• Приглашаем посетить наш сайт
    Ларри (larri.lit-info.ru)
  • Переписка И. С. Шмелева и О. А. Бредиус-Субботиной. 1942-1950 годы. Часть 9.

    От составителя
    Последний роман Шмелева
    Возвращение в Россию
    Архив И.С. Шмелева в РГАЛИ
    Из истории семьи Субботиных.
    1939-1942 годы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16 17
    18 19
    Примечания: 1 2 3 4 5
    1942-1950 годы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16 17
    18 19 20 21 22 23
    Примечания: 1 2 3 4 5 6

    81

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    16.III.44

    Дорогая моя Олюша, вот, на случай утраты рукописи моей "Лето Господне", II-ая часть, посылаю некоторые справки о времени и месте напечатания отдельных глав. Перед этим письмом послал тебе 10 марта и одновременно Александре Александровне. И еще, тебе 13-го 390 .

    На рукописи моей такие пометки, мои: "В книге посвящения некоторых глав должны быть устранены". Все - I и II части - посвящается мною... (на отдельном листе, за титульным, в траурной рамке должно быть напечатано): "Блаженной памяти моих Светлых - на следующей строке: - Сергия и Ольги". Эпиграфом беру к обеим частям: - "Два чувства дивно близки нам - В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, - Любовь к отеческим гробам. А. Пушкин". При издании, в конце текста II ч. дата: Март 1934 - Февраль 1944. Париж. В конце каждой главы остается ее дата и место написания {Далее в оригинале перечислены главы III части романа "Лето Господне" с указанием приблизительной даты написания и первой публикации. Затем перепечатан фрагмент главы "Петровками" II части романа.}.

    Продолжу в следующем письме, которое пошлю одновременно. Господь с тобой! Ваня

    82

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    14.IV.1944 Святой и Великий Пяток

    Христос Воскресе! - дорогая моя Олюночка, так влечет быть ближе к тебе, - с тобой! в эти предпасхальные - и светлые, несмотря на внешнюю тьму, дни Страстной. Я ничего не знаю, что с тобой, но по твоему пасхальному - и, увы, грустному, горькому письму, которое я получил в среду и открыл, зная, что оно к Великодню. Милая, бедная моя девулинька! Если бы только мои слова из сердца могли озарить тебя! Ты не говоришь, но слышно, что в тебе скорбь, тоска... - и мне больно, больно. Получил-прочел - и пошел к исповеди. Но не дождался, много исповедников - исповедался рано утром в четверг. Приобщался за литургией, в 1-м ч. дня. Сегодня был на выносе Св. Плащаницы, принес букет незабудок, от тебя и за себя - Христу. Выносил Плащаницу, а посему был одет парадно - темно, как всегда, когда публично читаю. Пришел с облегченным сердцем. На церковном дворе (это у Знамения 391 , рядом) накупил пасхальных открыток и хрустальных граненых яичек на цветных ленточках. Украсил всех дорогих моих - и тебя, детка моя, - вставил в рамки - пасхальные открытки и повесил яички. Любуюсь, какой свет! К тебе - в большой твой портрет - "Девушка с цветами, в ветре" - поставил - яркую, на ней много крашеных яичек - и пышный пасхальный [стих], в левом углу солнце. Сережке вставил кулич с пасхой на ручнике вышитом, то же и Оле. На тебя (другой портрет) где ты напоминаешь Царицу (привет "Дубине"), повесил яичко чистого хрусталя на лиловой ленточке (очень красиво!). Моим дорогим по палевому яичку, на алой - Сереже и зеленой - Оле. Вот и пасхальный мой "стол". Мне прислала Юля кулич и пасху. Да я купил кулич - за 550 просветленной, радостной... Да что же ты таишь, - что с тобой. Я уверен, что ты надумываешь, сгибаешься под необоснованной тревогой. Или - боли? - Скажи, мне легче будет - знать, что с тобой. Тогда - маме напишу! Как я рад, что поговел, мне светлей. И хочется писать. Боли, слава Богу, кончились, я много ем, нагоняю потерю. 3-ья глава вчера потрясла доктора. Он кинулся обнимать меня, с криком: "Вы все томились... но Вы в это время - росли!.." О, если бы знали, что я вижу в романе... дальше! Только вот, судил ли Господь мне - закончить?.. Вчера, за обедней я подал просвирку... и написал только одно имя - тебя. И во здравие твое принял ее в церкви же, после Св. Тайн, думая о тебе, молясь о тебе. Вот, на память, прилагаю листик церковный 392 . Олюночка, улыбнись Ване своему, мы так духовно-крепко обручены! Так наши души близки - единой духовной кровью бьются наши сердца земные!

    Христос Воскресе, дорогая моя, женушка духовная! Улыбнись, осветись... мы вместе, и всегда будем вместе, и Там - все, все, все, если Господь удостоит меня. Во имя твое - выберу себе цветов, - твой дарок. Христос Воскресе.

    Твой всегда, Ваня

    [На полях:] Завтра, после Св. Заутрени (в 8 ч. вечера кончится, в 9 - поеду к Юле разговляться, ночую, а утром на дачу к ней, до 5-6 вечера. Св. День буду на воздухе.

    Напиши о себе, молю!!!

    Теперь, с Господом Иисусом Христом мне ни-чего не страшно! На все Его Воля!

    Господи, дай мне пропеть о Тебе, прославить Тебя в "Путях Твоих".

    5 ч. дня Солнце! Мно-го!

    Погребение Христа. М. б. поеду к утрене - в 6 ч. вечера.

    83

    О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

    24.III.44 г.

    Я получила твои письма от 20.III 393 с рассказом "Петровками" 394 и распоряжениями, касающимися издания "Лета Господня" (* Все эти данные будут также мною сохранены в сейфе и проведены в жизнь.). Относительно других глав, посланных тобою мне, уже писала подробно, дав перечень их. Все 9 глав последних у меня, - "Серебряный сундучок" тоже позже дошел.

    А теперь о деле : вчера я писала тебе о переписке нашей, - что очень довольна твоей надписью относительно издания ее, была в восторге и, - главное - находила ее романом жизни, редчайшим в силу того, что родился он прямо из сердца, - дышит, - бьется в нем правда - Правда - ею , этой Правдой - этот роман переписка и был бы ценен. Это я вчера писала. s

    Теперь же я решительно клонюсь к другому. И очень прошу тебя не отказать мне в просьбе сделать следующее распоряжение: "Все ко мне О. А. Бредиус-Субботиной возвратить при первой возможности заказной посылкой отправителю, т.е. О. А. Бредиус-Субботиной". Твоя подпись.

    Это ты должен для меня сделать.

    Опубликование (когда бы оно ни случилось) сих писем - твоих и моих, этот "Роман" - как оказалось, не имеет того, что я ему приписывала. А в просто занятное чтение мне жаль отдавать свою душу (* Встань на точку зрения постороннего читателя и оцени сам, посмотрев на все глазами 3-го и посчитайся с логикой.). Не считай мои слова незрелыми, слишком поспешными - я говорю совершенно сознательно, личное исключая. Не мне тебе разжевывать об истинной ценности произведений. Если ты, при твоем чутье, подумаешь повнимательней, то сам поймешь, что я права.

    Но как бы там ни было, я верю, что ты мою, кажется первую, за все наше "знакомство", просьбу - уважишь. Мне очень грустно, что ты так сумрачно пишешь, - что одиноко себя чувствуешь, что болен от времени до времени, что так неприветлива и трудна жизнь, в которой большой человек как ты хочет творить и... связан повседневной мукой.

    В Швейцарию я напишу сегодня-завтра, - задержала, т.к. жестоко почти простудилась, голова была так тяжела. Всего доброго! Да сохранит тебя Бог! Оля

    84

    О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

    [Не ранее 18 - не позднее 28 апреля 1944]

    Спрашивая меня "что" со мной и тревожась за меня, ты тщательно и упорно обходишь причину того некоего нового, что видимо тебя во мне смутило.

    Меня убивает, как это ты именно, такой чуткий ко всему в жизни, оказываешься таким непонятливым в данном вопросе. Совсем не хочу "таиться", и потому скажу тебе все, что думаю. После твоего административного письма относительно II ч. "Лета Господня" (с отменой всех посвящений отдельных глав этой книги) я писала тебе о моей "убедительной просьбе" - распорядиться - мои письма к тебе переслать мне, т.к. ни о каком издании нашей корреспонденции не может быть речи. Ты счел возможным никак на это не реагировать, будто этого письма не было.

    Не знаю, какие были еще посвящения, но ты, конечно, помнишь как осенью 42-го года, когда болела я почкой и вышел у меня камень, как ты восторженно светло это принял, писал, что провидишь мое выздоровление и в залог сего послал мне "Михайлов день" с посвящением "Оле, урожденной Субботиной". Ты видел особый в этом даре смысл, ибо мой "казус" по дням приходился около Михайлова дня, и ты благословил меня твоим трудом, желая, чтобы этот дар был "памяткой, залогом выздоровления" и был "так рад это сделать".

    Не затрагивая пока чувств, я покажу тебе только деловую сторону вопроса.

    Да что же и сможет сказать читатель, прочитав сперва 1-е это мистическо-трогательное уверение в особом смысле посвящения больной "Михайлова дня" и затем твое циркулярно-декретное письмо, ставящее меня в известность, что подарок отнят.

    Выпущенная в свет наша переписка знакомила бы читателя (а наряду с другим и со многим сему подобным) с одной стороны с мистически-трогательными уверениями в особом смысле посвящения больной "Михайлова дня" и - затем с твоим циркулярно-декретным письмом, ставящим меня лишь в известность о том, что подарок снят. (Я не говорю уже о раннейших письмах, тех, где ты все хотел бы отдать моему имени, из того, что еще не отдано другим.)

    Либо ты устрашился исповедания твоих чувств ко мне перед читателем, если они (чувства) были, - либо, честно не имея их - серьезных, воздержался.

    Вот какой вывод сделает каждый третий.

    Ты м. б. возразишь, что в письмах достаточно сказано о чувствах... Но, Ваня, не слова ведь, а поступки определяют сущность!

    И не усопшим твоим понадобилось это, но тебе, перед читателем, - тебе - однолюбу .

    Ты должен бы понять, что это уже minimum моих желаний не дать, по крайней мере, хоть всему огласки, если ты сам не смущаешься выставить меня в невыгодном даже свете перед толпой. О чувствах моих и переживаниях говорить не приходится, - ты, если захочешь, [их] сам отлично поймешь, - а не захочешь, так от всего отгородишь себя моими "надумываниями" или какими-нибудь невропатологическими изысканиями.

    Ведь ты и сам должно быть хорошо помнишь все твои посулы, клятвы и также то, что ни одно из них не вошло в жизнь.

    Как могу я, да и любой 3-й, отнестись к твоим письмам мне, когда поступки твои заставляют хорошенько все просеять?

    "Только тобою и тебе и во имя твое будут написаны "Пути Небесные" и это тебе поклонится читатель", - писал ты мне, но разве могу я теперь к этому отнестись серьезно?

    "Куликово поле" тоже возьмешь, конечно? А м. б. уже и взял?

    Ты не знаешь меня разве, если так воровски (прости слово) только отнял мою драгоценность? Разве нельзя было дружески об этом сказать? Большевистским декретом отнял.

    Почему же ты с другими твоими знакомыми так поступить не решаешься? Вспомни, свой акварельный портрет! И не стал бы ты снимать у других публично данных посвящений (ни у Бальмонта, ни у Бунина), а ведь при оглашении переписки оказалось бы посвящений, мне тоже публично данных, [много] {В оригинале слово пропущено.}. Бог с тобой, однако, говорить теперь об этом все равно поздно.

    Я не сержусь, - мы живем в слишком тяжелое время, чтобы закрывать немногое светлое злобой, но мне больно, что жизнь снова наказала меня за мою детскую доверчивость, позволившую открыть душу свою до отказа. Душевно рада, что ты светло встретил Св. Пасху, - я тоже хорошо провела эти Святые дни, но вчера слегла - опять почка.

    Только бы не залежаться долго, - теперь [страшно] быть лежачей.

    Ну, будь здоров!

    Оля

    [На полях:] Неужели ты не поймешь, как больно это? И то, чего я лишилась - огромно. Не только о "Михайловом дне" я говорю. Я-то ведь каждой запятой твоей верила у тебя. Свою какую-то жизнь на этом строила - мираж... Глупая, "Пути Небесные" как трепетно любила...

    85

    28.IV.44

    Твое письмо, Олюша, меня и огорчило, и оскорбило. Такой отметки, что я делаю что-то "воровски", я не знал еще в моей жизни. Надо было сперва подумать, проверить свой "вывод", чтобы иметь духу - сказать так. Все - неверно, все недодумано, хоть и болезненно перечувствовано. Буду краток, спешу. Сегодня не спал до 6 - тревоги! И так уже много дней. Но голова моя еще не отказалась соображать. Хоть и притупилась в восприятиях...

    Я сделал на пачке глав II ч. "Лета Господня" пометку - "не печатать посвящений, сделанных на газетных оттисках". Тебе не было в них посвящений, и "снятие" тебя не затронуло. Напротив: о "Михайловом дне" мною оговорено важнейшее: "этот рассказ должен быть заменен новой редакцией, которая имеется у ..." - твой адрес. "Только в этой редакции его поместить, она полнейшая". "Посвящается этот рассказ - "Оле - по роду Субботиной". Это посвящение должно быть напечатано в правом углу начала главы, "вверху"". Вот что - правда: Почему я так сделал? Снятие "посвящений" случается - по разным причинам. Это - право автора. Я - в данном случае - посвящал не навсегда, - это бывает, а лишь - в газетном виде, как бы - "приветствие", поклон. И это практикуется. Пример: Бунин посвятил мне рассказ "Нотр Дам де ля Гард" 395 - в "Возрождении". В книге его - это посвящение отсутствует. Это так называемые "преходящие посвящения". Мне это не особо приятно... но расхождений у меня с Б[униным] явных не было. И разговоров я не поднимал.

    Отдавая книгу памяти моих дорогих усопших, я отдавал - душу книги - их памяти. И имел полное право один рассказ посвятить - живому лицу. Признаёшь это мое право? Я ничего - в области литературной - не делаю безоглядно. Я тут как бы захотел связать тебя с моим дорогим - увы - отнятым у меня. И знал, что делаю. И мои - души их - знают это. Я считал откликом светлым - в отношении к ним, - помещение твоего рассказа. Ты - отозвалась, как никто, на мое горе, на мое сиротство, на мое отчаяние. Я чувствовал, что явление тебя в моей горькой жизни - согласно с их волей. Я писал тебе об этом... Что же я совершил, чтобы получить такую оценку - "воровски смог отнять у меня..."?! Пусть это судится твоей совестью.

    У Зеелера нет моего акварельного портрета. Он - у меня, я взял его, объяснив, что он должен быть у меня, он был любимым портретом покойной. Ты по книгам можешь видеть, как я не щедр на посвящения. Хотя бы - для моих. Это лишь - "памяти", что я отдаю свое. Оле посвящен "Человек из ресторана". Сережечке - "Лик скрытый" и "Голос зари"... Да "Богомолье" - памяти Короля Александра Сербского, столько сделавшего для русских писателей. И - "Пути Небесные" - покойной моей. Только. Какие основания говорить, что и "Куликово поле"? Ha "Куликовом поле" отметка у меня для издания: "по варианту у О. А. Бредиус-Субботиной. Отдельной книжкой, с ее обложкой 396 . Посвящение - ей" 397 . Все.

    Вот мои объяснения. Вот почему ты писала о переписке, требовала вернуть! Я не отвечал, т.к. ты уже знала, что переписка "забронирована" моей отметкой: "не печатать без согласия автора писем, О. А. Бредиус-Субботиной". Я писал тебе об этом, и таким образом косвенно уже ответил на твой запрет. При такой моей оговорке - решительной - твои письма не могли бы появиться: мои правопреемники - знаю - свято отнеслись бы к моей воле. Я никогда не кривил душой, мыслью, сердцем. Ты должна знать это - хотя бы по моим книгам - мое сердце и мое отношение к кривизне и прочей мерзости. Плохого же ты мнения обо мне! Мало же ты меня знаешь. Я могу вспылить... да! но - гадить кому бы то ни было, лгать, "воровски" поступать - мне га-дко! Я бы сгорел от этого, я не посмел бы - писать. Я - грешный, я - часто - опрометчиво-страстный, но, думаю, неспособен быть гадом и подлецом. Да будет это тебе уроком - надо быть осмотрительней, надо бережней относиться к человеку, не замещать все - собой и своим больным и мучительным воображением, - "все против МЕНЯ!".

    Твое письмо лишило меня последнего спокойствия, я не могу писать... Сегодня я уезжаю на несколько дней. Я устал, измочален - всем. И ты нанесла мне последний удар, но не "ку-дэ-грас"! {"Удар милосердия", "удар, которым добивают, чтобы прекратить страдания" (от фр. coup de grâce). } Лучше бы - этот "ку"! Искренно говорю - хочу, чтобы ты была здорова, успокоилась. Хочу... И не нахожу в себе нужного чувства, сейчас... - писать дальше... Жаль, что так и не дошлю 3 глав "Путей".

    Иван Шмелев

    [На полях:] Я смиряюсь, я все больше смиряюсь, зная, как несчастны люди! - все и эта мысль - кажется получит ответ в "Путях Небесных".

    86

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    12.VII.1944 {Письма за май-июнь 1944 г. не сохранились (см. примечание 365 к письму No 78, см. также письмо от 10 марта 1944 г. (No 80)).}

    Дорогая моя именинница Ольгуночка, поздравляю тебя, роднуша, с твоим светлым Днем ангела, - да будет он весь и во всем светел для тебя. Будь здорова и душой успокоена, не вдумывайся в текущее, а живи высшим в тебе и вечным. Милая моя, друг ты мой явленный... - не было ничего случайно, а так, как надо быть. И что пишешь - было, прошло, какое дивное!.. - лето 41 года, твой День ангела, твой путь в золоте ячменя... - все это не прошло, ни-как! - а есть, ибо это - непреходящее, а в нашей душе. Не было, а есть. Смотри, разве оно не звучит в твоем сердце? разве оно не слышно в моих строках "Путей Небесных"! И потому это, (в тебе и во мне) что оно не ушло, а было - и есть в душе. "Путям Небесным" - если суждено мне завершить их! - жить, и долго, м. б. жить... - вливаться в сердца. И наше - неведомое никому, - будет как-то звучать - светлою радостностью. Так и внуши себе. Ты мне много силы дала и воли, много радости и счастливых - и чувств, и дум.

    Было бы неестественно, если бы все то так и повторялось, - износилось бы, утратило свежесть и свою песню ... Но оно втайне живо, - и не пройдет, пока... что пока?! А ты знаешь? Можно лишь верить, что - будет живо, в нас, каких-то иных. Я не жалею, не сожалею, не грущу, - я живу всем этим. И - воскрешаю - даю, как-то, в творчестве.

    Дай мне глаза твои и твой лобик светлый... - целую их. Господь с тобой, свет мой.

    Вчера усмотрел, какую же я оплошность допустил, в главе 9-ой "Аллилуиа"! 398 В шестопсалмие включил... 50-й псалом! 399 Снова все переработал, - и посылаю. Теперь все - уставно, и не укорят меня знатоки "обихода"! И получилось, кажется, лучше... я нашел новое и ввел - дивное место из Евангелия от Иоанна на праздник апостолов... 21 гл. ст. 15-25 4 00 . Увидишь. Посылаю 401 . Замени, - там все указано, откуда "новое" и - до-кУда. И все это (оплошность и ее досмотр!) было нужно: теперь - куда полней. Особенно - от Иоанна! Я очень люблю это...

    Милая, друг мой, пью, - если Бог даст жизни, - за твое здоровье. В твой День!

    Ив. Шмелев

    [На полях:] Сегодня часа 4 проработал над "ошибкой".

    Мои духи! {Письмо надушено.}

    Поздравляю с дорогой именинницей маму и Сережу.

    87

    О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

    23 мая 45 г.

    Милый мой Ванюша,

    С трепетом пишу тебе эти строки, - хочу скорей узнать, что и как с тобой, как прошли эти месяцы нашей разлуки 402 , здоров ли? Как перенес ты все лишения, бывшие в Париже и как прошла война? Ради Бога, скорее напиши. У меня замирает сердце при мысли и воображении всего того, что тебя могло постичь.

    Хочу сказать тебе такое, что мы все живы, а потому уже только можно Господа Бога благодарить, что пережили наконец-то все, все...

    С сентября месяца 403 жизнь у нас стала очень трудной, а под конец невыносимой. Конечно, особенно страдали города, - там вымирали с голода, - но и в деревне нельзя было терпеть дальше. Нельзя было поручиться ни за один день. Почти все население мужского пола жило нелегально 404 , т.к. их тысячами угоняли. Погоня за скотом, отборы всего и постоянные вселения войск. На одном дне бывало по несколько раз целые дома то выселят (в 10 минут), то снова вселят. Затем при приближении фронта (от нас всю зиму он был в 20 километрах) начался наплыв беженцев, которых чуть не голыми насильно перегоняли с места на место. У меня жило 38 человек эвакуированных плюс нас 7 (Сережа с сентября у нас тоже жил полу-подпольно, двое эвакуированных постоянных и прислуга). Из них было 2 младенца моложе году и штук 10 постарше ребят. Все это больное, измученное, ограбленное, обовшивевшее в пути и зараженное всякими болезнями. Готовить мне приходилось на железной печурке с 6 утра до ночи, чтобы всех обмыть и обстирать. Дети "опрели" и орали благим матом. Надо их было всех [перекупать]. На улице был холодище, люди умирали в пути, выбрасывали новорожденных в снег, родили на пароме при всем честном народе... Кошмар. Приходилось кроме всего этого варить суп гороховый на 150 человек. У нас в котле. Я еще днем ходила в школу, где кишели люди и оттуда забирала беременных и рожениц передохнуть у меня на диване (* Через Shalkwijk прошли 20000 беженцев.). И при всем этом еще без конца тянулся "обоз" на велосипедах (без шин) горожан за едой. За день перебывало их у дверей за 100. Одного молока отпускали на 30-40 человек утром и вечером. Из Гааги, Амстердама и т.д. шли и ехали знакомые за снедью, оставаясь по неделе, чтобы пооткормиться (* Измучилась я, Ваня, до отказа тогда.). И постоянно наплыв войск, вквартировывающихся тут же, не считаясь с кашей беженцев. У крестьян тоже почти что кончились запасы. Мы лично рассовали знакомым еще с осени все так, что только на нас троих в обрез оставили, а тут пришлось жить всемером да беженство.

    Стали есть кормовую свеклу. Изощрялись и выходило "вкусно". Ни света, ни телефона, ни газеты, вода очень скудно. Даже врачам нельзя было выходить после 8 ч. вечера на улицу. Никакого передвижения. Почти все велосипеды отбирались, лошади тоже. Я пишу только в общих чертах, но за всем этим столько было переживаний. За С. ни минуты покоя. Было ему сделано убежище тайное в доме, но иногда при обысках бросали гранаты, чтобы выгнать прячущегося, сжигали дома. Напротив нас сожгли виллу (ни за что) в 15 минут. Но потом стало еще хуже: нас затопили 17-го апреля водой 405 и вот мы целый месяц сами были беженцы. В доме вода стояла по колено, в кухне до живота, а в хлевах еще выше. Погибли все решительно посевы, огород, плодовый сад, покос, одним словом, все весь запас картофеля, грозя ружьем. Кое у кого понасобирали за дикую цену и ждали своего нового урожая. Скот тоже пострадал. Не говорю уже о доме. Он собственно не жилой. Но мы не гневили Бога, - остались живы и целы, и слава Богу. Жутко было под бомбежами возить для немцев муницию {Боеприпасы (от нем. munition). }, а не поедешь - так еще хуже. Shalkwijk несколько раз бомбили, рядом с нами. Но всего не расскажешь... Слава Богу, что мы серьезно не болели, - а то ведь и доктора бы не дозваться.

    Ни одной больницы почти не осталось населению. Голод еще сильный, но уже не смертельный, т.к. выдают бисквит и мясо, и шоколад, и сахар. Ну, мой дорогой Ванюша, обнимаю тебя, дружок. Пиши! Твоя Оля

    [Приписка карандашом:] Погиб мой садик, погибла и голубая птичка.

    88

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    12.VI.45

    Осияли меня и освятили милые твои, родные строки, светлая моя Олюша-голубка, - не высказать! Сегодня, утром, солнце мое вернулось! - и я живу. Слава Господу! Ты - жива. Господи, - жива! Сердце мне шептало, что ты хранима, и вот, вижу и благодарю - пою сердцем Милость Господню. Все понимаю, что вынесла ты. В тяжелые минуты сих бесконечных дней... - сколько их! - мысли о тебе давали мне силу жить и терпеть. А много-много было, всего! Но, с твоими муками и сравнивать нельзя. Все эти долгие месяцы 406 , с половины августа 44-го, как смутный, тяжелый сон-кошмар. Только работа - и молитва - закрывали творившееся. 24 авг., когда начали по улице моей визжать пули, (на углу, близко, была баррикада), я прервал работу над "Путями Небесными" (на 200 странице) и вернулся к ней недели через 2-3. Много страшного было. Материальные лишения - пустяк. Недели 3-4 не давали света, или - на 1-2 ч. Не было и газа, - ничего, устраивался. С половины декабря, месяца 2-3 болел глубоким бронхитом, опасались пневмонии. Но я все же писал. 28 апреля я закончил 2-ю книгу "Путей Небесных". Она оказалась объемом больше страниц на 80-100 - первой. И захватила лишь... 40 дней жития моих героев! 3-ья книга, к которой хочу приступить должна дать уже часть жизни их... а дальше... - не ведаю. Надо было - во 2-ой - преодолеть великие трудности (Дарья сформировалась, уже ведет, уже - в силе,) - и дать это - было самое трудное. Весь май я был в срочной работе, по просьбе одного швейцарского издательства 407 сжато о духовной сущности, о - "âme slave" {"Славянская душа" (фр.). }, о особых свойствах и о сущности русской большой литературы. Осенью в Швейцарии выходит моя книжка - "На морском берегу" 408 ни издательств, а у меня - 7 книг новых для издания, да 5 - для переиздания. Там меня любят, читают, - ряд свидетельств. Ни в какие Каноссы, слава Богу, не ходил и не пойду 409 . Да что обо мне!.. Ночами - думы о тебе, молитвы... о тебе и присных твоих. С сентября чутко ловил все - о твоих местах, но - глухо было все. Вспыхнет надежда - и угаснет. Слава Богу, Ив уцелел, был в бегах от принудительных и неоднократных вызовов - ехать в рабство. В начале апреля письмо от посажёного отца 410 . Узнал, что 24 февр. ты была жива, и твои. И это было мне - лучом во мраке. И. А. трогательно заботлив. Его друзья, богатые американцы в Цюрихе 411 - мои читатели, - по их письму был у меня их друг из посольства 412 413 . За-чем я туда поеду?! Разве уйдешь - и там - от тяжкого сознания - тупика? Правда, там у меня гонорары есть... Candreia прислала, в их счет, две посылки. Если бы и поехал куда, - так только в... Канаду. Родная, воз-духу мне нет!.. Где, где могу я говорить и писать все, что велит душа?! Ты все понимаешь, умница, единственный свет мой здесь. Сжимается сердце за тебя, чтО пришлось - и приходится еще - выносить тебе. Вот, и конец письму... а что сказал?! Самого главного и не сказать здесь. Только в глаза, сердцу твоему могу поведать... - ты все поймешь. А пока - скажем всей душой: Господи, благодарю, за все, за все... Я тебя хранил и храню в сердце. Надеждой о тебе и жил - и пока дотерпел... Господь с тобой. Целую. Поцелуй твоих. Ваня

    [На полях:] Как раз в твой день - родилась пальмочка из костяшки. Как твое здоровье? - прошу, скажи.

    89

    О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

    10.VI.45

    Дорогой Иван Сергеевич!

    Но все же хочу хоть самое главное скорее сказать, что мы все живы и невредимы. Ради Бога сообщите скорее о себе. Все это время я очень волновалась о Вас. Мы снова у себя дома, хотя жить в нем почти нельзя из-за сырости. 17-го апреля, как раз в Сережино рожденье, вечером взорвали немцы шлюзы около нас и нас залило водой. Земля стояла 1 1/2-2 метра под водой, в доме доходило до живота. Только 16-го мая мы рискнули вернуться, чтобы начать мыть те полы, которые освободились от воды, т.к. всю тину, грязь и дохлых червей и прочее надо отмывать было очень быстро, а то все это присыхало. В кухне еще стояла вода и уборная не действовала, когда приехали. В открытке ничего не скажешь, но только коротко: оглядываясь назад, не знаешь, откуда были силы перенести эти 8 месяцев. Я уже послала с оказией одно письмо 414 , где более подробно все описала. У нас зимой просто кошмар был.

    Голод был страшный в городах, и мы не принадлежали больше сами себе. Одних эвакуированных у меня было 38 человек, из коих 10 детей. Все это больное, раздетое, голодное и вшивое. Горожане осаждали до 100 человек в день. Одного молока отпускали 30-35 человек утром и вечером. Конечно, мы были в гораздо лучших условиях нежели город, но 2 зимних месяца сидели без молока и масла. Если и была какая капля молока, ее я отдавала детям эвакуированных. Ко всему этому еще эпидемия дифтерита. Ни света, ни воды, ни телефона, ни газеты, ни доктора после 8 ч. вечера за последнее время. Бог хранил меня, и я всю зиму не болела. Свалилась вот уже теперь, 30.V, но сейчас опять встала. У нас все погибло от воды, все решительно произрастания, а мы, раздав в голодовку все, что могли, очень рассчитывали на раннюю молотьбу. Не знаю, как провернем. Ну, Бог поможет. С. все потерял в Arnhem'e. Туда все еще с трудом пускают. Но все это ничто по сравнению с залитием водой морской, залили немцы почти накануне капитуляции морской водой 3-4 метра высоты!

    Ну, кончаю. Да хранит Вас Господь! Пишите же! С самым душевным приветом. О.

    90

    [16.VI.1945]

    Мой дорогой, милый, родной Ванюша!

    Сегодня отдание Пасхи, - а потому еще:

    Христос Воскресе!

    прямо на Париж, - там я, конечно, очень "официальна". Не знаю, получил ли ты их, потому быть может повторяюсь, говоря о себе.

    Мы многое перетерпели с сентября, всякого. Всю зиму себе не принадлежали. Был какой-то голодный ад. Последнее время, сидя под водой, думали, что больше уже нельзя терпеть. Каждый день падал невероятной тяжестью на весы терпения.

    Мы материально, конечно, получили урон огромный, но я счастлива, что хоть живы остались, ибо многие не пережили. Сережа уехал сейчас на свое пепелище - в Arnhem. С очень большим трудом ему дали пропуск в Apeldoorn, a там будет проситься и в Arnhem. Он, по описанию его хозяйки, уже побывавшей в доме, почти все потерял. Солдаты немецкие бросали мебель со 2-го этажа прямо на тротуар с балкона.

    наверное погибло. Пропуск ему до 17-го, так что скоро узнаем. Ванюша, представь, вчера принесли твое заказное письмо от августа 44 года 415 . Оно в пути застряло видимо. Мое мне вернули тогда же, в августе... 416 Я писала тебе из отпуска своего из чудесного местечка в Gelderland'a, где я прекрасно отдохнула среди леса и вереска. Нашла белый вереск, послала тебе его, но письмо уже не прошло. Сумасшедшие дни ложной сентябрьской тревоги застали меня не дома. Я с великими трудностями добралась до Shalkwijk'a. Тут и начались перипетии. Но об этом всем и не напишешь. Только когда оглядываешься назад, то не понимаешь сама, как хватало сил и душевных и телесных все пережить. Войну мы познали только именно за эти 8 месяцев. Фронт проходил от нас так близко, что окопная дуэль была слышна и день и ночь, тогда такой грохот, что рамы и двери ходуном ходили. Эта близость фронта в течение 8 месяцев была ужасна во всех смыслах. Провинции Zuid-Holland, Nord-Holland {Южная Голландия, Северная Голландия (голл.). } и Utrecht были самые голодные к тому же. И потом эти несчастные беженцы, перегоняемые как скот. Я писала уже тебе, что через Shalkwijk их прогнали 20 000 человек, у меня стояло 38 человек, из них 10 детей. Все в чесотке, вшах, болячках, женщины (2) от ходьбы "выкинули", а у одного мальчика больного желудком, открылось кровоизлияние, это из моих только постряльцев. Т.к. им давалось 10 минут на сборы (никакой спешки не было, все зависело от личности, которая приказывала), то эвакуация их захватила врасплох в полном смысле. Были случаи родов на пароме, умирали прямо в пути. Мертворожденных детей выкидывали в снег. А доктор предполагает, что даже и немертвор ожденных. Ужас был неописуемый. Последние мои 2 эвакуированных, оставили нас только при затоплении, т.к. у нас

    [На полях:] Не знаю, кажется нельзя писать больше одного листа, - кончаю. Ванюша, как "Пути Небесные"? Мой сейф сохранился, значит, и письма твои целы. 30-го мая у меня почка за весь год впервые "пошалила", но очень мало. Да и чудо бы было.

    Сырища в доме невообразимая. Подумай: в кухне до живота вода дошла, а земля стояла 2 метра под водой. Все, все погибло. А если бы ты знал, с каким трудом сеяли! - Только чудом лошаденок спасли. Но какие клячи стали. Из уцелевших 13 коров надо 7 отдать тем, у кого еще хуже. Не думаю, чтобы возместили убытки - нужды уж слишком здесь много.

    Обнимаю тебя, мой родной Ванюша. Твоя Оля

    Посылаю цветочки с поцелуем.

    От составителя
    Последний роман Шмелева
    Возвращение в Россию
    Архив И.С. Шмелева в РГАЛИ
    Из истории семьи Субботиных.
    1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16 17
    18 19
    Примечания: 1 2 3 4 5
    1942-1950 годы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16 17
    18 19 20 21 22 23
    Примечания: 1 2 3 4 5 6
    Раздел сайта: