Переписка И. С. Шмелева и О. А. Бредиус-Субботиной. 1942-1950 годы. Часть 3.

Милое мое солнышко, родной Ванюша!

Письмо твое сегодня, - и как я счастлива, что тебе получше. Видишь мой дорогой, - ты, как я и думала, перепринимал лекарств. Господи, что же мне сделать, чтобы попитать тебя?! Анна Семеновна должна (!) обязательно взять от меня все, что я ей соберу. Я сама стесняюсь многим ее отяготить, но хоть немного-то!

Я ей на Rusell пишу, чтобы заранее мне она сообщила, а не в день отъезда, а письмо пришло 2 дня после ее отбытия. Я хлопочу о своей поездке в Париж, но из-за вчерашних событий м. б. еще новые затруднения встретятся. Мой друг, могущий мне помочь, уехал как назло до сегодня или завтра в Париж, а без него нечего и пробовать. Мне доктор мой сказал, что, если van Capellen мне не мог помочь в болезни, то в Голландии не к кому обращаться больше, что помощь парижского врача можно только приветствовать. Дал и бумажку. Напиши же еще и адрес и имя urolog'a, знаменитого у вас. Есть же!? Пока что я собираюсь только к Марининому и твоему Antoine. Посмотрю, что выйдет из моей просьбы. Я только и живу этой мечтой. Я извожусь думами о тебе, Ванёк, ночи не сплю, воображая тебя одиноким в болезни. И этот холод! Эту ночь у нас был о. Д[ионисий], - ночью страдал желудком - язва, операция была уже у него. А я, слыша его муки, о тебе думала. Господи, что же мне для тебя сделать. Я грешу досадой на то, что вот Анна Семеновна, Елизавета Семеновна, "Юля" и прочие тебе помочь могут, а я только бессмысленно развожу руками...

О статьях... чего же мне добавить? Я этого ждала, ...если Ваня со мной одинаково чувствует. Иначе же не могло и быть. Я их слишком хорошо знаю. Не год и не два, а целый большой отрезок сознательной жизни. Правда только хронологически, не внутренне. Не горюй, - значит так надо. Но каковы они-то, видишь? Ну, будет. Ты обо мне не волнуйся, я здорова, хотя эти дни простужена была адски. Прошло. Крови нет пока что. Берегусь, конечно. Боли в груди было начинались вчера ночью, но я приняла твое против спазм. Помогло. Спала плохо, т.к. о. Д[ионисий] страдал, а я слышала, - он с голодовки-то попал (как он выразился) в "землю обетования". Молоко не снятое и прочее его и "угробили". Но ему помогла моя микстура, которую мне дал 4 года тому проф. Руднев ^144б в Берлине. Магнезия. Утром бледный встал, но говорит все прошло. Я виновата, - заугощала его. Уху сварила, чудную, жирную, щуку ему дала, с соусом из масла с желтком стертыми, потом еще старых времен была у меня такая индийская "история" для вегетерианцев - котлетку ему сделала из нее, груши вареные, теплые, яблочный мусс, а на ночь простокваши, вот после нее-то и взяло его. Хлеб ему пекла сама из своей муки, чтобы не было суррогатов. С хлебом будет трудно, в этом году у нас плохая пшеница, прибило дождем ее. Дают строго по пайку, тоже что и на карточки, только как премию за поднятие целины под злаки, дали немного добавочного. Молотьба еще была эти недели. Было 14-15 человек рабочих около молотилки, контролер (бывший сыщик полиции), чтобы мужики не утянули чего сверх пайка. А над этим контролером еще 2 контролера, чтобы он не вошел в стачку.

Одного засадили в тюрьму, что плохо глядел. Мне надо было 11 человек кормить по 5 раз в день! Подумай, сколько работы. Под конец они сказали, что такого приема они ни в одном доме не встречали и долго будут помнить mevronw {Госпожа (голл.). }, о которой их предупреждали, что "она вероятно и слова одного по-голландски сказать не сможет, т.к. ее слышат говор на каком-то странном языке". Я выслушала массу комплиментов и моему голландскому языку, и хозяйственным заботам, и гостеприимству. На все сие я только сказала: "...Ничего нет особенного, это тот minimum, который вы встретите в каждой семье. Гостеприимство - наш приятный долг". Из неприятной процедуры молотьбы сделался праздник, несмотря на всю возню, работу и грязь. А кончилось еще и романом: моя миленькая служанка ( не трамбовка, ту я отпустила) приглянулась одному мотористу, тоже редко очаровательному, - обаятельная какая красота и симпатичность. Мне радостно было на них смотреть. Мило, просто, чисто. Я ее посылала подавать к столу, а она малиной заливалась и глаза опускала. Хорошенькая девочка, кокетливая кошечка от природы. Ну, Бог с ними. Ванечек, золотко, поправляйся, не томи себя мыслями. Может быть лучше тебя в больницу направить? Попытайся же, м. б. и не так там плохо. Тепло там будет. Мне очень хочется приехать в Париж. А тебе? Нет... не совсем... Чую. И иногда боюсь, что оказалась бы "татарином" или хуже. Ведь правда? Голубочек, прости, что я не переписала до сих пор "Яйюшку", я ужасно заверчена в хозяйстве. Теперь надо все убрать: маис сушить, а то гниет, курам есть нечего, капусту рубить. Еще здешнюю травку - андивию солить и массу всего другого. Яблоки и груши чистить для сушки... Ящиками. Вот бы тебе привезла. У меня мозоль на пальце от чистки. Дней не хватает. И все - это несчастное, презренное и такое нужное "едово". Кур старых колоть надо, стерилизовать. Вот тебе бы! Корнеплоды приводить в порядок... А еще целая куча других дел. Шить надо: платья зимние пересмотреть, пижаму фланелевую, кофточку верхнюю сшить - начато - не кончено. Еще кое-что. Платья все мне узки... особенно парадные. Взять хоть одно с собой, если поеду? Или только то, в чем поеду? А в чем? Трудно остановиться. Что тебе лучше всего приглянется? Не нарядное хочется, а свое, что лучше гармонирует. Но что? Я никогда не знаю. На свадьбе у соседей я королевски выглядела... до... 5 часов, до письма твоего ¹⁴⁵ , а потом... жалкая была, с опухшими глазами. Не смогу тебе такой показаться... вся прелесть была в камнях - золотых топазах - старинное колье из топазов и жемчугов, на открытой шее, платье - черный бархат без всяких прикрас, только золотой поясок. Короной волосы. Колье - бабушки, прабабушки. Но его в дорогу не возьмешь. Осталась одна только серьга, длинная, веткой, чудно мне идет, дивно. Но второй, увы, нет. Мне дарит мама имитацию к рождеству, тоже хороши. Мне нравятся эти побрякушки. Негритянка? Для торжества, мама мне еще приколола очень красивые кружева, широкие, настоящие... Был вид, как со старинной картины. Оригинально. Мне идут такие "воротники", как крылья. Одно вечернее, еще девичье, платье: узкое до полу, черное, атласное, только в самом низу клеш, ничего, никаких "штук", а у декольте огромный белый тафтовый, как крылья "воротник", особенно сработанный. Декольте: спереди не большое, а спина до пояса остроконечно открыта. И кончалось бриллиантовой пряжкой (имитация, конечно, но эффектно). Такого 2-го ни у кого не было. А все мама. Какая дура, все о тряпках. Но я тебя нарочно хочу вырвать из твоих дум. Вот изволь слушать, как твой Олёк бывает тут! Вот твоя "умница"-то! Я люблю "стройные" платья. Но не строгие. Я женственное люблю и в туалетах. Бантики, кружева, цветы, камни... очень люблю. Кольца, серьги. Не люблю полумужественных мод, английских костюмов. У меня были, - гадко. Не по себе. Амазонка - другое было. В костюме наездницы (имею в виду модный, с галифе) много может быть шарма. Ты согласен? На свадьбе у мужиков была такая масса бриллиантов, золота... и каких! Сами то часто бегемоты, а грудь и руки и уши... горят, горят. Чудно! Я глаз не могла оторвать от одной старушки 85 лет, всю увешанную драгоценностями и какой работы! Игра какая! Только бы хоть раз примерить! Таких вещей, смело уверяю, не снилось ни одной фильмовой диве. Богаты крестьяне здесь, что и говорить. Но скучно все это. Ах, много бы можно написать, да не хватит времени. Ванечек, душенька, я все время с тобой, все, все время.

Крещу тебя. Молюсь, целую. Будь здоров, солнышко.

[На полях:] Целую нежно и обнимаю. Твоя О.

Стыжусь такого глупого письма... Простишь? Так счастлива, что лучше тебе. Так мечтаю о свидании и потому о женской ерунде пишу, как бы уже выбирая для тебя туалет. Но это мне не важно. Это все - совсем, совсем между прочим. Ванечка, если бы удалось встретиться!! Будь здоров!

Это птичка грызла, летать ее пустила! {Бумага повреждена.}

Милая, нежная моя Олюночка, как успокоительны, как хороши, как ласковы твои письма! Это мне такое укрепление! И знаешь, твои хозяйственные заботы так почему-то и мне близки, - да потому, что ты здесь, вся в них, и в них страстная, пылкая, вся - русская. Ну, как же чужакам и еще голландцам, привыкшим копить копейку, не удивляться на гостеприимство твое! Но ведь это же какой труд и какая же брешь в хозяйстве - кормить несколько дней целую ораву и каких едоков - молотильщиков! Что же это у вас, с подвижными молотилками - артели? Это в богатой-то стране. От хозяйства - к хозяйству? Да сколько же у вас запашки-посева, если надо чуть ли не неделю молотить? Или у тебя - русское имение? Яблочные сады - на километр? И ты - владетельная особа?.. имение - маркиза Фортинбраса? (помнишь - "Кот в сапогах"? ¹⁴⁶ ) Ах, много красоты в жизни помещика, хотя бы и голландского. Я люблю хозяйство, всегда мечтал... - Тоника помнишь? Какая чистая, какая нужная, какая справедливая жизнь - землею! Ах, потому-то я и кинул мою Дариню к Мценску, и вот, жду не дождусь, когда окунусь в хозяйство, в эти чудесные мелочи повседневщины... - в захват красотой труда. Я вижу поля хлебов, огороды в расцвете, сады... - их цветение и налив, их созревание... парники, грунтовые сараи... скотный двор, птичник, - эти смены времен года, - и во всем этом жизненном ходе, под небом, в Боге... - даже холодный, мрачный, в полудожде-полуснегу октябрь... - все дар Божий, все красота. Холодные месяцы - декабрь - январь, когда в разгаре отел коров, - ночью телятся! - таинственные огоньки скотников, наблюдающих... - у нас кухарка Татьяна, бывало, в первой половине декабря радовала нас известием, что "телочка у нас", - и я не мог дождаться морозного, часто метельного утра, бежал в кухню, где за печкой, в огороже, сохла, - уже на ногах стояла! - телочка. У нас так подгадывали отел, чтобы к Рождеству и длинному мясоеду было хорошее и обильное молоко. Ах, какие сливки... и как я любил, когда заливали ими клюквенный кисель! Это такой чудесный "мусс"... когда смешается, и какой же удивительный вкус! Эйнем выпускал такую карамель, похожую... Ах, Олюночка! как прекрасна жизнь, во всем... когда она идет в ладу с природой. Сказывается во мне от предков, от крестьян - государственных - Гуслицкой волости, Богородского уезда, Московской губернии... - эта страсть к земле. Редко приходилось мне живать в больших хозяйствах. Перед войной, когда я уже получил "имя", начинались приглашения гостить... помню, один витебский русский помещик ¹⁴⁷ , - и сам малость писатель, - как звал..! Все предлагалось: верховые лошади, охота, рыбная ловля, - и какая! Я большой рыболов... - обилие ягод и грибов, кормление до-отвалу... - тогда я мог все есть! - полное хозяйство, богатейшее гощенье, - хоть целый год! - и чудесное же имение, по рассказам Бунина, - и я собирался в конце июля, война помешала. Как я мечтал о яблочных садах!.. - ах, какие сады видел я в Малоярославце у Ильи Львовича Толстого ¹⁴⁸ , - и опять - за два-три дня до объявления войны! Олюночка, не судил Бог мне насладиться тем, что мне так дорого, в чем я вижу высокий смысл жизни... - трудами от земли, на земле... - под Господним небом! Город всегда был мне невыносим... с детских лет. Это - "на дачу!" - в этих двух словах - ско-лько для меня было... всего... еще неясного! Оля... как любил я сойти на маленькой станции... за вокзальчиком ждет тарантас, уже вечер... знакомый кучерок... и мы катим небыстро проселками, в хлебах... - в этом духе полей ржаных... - с последними песенками птиц по перелескам... - с девочкой на опушке, разбирающей кузовок с грибами... (у меня сушатся белые грибы на радиаторе! хочу пирожка с грибами... мо-жно? - ) - или - в июне, только-только спеет земляника... - и белоголовая девчушка протягивает букетик земляничек... - ягодок-огоньков... - какая красота, душистость сладостная... - какое... дыхание Господне - во всем! Дали, деревни в рябинах... а вон и усадебка... - матушкино именьице, маленькое... и какие же яблоки там, клубника, малина.., как жирно трещат дрозды... - Господи, как хорошо было, полно удивительно ясной простоты и - чистоты! Помню, как я, студент уже, устроил сам разборный улей... и как трепетно следил за первой работой пчел! Как я люблю все живое: цыплят, птичьи голоса-гомоны... конный завод... охоту... тихие заводинки, где берут лещи... - но особенно почему-то - омуточки, где ерши и окуни! Днями просиживал, вставал до солнца, любовался, как пруд дымится - парит от него... и в этом - каком-то первозданном "куреньи" вод... - всплески рыбьи... - лещи, что ли, купаются? И как таинственна глубина там... - куда забросишь удочку. Первый сбор ранних яблок... - и к осени глубокой - последний добор крепких... - и как, бывало, ищешь по верхушкам - золотистое, антоновское... с наклёвом - сла-дкое! Все это, кусочками, раскидано у меня по книгам, в "Лете Господнем", в "На пеньках", - но главное - кратко! - в "Росстанях"! Ты чувствуешь, как во всем этом - чуть и твой Ванюрка... Я всегда влюблялся в заброшенные уголки, в глухие поместья... - и так хотел бы остаться совсем..! Я так люблю следить, как все растет, меняется, зреет, дается человеку! Я поездил по России... - и все же мало! Я не посетил больших рыбных промыслов в разгаре труда, не видал большого сплава леса, не знаю, как снетков ловят. Ах, снетки эти..! Я часто теперь их вспоминаю... а был на Белом озере, где самые лучшие, белозерские... - помнишь - "Марево"? ^{149 150} ... - по Северной Двине ездил. Снетки... - их запах, их вкус... на сковородке... - это неповторимое... - сколько же Господь дал людям, и сколько же - русскому человеку, который умеет видеть, принять!

Ну, я увлекся. А теперь - к грустному текущему...

Вчера А[нна] В[асильевна] отнесла посылочку Елизавете Семеновне. После я сам зашел и застал ее ломающей голову, как это все навязать сестре. Через полчаса она должна была ехать к ней, помочь уложиться. Сказала мне: боюсь - не возьмет всего, при всем желании - а я еще письмо написал просительное А[нне] С[еменовне], суля по книге ей и дочке Ниночке. Духи будто бы отбирают, таможенники. Носильщиков нет, она - дама сырая, тучная, везет много торговых всяких бумаг для своих отделений модных вещей в Бельгии и Голландии. Я сказал - ну, что можно. Так что, Олюша, прости, если перечисленное мною в прежнем письме не все доставят тебе (* Как бы хотел исправить непринятое тобою, горькое мое прошлогоднее Рождество! Я от всего сердца тогда сам посылал тебе, как горел!). Тройку акулек клюквенных, конфетки... и антигриппал, жасмин, книгу, золотистую медовую карамель, душистый горошек... - что получишь? Если бы ты с ней повидалась! - ты бы ее очаровала. Она очень приятная, "мягкая", - и у-мная! - красивы голубые глаза. Но полнота... Елизавета Семеновна - совсем миньятюрка, как бы не доразвилась в женщину, совершенно резко-другой тип! Ну, да ты умница, сделаешь, как нужным найдешь. Уповаю - что-нибудь дойдет, м. б. Ваня - кисти Калиниченко, - помнишь, художник - небольшой! - его картина - "Перед обыском" - студент жжет в печке нелегальщину, Румянцевский музей.

Сейчас был Ивик, принес от Юли... Кстати, почему ты всегда берешь Юлю в кавычки?! Так звала ее О. А., я, все. Это - Юлия, почему же кавычки, - не ирония же тут?.. Она этого никак не заслуживает. Она так чутко старается меня беречь. Был Ивик и принес горестное письмо. Боже мой... Мой родной племянник, сын старшей сестры, сверстник Сережечки моего, не мог оставить семью в Москве в 18 г. - офицер вел войны, и остался - со всеми последствиями. Он чистый человек, а семья недавно осталась без кормильца, мой зять помер. И вот, прошло 25 лет. Недавно я получил письмо от неизвестной дамы, спрашивает - "Сергеевич" ли я по отчеству, и есть ли у меня племянник Любимов ¹⁵¹ . После ответа она переслала мне письмо... племянника! помеченное 30.Х.41 г.!! Оказывается, ее муж был переводчиком в одном из лагерей советских пленных, - кажется, в Эстонии. Ему-то, разговорившись, Норя - Никанор - и передал письмо - доставить мне. Тот м. б. не решился тотчас переслать, - запрещено сноситься о пленных, - заболел тифом и умер. Его жена - дама-то! - нашла в бумагах и переслала мне, - очевидно, переписала на машинке?? Письмо не рукописное, даже и подпись. Вот оно:

Пари, Ивану Сергеевичу Шмелеву, - латинский шрифт. Дальше - русский. "Милый, родной дядя Ваня. Примите мой сердечный привет", - нет, должно быть это его текст, советская орфография, боялся писать своей рукой? - "и пожелание..." - буду уж старой орфографией! - "хорошего здоровья. Пережил много горя и может быть близок к таким же тяжелым утратам, которые перенесли Вы". - Очевидно, о моих отнятых! - "Сын за три дня до начала войны ушел в артиллерийское училище, жена осталась в Москве. Я после сорока дней - ежедневного соседства смерти - в руках германской армии. Мое единственное утешение вижу в том, что разящий германский меч - меч священный (* Вот как и подсоветские видят! Правильно.), направляемый рукою Всевышнего, веру в которого я сохранил и буду хранить до конца дней моих. Целую крепко. Любимов. P.S. Мама жива. Если будет возможность, пришлите нательный крестик . В партии никогда не был. 30.X.1941". - Вот... Больше года тому... Я знал, что где-то в Эстонии - Норя мой, полковник артиллерии, в плену. С прошлого года не мог добиться, где он. Единственная возможность была - к "Новому слову" - к его редактору, но я уже отклонил тогда сотрудничество и не мог обратиться. Теперь я повелительно должен его просить. У меня болит душа за родного. Они с Сережечкой были дружны, вместе и в поход вышли в 15-16 гг., из Серпухова. Помочь бы чем ему... Крестик нательный..! Я плачу сердцем. Буду умолять - разыскать его, снестись. Я ручаюсь за него, он прямой, честный, - и, конечно, ненавидит большевиков. Это - жертва. Не мог бросить семью, надо было кормить мать, неподросших детей, учившихся. - Пятеро! И вот - рабство в когтях у дьявола. Представляю, что он вынес! И как мучился, когда мы вернулись с Олей в Москву, в 22 г., без Сережечки, и он пришел к нам... - бледный, в слезах... в стыду... - что не ушел с Сережечкой и не разделил его судьбу - ? Ему было тяжело смотреть нам в глаза. Но разве я мог его укорить? М. б. ему думалось, что мы его презираем... - ? Не знаю. Я тогда был убит. И вот, теперь, спустя четверть века... Не получая отзвука от меня на это письмо, что он мог подумать? Презираю? не прощаю?.. Я его не обвиняю ни в чем. Таких было много, взятых жизнью, прикованных. Ну, буду хлопотать, добиваться... Боже мой... если бы русские люди здесь воображением представили пытки, в каких томился народ..! Бог с ним, с нашим великим имперским прошлым... будущего никто не знает... а ныне... ныне приносится страшная жертва кровью... во искупление грехов мира... - и молюсь - да дарует Господь истребления большевистской чумы! Я делаю поправку на "лежачего не бьют" - это, помнишь, о чем? о "гонимом народе". Нет "лежачего"! Этот "лежачий" точит смертоносный яд, там, где может еще... и этот "лежачий", если бы его дело выиграло, до последней капли выпьет и русскую, и немецкую кровь. Да, да, да! Отплатит тысячерицею, не как в книге "Эсфирь", Пурим-то... Отдельных, неповинных можно жалеть... но, когда подумаешь... больше 30 миллионов русских людей истреблено, и кааак истреблено..! Боже, Боже правый... даруй просветления сердцу... не могу, ненавижу, проклинаю! Оля, не суди меня, ты - добрая душа, ты - вся со мной, и ты болеешь сердцем за родное. Я не жестокий, - я только - весь в страдании. Не осуди, родная. Ты сама ненавидишь дьяволов.

Весь режим нарушил. После обеда не лежал, тебе пишу. Я сыт. Ел курицу, кисель с молоком, творожок хороший. Буду писать завтра Деспотули ¹⁵² , молить его. И вот, придется послать газете рассказ, что ли. О, сколько "проклятых" вопросов надо разрешать нам! Сейчас канонада над Парижем... жуть...

Пора в постель. Холодно. Радиатор рядом. Буду Толстого читать "Утро помещика" ¹⁵³ для оттяжки. Целую. О, родная! Ваню не забывай. Один я, один... Твой Ваня. Увидеть тебя!! Ты - вся яркая, я... о, какой я, стыдно.

[На полях:] Если бы был здоровым!!!

Да, А. Н. Меркулов все исхлопотал мне: продовольственные карточки, газ, carte d'identité {Удостоверение личности (фр.). }, не в мэрии, а в префектуре. Это огромное бремя снял с меня! сделал чудо! Вот - друг!

Совсем, было, забыл: отличный уролог Dr. (professor) H. Marion, 74, Avenue La Bourdolais, Paris, VII, bl. Inwalides, 14-02, sur rendez-vous.

Как жалею, что 1-ая статья не прошла. Я бы всю систему изложил! Я буду добиваться. Важно напечатать. Два народа: германский и русский.

Отбой тревоги!

25.XI.42

Милый, дорогой Ванюша!

Вчерашнее твое письмо на машинке! Я так рада, что тебе лучше. На многое хочу ответить и не знаю с чего начать... Понимаю твои чувства относительно племянника. Ах, и многое все-таки не высказать, что давит сердце! - И трудно же писать: я лежу и лежу, с 14-го... На этот раз какое-то окаянное кровотечение, - только позволит доктор сесть, как начинается снова, но не от сиденья, т.к. я еще не успеваю исполнить это {Описание болезни О. А. Бредиус-Субботиной не публикуется.}. [...] Обиднее всего лишь то, что я не смогу увидеть Анну Семеновну... Ах, Ваня, ты огорчаешь меня такими посылками! Ну, зачем!? И что сказать А[нне] С[еменовне] про меня, такую баловницу духами в этакое время!? Конфет у нас найти можно. И в доказательство я посылаю тебе пьяную вишню. От А[нны] С[еменовны] я не получила до сих пор никакого известия, а 23-го, как только пришло твое письмо, я просила маму все, что хотелось тебе послать, притащить мне на кровать, и мы вместе упаковывали. Прости, что яички не выслали. Мне то это невозможно, а маму то уж очень загоняла своей болезнью. И маленькие они очень, т.к. это от молодок нынешних, они начали нестись 1-го ноября, будучи 5 месяцев. Мамины выкормыши. Мужики завидуют, ни у кого еще не несутся, а у нас - самые свежие яички. Как бы хотела, чтобы до тебя дошли! - Ну, вот думали, думали как отправить в Гаагу? У нас автобус только 4 раза в день ходит и последний из Утрехта к нам в 5 1/2 часов, так что можно было только на другой день. Маме меня оставить невозможно, а девчонка моя - дитя, говорит: "Не найду я пожалуй, я никогда на поезде не ездила". Но все-таки решили, что, если не будет крови у меня, то мама поедет. У Фаси еще несколько пакетов Bisma-Rex были, я просила ее захватить, т.к. в одни-то руки не дают. Мама звонит ей вечером, а она и говорит: "А[лександра] А[лександровна], так я их сама отвезу, у нас 9-ый день по папочке, мы с мамой в церковь завтра едем". И подумай, все захватила. Она мила, Фасёк, тащила еще одежу для русских после папы.

Я Анне Семеновне письмо написала, объяснила, что сама больна, что пользуюсь оказией в Гаагу, и решаюсь без предварительного разговора с ней послать кое-что для тебя. И послала. Теперь, после твоего письма, я стыжусь, что она "клянет" и меня... Но мне таак хотелось тебе все это послать. Я просила ее взять с собой: 20 шт. яиц (свежих, за последние 5 дней нанесенных, хорошо упакованных), 2 фунта сливочного масла, 2 банки сгущенного сладкого молока, сушеных яблок сладких, висмут и Bisma-Rex, коробочку пьяной вишни и носки шерстяные. Они очень не элегантны, но еще хорошей чистой шерсти. Дикий цвет, но я думаю, что ты их сможешь надевать на ночь, когда холодно. Я рада была хоть такое достать, т.к. - прежней выработки еще. Безумно хотела послать тебе жареного петушка из наших молодых, но для этого должна знать точно день отъезда А[нны] С[еменовны]. Очень прося прощения, я об этом ей написала, сказав, что это только на случай, если бы ей было возможно. От нее же я не имею еще никаких сведений.

Заказное мое письмо было отправлено 17-го XI, значит она его получила. Фасенька вчера звонила (как раз когда я плакала от новой (?) крови) и сказала, что она была в магазине, где и узнала, что m-me Boudo здесь , передала пакет и письмо, и лекарство (Bisma-Rex) и просила, что если что у m-me Будо (я об этом же писала А[нне] С[еменовне] кроме того) есть для О. А. Б.-С, то чтобы это было передано в магазин, а оттуда кто-нибудь возьмет. Клянет меня она? Я очень хотела бы ей хоть цветов послать, хоть торт, но не лично, это как-то неловко, да и балованная она, думаю. Что любит? Ломала голову, как бы ее поблагодарить... и не придумала. И все это меня очень угнетает, а еще пуще, что не увижу ее, живой твой привет, что она меня не увидит и не перескажет тебе обо мне. Ехать в Париж теперь - безумие, - Бог знает, когда я опять поправлюсь! А на днях уезжает B[oudo] обратно в Берлин и уже совсем. Так что никакой протекции... Ну разве можно не досадовать!? Нет, мой приезд к тебе... не угрожает тебе, Ванюша! Еще, скорее хочу сказать: "Юлю" я беру в кавычки только потому, что я стесняюсь называть ее просто "Юля", ибо какая же мне она Юля? И только оттого, что я не знаю как могу ее назвать иначе, беру это, твое для нее имя. Почему ты хочешь видеть иронию? Разве я сумасшедшая? Я именно очень рада, что она около тебя есть, родная тебе душа, заботливая и берегущая. Откуда ты, Ванюша, такое выводишь? Ивика я Ивиком зову только потому, что это - мальчик, сколько ему? 20 лет? Елизавету Семеновну я тоже беру в кавычки, когда пишу твое - "караимочка". Как это ты самое простое объяснение не нашел?! За что же бы мне твою племянницу обижать? Напиши лучше ее отчество. Это почти то же самое, как если бы вдруг размахнулась писать "Оля" об О. А.! Ну, понял? По-моему ты всегда так скоро обидное обо мне думаешь?! .

Я очень томлюсь тем, что лежу беспомощно и... тягуче-долго. И не могу поискать для тебя гречки. У нас, впрочем, здесь настоящей крупы не было, или очень редко (как куриный корм!), а все только мелко-размолотая, но и она была вкусная. Она давно пропала. Я бы хотела ее посеять, но: 1) низка почва; 2) нельзя сеять то, что хочешь, но то, и столько, как укажет правительство. Вообще, Ванюша, хозяйство теперь совсем нельзя сравнивать ни с прежде здесь, ни с прежде у нас. Я расскажу тебе, если ты этим заинтересовался. Ты спросил, почему хозяева не молотят единолично. После капитуляции Голландии были образованы специальные учреждения для ведения учета урожая и т.п., ведающие сельским хозяйством. Они регулируют норму скота, всякого, даже кур. Мы не имеем права сами по себе держать скота столько, сколько хотим, но нам дается строгая норма. Также лошади. Мы не имеем права больше 2 взрослых лошадей держать. Пашем вместе с - соседом, на - четверке, т.к. на паре - земля тяжела, не поднять. Пахоту же мы обязаны были увеличить и засеять тем, что предписано. Картофель, горох, фасоль и т.п. мы должны только определенное количество для себя оставлять, а остальное сдавать. Хлеба, т.е. пшеницы, мы получаем то количество, которое полагается на хлебную карточку по пайку и сдаем все, что сверх нормы, т.е. большую часть, печа хлеб сами. Как премию за поднятую целину дают на душу лишних 25 кило на год. На кур мы ничего не получаем. Мясные карточки сдаем тоже, и за это имеем право убить свою 1 свинью, по весу того пайка, который был бы на мясную карту. Ели весь год солонину. Колоть свинью мы можем лишь тогда, когда сдадим одну свинью, определенного веса государству, и когда нам разрешат. Тогда приходит контролер и весит тушу, штемпелюет и дает нам нашу часть. С молотьбой не так, как ты думаешь: никаких единоличных обмолотов нельзя устраивать. И очень понятно отчего: все должно быть учтено. За личный обмолот можно бы было сесть на порядочное время в тюрьму.

Нет, но по всей стране, из деревни в деревню ездят доверенные молотильные артели. При каждой такой молотилке есть свой контролер, который и следит за тем, чтобы крестьяне не утянули себе зерна свыше пайка. И это так строго, что над этим контролером еще 2 контролера. И были случаи, когда молотилочных контролеров за недостаточный дозор арестовывали. После молотьбы в ближайшие же дни бывает обыск, на дому и в угодьях. У заподозренных ищут даже в кроватях. Это же очень важный момент - хлебозаготовка, ты поймешь, что молотить единолично , собственной машиной дозволено быть не может. "Казенных" людей при молотилке 3-ое: моторист, хозяин, - тоже моторист, и контролер, а остальных, рабочих можно брать своих. Но т.к. надо очень много людей, около 15 человек, то обычно "сколачиваются" несколько дворов. У нас сама молотьба шла 3 дня (* 3 дня - сама молотьба, и почти неделю с ней связанной работы.), но это не все, т.к. остальное жито будут молотить в январе-феврале, т.к. жито у нас признали (по высшей категории) годным для семян и его лучше сохранить в скирдах немолоченным. Тут такие уж порядки. Нам-то казалось бы в амбарах хранить лучше. Ну, маленькую частичку тебе рассказала и то только на твое удивление, почему же мы сами , единолично, не молотили. Нет, все должно быть строго учтено, а как же это провести, коли каждый бы тянул свое? И то, при этих нормах даже, постоянный нужен контроль, - у нас чуть не каждую неделю проверяют, все ли в порядке. И если хочешь быть без забот, то - исполняй то, что говорят.

Конечно, артель молотильщиков задала дела мне, но было и весело. Мы днями, все три женщины, стояли у плиты. Прощаясь, они меня очень благодарили! Контролер - пожилой человек, даже растрогался... даже просил разрешения бывать у нас, конечно его обязанностей. И еще... смотря на меня, как на какую-то деточку, спросил: "У вас, кажется, нет детей?.. Какая же это несправедливость... нет, я не понимаю... какая же жалость!" Но как контролер был "дюже" строгий. Бывший следователь, всякого насквозь видит. - Господи, у соседей напротив пожар. Все бегут... Горят стога сена и... обмолоченной ли? - соломы. Приехали пожарные. Мама тоже туда пошла на минутку.

А 18-го у нее тоже было событие: привезли свеклу к нам на баркасике из "майоратного" (* Оно - не майоратное в строгом смысле, но вроде того.) имения В. ¹⁵⁴ (там есть часть Арнольда) по каналу, остановились против наших окон. Стали натягивать мачту, а она да и задень за провод высокого напряжения. Масса искр, пламя и... как потом выяснилось удар в матроса, натягивавшего кабель. Стоявший около дома А., увидя пламя, пошел узнать в чем дело. И видит, что на поверхности канала плавают лишь 2 деревянных башмака, да кепка. Он бросился наугад, и в чем был, в воду и вытащил хлопца. Головой ткнулся в ил, без чувств упал, сраженный электрическим током. Ну, доктор, полиция, толпа. У нас во дворе его искусственным дыханием в себя привели и принесли в дом. Я-то - больная... День пролежал, отогрели его, кормили, поили, - очухался. Домой уехал. Ну, не чудо ли? От 2-х смертей ушел?! Доктор не понимает, как он такое электрическое напряжение мог вынести. Единственный сын... Все на пожаре. Что-то там?! У мужика этого одна беда за другой, - 2 жеребенка пали в эту весну (оба - кобылки кровные ). Ужас! Слышу все за окном: бегут-бегут... Ах, Ванечка, да, красива жизнь на земле... А особенно та, наша, которая не вернется! Здесь нет романтики. Уж слишком все научно, а сердца-то мало... Ах, как жду, жду Ваню. Неужели не получу книжку и тебя? Только это и жду, а за духи и конфеты бранюсь... Бранюсь, Ванюша, и строго... Ну, целую, тебя, милый. Молюсь, чтобы был здоровым. Берегись! Лежи больше! Брось Д[еспотули]! Целую. Оля

Не успела запечатать письмо - m-me Boudo звонит и говорит, что ничего не может тебе взять. А твое - мне у нее отняли. Я плачу! Что ты не получишь.

Милый мой Ванечка, я писала тебе наскоро, что мои 2 письма к тебе вернули ¹⁵⁵ и ты м. б. (?) ждешь писем? Так трудно теперь все снова восстановить, о чем писала, что спрашивала... Не люблю читать свои старые письма. Прежде всего - благодарю тебя за присланное: духи (мне они очень нравятся, и я тебе ими те письма душила), конфеты (чудные!), коробочку antigrippal'а, клюквенную "Матрешку"! Я очень огорчена была, что не получила книгу и, главное, тебя! Но совершенно убита была тем, что А[нна] С[еменовна] ничего не взяла из моего для тебя! Она даже не взяла висмута, который с таким трудом удалось достать, обегав весь Утрехт, а из Bisma-Rex она взяла тоже не все, оставила еще 3 коробочки в магазине. Я ничего от тебя не имею уже бесконечно долго и, если бы не письмо А. Н. Меркулова ¹⁵⁶ , то я потеряла бы и сон и аппетит от заботы о твоем здоровье. Но ты почему-то другому не пишешь, и я... не докучаю вопросами. Молчу. Мне давно , м. б., следовало бы себе кое-что уяснить... Я не знаю, передала ли А[нна] С[еменовна] тебе хоть что-нибудь, хоть одну коробочку Bisma-Rex, т.к. от тебя об этом ни звука. Очевидно, не передала, т.к., судя по письму Александра] Н[иколаевича], о приезде А[нны] С[еменовны] уже и тебе, и, даже, ему известно. Мне очень жаль, что я так наивно положилась на любезность А[нны] С[еменовны] и просила ее еще об одной мелочи. Теперь, благодаря этому, очень возможно, что ты не получишь того, что я всем сердцем тебе хотела дать к Рождеству Христову. Но тогда пеняй на нее. Мне для меня M-me B[oudo]. Все поведение ее было таково, что я могла сделать лишь этот вывод. Кроме того, всю мою посылку она оставила в магазине (на протухание, т.к. там жарко было): 2 фунта сливочного масла, 2 банки сгущенного молока, 20 яиц, сухие яблоки, коробку пьяных вишен, пару шерстяных носок и лекарства. И еще одну мелочь, от которой она и то "переломилась", хотя сунуть могла в сумочку, не ощутив никакого веса. Ну, Бог с ней... Я сама не имела удовольствия с ней говорить. Была у телефона мама. Я лежала с новым кровоизлиянием. А я-то, дура, еще думала душегрейку для Анны Васильевны послать, чтобы Вы оба у елочки обо мне подумали, чтобы она лучше за тобой ходила! - Ты м. б. скажешь, что я очень многого от нее ждала.., но нет же! Если вспомнить, что мы возили для других! А по твоей же теории ответственности одного за всех и всех за одного, - что выходит? Ну, будет! Будет! Прости, что выразила свое мнение о дорогих тебе людях, но я не виновата, что от нее в отношении себя видела только такое.., на основании него не могу составить хорошего мнения. - Из твоего письма (давным-давно) вижу, что у тебя появился оптимизм относительно моей болезни и как будто даже на основании каких-то моих замечаний. Оснований к этому - нет. Наоборот - все так же неясно, как и было. Доктор энергично отклонил всякую мысль о камне в почке, произведя анализы. Я опять сильно ослабла и очень побледнела. Кроме того, осталось осложнение, которого прежде не бывало, и хотя я не больна в полном смысле этого слова, но чувствую себя не хорошо. Лекарства мои все (витамины "С" и "К") отменили за очевидной их бесполезностью. И я живу на авось. Сам понимаешь, что не очень-то весело от всего этого. Последнее кровоизлияние пришло во время моего 2-х-недельного лежания, - значит никакой внешней причины тоже не было. Я и плюнула теперь на это "беречься" - делаю все, что хочу, что могу. Никакое "беречься" меня не спасало. Я не делаю безрассудностей, не езжу верхом и т.д., но живу обычно , как если бы была здорова. Скоро и на боку попробую спать. И это не оттого, что я верю в здоровье, а... от отчаяния. Но, впрочем, хватит о болезни. Это надоедает.

А теперь настоятельная к тебе просьба: ответь же мне Бога ради (на этот хоть раз только!!) - как пишется фамилия Елизаветы Семеновны? Ты писал, и я поняла Ghelelovich, a А[лександр] Н[иколаевич] пишет по-русски "Габрилович". Мне это очень нужно, и скорей. Если тебе трудно писать мне много, то хоть открытку напиши. Это мне надо ! И затем, если вздумаешь писать и больше, то я давно уже спрашивала тебя твое мнение о Жорж-Санд ¹⁵⁷ ..

Я тебе в возвратных письмах писала, почему не отозвалась на твой вопрос о выборе глав из "Солнца мертвых" для печатания. Не могу (не люблю) повторяться. Да ты м. б. и знаешь почему. Эти новые твои "собратья по литературе" - мне не хотелось тебя видеть на ряду с ними.

Семейные дела ¹⁵⁸ меня, конечно, очень расстраивают, всякий раз, когда ты все это затрагиваешь в письмах, я так разгораюсь, что могу забыться и наговорить такого, что прямо погублю свое положение в доме. Я же очень несдержанна могу быть в таком. Я не могу примириться с мачехой ¹⁵⁹ ... ни в чем, - ты это знаешь и не надо этого касаться.

М. б. в этих же вернувшихся письмах было и мое объяснение тебе, почему я "Юля" пишу в кавычках... Не знаю, на всякий случай, еще скажу: конечно, не по неуважению (откуда бы оно могло взяться?), но только потому, что я не имею основания ее звать Юля, как не смела бы покойную О. А. назвать Оля. Ведь то, что ты ее так зовешь, не дало мне права на это. По крайней мере ты мне об этом не сказал. - Ну, "отчетная" сторона письмА кончена. Что же хочешь ты знать обо мне еще? И хочешь ли вообще? Меня лечит все еще магнетизерка. И я тоже ничему не верю. Она мне в последний раз сказала, что ощутила при входе к нам тяжесть в груди, до обморока почти и тотчас же увидела молодого мужчину с бородой - призрак. Спросила меня, не носил ли папа бороду. Сказала, что папа умер рано очень, но что всякий раз, как она приходит, она его у нас чувствует. И это ощущение в груди передалось ей - его предсмертное состояние. Не знаю... Так странно. Она лечит так: встав на колени перед больным, молится, держа за руки больного. Потом легко прикасается и гладит все тело. И тогда чувствуешь сильный холод, а внутри жар. Очень странное чувство. Потом опять молится. Она мне сразу сказала, что болит у меня левая почка, - этого ей никто не говорил. Маме она сказала про сердце, - тоже верно. Все это, конечно, странно очень, но я не делаю никаких суждений, пока что.

Удастся ли мне поехать на Рождество в церковь - не знаю. Сегодня получила письмо от о. Д[ионисия] с сообщением разных церковных служб. Но я не смогу. Рада бы была, если бы удалось, хоть на Рождество Христово. Но, что я о себе знаю? Сегодня здорова, а завтра в лежку могу. А поехать в храм очень хочу, т.к., Бог знает, долго ли он просуществует. Церковь и дом находится в 3-ей зоне для эвакуации, а 2 первые зоны уже выселены, и дома многие срыты до основания ¹⁶⁰ себя как бы вне болезни, поняла всю тяготу моего жития с этим страхом рецидива.

Но не стоит, не стоит об этом. Я и так наскучила тебе. - Мой друг ¹⁶¹ , узнав от мамы (она 4-го дек. была в церкви - Введение, и виделась с ним) о таком тяжелом рецидиве на этот раз, страшно всполошился и заметался. Под конец он пристал к маме: "Но, А[лександра] А[лександровна], что же делать? Что же делать -то? Так нельзя ведь оставлять! Господи, Господи..." И потом вспомнив, говорит: "Знаете, О. А. меня летом просила посодействовать ей поехать к специалисту в Париж, я завтра же постараюсь все устроить, и когда ей будет возможность, то пусть, даже если и меня не будет, спросит разрешение". Я не знаю, что он делал, - я отклонила.

М. б. мне и в самом деле надо бы поверить Шахбагову и ехать в Берлин на операцию? В Берлине в медицинском мире у меня много знакомых. А также знаю и прекрасные клиники там. Но тут меня отговаривают от операции. И не знаю, что делать. Я сама, конечно, не хочу . Магнетизерка велит пить молока больше. Но его скоро у нас не будет, т.к. за неимением корма (мучного - его отпускало государство) предписывается возможно скорее коров сделать "сухими", т.е. не доить, чтобы они остались достаточно сильными ко времени теленья. Я не люблю молоко, и это мне не лишение, но вот говорят, что мне оно необходимо.

Как у тебя с продовольствием и топливом? Мы сыты и в тепле. Хотелось бы знать, что ты делаешь... Но я не хочу быть нескромной, если ты сам не пишешь так долго. А[лександр] Н[иколаевич] пишет, что ты работать начал. Мне же ты ни словечком не обмолвился о том, что ты делаешь. Пишешь? Что? Мне больно, что я от тебя только и слышала, что все общение твое со мной принесло тебе расстройство нервов, парализовало твой заряд к творчеству. Ты так часто это говорил! И это вместо вдохновения-то, которое дается любимой! Перечитывая все твои письма (с июня-июля и до теперь) я вижу с болью, сколько там твоих упреков.

И, правда, за наше знакомство ты не писал.

Что же мне сделать? Скажи, и я послушаюсь.

Не прими это письмо, как упрек и да не раздражит оно тебя. Я сама не люблю скулящих оставленных. Я не знаю, не оставил ли ты уже меня? (* У меня такое странное чувство - будто ты оторвался от меня, я не могу уловить твоей души. Но, м. б. я ошибаюсь, и ты все тот же?) Я ничего не знаю. Не знаю, как кончить. Нужны ли тебе и моя любовь, и моя молитва за тебя и мой, тем более, поцелуй. Оля

P.S. Надеюсь, что написала отчетливей, я старалась для цензора исправить свой мерзкий почерк.

[На полях:] 16.XII Подождала еще отсылать, не получу ли от тебя. Ничего нет. Ты забыл меня?

Фасенька родная обещала, что ее муж возьмет для тебя посылочку, только когда?..

Если любишь еще, то целую крепко!

Если можно, то м. б. пришлешь мне No парижской газеты, где ты пишешь.

Олюночка-дорогушка, сегодня твое письмо от 15.XII. Благодарю, дружок. Забудь упреки: ты знаешь, кто ты для меня, Светик! Ты мне дала счастья - пусть в письмах! - света, жизни... - не измерить! Ты для меня единственная. Довольно. Упустить тебя?! ... Я... я, волей своей , не могу. Я могу цепенеть, замирать... - как было эти 3 недели... Я был в ужасе, что тебя уже нет на свете! После радости-веры, что камень вышел, что ты здорова, - твое письмо 25.XI повергло меня в... анабиоз - обмирание. И потом - пойми же - моя болезнь все продолжается. Я думал, что здоров, расширил режим пищевой - и наказал себя. Я еще, болен . Теперь я взял себя в руки. Пусть буду полуголоден (кстати, - нет аппетита), но до приступа себя не доведу. Вчера меня стошнило в metro. Пища переваривается, а это - жидкости. Пилор делает спазму, а жидкости болтаются в желудке - до 2-3 литров! Вчера я был в банке, потом у цветочника, устал. Кстати: correspondent a Paris {Парижский корреспондент (фр.). } вашего утрехтского ¹⁶² не ручается, что ты получишь ландыши или живую сирень белую. Хотя я внес достаточно (для Парижа?). А посему я просил, чтобы утрехтский цветочник известил твою маму (пусть она меня простит!) - м. б. она - приедет же в Утрехт за предпраздничными покупками? - зайдет и сама выберет для... Олюнки! Олюшечка, не лишай меня последней радости... м. б. это мои последние цветы тебе! - чистая ласка Ванина его Олюне. Денег у меня довольно. И это - мои , - Юле я и Оля дали в 10 раз больше, м. б. - чем она дает мне. Да у меня есть запас в Швейцарии. И пишу я не для денег. Тебе непонятно, как мне дорого, но я общаюсь с русским читателем! А что я рядом печатаюсь с [НТСами] ¹⁶³ - мне плевать. Ты в трамвае со всякими ездишь. Мне важно давать м о е. Довольно о сем. Меня это начинает злить, это упорство. Я всегда в работе был и останусь собой. И в писательских путях я останусь свободным, нет силы меня ломать. - Фамилия Елизаветы Семеновны - Guelelovitch (Гелелович, караимка, я тебе ясно писал) 108, rue Michel-Ange, Paris, 16e.

Анна Семеновна для меня никак не дорога, - не выдумывай! - напротив: я всегда видел, какая она сухая, эгоистичная. Такого же мнения о ней и муж Елизаветы Семеновны. Эта - вся другая. Я глубоко возмущен, что она не распорядилась немедленно вернуть тебе твою посылку. Просто, мой вывод: она - злая, , слова с ней не скажу! Мне больно, что книга не дошла, с Ваней, - должно быть она ее и не брала с собой, (вернула мне ее!) - У меня топят, тепло. Мучают жуткие сны, - болезнь. Тошноты пройдут. Ну, буду на хлебе-воде, выдержусь. А как работает воображение в... кулинарной области! - Парижская газета не дойдет, запрет печатное посылать. Фасин муж возьмет. Посылаю тебе "Михайлов день" ¹⁶⁴ . Я его переписал для тебя, урывками от болезни. - Мне было очень неважно, (тошноты и проч.) я лежал эти дни, без воли. -

Продолжаю 29-го. 2-ой день, как встал, мне лучше, вернулся аппетит. Сегодня у меня пир: уха, печеная рыбка, картофель вареный, политый сливками (!) (обещают каждую неделю!) и молочный кисель со сливками. Утром - яйца, крекер и кофе. Я уже написал рассказ "Рождество в Москве" - для России. И кончаю "Именины" - 2-ю ч. - для Франции. - Умер Бальмонт, за 3 дня до смерти читал мое "Лето Господне" (слова жены его) ¹⁶⁵ . Это не впервые: за день до смерти митр. Антоний просил читать ему "Богомолье". Василий Иванович Немирович-Данченко в утро дня кончины - читал "Богомолье". И так - вроде "отпускной" молитвы. Боже мой, ты все больна! Олюночка, тебе необходимо показаться большому специалисту. М. б. в Париже. D-r. H. Marion - считается самым лучшим.

кем-то?!) в Париже. Он был профессором Артиллерийской академии. Пишет: " Мы (?) в России примем Вас с исключительным почетом, Ваши великие заслуги перед Россией - будут особо отмечены". Он вполне моей ориентации, - страстная любовь к Родине и преклонение перед народом, ее освобождающим от красного дьявола. Он - "вполне обеспечен" - "как солдат". У него всегда была светлая голова. О-чень тонкий аналитик и - сильной воли. Много вынес в лапах у красных. Другого племянника моего ¹⁶⁶ , его среднего брата - убили большевики в 36 г. Теперь он сам м. б. потеряет сына, единственного, и жену ¹⁶⁷

Олюша, прилагаю письмо к маме ¹⁶⁸ . Прими мои рождественские чистые цветы. С ними пусть войдут в сердце твое - свет, вера, надежда! Извести, когда поедет в Париж Фасин муж: я пошлю с ним духи, книгу, себя и пакетик конфет - ждет 2-й год. Шоколад запрещен здесь, увы. Вернули ли тебе твои-мои - "гостинцы" из магазина Roussel? Яиц не могу достать. Но все остальное есть, кроме чаю, - не пью его больше месяца. Это для меня огромное лишение. Рассказ "Рождество в Москве" - написал за 4 часа, начисто. Должно быть плохо..? Прочтешь? Я сердит на тебя, за отказ выбрать из "Солнца мертвых". Ты что... блюдешь чистоту риз своих? ^168а Это уже 2 раз - отказ мне. 1 раз - с "Восточным мотивом". Ну, я не могу тебя неволить. Я все , все все .

Целую, родная. Твой Ванёк. Меня задергали. Но - пишу все же.

день Рождества Христова. Да светит Свет Христов в сердце твоем, родная моя, - и оно будет нежно светиться любовью, лаской, нежностью к твоему Ване. Молю Бога, сколько есть во мне молитвенной силы, исцелить и укрепить тебя. Елочку ты зажжешь, - м. б. алые свечки затеплишь, думая обо мне. Мне передастся тепло твоего сердца, Олюночка, милая... вот уже четвертое Рождество идет, как мы встретились... - и нет еще встречи полной, когда можно будет открыть наши сердца настежь - друг-другу. И будет ли эта, подлинная встреча, когда-нибудь..? Как все эти последние годы, Праздники не принесут мне ни легкости, ни полной радости. Но твои чувства ко мне смягчат мое одиночество. Знаешь, Олюна... я всегда чувствовал грусть одиночества, даже во дни тихого моего семейного счастья, с мальчиком и Олей. Мне все чего-то недоставало! Как часто покойная Оля пеняла мне: "Ты вечно недоволен жизнью, какой это большой грех!" Да, верно... грех. Но что я мог с собой поделать?! Недовольство это можно, пожалуй, объяснить суровой оценкой моих художественных работ, моей личной оценкой. Ни одна работа моя не удовлетворяла меня: я всегда хотел лучшего, совершенней. Теперь - тем более, я еще суровей к себе. Я все жду от себя - большего. А в личной жизни... - я счастлив тобой, твоим чудесным чувством, скажу - да, твоею любовью, твоими заботами обо мне, твоим устремлением, ко мне... твоею лаской. О, милая... я люблю тебя сильно. И мне горько было читать в твоей открытке ¹⁶⁹ : "это же - лицемерие - твое письмо к маме". Ты неправа, ты здесь сугубо жестка. Меня ни-когда, ни-кто не назвал лицемером: это совсем чуждо мне. Я - скорей - слишком открыт, слишком правдиво искренен. Бог с тобой... не буду упрекать. Я был все дни в обмирании, в безволии... мне казалось - что все кончается... В такие полосы дней я часами сижу, уставясь в одну точку, без дум, без слов, без желаний... я сознаю, что на-до то и то... и не могу двинуться, пока не столкнет что-то с мертвой точки. А теперь, такой ослабевший от 6 мес. недугов, я все чаще впадаю в эту душевную пустоту. Ну, оставлю.

Буду о тебе си-льно думать, душой стремиться к тебе в эти святые дни. Подумай и ты, сильно... Скажем же друг дружке - "приди, сердцем, духом своим при-ди..! шепни, поцелуй нежно, крепко-сердечно-чисто поцелуй меня..! И да будет мир в душе нашей!" Я помолюсь о тебе в канун Рождества, в 9 часов вечера, придя ото всенощной. Зажгу лампадку и свечку - и помолюсь. Никого у меня не будет, я - в одиночестве буду, чувствую. А м. б. Юля забежит, - вряд ли. Да и неуверен, смогу ли пойти в церковь, так хрупко мое здоровье, так изменчиво душевное состояние... Я все еще болею, во 2 половине дня, начинаются эти "ранвуа" {Отрыжка (от фр. r envoi). папиросу за день! И как все это надоело..! - оглядка эта. Главное - мне надо хотя бы "Лето Господне" закончить. Чтобы написать тебе сейчас, я оставил срочную работу - над 2-ой ч. "Именин". Мне ведь и зарабатывать надо, не могу же я, - имея некоторые сбережения, которые не могу достать полноценно, - они в Швейцарии, - гонорары мои за "Няню" и проч. - не могу я - и не хочу - брать у Юли... - я еще в силах работать! Я дважды уже отклонил предложения - купить у меня авторские права. Все это также отзывается на душевном состоянии. Я ни в чем не нуждаюсь, слава Богу, и всегда отклоняю излишки, которые мне предлагают. Эти дни у меня тепло, 18 градусов, топят, и еще я топлю железную печурку в камин труба. Я так люблю тепло, так оно мне необходимо.

Олёк мой, напиши о себе, я в тревоге за тебя, и бессилен помочь... - да что же это с тобой. Тебя губит голландский сырой климат, - столько работы почкам! Должно быть почечные болезни - чаще всех других и опасней - в Голландии. Уверен, перемена климата или места - твое спасение. Если бы ты пожила с год хотя бы в сухом климате, - ты оправилась бы. Здесь же ты не можешь вылечиться, надо дать отдых почкам. - Не смей же есть все, оправдываясь "луженым желудком". Не от желудка зависит, а и... от переваренного им и - вредного почкам. Ты ешь много соли, острого, пряного... пьешь крепкое что-нибудь - и выделения в почку - ее возбуждают, воспламеняют. Помни, ты же все знаешь сама... Ты посади себя на молочное и легкое, и оставь пока мясное и жирное. Назначь режим для больных почками и сосудами. И - увидишь. Я попробую найти для тебя таблетки "Виши", а теперь и в Париже нет вод Виши - все нет, где ни спросишь. Пишу в большую лабораторию, друзьям. Не шути с настоями из березы, можжевеловых ягод и проч. - могут быть и обратные результаты. Напиши мне, куда ты уезжала, "приготовив всем им праздник". Что это? Ты снова себя ухлопываешь трудом? да? Или твои этого не понимают?! - ты так уж сама поставила, приносить жертву?! - На днях закончу переписывать для тебя "Михайлов день", первую часть послал дня два тому, и еще письмо. "Парижский вестник" нельзя послать, печатное не принимают на почте. Я уже напечатал два подвала "Именин", 1ч. - "Преддверие", сейчас кончаю и пойдет 9 янв. II ч. - "Торжество" ^169а . Потом дам "Черствые именины" ¹⁷⁰ , и... начну с болезни отца и до конца. - Эти посетители! Сейчас один отнял у меня полчаса... му-ка это моя! Я урываю час-другой, чтобы уйти в себя, в работу... пока не мешают отрыжки, томленья... да еще часами надо лежать, после еды... Не сетуй, если мало тебе пишу - ну, нет сил, воли, времени...

- закончить ко 2 янв., чтобы поспело к рождественскому парижскому No. "Новому слову" я дал - "Рождество в Москве" - новое мое. Кажется, что-то вышло... а м. б. и ошибаюсь. Ну, м. б. прочтешь... хотя не уверен. Жду встречи с племянником. Узнаю кое-что мне нужное и - беспристрастное. Нет, я все еще болен... и будет ли улучшение?! ... - я ото всего откажусь, стану полным аскетом, только бы окрепнуть и закончить работы. Мои "Именины" - слышу - захватывают читателей, будят родное в душах. Когда-то появится вся книга "Лета Господня"?! Увижу ли..? Она будет ярче 1-ой. Знаю. Ее считают - 1-ую-то - "классической", все чаще слышу, а в одном из NoNo парижской газеты она так и названа. Нет ее в продаже, мне надоели запросами, где достать. Негде и нигде.

С Новым годом, светлая моя, дружка моя, - о, не во всем, не всегда. Это мне больно. И не я в этом виноват...

Все жду миндаля, - мне помогает миндальное молоко. Нет миндаля! Разослал письма друзьям в ту зону - там есть.

Поцелуй маму и Сережу. Прими мой поцелуй в цветах, прими нежно, не как в прошлом году!

Я так был бы счастлив, если бы они тебя порадовали. Найдут ли то, чего я хотел - ландыши или белую живую сирень.

Целую. Твой Ваня

Как нежно, как глубоко люблю тебя, моя радость... как жду тебя! Если бы я поправился, я поехал бы к тебе, детка!

Дни стали прибывать... Тепло у тебя? Для почек это так нужно! И - ванны, ванны. Ищу "Виши" для тебя. Ванёк

7. I . 43

25. XII

Мой дорогой, мой милый Ваня!

Так я полна сегодня тишины и мира, какой-то растроганности душевной, что хочу вот сейчас же поделиться всем этим и с тобой, хотя устала до крайности, глаза слипаются, - я спала всего 3-4 ч. сегодня, не больше. Ванюшечка, оставь мрак и увидь меня той, какою прежде видел. Нельзя, Ванюша, не поговорив обо всем лично , делать выводы, что будто я уж и другая стала. Я не люблю выражения о "ризах", дружок, - оно совсем ко мне не применимо. Все-таки ты не представляешь меня себе ясно. Если бы лично знал, то не сказал бы так. Ну, оставлю. Я только хочу сказать тебе, что всей душой хочу тебе света и тепла и ласки. Твои праздничные письма мне - не праздничные. И, - прости голубок, но это верно, - ты там сам себе противоречишь. Ты, прости, раздосадовался на меня за что-то и., не мог писать, а м. б. работа? Но не страх того, что я уже умерла, ибо не могу себе представить у тебя такой холодной, леденящей реакции на подобное "событие". Согласись! Если мне поверить целиком этим письмам, то следует прийти к печальнейшим выводам. А я этого не могу и не хочу!

А потому: дай ушко, я выдеру тебя за него и поцелую красную раковинку и шепну что-то нежное и ласковое. И... будет! Сегодня я причащалась... Вчера выехала из дома в 2 ч., а приехала лишь около 6 ч. вечера в Гаагу. Всенощная уже кончалась. Убого пели, т.к. регента взяли на работы в Днепропетровск. Но все же пели. Как я люблю это дивное "...днесь воспреемлет Вифлеем..." - "...днесь ангели младенца рожденного боголепно славословят..." ¹⁷¹ ушла к одной армяночке, звавшей меня давно. Болтушка... "кавалеры", флирт и т.п. темы. Томилась у нее. Устала. Отказалась от кофе, чтобы заснуть. Придя, однако, к ней, установила, что потеряла мою дивную серьгу (подарок мамы). По дороге от церкви до нее... Хоть плачь! Как они мне шли! Сегодня, как назло, одна дама (тоже причастница и тоже Ольга) ¹⁷² говорит: "Тезка милая, хочу сказать, что Вы не только интересны, но - красавица (* Я не красива, но привожу ее слова как иллюстрацию к красивым серьгам и тому.., что могут безделушки сделать!) (прости, что так пишу, но это буквально), носите эти чудесные серьги всегда и вуальку..." Увы, серег уже нет! Но это - искушение, не надо красоваться. Надо проще . И я принимаю с благодарностью урок. Ну, конечно, мы выбежали уж при первом свете искать, но... столько выпало снегу за ночь!.. Так надо, значит.

приносят твой цветок... Обнимаю тебя и цветы. Поцеловала их. Конечно, приняла в сердце, но браню тебя, растратчик! Прислали очень красивую азалийку, густо-розовую. Буду ее холить. У меня на них легкая рука. Свекор упрашивает взять и его, которые все гибнут, на "лечение". Получил ли ты мое?? Теперь открою: я просила А[нну] С[еменовну] взять для Е[лизаветы] С[еменовны] 20 марок для елочки тебе или хороших цветов. Она тогда, когда я истекала кровью, звонила маме и сказала, что ничего взять не может, но мы надеялись, что марки то хоть взяла. Когда мама, наконец, смогла от меня урваться в Гаагу за посылкой, то спросили и о деньгах. Не для того, что мне их надо, но чтобы знать , получишь ли ты елочку. Чтобы не терять времени, я 5-го же декабря писала Елизавете Семеновне, умоляя ее купить тебе от меня и то, и другое, а если мол, деньги не взяла А[нна] С[еменовна], то ответьте, чтобы я успела И. С. Ш. еще через магазин хоть послать. В магазине "Roussel" сказали, что о деньгах ничего им не известно, и я была счастлива, что, значит, взяла, мол!

От Елизаветы Семеновны никакого сообщения... Как вдруг дней через 10 письмо заказное от Руссель, а в нем 20 марок с сообщением, что M-me B[oudo] их не взяла. Я, конечно подумала, что, получив мое письмо, Е[лизавета] С[еменовна] спросила сестру, а та распорядилась мне вернуть деньги. Я горько была обижена... обеими. Ты поймешь?! Послала тотчас же тебе цветы через магазин, но там ни за что не ручались. Но вот вчера... пришел ко мне праздник: письмо (написанное 14-го XII!) от Елизаветы Семеновны ^172а чудеса! - Пишет мило, что с удовольствием устроит все, как я прошу, и что, хотя сестра и не взяла денег, "но это не важно и не спешно с отдачей" и т.д... Я ей несказанно благодарна... М. б. у тебя благодаря этому будет праздник! М. б. и меня вспомнишь с улыбкой, т.к. это мое вечное желание - елочка тебе. Как бы я ее украсила! Она обещала фрукты м. б. достать, т.к. я просила "что-нибудь и под елочку положить, что достать можно". Я ей тотчас же напишу, от всего сердца. Искала уже вчера и ищу, и буду искать оказии отдать ей "забытое" ее сестрой. Был ли ты в церкви? Здоров ли? У тебя все нервы, Вань! Утиши себя! Ох, меня вчера Марианна ¹⁷³ не ем и ни капли вина! Я знаю... Я очень берегусь. О. Дионисий {В оригинале: Dionisy.} был очень ласков, нежен, - церковь была с начала обедни пуста, тихо, мерцали свечи сквозь елки, лампадки, и я рада была, что никто не видел моих заплаканных глаз. Плакала легко и благостно... И пришел мир! Я думала о тебе... Но звезд не было.

[На полях:] Где-то столкнулись 2 поезда. В пути разговорилась с какой-то девушкой, и та меня на трамвай в темноте отвела, с чисто юной восторженностью. Обожает музыку, Чайковского и вообще наших композиторов и ласку перенесла, видимо, и на меня.

Обнимаю тебя радостно и нежно, ласково, тепло, от всей души! Ответь мне! Не оставляй мое движение сердца без ответа!

Оля

Посылаю цветок твоей азалии. Она очень хороша!

Второй день Рождества Христова,

8 января 1943 1 ч. дня

Олюночка моя, свет жизни, цветенье моей души, благословляю тебя, радость моя! Такого светлого, умиротворяющего, возносящего Праздника Рождества я не переживал, таким Праздником мира и благоволения, - несмотря ни на какие бури вселенские, - не жил годы, годы... - как это Рождество! И это ты, моя чудесная, даровала мне! О, какая ты удивительная!!! - какая несказанная... моя Олюнка. Как осветила, согрела, приласкала, утишила, утешила, зачаровала нежно. Ну, слушай, моя девочка, свет мой негасимый, целящий душу и все во мне. - Олёль моя... ведь, правда это, чу-до со мной сотворилось. Вот уже 4-й день - я здоров, я не верю, но это так. С первого дня Нового года, когда приехал инженер Пастак, товарищ по оружию в белой борьбе моего Сержика, и сказал: "вот привез... - хмуро так! - пустяков вам... морковь... сейчас натру, жмите и пейте... у Вас нехватка всех витаминов, Вы все едите вареным, так нельзя... и позвоню двоюродной сестре ¹⁷⁴ , она, кажется - ! - хороший врач..." На следующий день утром она является... - и - "у Вас нет никакой язвы! бы-ла... да... но больны Вы гастритом, оголоданием, нервное предельное истощение... я вас вылечу в месяц! Вы - здоровы". И... - с 5-го кончилось все. Ни ощущений болей, ни отрыжки, ни тошноты... Мне сделали три вливания под кожу "серум глюкозе", она - радостно! - схватилась за твой "Бисма-Рекс" (если найдешь еще - удержи для меня!), режим пока, недели две - без мяса, - но больше свежего творога! - да, найди-ка! - молока, масла, сливок, - словом, у меня большой аппетит, я ем сытно, - яйца, и слышу, как силы вливаются. Велела "Гемостил" или - "Селюкрин", больше, и я бешено хочу писать! Я уже много написал. Олюночка, Бог дал мне отсрочку, я напишу "Пути", знаю!!! И все. Боже мой, какой чудный был вчерашний день! Рождество. Отправив тебе 6-го письмо, - говорил, что принесли чудный девственный белый твой цветок - любовь, я зашел к Елизавете Семеновне. Она - "Вот Ваша елка, от О. А.! Сюрприз". Я не поверил глазам, словам... Елка..! И - какая!!! Елизавета Семеновна нарочно ездила в "Лувр", чтобы найти, выбрать... и как же художественно убрала! Я такой - высокого искусства - елки не видел... такой чистый серебристый нежный тон, во всем... тихий блеск, девственность, нити, звезды, самые конфеты в таких тонах... - она пела, твоя Елочка! - пела молитву! - Елизавета Семеновна хотела сама с сыном нести ее ко мне... Пого-да..! - темень, ливень, болото - улицы... - я не позволил. И мы с юношей пришли ко мне, нес он. Поставили на стол, - у меня было все убрано, стояла кутья, взвар... - а сколько лет не было этого! - но в этом году я почему-то - ? - захотел!! Цветы, - твои - вне сравнений, это ты сама, твоя душа впорхнула ко мне белыми крупными мотыльками в европейской зиме - грязи! - и принесла сердцу покой и свет. Я взмолился к тебе... я молился за тебя, я молил исцеления тебе, детка! - и, умиротворенный, , что теперь я буду вполне здоров, в полноте сил, пошел ко всенощной, в ливень, во тьме. Чудесно. Я слышал Рождество, "Слава в вышних Богу..." ¹⁷⁵ - я молился за тебя. Олюнка моя... ка-ак молился!!! Вернулся, со свечками. Но на елочке были свечки, все было в ней, на ней, - и - главное - ты была в этой елке, ты была вся у меня. Такой тихий светлый восторг пел нежно в сердце! И я решил тут же... - завтра я сзываю друзей, и будет полная елка, и я скажу краткое слово о мире в моей душе, и я прочту им новый рассказ - "Рождество в Москве", (рассказ делового человека). Разослал экстренно приглашения. Моя старушка не приходила два дня, но я сам все сделал, сварил себе (по режиму)... был сыт, согрет, - это все ты, ты, мой Ангел! Такого Рождественского вечера давно не помню. Были Юля - а-катр {Вчетвером (от фр. a quatre) (от фр. en trios). }, инженер Пастак (брат его на юге, у дяди удар!) - докторша не могла, хоть и рвалась, очень важное у нее было прощание с друзьями! Меркуловы - а дэ {Вдвоем (от фр. }... - других не мог за краткое время вызвать, человек 5-6 не явились, м. б. были уже отозваны? - человек десять. Серова почему-то не было. Я просил пропеть тропарь Рождественский. Пели все. Зажег лампадку. Угощала Юля чаем, конфетами, кутьей, взваром, лепешками, зажгли елку после молитвы. И я сказал, кратко, - почему Елка и от кого . Я знал, что сказать, и если бы ты слышала - поцеловала бы меня. Потом я прочитал несколько стихов Ивана Ивановича мужа Юли, - все были поражены, ка-кой это Поэт! Я сумел его подать. И я напишу статью в парижскую газету о его поэзии. Это - но-вое! Вклад!! "Певец стихий и ледяной пустыни" ¹⁷⁶ . Потом... - я прочел свой рассказ ¹⁷⁷ течения в дореволюционный период, - она "сломалась", "рухнула"... - это в самом конце рассказа передалось резким снижением тона, как бы - срывом в провал... - ну, представь - даровитый солист дает на скрипке что-то такое... чудесно уносящее, баюкающее, - "полноту жизни" закономерной и страшно яркой, и сильной, и вдруг - ло-пнула струна! Мое "сниженье тона" тупые критики-читатели могут принять за технически-психологически-ошибочный "срыв"... - не поняв! "Рассказ-то не вы-держан!.." Вот... - и этот диссонанс - все! Читатель этого никак не ожидает. Как мы - от революции... - и вдруг, по голове, по душе, - до оглушения, до удушения. "С нами Бог..." ¹⁷⁸ - чудесное в Рождество. Теперь - нет, Бог не с нами. С нами - тьма, дьявол. Он испепелил знамение Рождества в Москве - Храм Спасителя ¹⁷⁹ . Тогда, до... - звезды пели. Теперь... они поют... пустому месту, а душа наша - в страдании и тьме. У нас нет Рождества. Но - придет срок... Я не предаюсь и не предаю читателя отчаянию... Чтение произвело на всех потрясающее впечатление. В одиннадцать разошлись. А я остался с Господом, с твоей исцеляющей Елочкой - с тобой, Олечек! Так мне уютно... так легко. Весь день - и особенно вечер я так ярко чувствовал тебя! Как благодарю безмолвно, целую твои глаза, ручки, склоняюсь к твоим ножкам, моя деточка. Ты меня озарила, сделала радостным - легким... - так мне тихо, хорошо... - не могу определить - как мне... Ты будешь здорова. Я скажу Кларе Абрамовне о твоей болезни. Если бы ты могла с ней видеться. Напиши ей... - а? - пока? Ее адрес - 17, rue Saint-Saens, Paris, 15-e Docteur Claire Krymm. Я совсем здоров! Вот - 4-й день. Мне сделали три подкожных вливания "серум глюкозе", по 250 куб. см - для питания. И я... стал быстро - за 3 дня! - набирать вес! Вижу, как толще стали ноги... - чудеса!

Я приеду, если ты не сможешь. Мне надо подписать с инженером запродажу литературных прав - части их! - буду хлопотать, хочу тебя видеть, и мы все скажем друг другу и - главное! - о "Путях Небесных" - роман я на-пи-шу! Как пахнет елкой, - тобой, - о, святая душа! Да... этот "жасмин" Пиверовский, неужели пахнет - жасмином?! Ждет тебя "Душистый горошек" - это - ты, мой душистый горошек! Пакетик золотистой карамели на меду, книга, "я"... и еще достал для тебя пакетики настоящих, из Виши - Государственных минеральных вод - "пастилль-Виши" - с вкусом ситрон {Лимон (от фр. citron). }, мяты и - хочешь, если любишь, - я - нет! - аниса?! При случае ты получишь. Я с удовольствием сосу одну-две, на ночь. Видишь, ты напрасно пеняла на Елизавету Семеновну. Сестра ее - та вся - "для себя", но все-таки она тебе кое-что доставила, при всей своей ленивой толщенности! (Она - 120 пудов весом!) - и мне, - лекарство, очень важное - "Бисма-Рекс"! А Елизавета Семеновна (в 1/2 фунта весу!) - в такую погоду, грязь, ливни, - моталась по Парижу, с Рустемом своим - сын, 19 лет! - очень милый, огромные глаза, ее... - Рустиком (как его зовут в семье, и я) И - все приложила, чтобы угодить мне - тебе, чтобы исполнить горячее желание. Ты понимаешь, как это - не для женщины... а она все сделала. Олюша, конечно, она лишь самые чистые чувства, - приязни, дружбы - ко мне, м. б. несет в себе, - и только. Вчера она меня угостила булочкой, испеченной ее веской сестрой - та - объедала. Это - волшебство. Воздушная, чуть в ней масла, легкость, аромат... - самая лучшая "венская" булочка-румянка! Если бы моя старушка научилась! Но нужна высокая мука... и духовка... а у моей маленькой газовой печурки... нет. Я заказал в комиссионный магазин... оставить за мной, если будет. В Газовом обществе нет ничего теперь. А я так люблю булочки... ведь, я хочу отдать мясную карточку, взять на молоко, дополнительную - тогда мне дадут лишних в месяц 6 кило картофеля, 750 г сахара, столько же макарон и проч. мучного, и четверть литра молока в день. А возьмут - 600-700 г мяса за месяц и 120 г - сыру, который я не ем, - я держу режим: я ем только свежий творог, свежий сырок пти-сюис, - сливки. Тогда я могу из добавочного молока сделать в месяц 5-6 фунтов свежего творога! Прости за это "пищевое"... но - для меня теперь все от этого зависит, - вся моя литературная работа, мой покой, моя радость тобою. Да, не так ничтожно и "низко", как болтали лицемеры - интеллигенты, - пища, "разговоры о пирогах". Я хочу об этом писать, и дам такие "блины"... такой "гимн"..! Увидишь. Ну, не насмотрюсь на тебя-елочку! Дышу ею, счастлив, как не помню - когда. И это ты сделала так со мною! А я - что я тебе послал?! Я уже обеспокоил Александру Александровну, прося выбрать цветы... боюсь, что не смог дать тебе радости Рождества. Но что-то мне говорит, что мое сердце тебе передалось, и бьется для тебя, в тебе! Чувствую, как ты слышишь меня... - ты покойна? Скажи, здоровье твое как? не утаивай, все скажи мне, я так тобой болел... - тебе странно, как я мог не писать тебе... но меня ударил ужас - тебя уже нет! Это обман, конечно... но я так поддался... "писать в пустоту... земную!"... И я написал маме. Предел отчаяния, итог моей разбитости от моей болезни. Теперь я у себя в руках. Я всякий суровый приказ врача выполню, лишь бы жить и писать. И тобой жить, тебя ждать. Не узнав тебя, не поглядев так глубоко и полно в твои глаза, я не могу уйти! Твой Ваня

Я подарил Елизавете Семеновне в Рождество - белые цветы, - сирень от меня ей на память за тебя - срезанные ветки, нарциссы и "вербы" - и это было ей доставлено в красивой - очень хорошей работы стеклянной вазе, в матовом рисунке и маленькой золотой арабеске. Она за хлопоты получила достойную награду. Очень ей приятно. Целую. Ваня

Дочего белоснежны твои рождественские "мотыльки" - цикламен, и как крупны! я их каждый вечер опрыскиваю и уношу в ванную комнату, - у меня хорошо топят, сухо.

Олюлька, в Рождество я надел твою синюю "крутую" фуфайку! Я был счастлив. Я не трону елочку до... до последней упавшей иголочки! Она - святая для меня!

Окончил "Именины" {В оригинале: оконч. "Именин".} - буду писать! Бешено хочу писать! Я - будто мне 30 лет! Сегодня выйдут "Именины" - вторая часть.

9.I.43 3-ий день Рождества. Я встал в 7 утра и пел, пел, пел... под Елочкой! Я - пою. И сейчас сяду переписывать для тебя "Михайлов день" - все оставлю.

все Рождество мне вернула, озарила!

Оль, сейчас 8 1/2 ч. утра (9-го января), я съел 1/2 большой тарелки молочной овсянки с маслом, 1 яйцо всмятку, 1 - крутое, 3 сухаря, 2 чашки кофе со сливками и сливочным маслом, желе яблочное - и уже думаю о завтраке!

17.I.43 г.

Ванюша миленький, вчера твоя открытка от 11-го ¹⁸⁰ . Ну, брось об "укоризнах". Я не хочу вспоминать о том провале, о том ужасном молчании твоем. Все хорошо теперь, все, дивно!!!! Это мне дорого стоило. Если бы ты тогда мою душу мог видеть!! Я поборола все свои решения одной только любовью к тебе, желанием беречь тебя, страхом напортить тебе в нездоровье. Но, довольно, довольно... Прошу тебя, однако, если можно, - не надо таких повторений. Это все от темного. Ванюша, как удивительно: в 1-ый или во 2-ой день Р. X. я тебе писала, или в прошлое воскресенье (?), что мне легко, особенно тихо, гармонично на душе. И спрашивала себя, не оттого ли, что ты снова ко мне светел?! Помнишь? И верно ведь! Как это дивно! Ничто не радует меня так сильно, как то, что ты был в свете Рождества, здоров что, что хочешь работать. Как это дивно! И ты был радостным у всенощной... и гости были... И так это славно, мило, так тепло. Я очень, очень рада! И я тебе писала, что и мне казалось, будто у меня гости, а никого не было... А это я у тебя была! Конечно! У нас с тобой были гости! Как это прекрасно, Вань! Досадно, что Анна Васильевна больна, что с ней? Опять ты замотаешься?! Береги себя, не воображай, что ты деревья можешь корчить! {Так в оригинале.} Будь осторожен с приходящим выздоровлением! Хорошо? Ваня, ну, а теперь расскажи о гостях. Все, все. Мне так хочется знать, будто и я была... И что ты про меня сказал? Расскажи же! Елизавете Семеновне я писала, но сегодня же еще напишу, ибо это я ей обязана, и только ей, тем, что ты был так радостен. И, Ванечек, не хвали елочку, как нечто моего вкуса, т.к. всю ее красоту создала ведь не я. Это она - твоя Елизавета Семеновна. Но я радуюсь, потому что через это ты был светел. Я хотела только, это мысль моя, но и труды, и вкус - это она. Так что не приписывай мне больше того, что я заслужила, т.е. - ничего не заслужила! Только обременила Елизавету Семеновну просьбой. Нет, твой цветок чудесный, - конечно, принес мне Праздник! Да если бы даже пучок крапивы был от тебя, я бы и то была счастлива! Между прочим, мне подарили на это Рождество в числе прочих вещей, - картинку-акварель: репей, цветы репея, только знаешь, такого колючего, - дивно! {В письме рисунок О. А. Бредиус-Субботиной.} не Фася!) - масса вкуса. Висит в моей комнате. Что может талант извлечь и из колючки! Но удивительней всего то, что однажды я, идя с почты (отправила тебе), мокрым таким сумеречным вечером, вся в думах о тебе, о солнце, вдруг увидала на дороге куст этих колючек. Не было уже ни одного цветка, ни одной зеленой травки (в прошлую зиму) и только этот куст стоял не померзшим. То был день не холодный, мокрый, весь в тумане. Туман пронизывал все, и с тополей над каналом капал в воду тяжелыми слезами. Ни души по дороге. Ни звука, только это шлепанье капель и мои шаги по асфальту. Встреча с кустом репейника... была именно встречей. И я нагнулась и сорвала его цветки. Они были мокры и свежи, эти ярко-лиловые нежные кисточки в сухой коричневой чашечке. Они дивно пахли медом и были очень красивы, оторванные от колючего, невидного такого куста. У меня тогда роились мысли... что-то будто напрашивалось (написать...), какие-то сравнения... Но так и осталось в тумане... Но я принесла их домой, более бережно, нежели несла бы розы летом... И вот, как ответ, эта картина... Кто-то еще, м. б. точно то же почувствовал, как и я и... воплотил. Так просто, так очаровательно... Ах, если бы я могла! У меня много мыслей. Мне тебя так недостает. Но я знаю, что ты очень занят. Я не могу тебя отвлекать. И лишь иногда, т.е. почти всегда, кажется, что я никогда, ничего не сделаю... Ты понимаешь, вся эта суетня меня съедает. Я хочу вставать рано, чтобы утром хоть работать. Я должна работать так, чтобы никто об этом не знал. Мне мешает иначе сознание, что они знают. Это м. б. глупо, но это так. Я должна быть совсем одна. М. б. взять мне "отпуск". Но мама измучается. А на прислугу нельзя оставить. Все теперь так сложно. Скоро опять молотьба: горох и овес, остатки, то, что на семена. Из всего Shalkwijk'a только у Арнольда комиссия признала их годными для семян, отвечающими всем требованиям государственной комиссии. Опять эта возня. Я не могу рано вставать: плохо сплю, часам к 3 ночи лишь засыпаю, тревожно и очень чутко. Утром разбита. Сердце меня беспокоит - опять нет воздуха... М. б. малокровие. Все делаю через силу, и нет желания куда-нибудь пойти или что-нибудь предпринять. Сережа зовет к себе, а мне прямо страшно подумать о поездке... Старею? Чудесный твой "Михайлов день"! Все у меня от него в восторге. Несколько раз прочла и маме и С. Ах, все хочу тебя спросить: где же муж твоей племянницы - поэт? Я думала, что отец Ивика - француз? Иначе, почему он Ives? Или она 2 раза замужем? Как жаль, что я не могу получить парижскую газету, - там столько твоего! Ах, если бы не было войны! Ванечек, я не смогу приехать к тебе: не дают виз, ни по каким причинам, личного свойства. Я отклонила возможность, тогда, через друга, а теперь никак нельзя. Не верю, чтобы и ты смог. Очень все трудно, да и беспокойно. Ну, надо терпеть! М. б. недолго будет так. М. б. и сможем еще повидаться. Я, для себя знаю, что, если бы я на что-нибудь была в искусстве способна, то от этой встречи все тепла... -

Ах, проглотила "Madame Bovary" ¹⁸¹ ... Ужасно быстро прочла, хоть и на голландском... Но не жила . А "Войну и мир" оставила, не могла, вся душа изорвалась, я плакала вроде того, как над "Путями". Какая прелесть, как из сердца, как в каждом сердце должно быть есть, бывает такое... Ах, вот так же, как у тебя у Тоника... Я теперь ни одну твою вещь не могу читать, вот так же: оставляю, оттого что рвется душа. Я должна почти стонать от переполнения чувствами. Оттого, что я живу, живу всем этим, и все же... не могу жить, т.к. я - другое, в другом мире... И это мучительно... Не эти ли чувства будут владеть нашими душами и после смерти, когда вечный Свет будет манить нас, будет отвечать , и все же, мы грешные не сможем вполне слиться в этом блаженстве со Светом, ибо мы темные. И м. б. оттого и есть так, что кому много дано, с того больше и спросится? Надо понимать, что чем больше у человека искры Божьей, тем сильней его тяга к Свету, и тем ужаснее разъединение с Ним из-за внешних пут, страстей ли, или чего другого, что мешает соединиться. Это думы мои вот в эту минуту, м. б. глупые, - они не продуманы, еще совсем "сырые". Прости, тогда, глупость! - Когда я читаю твое, то захлебываюсь в слезах. Ничего точно не пойму. Но это дивно. И еще - я обожаю Родину. И все, что о ней, о Ней - так берет душу. - Мне не понравилась героиня Флобера. Написано прекрасно, мне очень нравится его стиль, хоть, опять-таки - это не оригинал еще. Но она... Нет, непонятна. Т.е. Флобер делает ее нам понятной, "события" развиваются очень последовательно, и психологически она очень выдержана. Но мне непонятно вообще: откуда такой тип женщины? Могут ли и у нас быть такие? Понимаешь, без любви даже к ребенку... Без единого укора совести... И ради чего? Нет, не ради любви, но ради колоссального эгоизма. В конце концов, это только эгоизм. Что должны были иметь в себе ее любовники? Ничего, кроме отвечающей ее вкусу внешности и уменья давать ей наслаждения. Я поняла бы все: и преступления даже, во имя любви, настоящей любви. А тут? Рудольф ли, Леон ли - все равно... Это чередование тоже очень характерно... Впервые в жизни - не почувствовала ни малейшей жалости к ней, уже загнанной жизнью. Читала и думала: "так тебе и надо"! Права я или нет? Ответь! Если бы она хоть кого-нибудь любила! Ведь это не любовь, когда она подыскивает обстановку для того, чтобы быть "счастливой", и даже ее любовник отвечает: "Но зачем же нам роскошь Парижа, - разве мы и здесь несчастливы?" Эта алчность к наслаждению, без всякого внутреннего содержания. У нее нет ничего, что освещает и освящает женщину в любви. И этот несчастный ребенок! Но я все же остаюсь под впечатлением книги. Хочу очень освежить французский и хочу много читать. Напиши же мне отзыв твой о Жорж-Санд! Ах, кончать надо, а еще так много надо сказать! Вань, мне не для желудка надо Виши. Или у тебя тоже почки? Почему ты их тоже принимаешь. Или это другое? Я пью Ersatz {Заменитель, суррогат (нем.). } - Vichy.

[На полях:] Думаю о Дариньке, о всем, что пережила она в эти дни.

28.I.43 10-30 утра

нового поэта - Ив. Новгород-Северского. А там - "Масленица в Москве" ¹⁸² . Юля была замужем за подлецом-французом mr. Gentilhomme (!?), скряга, весь мир - для него только. Долго рассказывать. Получилось путного - Yves, от матери это, а от отца что было - тетя Оля выкурила. 2-й брак (сперва, до совершившегося по закону (о, французские законы) развода) с этим Новгород-Северским, это фамилия литературная! ¹⁸³ Мы с Олей были против. Я и не подозревал, что этот (запои и полу сумасшествие: 3 раза в сумасшедшем доме!) это талант! Долго рассказывать: случайность открыла мне глаза, (я пересилил себя и раскрыл его тонкую "книжонку"...) и - нашел! - Брось укоры. Знай, что я - Ваня, твой. Не пишу - весь в работе, вот. Но сегодня, отрываясь от запала, пишу, хочу с тобой. О елке, гостях - все написал. О тебе сказал... - самое чуткое сердце, которое отозвалось мне в горькую и жуткую минуту тоски смертной. Дар Божий. Та-лант. И вот эти цветы, эта елка. Мои мысли - устремлены к ней, я чувствую, что и ее ко мне - и сердца. Все . Словом, я был счастлив и светел. Да, ты была со мной. От того и читал я так, - тебе

О репейнике-татарнике! - все понимаю. Возьми "Хаджи-Мурат" Толстого ¹⁸⁴ - с него и начинается: эта "встреча" Т[олстого] с татарником на прогулке подарила нам чудо - "Хаджи-Мурата"! Вот - и тебе. Разберись в сем. И - пиши. Ты - дурёха! Ты - готовая, все можешь. Так дивно дала "встречу" с этим шершавцем и - все, туман, шорох капель, - за-ме-чательно. А потому, что не думала, к а к писать. Брось, забудь думать, "как выйдет", не смей "оглядываться" - в соляной столб обратишься ¹⁸⁵ . Это - закон. Понимаю, - трудно, это легко дается годами труда. Я тебе много рассказал бы - про свое. Забудь о форме! - Но, после, когда написано, вот... тут другая забота. А сначала - одно удовольствие - лететь душой, жить с тем, о чем пишешь. Форма - ва-жно! Но - после. Надо говорить об этом. Нигде не найдешь - в теории словесности... - это дает личный опыт. Твой Ванька учился. Для работы надо быть свободным, до-суг! Твоя бессонница меня тревожит - нервы надо приводить в порядок. У меня со сном неважно, но это потому, что - гор-ю. - "Именины" - очень большой рассказ. Около 1600 строк. -

Поездка твоя в Париж, для совета со специалистами может быть разрешена, хлопотами того вашего друга семьи и на расстоянии! Добейся. На будущее рассчитывать, - а кто что знает?! Это меня ныне заботит, о-чень. О Бовари - долго надо. Ну да, страстная, жадная... - сказалось и чтение... Жорж Санд! Об этой... ну, на 3 с плюсом. Лучшее - ее деревенские романы ¹⁸⁶ . Об их диком романе с А. Мюссе - у ней в "Elle et lui" ¹⁸⁷ . У Мюссе - в "La Confession on d'un enfant du siècle" ¹⁸⁸ и очень губительным. Прочти "Историю моей жизни" ¹⁸⁹ . Романы о "любви" (вернее - о страсти) - "Индиана", "Валентина", "Жак" ¹⁹⁰ ... Интересны мне были ее письма к А. Мюссе. Она меняла "со-ложников", очень часто. У талантливых брала и сюжеты, и - [выражения]. Часто жила отраженным светом. Она далеко не мастер. Не умела (не могла!) очищать вещи свои от мусора. Я бы послал тебе "Histoire illustré de la littérature France" (E. Abry - C. Audig) édition Henri Didier, Paris, 4-b rue de la Sorbonne. 275-e mille!! 386 illustrations {"Иллюстрированная история французской литературы" (Е. Абру - С. Аудиг), издательство Анри Дидье, Париж, ул. Сорбонны 4-б. 275 тысяч!! 386 иллюстраций (фр.). Кажется без тенденций. Зато в с е возьмешь и обновишь французский язык. Чи-тай, без словаря даже - вчитаешься! Через месяц все вберешь. Закажи Достать книжному комиссионному торговцу. Я недавно видел эту книгу, перелистал - главным образом интересовался иллюстрациями. В общем, это шари-вари {Кавардак (от фр. charivari). что такой мог предложить - аптечный пузырек, клистирная трубка?! Ну, и больная фантазия, и - индульгенция от Ж. Санд, пожалуй. Все.

Лепешечки Vichy сосу - не лечусь, а - приятно, чистый сахар и вкус или мятный, или - лимонный. Они еще и улучшают пищеварение. Я почти здоров, нет. Докторша чудесна. Привезла мне бисквитный пирог - легкости небывалой. Творожок обеспечен... был у меня русский фермер-миллионер, читатель, привез... чудо! Ем с вареньем густым, как творожные сливки, - лечусь!! Зовет к себе - как потеплее будет - "выкупаю Вас в сливках, в сметане". Оль, "Именины"... - ах, как удались! - знаю. Послезавтра появятся. Все ждут, только и слышу, - как чудесно! Но что же скажут про последнюю часть?! Оля, целуй Ваньку! Стоит!! ей-ей стою твоего поцелуя, это же мой лавровый венок! - ты, моя красавица, моя жен-на, мо - ж - нка {Так в оригинале.}. Оля, я так жду тебя! Напиши о здоровье! было обычное, нет?? ... Правда?.. Все. -

Сейчас посажу 4 гиацинта, твои. Они дали ростки - сильные. Не знаю, как надо с ними. Напиши. Глубоко садить или чтобы 1/3 луковицы наружу? Кажется - так. Твои белые мотыльки - поцелуи мои, твои. Мой вес, должно быть за 50 кило. А было 43! - 4 мес. тому. Я - жру! Иначе нельзя выразить. И такой аппетит! Все Почки... вся работа на них, кожа не испаряет в голландской тине - сырости! Нельзя тебе так жить. Пойми! Тебе бы - со мной - в горы, месяца на 2-3. Ах, если бы в Швейцарию! Хлопочу о визе. На - ура! М. б. ты..? О, если бы. Мы исходили бы, с палками, - всю! И - учились бы друг у друга искусству и проч. Оль, су-нитрат висмута меня отравил. Сохрани мне Bisma-Rex, этот можно. Целую, прижимаю, сжима-ю!..

Твой Тонька - Ваня

[На полях:] Пиши безоглядно, будто себе самой. Стареешь? ох ты - дурочка! Я бы омолодил тебя - одним словом!

Закажу найти "Иллюстрированную историю французской литературы" (Abri) - для тебя. Да в ней, должно быть больше 2 кило!

У меня топят. Т +18-19. Солнце. На воле + 10-12. Не ючусь в ателье, а гуляю. Прыгаю! Пою. Говорят - глаза яркие. Оля, мне сделали чудесное фото с фотографии 26 года. Очевидно - самая удачная. Но как дать тебе. Она была приложена к французскому изданию моего "Человека из ресторана" ^190а .