель, да еще такой... ты тут не видишь сердцем!

    Впрочем, это бывает очень часто. Толстой в жизни своей с С[офьей] А[ндреевной] 359 - был какой?? Непостижимо! Но, довольно! Для меня: З[еммеринг] меня хотела (я не далась ей, и как нежно, мягко, почти !) оскорбить, - а ты не понял. Извиняешь ей, меня уверить хочешь, что "все полюбят"! И все... Я ничего не хочу и не жду. Пишу только в пояснение! Я умею не замечать людей!

    Я давно хотела тебя просить, - ты знаком с Карташевым? Он был приятель с дядей моим, маминым братом. М. б., случайно знает он что-нибудь о судьбе его жены Александры Васильевны Груздевой, урожденной Лаговской? Это была большая драма. М. б. , спросишь его? Как поживает твой Ивик и его избранница? Я все надеюсь, что ты пришлешь о "Праздниках" 360 . Ты написал? Как верно дивно! М. б. скоро к Вам поедет от нас Сережин шеф. Я попрошу его тебя увидеть. Или м. б. одна армяночка, если ее пустят к больной матери. Мы недавно ужасно потешались... В Гааге гостят чудесные ребята, матушкины внуки. Мальчик Сережа, 9-ти лет, разумник, чудесный, прелесть. Так вот, эта армяночка рассказывает, как ей не дают визу, как она в комендатуре плачет, просит. Отец С. спрашивает: "как же Вы уедете, я у Вас на велосипеде корзиночку для дитенка видел?" (Это для собаки у нее). "Да", - говорит она, - "к сожалению, она еще пустует, еще не собралась". - "Ну, какая же Вы запасливая, корзиночку заранее купили. Советую о соске позаботиться, - резина пропадает". Другие стали советовать, кто во что горазд. И вдруг совсем спокойно, с кресла: "...и главное, самое трудное, папа, детку надо достать!" Это Сергушка! Отец серьезно, в тон ему: "О, М. девочка хитрая, она достанет". - "Да, достанет?" "Да, сынишка, не беспокойся, она сумеет, и журавля обманет, заманит к себе и баста". Мальчик поверил. Ну а мы все долго хохотали. Ребята - на удивленье. До того русски! Матушка, вдова того священника, который учил Bauer 361 . Очень милая семья. Есть у нее дочь 362 одна из 3-х - обаятельная, прелесть! Не очень молода, но - чудо! Написать бы было о ней можно много! Как жаль, что я не мужчина! Вот видишь! Масса в ней из Божьей Кошницы. О, не "святоша"! Вся - Жизнь! И драма! Ну, довольно. Я два листа уже взяла. Не стану злоупотреблять любезностью цензора! Посылаю тебе 2 фото: одну - лаборантку (моя маленькая лаборатория), для шефа, с реакцией на lues (Wassermann) {Сифилис Реакция Вассермана подтверждает данный диагноз.} - моя специальность - за нее я была известна в клинике. Это особенно ценил шеф, что хорошо ее делала. Это не легкая реакция. И ответственность очень большая: я - даю диагноз. Делали ее перед замужеством на память шефу. Другая: мой уголок гостиной, где я тебе писала первое письмо в 1939 г. Целую и благословляю. Оля

    [На полях:] Я все еще не здорова. Не сплю. Худею. Но стал аппетит лучше. Выгляжу смертно бледной. Нет больше "красок".

    Тебе это больше, кажется, нравится?

    Зачем пришлешь еще? Его же не надо все время принимать. Это же курс лечения. Этот я кончаю. Какой же перерыв?

    79

    О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

    19. Х1. 41

    в пути 20 дней! }

    Мой дорогой, родной, далекий... и та-кой близкий сердцу!

    Как мне тепло и радостно, что ты где-то меня любишь!

    И какая горькая жизнь моя!! Помнишь м. б. (?) когда-то еще давно писала я тебе что-то в этом роде: "но у Вас хоть счастье..." Написала и испугалась, - не понял бы как намек на меня. Это давно было... Да, почему не подошла тогда?? 6-го окт.? Нет, не узнал бы ты меня, - вот потому верно и не надо было, чтобы подошла. Если бы не узнал, "отделался" бы парой общих милых слов, я же все бы уже сказала, и верю не так бы свободно, как тогда в письме... и... этим бы все и исчерпалось. Могло бы так быть ведь?! Сережу моего И. А. тебе рекомендовал. С. был на ужине с тобой. Ты дал ему твой портрет! А я? Я не подошла тогда. Я ведь тогда была "убита Богом"... Я еле-еле принуждала себя показываться людям. Я вся была убита. Нет, ты ни разу не посмотрел на меня. Я сидела с мамой как раз позади проф. Франка 363 и его жены 364 (знаешь их?), от прохода направо, если стоять лицом к кафедре. Я чудно все помню! Неприметна, вся в черном, за черной вуалькой, траур был, по отчиму. Да, я тогда была свободна, свободней, чем когда-либо раньше... И значит так было надо...

    Ах, письмо твое!.. Не возноси меня! Я разве стою?! Я очень, очень обыденна! О, если бы так Не то, но от того! "С живой (?) картины список бледный" 365 . Теперь и этого нет! Я очень ты меня". - Я же тебе писала: "молилась о Вас годами"... Да, искала. Еще бы... раз один - прожить сначала! Я не могу теперь уже давно молиться, хоть постоянно в думах обращаюсь к Богу. Давно отстала по утрам молиться и на ночь. С Wickenburgh'a. Я вся в волнении. Господь простит? Сегодня мама именинница. Хотела помолиться... не вышло. Помолись за меня! А от Марины все ничего! Ужасно!

    В последний раз коснусь Земмеринг, чтобы исчерпать эту "тему". Я никогда ничего другого не искала в желании матери послать к тебе дочь, кроме того, что ей обязательно хочется твою "скуку", "пустоту окружения" и т.п. заполнить Милочкой. Так сказать, Милочку пустить в ореол твоего сияния. Это же лестно девочке, да и матери. М. б. она войдет в какой-нибудь "гимн" твой?! И во мне, видя (именно) читательницу 366 я много видела у людей тебе подобных. Ничего любовного я и не искала. Не от одной же любви бывает ревность. Ну, Господь с ней! Но, милый, прошу тебя, (исполни хоть раз (!!!!) о чем прошу) не пиши ей ничего так дорога. Ты ей писал о "Путях Небесных", м. б. даже раньше, чем мне, на мои мольбы (сквозь го-ды!). Я не упрекаю. Но это мне мерило! Оставь ее и меня в отдельности. Я не хочу ее писем, не хочу какого бы то ни было ее касания. Я тоже очень верно чую людей. Никогда не обманывалась. Обещаешь? Ты непослушный, впрочем, ни одной моей воли не исполнил! Нет, не сержусь, а только так знакомлюсь с тобой и в этом. Не надо духов! Мне совестно! Умоляю, не балуй меня! Ничто не делает меня в жизни (в "свете") такой беспомощной, как комплименты и подарки... Я глупо теряюсь. Книги твои я с радостью принимаю,.. как тебя!

    Пришли же надписи к ним, а то они - немые... Ах, Марина, Марина! Я твои письма перечитываю, вдыхаю, под подушкой они спят... Ах, вот что: об И. А. - мне невыразимо было бы больно всякое неточное понимание о нем. Вот характеристика его ко мне отношения, данная им самим, пожалуй и самая точная.

    367 , в его отъездах, так просто, - о книгах, о трудностях его (каких-нибудь внешних) и моих. Вот:

    "Милая Олечка! Вчера получил Ваше трогательное для меня письмо о книгах. Все, что Вы пишете, меня радует и утешает. Именно такому читателю, как Вы, я предназначал эти книги; и мой метод философствовать состоит именно в пеликанстве "собой питаю". И что Вы это почувствовали и так отозвались - для меня большая духовная радость. Спасибо Вам за письмо и за отношение. Я Вас тоже буду всегда любить и помнить".

    Дальше о делах, и...

    Целую Вас и Ваши ручки.

    Ваш сердечно И."

    Я не "чаровала" его. Но чтила. И он знал, что это от души и ценил. Эти короткие слова в его устах уже очень много. Он и лично целовал меня иногда, в порыве духовной родственности. При всех. Никогда одну. И только в щечку. М. б. он русское начало во мне любил. На чтении его о Пушкине (я конечно была), несмотря на его великое горение, - он меня увидел. И в антракте сказал мне: "Олечка, Вы настоящая русская невеста, строгая, чистая, прямо излучаете чистоту... И... платье Вам идет, масса вкуса". Было траурное черное бархатное с шелковыми белыми (крем почти) кружевами. Вот это и все!..

    У И. А. много вкуса, и он просто вещи отмечает, - больше ничего.

    срочно уже в субботу вместо вчера уехал. И завтра будет уже обратно! Ужасно. С. его по делу даже не застал уже! М. б. опять скоро поедет. У тебя есть же адрес одного из них? Мне говорил тогда этот господин, что послал тебе адрес. Перед Пасхой это было. Где-то у тебя, тоже Paris 16-e. Спроси, не ожидает ли их опять, - м. б. будешь тогда знать, сам и заранее. Я плачу. Ужасно это! Ты упрямец! Отчего сразу тогда летом не послал? Мучаешь меня. К книге-то приложить, конечно, можно? Попробуй! Прошу тебя, напиши Марине!

    впервые меня звал отец Арнольда:

    "...Нужно ли ехать для этого прозрения? Стоит ли покупать это прозрение ценой унизительной поездки?

    Я стою за то, чтобы не ехать. У меня чувство такое, что брак даст Оле счастье; что на этом и эдаком браке никогда не было и не будет благословения Божия. Счастье Оля найдет только с русским, мужественным и патриотическим сердцем.

    ... ... ...

    А мертвое и неверное надо отсечь.

    Вот если Вам понадобится письмо, то я готов помочь.

    12.IX.1936"

    Письмо длинное было. Я даю только самое сильное.

    И я "отсекла", радикально, хирургически. И. А. одобрил . И после этого "отсечения"... ты знаешь, что было после... И. А., тот же И. А., понял, что мне все же после знакомства и разговора интимного с Арнольдом.

    вся горем. Горями. А ты? Разве нет? Ты же кровоточил, болел утратой. Нет, тогда, - не надо было! Вероятно - не надо. Не знаю ничего! Господь знает!

    Какой ты чудный, чистый, прекрасный!

    Милый мой, родненький, Херувим! Ах, если бы здесь ты был! Как много людей живут в твоей близи. Проходят мимо! Что же я-то далеко так? Ты не приедешь? Я боюсь спрашивать об этом. Боюсь, что скажешь "нет". Я всего боюсь. Ты писал, что для тебя "приехать - вырвать сердце, боль"... Я - только и живу этой мечтой тебя увидеть, - но боюсь твоей боли. Я не хочу мучить тебя! Ты знаешь: я вся ожидание, решай же, как тебе лучше! А м. б. удастся все-таки? И м. б. (Господи, если бы!) и мне удастся потом, весной, к тебе приехать! Я так хочу быть у тебя, в твоем Ольга - то же по значению. Olga, Elga, Helga, Helios! Светлана!)

    [На полях:] Сегодня же пишу еще! Письма простые, идут так же как и expres!

    20.XI

    Объясни, почему ты так волновался 8-го и 9-го? Ты же уже

    17-го твое письмо от 13-го! Мне все время очень грустно без тебя! Плачу я! И над твоей жизнью все то время! Отчего скончалась О. А.? Воспаление легких? Скажешь? Но если тяжело, - то не пиши.

    20.XI

    Сегодня твой expres от 13-го (2-ое).

    часто expres. Сегодня вышло не очень гладко. Утром рано , когда его приносили, я выскочила проводить брата до гаража (т.е. до автомобиля в сарае) и не слыхала звонка. Потом ушла одеваться. Я была еще в халатике утреннем. И после лишь нашла бумажку, извещавшую, что мне на почте заказной expres. Его нужно было самой взять с почты. Я тотчас послала на моем велосипеде девушку. Ей не дали, т.к. уже послали с обычным, урочным почтальоном. За ее отсутствием мужу понадобился мой велосипед. Его сломался. Когда пришел почтальон, то почту я приняла у него, на глазах мужа, уходившего как раз из дома. Был удивлен почему у меня уже

    [К письму 19-20 ноября приложено фото дома в Бюннике. Надпись на фото:]

    Вот весь домик в Bunnik'e, где я так много думала о тебе. Где я была... только я да птичка.

    Дом для 2-х семей.

    - показывает на нашу половину, а рядом жил тот, кто перед Пасхой у тебя был. Или послал тебе только мой привет?! Внизу: гостиная, где я тебе писала, столовая, кабинет маленький, кухня, и т.д. Наверху: спальня, где я так долго болела! комната для приезжающих, маленькая комната (Сережина), ванна. И выше еще - чердак. Сбоку гараж. Сзади сад-огород. Много передумано... Я любила все-таки Bunnik. Ванечка... целую тебя!

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    25. XI. 41

    6 ч. вечера

    Родная моя детуля, Олечек, - какое чудесное, ласковое письмо, 20.XI! Целую ручку, писавшую, сердечко твое - прильнувшее так нежно. В томлении был, все эти дни, - а вчерашнее письмо 15-17.XI - что было с тобой? Какое-то... "через себя" письмо! Я его определил - "сборное", вы-нужденное... - усталость? полная разбитость? Я был в отчаянии. Много написал, - все эти дни, - и не отсылал, жалко было, что может удручить родную, свет мой отемнить. Всю тебя целую, твою душку, о, сердце чу-дное!

    Ольгунок, Олёк. Меня, писателя, - какой бы я там ни был, - оставь другим, берут, считают, ценят, бранят... - как хотят. Никто, ничто не может - для меня - стоять между нами, я неотделим - для себя - от тебя, моей Олечки, моей чистой, моей пресветлой. С этим и останусь, я, для себя. Такой, ни с кем и ни с чем не соизмеримой, ни-когда, ни в чем, тебя лелею, храню в сердце. И это не может, для меня, измениться, независимо от того, как ты берешь меня.

    О визе... - у меня почти нет надежды. Можешь ли думать, что я не рвусь? Но - помимо визы - есть другое. Я писал тебе - о пытке, о встрече на краткий миг и - подумать страшно. И еще. Если смущает посылка expres, заказного, если ты так страшишься "языков" провинции... - что все всё там знают, а эта семья там громка... - то как же тебя не смутит встреча?! Вдумайся! Это же так ясно. И какая пища болтунам и всем канальям, охочим до трезвона. Делать тебя целью грязных домыслов "соседей" - ведь там все - "соседи"! - эти лягушки голландского болота! Ясно, ясно. Я знаю отлично русскую провинцию. Голландия - еще пониже нашей. Тем более, что мы, русские - из какой-то непонятной ненависти и... зависти, да, да! - для многих - притча во языцех, "странные", l'âme slave {Славянская душа (фр.). }. А тут... - где тебя знают, - в том же Arnhem'e..! Это не Париж, не Берлин... - где никому нет никакого дела ни до чего - странного. Мы будем видеться, светло и чисто узнавать друг-друга... - а языки... - свое у них, у языков. Мне - совершенно безразлично, но тебе... - ты же так тревожна! Я все обдумал. Нет. Не смею. Я даже не ставлю вопроса о твоем "движении" - величайшей жертвенности, неоценимой, для меня священной. Но, Олечек... я целую твои ножки, я землю целую, где ты стоишь... но я не дерзну принять... я тебя слишком высоко ценю, ты для меня - только ты моя, вся, только свободная вся, прямая вся, гордо-смело смотрящая, по праву сознающая - я - твоя. Только. Иначе - знаю - о, какая мука! Будет. Вижу. Какое же томление, тревога! Ты мне - бесценная, незаменимая, нетленная для меня, - и такой же ты должна быть для всех, кто меня знает, кто меня считает верным всему тому, что знает от меня, из меня. Для меня поставить тебя в сомнительное положение - сделать мишенью хотя бы только гадких подозрений, - да, "гадких" - с их лицемерной каланчи... - невыносимо. Это, Олёк, не Ялта даже, где тоже не было никому дела до "энтерьер {Здесь: окружающая обстановка (от фр. }". Если бы ты бросала свой кров, - не только "свой"... - тогда другое дело. Или усомнишься в искренности моей? обвинишь меня в слабости души? в наигранности, в позе?! Не смею и говорить об этом. Чего бы я не дал... чтобы хоть день с тобой! Близко бы тебя видеть, руку твою держать, в твои глаза все излить из сердца... О-ля! Дай же твои губки, моя голубка... мое счастье, неизъяснимое ни словами, ни чувством, ни взглядом, всю глубину мою тебе дающим... Я все предвижу, и мне больно, когда подумаю, как ты все это примешь! Ведь я всем жертвую, все отдаю, на что хоть смутно еще надеюсь, - отказаться от тебя, живой, всей, столько обещавшей, все отдающей... всю себя! Подумай - и ответь. Я сделаю так, как ты мне скажешь. Тогда - я припаду к твоим коленям. Да, Оля... я готов на все, на смерть, на муки, на все утраты, ради тебя... только не на твои страдания. Я свободно, смело, - при данном положении - смотрю. И - не упрекну себя, и - ни-ни-когда - тебя. Реши. Да, мне надо будет обсудить с Сережей, - он инженер? при какой фирме? - "условия договора о приобретении моих литературных прав", и - при согласии - совершить нотариальный договор. И это мне необходимо решить в самый ближайший срок. Для сего, главным образом, я и буду в Arnhem'e. В другом месте, при современных условиях его работы в предприятии, встретить его я не смогу. Он не сможет в Париж приехать? Или ты, по его доверенности, не сможешь? Время года, зима - значения не имеет. Я все равно - питаю надежду - выполнить то, что меня начинает очень мучить. Не состоится поездка в Arnhem - я хочу ехать в лагеря советских пленных 368 , буду проситься. - Эти дни я взволнован, не сплю... да, с перерывом в одну ночь, я не смыкал глаз 2 ночи, весь в кипении мыслей: ехать, сердцем к родному подойти! Я уже заготовил письма: о разрешении поездки.

    Мне больно, что я, русский, писатель, - в стороне от такого исключительного, единственного за все века жизни русской - события неизмеримого исторического смысла. Я должен видеть, обратил большевизм за эти 24 г. душу народа, как испепелял в ней свет Божий и образ человеческий. Я хотел бы пойти к ним, братски, с лаской... - не говорить речи, нет, не учить, а светить, отомкнуть заклепанные души, найти в них уцелевшее, светлое, м. б. - верю - и священное. У меня есть ключ - верный, творящий. Я знаю, я - проверял: неоспоримый. Да, только у меня. И это знают, мно-гие..! Я пойду к ним с одной моей книгой, и она многое осветит. Пойду к ним... с "Богомольем". И - верю, - найду, сыщу, - во что я крепко верю. Отомкнутся души. Не обманусь и - не обману. Отказаться от этого - мне будет трудно. Буду просить, стучаться. Вчера и сегодня был у меня Алеша Квартиров, из Берлина 368а . Я спрашивал его. Пока - все - неопределенно. Но я - мне поездка в Arnhem не помешает, после нее поеду... ах, если бы ты была со мной! Как бы мы слили наши души, слезы наши - с их слезами! Да, я уже вижу эти слезы, знаю. Я знаю наш народ, Оля... сколько я говорил - и как! - перед многотысячными буйными толпами... и [это] в самые острые дни "половодья", - в марте 17-го и в России, и по Сибири 368б говорит - мечтатель, это говорю я, многое страшное видавший, столько переживший, разделивший все муки - с Родиной. И ты благословишь меня. И я узнаю сладость со-страдания со всеми ими... и - ко всем им, темным, обманутым, растленным, заторканным, которых делали зверями... и - не сделали , я верю. Я сниму коросту с сердца, я посвечу в него... - оно проснется - в Божьем свете Правды. Я поведу их за собой, с моими малыми на... богомолье. И они пойдут. И они познают, признают, узнают истинный Лик России - былой Святой Руси. Это не самонадеянность моя: это моя вера, это - есть. Я сам увижу чудо - и покажу. Как?.. Я все продумал. И все мне ясно. Это - мой трудовой подвиг, национального писателя, - слуги народа, и нетленный Образ Преподобного будет моим поводырем. Да, поведу к нему, самому родному, такому всем им понятному... да, да, они его поймут! через мое простое слово! и - полюбят, и - припадут. И - приведу к Нему.

    Вспомни последние страницы из моего очерка "Два письма" 369 . Там - чуть намечено, - да-вно я верил в это. И это - близится. Ты меня перекрестишь, пойду если... - и какой силой загорится сердце, от любви бездонной - к Тебе, и - к Ней, к Родимой, Оля! Светик мой, ласточка моя! Да, я загляну в твои глаза, родные такие мне, - и всю тебя увижу, кого искал давно-давно... предвидел, предчувствуя... - с 17-18 гг. 370 что и как писать, - все знаю . Ты получила письмо, где я нашел, что ты - "от Церкви". Ну, так знай. Теперь я больше от земли , от тлена, от страстей... и ты, вторая, - будешь сгорать, в борьбе с - небесной. Вот теперь я вижу, что II ч. романа - самая жгучая, самая страстная - и - я задыхаюсь от картин! - самая решающая всю задачу "Путей". И она крепко спаяна с I-ой - и перельется светом в III-ю - восхождение на Крест - и - к Свету. Ты, ты во мне творилась и - творила. Я не сознавал. И вот - все вижу. Да, Олечек, гулька, голубка, жизнь сердца моего, Светлая, святая, - да! - и согрешающая, и освещаемая... что я вижу! Сегодня глаз не сомкнул (бром приму, ). О, какой пожар осенний видел, парк кленов - червонных, янтарных, розовые сети по вершинам... и - осенний вихрь - все сорвал, все черно... - дам!! Дари все видит, - и - ско-лько же! Олёлик, надо кончить. Но я и пятой части не сказал тебе. На все отвечу, все исчерпаю. По порядку последних 5-6 писем. Много писал - не отсылал. Не то, не мог, страшился удручить. Нет, я берегу тебя, я чуток, Оля... Ты такая мне драгоценность..! Пылинку на ресничку не опущу, все твои слезки оставлю в глазках - оберегу, сколько есть силы в сердце.

    Целую, всю, крещу, молюсь о тебе, за тебя, - тебе. Твой Ив. Шмелев

    Как счастлив твоей лаской! Не сказать.

    Марина не видела меня. Оказия еще не заходила к ней.

    Без не будет. Но тебя люблю больше, чем "Пути". Олёк мой, слушай, я повторю: ты, ты творишь со мной, во мне - "Пути Небесные". Как? Не все ли равно - как! Творишь.

    Никаких болей

    А "Девушку с цветами" - ты получила? - Грустная она? Я объясню. Ты написала о "ромашках".

    Не задержу, - отвечу на все - Оля!

    Если бы ты была со мной - как бы записал! - и любил бы. Так хочется!

    От составителя
    Последний роман Шмелева
    Возвращение в Россию
    Архив И.С. Шмелева в РГАЛИ
    Из истории семьи Субботиных.
    1939-1942 годы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16 17
    18 19
    1 2 3 4 5
    1942-1950 годы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16 17
    18 19 20 21 22 23
    Примечания: 1 2 3 4 5 6
    Раздел сайта: