Переписка И. С. Шмелева и О. А. Бредиус-Субботиной. 1939-1942 годы. Часть 3.

29.III.41

Милая, далекая Ольга Александровна,

Самое для меня радостное изо всего, что случилось с мая прошлого года, - это то, что Вы совершенно здоровы. Я ждал этого, правда, слушая сердце свое. Конечно, Горкин знает, что это. И мы с Вами. А все те не доросли, - до сего знания. Извольте радоваться во-всю, пить солнце - во-всю. Жить молодо - во-во-всю. Идет весна - с ней идите, всем существом живите - и не раздумывайте, не пытайтесь управлять хаосом, который иногда водворяется в Вас. Это - обычное, у всех. Не разрешите умствований, это приводится в порядок само, когда в организме устанавливается равновесие. Ни минуты не вдумывайтесь в больное в Вас, а здоровейте бездумно, наполняя день веселым трудом. Молитва, легкая, краткая, - как дыханье. Светлей, светлей принимайте все, что дается. Помните, что Вы молоды, - и чувствуйте это счастье. За советы не серчайте, и философом не называйте, - от души пишу Вам.

Зима прошла для меня - быстро, но почти бесплодно. Вступаю в работу, - кружится голова, - как много надо, как смело надо. Да, "Пути" - в пути: но боль в руке мешала. Теперь прошло. Вот хозяйство мое много сил и времени берет. Но Бог поможет. Попросите Его, внушится мне - не бросать работу. Это самое мое заветное. До чего ужасны эти французские перья, острые, как жала. Не могу достать лучших, мягких, тупых.

Ваш "цветок к Пасхе" меня не огорчил, нет... но пусть больше не повторится, - прошу. У меня все есть. Пожелание мое Вам - к Пасхе? Пусть все гиацинты и тюльпаны обвеют Вас дыханием своим, светом своим! И отдадут Вам крупинки своего здоровья - цвета. О, повидал бы Германию и Голландию весной... но это никак не возможно, ни-как. Издалека слышу Вас, вижу, чувствую. Ваша милая карточка скрывает Вас, - не вижу. Но дополняю ее воображением. Милые цветы, цветы... и даже наш подсолнечник!

Почтение мое Вашей матушке. А Вам - целую руку. Напишу на днях, м. б. получите, как и я получил. Даринь-ка моя должна продолжаться... но во что выльется? И знаю, и не знаю.

Словом, как итог всего - о, перо! - мне очень приятно писать Вам. Ну, живите с Богом и в мире с собой.

Ваш всегда И. Шмелев

Дописался! Сейчас поставленная на газ картошка - 3/4 часа тому! - вместо варки - испеклась! Хорошо - не сгорела, а то возня с кастрюлей, - вот Вам моя проза! Ничего!

[16-17.IV.1941]

От души приветствую Вас, дорогой и любимый Иван Сергеевич, и троекратно христосуюсь с Вами в мыслях и сердце. У меня есть маленькая надежда, что этот мой привет дойдет до Вас, - я так рада этой возможности.

В эти дни Страстной недели как-то особенно хочется хоть мысленно побыть с Вами!

Сегодня мы с мамой готовим (хоть и очень скромно) все к куличу и пасхе, яйца готовили к краске и т.п., а завтра очень бы хотелось уехать в церковь на остаток Великих дней. Очень жаль, что мы так далеко от храма и трудно всегда отлучаться надолго. А тут еще, как будто бы на радость лукавому, подоспели всякие каверзные дела, как например, суд с мужиком. Грязный тип и грязный его советник расхамели до того, что слов нет. Хутор так запущен, что там необходимо день и ночь нагонять работу, а мужик, несмотря на то, что его давно рассчитал муж, не уходит со двора. Наша квартира теперешняя уже сдана другим к 1 мая, а выехать нам некуда. Недавно, когда муж зашел в хутор, его мужик схватил за горло и стал душить и царапать руки. И вот подумайте, зло очевидное цветет пышным цветом, а нам же еще придется убираться на улицу.

Ну, Бог с ним. Не праздничные это разговоры! Очень только грустно, что отравляются этой суетой Святые Дни!

Очень я устала тоже. Иногда до отчаяния.

И не видно конца и просвета заботам.

Часто у меня в душе и мыслях все то, что Вы писали, и только там я нахожу свет и отдых.

Как работа Ваша? Верю, что хорошо и бодро идет вперед! Как хотелось бы мне иметь возможность хоть изредка Вас видеть!

Сколько безразличных лиц встречаешь на пути ежедневно, а тех, кто дают жизни свет и ценность - нет, недосягаемо далеки они. Как это обидно. Мне очень, очень не хватает Вас. И так хочется дать Вам побольше тепла и уюта, и постоянное желание на сердце что-то хорошее сделать, - а все так невозможно. И письмеца от Вас так редки теперь стали. Ах, Вы знаете, открыточку-то Вашу от 3-го мая (про которую Вы пишете) я ведь не получила. Я получила 4-го мая от 28-го апреля и думала, что Вы о ней пишете, но прочитав ее я узнала, что Вы собирались еще писать, и датирована она была 28-м апр. Как досадно! Если бы Вы знали, какая драгоценность для меня каждое Ваше слово! В них столько чувствуется Вашей души, родной , прекрасной! -

Для меня нет ни одного писателя-современника, кроме Вас. Вы чудесным образом возвращаете нам утраченный рай, даете то, чего ищет душа и ни у кого не находит. Вы пишете о том, чем живете, чем бьется сердце Ваше. Я вечно буду преклоняться пред Душой и Духом Вашим, говорящим нам из Ваших книг!

Как мы должны бы Вас беречь все!

Пишите, дорогой Иван Сергеевич, давайте бедным русским людям воды живой! Думается, что с весной и теплом полегче будет жизнь. Хотя как Ваше здоровье по веснам? Часто у желудочных пациентов недочеты в желудке дают себя знать именно весной и осенью. Берегитесь ради Бога!

Хотелось бы мне, чтобы Вы почувствовали, как дороги Вы нам, как Вы совсем не одиноки, если только не отринете нас сами. Много, много русских людей отдают Вам свое сердце!

Простите меня, если я так пишу; - мне очень хочется, чтобы Вы почувствовали это.

Недавно я наконец узнала, что И. А. И. сравнительно благополучен. Он 2 мес. болел бронхитом и плевритом, - теперь прошло. Они уезжали в горы. Наталья Николаевна ⁶⁰ здорова. И. А. все свои письма к Вам (в том числе и мои) получил обратно. Очень больно за него: трудно им, и постоянно боли головные, хотя теперь стали лучше, но И. А. говорит о "привычке" к болям. От Марины я больше ничего не слыхала, а жду уже давно весточки.

В эти Великие Дни Поста и грядущей Пасхи особенно думается о всех братьях Веры Православной.

Как бы мне хотелось перенестись к Вам и хоть часок побыть с Вами!

В Заутреню Светлую я крепко подумаю о Вас и шепну Вам

А пока что, далекий и такой родной и близкий друг души, кончаю до следующих строк и шлю Вам ласковый поклон!

Будьте здоровы и Богом хранимы!

Все самое лучшее желаю Вам от всего сердца! Мама моя также очень сердечно поздравляет Вас и шлет тоже "Христос Воскресе!"

Всегда преданная Вам и любящая Вас Ольга Бредиус-Субботина

P.S. До Пасхальной субботы, если бы Вы захотели мне ответить, могли бы написать по адресу, указанному на конверте первого письма (парижского), ведь Вы его получили?

26.IV.41

Христос Воскресе! - милый друг Ольга Александровна, - час тому, как узнал, что разрешено почтовое сношение с Голландией, и не могу тотчас же не сказать Вам - милый друг, Христос Воскресе! - и всем сердцем пожелать Вам здоровья и бодрости, и счастья, сколько может вместить сердце Ваше. Ваш Святой привет к Христову Воскресению принял я светло-светло. Особенная какая-то бодрость - желание работать над романом, - живет во мне эти последние дни. Роман не подвигался: я был задавлен обыденными хлопотами, но я сумею вырывать часы для души. Ваши светлые чувства к моему творчеству мне очень дороги, - Вы как бы посланы кем-то, мне дорогим, - душу мою укрепить и осветить! Милый друг, у меня и слова пропали, - так я светло взволнован. Сейчас меня заливает радость, что могу писать Вам. За все Ваше доброе ко мне - благодарю. И не могу писать. Хочу, чтобы сейчас же пошло письмо. Я не сетую, конечно, на Вас за Ваши "цветы". Но прошу, - не делайте этого, у меня все есть, - только близкого человека нет возле, но тут и Вы бессильны. Соберу мысли - и напишу Вам после, скоро, скажу, что еще не готов сказать. Будьте счастливы, милый друг, с Вами - т.е. что Вы есть, - мне легче как-то стало в жизни. Это со мной впервые, со дня кончины моей Оли. Целую Вашу руку. Пришлите мне Ваш портретик, чтобы я мог видеть Ваше лицо, Ваши глаза. Ну, до свидания, до свидания, - но вряд ли мы когда свидимся. Но у меня еще живо воображенье, и я заочно вижу Вас, чувствую и люблю Вас - родную мне душу.

События меня как-то возносят - и кажется, что мы, над обыденным поднятые живем в надземности, в вечности. И поставлены как бы перед лицо Судьбы. Вспомните Тютчева из "Цицерона" ⁶¹ : "Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые..." И - Пушкина "Пир во время чумы" ⁶² - И хочется писать об этом: Ведь мы за эти годы тысячелетия переживаем.

Будто могучие радостные крылья подняли и понесли меня в прекрасную даль... Я читаю глазами и душой Ваши милые слова и строки и не могу начитаться. Нужно ли говорить "спасибо" за все то, что Вы мне сказали?! Вы знаете без моих слов как дороги моему сердцу Ваши тепло и доверие ко мне. Но все же я хочу, чтобы Вы знали, что я невыразимо благодарю Вас, что все что наполняет мою душу к Вам так велико, что не могу выразить.

Но вместе с этим чувством я стыжусь того, что недостойна Вашего отношения. Мне так хочется быть много, много лучше, чтобы со спокойной совестью принять Ваши дорогие слова. Я все последнее время очень страдаю от сознания своей ничтожности. Это очень все сложно. Не хочу об этом... Сейчас хочу только света и только в свете говорить с Вами.

Я очень счастлива узнать, что Вы увлеклись работой. Лучшего, радостнейшего известия от Вас я бы не могла себе представить.

Радость, с которой касаешься Святыни, наполняет меня, когда я пытаюсь душой коснуться Вашего творчества. Ваш роман для меня (именно "Пути") нечто такое чудесное, что всю как-то захватывает. Я писала Вам и опять так хочется сказать, что не существует для меня никакого писателя-современника, кроме Вас. Пожалуйста, милый, дорогой, не принимайте это за восторженные комплименты. Я это все терпеть не могу. Я с Вами совсем искренне говорю. Иначе я просто не могу с Вами.

Знаете, Иван Сергеевич, все время (буквально постоянно) мне так хочется что-то для Вас сделать, - много хорошего; - все, что я вижу или слышу красивого, я тотчас же бы хотела дать и Вам. Я почти уверена, что непременно мы увидимся - иначе уж очень было бы абсурдно. Не могу просто мыслить, что такая ничтожная причина как расстояние, станет навсегда преградой?! Разве не дико?! С моей стороны я приложу все старания, чтобы получить визу. И Вы увидите, что добьюсь! Мне так чувствуется.

Как больно мне, что не могу освободить Вас от забот дня повседневных и взять на себя мелкие хлопоты, заполняющие время. Это очень обидно. "Буду вырывать часы для души", - ужасно это... Ах, и кто это поймет?! Но может быть в этом, т.е. через это, особенно как-то чудесно преломляется Ваше Великое и захватывает так нас.

М. б. крест одиночества, трудностей и всего, что выпало на Вашу долю дает такой неземной Свет Творчеству Вашему. Простите, если я глупо пишу, но мне так кажется иногда. И все-таки все это не то, что я думаю, не могу выразить... Я не хочу сказать, что для творчества нужны страдания, - нет, я все, все бы сделала для того, чтобы отнять у Вас страдания и неудобства, дать Вам и уют и тепло, и беззаботность, - но мне кажется, что не страдания ли это Души Вашей одинокой дают нам то, перед чем мы только можем склонить колени.

Оторванность от Родины, Ваша одинокость в чужом мире, еще до Одиночества Вашего личного

Я люблю Ваше каждое произведение, каждое слово, каждую мысль, я преклоняюсь перед Трудом Вашим и молюсь, чтобы Господь укрепил Вас! И сколько русских людей живут Вами!

Родной наш, берегите себя, будьте здоровы, бодры! Вы так нужны нам. Господь избрал Вас, чтобы Вы не умолкали!

Я так часто с Вами, т.е. вернее я все время в какой-то духовной готовности, настороженности в отношении Вас, что мне странно кажется, что Вы так далеки. Ваше письмецо через Марину Квартирову я получила тоже, и оно скрестилось с моим, которое, думаю, Вы не получили, т.к. я так и не поняла отправили его или нет (я просила моего соседа). Как хотелось мне послать Вам простое красное яичко к Пасхе, но это было нельзя. Портрет мой я пошлю Вам, но в следующем письме, т.к. это хочу послать тотчас же.

Все это время мы жили в досадной суете: должны были освободить дом прежний к 1-му мая, т.к. мы отказали, надеясь смочь переехать на хутор, но тип, сидящий на хуторе и рассчитанный мужем уже к 1-му апр., безобразничал и не съезжал, портя все хозяйство, моря скот и т.п. Был суд. Было масса всего такого, как делал сюсюкающий сын дворника "ссто, кому усси-то оболтали?" ⁶³ . Вот такая атмосфера. Суд мы выиграли, тип уехал, а мы остались висеть между небом и землей. На 1-2 месяца мы остановились у одного знакомого мужа в его старом замке (в этом году 200 лет будет), где и живём сейчас. К счастью близко от хутора и можно ходить пешком даже туда. Хотим отделать дом и переехать. Собираться пришлось, таким образом, на 2 дома, и кроме всего заболела очень мама и слегла вплотную тотчас по приезде. Сегодня ей лучше, но она очень ослабела. Все это время было нашим больным зубом, и издергались мы все ужасно. Сейчас мы живем в чудных условиях, как в сказке, но даже и насладиться-то некогда. И все же хочется скорей "домой", хоть дома пока что и нет как бы. Живем мы оторвано от всего мира. Весна у нас очень холодная, и яблони все еще не раскрывают своих букетов, хоть и набрали их очень тугие и пышные. По стенам дома много шпалерных груш, - очень красиво. Все Вам хотелось бы описать, но тороплюсь письмо отнести в ящик, т.к. выемка только 2 раза в сутки и то в деревне за 3/4 часа ходьбы.

До июня наш адрес: "Wickenburgh"'t Goij

Post Houten (U.), Holland.

а потом: Schalkwijk (U.), Lage dijk 139.

Но я скоро напишу! Мне так радостно Вам писать! Я счастлива, что почта опять открыта.

Да хранит Вас Бог и даст Вам сил и радости Творчества.

От всей души приветствую Вас, далекий, дорогой, неоценимый! Ваша Ольга Б.

P.S. Цветы с хутора, мной самой уже посаженные.

Простите, что неряшливо выглядит письмо. Сегодня год тому назад, вечером я вышла из клиники, и так долго, долго потом от Вас ничего не слыхала!

Мама очень сердечно Вам кланяется!

23.V.41

Милая Ольга Александровна,

с какой вскрываю конверт... Чувствуется мне как бы назначенность - получать от времени до времени знаки, что есть на свете тонко созвучная тебе душа, получать как бы отсвет отнятого у тебя, но тебя не оставившего совсем. Странное чувство... - проснуться - и тут же радостно вспомнить, что у тебя что-то праздничное, в тебе, с тобой... - Ваши редкие письма, в которых столько, как бы прикровенно, скромно, утаено ласковости и нежности. Много-много получал я писем от читателей-читательниц, - и много в них бывает и признательности, и заботливости, иногда истеричности ласковой, - но ни одно не вызывало, не рождало таких чувств во мне, как Ваши письма. Но довольно, Вы умны, Вы все чувствуете, - сердце Ваше заполняет и восполняет все несказуемое. Вы радуетесь, что я пишу наши "Пути"... - я их почти не пишу, а живу ими только, сердцем вычерчиваю, - условия жизни не дают больших полос свободного времени, а я иначе не могу работать: я могу писать, когда знаю, что ничто меня не оторвет. Но вот какая подробность: одновременно с Вашим письмом, пришло другое, от одного литератора-публициста былого времени, вдохновенное до удивления, - с великой хвалой "Путям Небесным", и как бы "требованием" - непременно закончить. В тот же день явился одни чуткий читатель-музыкант с ворохом книг моих для надписания, и стыдливо просил - о "Путях" - то же. Да, я знаю, есть у меня обязательство перед русским читателем. И я его должен выполнить, и что-то говорит мне, что светлая Ваша воля и Ваша дума о моей работе - помогут мне духовно. Сознание, что Вы ждете завершения труда, что Вы этого хотите - для меня уже повеление. Ибо чуется мне, видится духовным взором, что все это не случайно, а дается. И я крепче чувствую связь свою с дорогими отшедшими.

Не хвалите меня, я знаю Ваше отношение к моим писаниям. Не надо этого. Ведь когда любишь что искренно и полно - слова беспомощны высказать полноту. Вы пишете о визе... - я не понял: для чего виза? или Вы хотите приехать? Но не будет ли это неосторожно? В бурные времена лучше быть у своей пристани. Я - Вы это понимаете - был бы рад личной встрече с Вами, но я еще более буду рад, зная, что Вы у пристани, что никакие тревоги и неудобства Вас не коснутся. Будемте же перекликаться, только. И потом, еще... - увижу Вас, услышу Вас, и станет мне грустно, когда не станет Вас. А это может быть. Лучше и не видеться. Правда?

Вы спрашиваете о моем Ивике. Он вернулся, окрепший - он атлет-красавец, глаза у него и некоторые черты лица - так напоминают мне моего погибшего Сережечку, - общая у них кровь: он сын родной, по матери, племянницы моей Оли. Он любит меня, ласковый, не громко, но хорошо любит, я это знаю. Он снова на высших математических курсах при своем лицее ⁶⁴ , готовится к трудному конкурсу в Эколь Нормаль Суперьер, - его не влечет прикладное, он весь в чистой науке, готовит себя на путь ученого. Он умен, серьезен, очень к себе строг, с огромной волей. Политика его никак не трогает, он даже газет не знает, - в ином живет, в проблемах высшего математического знания. Что выйдет из него - не знаю, но должно выйти, - его очень ценят профессора. В субботу он приходит ко мне ночевать, я его покормлю, что есть, любит музыку, - это вторая его страсть, а третья - атлетический спорт, гимнастика на аппаратах. Оля моя воспитала его, живую душу в него вложила, скромную ласковость и чистоту, и простую веру. Мы его окрестили, когда ему было 6 лет, - теперь ему 21, - и имя ему Ивестион, - он по метрике своей - Ив.

Ну, дорогой друг, милый друг, нежный друг мой... мне хорошо от Ваших писем, я так привык к ласковости и нежности, и все это ушло от меня, и с какой болью! Такие утраты пережил - самое дорогое взято. Сына я потерял в Крыму... - ах, какой он был! Больно... Цветы Ваши - та же ласка, благодарю, целую руку, пославшую их.

Ваше письмо, писанное в ночь под Великий Четверг, я получил, и оно было для меня самым ныне близким "Христос Воскресе". Хотел бы приложить Вам ландыш, но... устыдился "сантиментальности". Но я мысленно посылаю, Вы его создадите воображением, оно у Вас живое, яркое, - чувствую. Я могу иногда вызывать этим благом у человека, одним из ценнейших благ, могу вызывать все, до осязаемости. Сейчас я вызвал, как пахнет первый ландыш, впервые увиденный мной, в детстве... - словами не скажешь. Я иногда так хочу услыхать Ваш голос, стараюсь вообразить звук его... - нет, не могу. А какой голосок у ландыша? Кажется, звон, еле слышный звон тонкого-тонкого фарфора, тончайшего, чистейшего... А слышите ли Вы шепотливый шорох голубых - синих, скорей - лесных колокольчиков, крупных, росой облитых? Когда встряхнешь целый пучок - как они шелестят, с подзвоном, приглушенным! А как шуршат спелые колосья!

В "Путях Небесных" - этому, всей природе я хотел бы пропеть славу словами моей Дари... - я хочу сам уйти в наши просторы русские, в звоны монастырские, в молитвы, в зимние поля, в глушь парков старых поместий... в сенокосы... в метели, в хозяйственный деревенский быт, - и все пронизать святым, наполнить ею, и через нее, Дариню, показать читателю русский мир Божий. Необъятность всего, что видит мое воображение, делает меня иногда немым и изумленным, - не одолеть! Но... надо; надо попытаться. Мне иногда кажется, что это наказ мне - написать, закончить, отразить уже данное, таящееся там, от века. Помните ли, если читали "Основы художества" ⁶⁵ , о совершенном в искусстве, Вашего профессора ⁶⁶ , - как в переводе Фета ⁶⁷ говорится у персидского поэта Гафиза? Там приведено:

Сошло дыханье свыше,

И я слова распознаю:

"Гафиз, зачем мечтаешь,

Что сам творишь ты песнь свою?

С предвечного начала,

На лилиях и розах,

Узор ее волшебный

Стоит начертанный в раю..." - ?

{В оригинале разбивка стихотворения на строки отсутствует.}

думаешь что надо написать, что это непостижимо трудно, что... м. б. и надо спешить...

О, я знаю, мы могли бы много-много сказать друг-другу, и все понять... - но надо быть и благоразумным и покоряться требованиям жизни. Как говорил один татарин в Крыму: "тяни твои ножки, пока твое одеяло длинен будет". Так-с. Кстати, Вы читали мое "Под горами" ⁶⁸ - очень давнее... Есть в немецком издании, - называется "Ли-и-бе ин дер Крим", издание Университетской библиотеки. Реклама. Подлинник вряд ли найдется, у меня один экземпляр, авторский. Итальянцы еще издали ⁶⁹ , - европейцы любят "экзотику". Там много еще юного-меня, хотя я писал эту вещь не юным уже, а молодым, но до 10-го года, помнится, до "Человека из ресторана". Там - юная любовь, "татарская". Видите, какой я смелый был? Правда, чтобы писать это, я проглядел десяток томов "Энциклопедии Крыма", изучал Коран и татарский фольклор, - но все же это, пожалуй, не истинная картина, а приличная олеография. Теперь мне смешно вспомнить, но писалось с горячей искренностью. Я начал, было, недавно, рассказ - "Дар чудесный" - и бросил: очень больно. Вспомнились дни счастья, молодость наша, наша поездка ⁷⁰ , в первый раз в жизни в горы, пикник, родники, собачка, моя Оля, мой Олёк, амазонкой, впервые севшая в дамское седло, но - как! Были удивлены татары-наездники. Наследственность ⁷¹ сказалась! Сперва, перед посадкой, татарин говорил ей: "Сыди, как свэчка... лошадь умней тэбя!" А потом - "зачим обманул - не ездил! сами лучши амазан, много ездил... плут ты, синие глаза..." И не стал писать... больно. А какая тема! Открылось - человек владеет таким чудесным даром - носить в себе чудесный аппарат - воображение... Я и сейчас слышу, как собачка хрустит головкой тараньки, под камнем, на вершине Чатыр-Дага ⁷² ... я слышу аромат от шашлыка, вижу бессмертные глаза... - доселе! Мог бы написать все, в два-три дня, и вряд ли напишу.

Ну, до свиданья, милый друг, ласковость родная... до свидания в письме.

Да, Вы говорите, что Вы кажетесь себе ни чтожной! Бросьте. Вы знаете, что все мы "куплены дорогою ценой" ⁷³ (Ап. Павел). Как же можете говорить?! Я-то Вашу "цену" знаю, но не стану писать об этом. Скромница Вы - вот и все, что пока скажу. Иначе взволнуют Вас мои оценки. Как Ваше здоровье? - Напишите. Как Ваша мама? Надеюсь, все хорошо. Самое мое острое желание, чтобы Вы были спокойны. Почему так? Ну - потому что я тогда покоен. Видите, какой я себялюбец! Целую Вашу руку, милый, хороший друг. Жду Вашего образа, - оживлю его воображением - вот Вы и близко. Ваш Ив. Шмелев

[Почтительно кланяюсь] Вашей маме.

Дорогой, милый Иван Сергеевич!

Не могла, не хотела сразу отвечать Вам на Ваше такое милое мне письмо. Не хотела слишком скоро прервать праздник, предвкушение радости беседы с Вами. Я ежедневно мысленно говорила с Вами, наполняла целый день общением с Вами и чувствовала, что, написав письмо, поставлю как бы точку. Но все же сегодня я не могла дольше и молчать, и вот пишу полная радостными мыслями о Вас. В Духов День ⁷⁴ тогда это не был Духов день) { Подчеркнуто И. С. Шмелевым.} я решила писать Вам в первый раз. Ах, если бы Вы знали, как я писала и что это был за день! Искренней не могла я быть больше, чем тогда, и говорило у меня само сердце. И потому, м. б., и Вам это сразу почувствовалось. Много я тогда переживала...

Вы для меня так много значите, так много мне даете, что я не могу выразить.

Как мне трудно писать Вам, не говоря многого, т.к. Вы это запрещаете, а между тем это так важно мне.

Вы говорите, что лучше мне не стараться приехать лично. Я конечно поступлю так, как лучше для Вас, но мне хочется сказать почему я этого хотела;

в последний раз скажу то, что Вы мне запретили говорить, т.к. иначе нельзя.

Вы для меня наставник, учитель, источник правды душевной. Вы для меня ключ воды живой ⁷⁵ , к которому, я стремлюсь всей душой. У меня много, много вопросов к Вам, вопросов жизненных, важных на всю жизнь. Я не могу писать Вам обо всем и не хочу отягощать Вас в письмах моими заботами. Мне грустно, что я опять должна говорить то, что Вы не хотите слушать, но что же мне делать? Как дать Вам понять и поверить, что только у такой Души, как Ваша спросила бы я совета на Жизнь?! Беседу с Вами я сохранила бы до конца моих дней в душе и сердце. Я эгоистка, и мне этого стыдно, но это правда, все то, что я пишу, и я хочу, чтобы Вы меня поняли.

Когда я говорю о своей ничтожности, то это не "скромничанье", - нет. Это моя боль, это правда. У меня есть вкус к добру, и я способна видеть то, что мне не хватает, и это меня мучает { Подчеркнуто И. С. Шмелевым. } . Я напротив - духовно очень себялюбива и горда . Прежде я была лучше и любила больше ближнего .

Мой дорогой, далекий, светлый Иван Сергеевич, я никогда не хочу писать Вам о моих трудностях т.к. Вам нужны светлые, радостные письма, - я это чувствую {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}. Но мне иногда хотелось попросить Вас помолиться обо мне {Подчеркнуто И. С. Шмелевым, его помета: ?}.

И у меня есть "но" при мысли о встрече с Вами, вернее при мечте о ней. Я боюсь, что я в воображении Вашем совсем другая, и что мне будет больно, когда я в оригинале не буду соответствовать созданному Вами образу и утрачу Вас { Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}.

Этого я так боюсь, что только поэтому одному не решилась бы увидеться с Вами. И потому я уже теперь не хочу, чтобы Вы представляли меня лучше, чем я есть. Мне стыдно за все плохое во мне. Ради Бога , верьте мне, что я не скромничаю. Ведь у каждого человека бывает желание быть справедливо судимым. Я очень не люблю несправедливости в ту и другую сторону. Я не люблю себе приписывать добродетели, которых у меня нет. Я только скорблю о том, что я плохая. Не говорите мне ничего об этом, а то выходит, будто я напрашиваюсь на Ваш протест. Ничего об этом не надо говорить. Только лучше, если Вы меня будете считать просто очень мелкой женщиной { Подчеркнуто И. С. Шмелевым.} с обычными недостатками, - тогда мне легче жить. Тогда я не буду себе казаться вороной в павлиньих перьях. Как-то все глупо выходит. Но Вы поняли? Только одно истинно прекрасно, чисто и свободно от "ничтожности", - это мое искреннее, правдивое чувство душевности, духовной любви и преданности Вам. Это моя правда, святая и искренняя.

Но довольно о себе. Я поступлю во всем так, как хотите { Подчеркнуто И. С. Шмелевым.} этого Вы. Но все же я иногда мечтаю { Подчеркнуто И. С. Шмелевым.} и представляю себе Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}, увы невозможной, встречи. Я говорю тогда с Вами о многом, стараясь угадать { Подчеркнуто И. С. Шмелевым.} Ваши советы, стараясь понять и увидеть жизнь { Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}.

Как волнующе-чудесно знать, что родится Ваш дивный роман, что "Пути" намечаются и оживают... Я бы хотела хоть какую-нибудь жертву принести этим "Путям", хоть бы как-нибудь, каким-нибудь участием способствовать их появлению, их оживанию. Подвиг души бы на себя положила, чтобы легче было Вам писать. Как бывало в старинных сказках: - один может своей жертвенностью помогать другому. Если бы это было можно!

В "Путях Небесных" - Божественное скрыто, будто бы собраны искры Божий, заложенные в людях, природе, способные проявиться на нашей грешной земле. Я плачу, когда читаю о желании Вашем пропеть гимн всему этому Божьему, нашей русской природе, всему, что дорого всем нам. Да подкрепит Вас Бог!

Я несколько раз порывалась сказать { Подчеркнуто И. С. Шмелевым.} Вам, что чувствуется необычайность в "Путях Небесных", Ваше Святая Святых, - но я не говорила этого, т.к. боялась быть нескромной. Я так это понимаю! Именно как у Гафиза! Я очень люблю "Основы художества". Милый Вы, как понимаю боль Вашу утрат безвременных, драгоценнейших! Как ужасно, действительно ужасно (не люблю это захватанное слово, но иначе не выразишь) все, что пришлось Вам пережить! Но Ваши милые усопшие конечно духовно с Вами! Как мог иначе называться Ваш сын?! Конечно Сергий! Я так это чувствую! Сколько любви, сколько гармонии, счастья. К чему утратить все это? За что? Для чего? Я понимаю как больно Вам писать о прошлом счастье. Но все-таки есть радость у Вас того, что Было. Печальная радость, но все же радость. Да, чудовищно то, что отнято у Вас! И ведь Вы поете, Ему, Единому Творцу, Ему, чья Воля да святится! И Он благ и не оставит Вас своей милостью. Я так этому верю. Не может быть иначе!

Я к сожалению не читала "Под горами" {Помета И. С. Шмелева: и не надо.}. Постараюсь найти в немецком издании, но в Голландии ничего нет, - напишу в Берлин.

Мне радостно было узнать о Вашем Ивике (я зову его Вашими словами). Родная, близкая душа с Вами, и приятно это сознавать. Я ему заочно желаю успеха и продвижения в науке, счастья и радости. Это ведь и Ваша радость. Как мне хочется сделать для Вас что-нибудь! Если бы я жила в Париже, то я постаралась бы все, все сделать так, чтобы у Вас много времени для себя было, покоя, бестревожности. Ну, что я могу отсюда сделать?! Ничего. Только всей душой желать Вам этого.

Мы здесь живем чудесно: парк такой роскошный, не вылизанный по-английски, а больше русский. Я сижу сейчас под елками, и все кругом меня цветы, цветы, простенькие, синенькие, желтенькие, беленькие, совсем "наши". Птиц масса. Ежик бегал только что. Галки (люблю их уютное цоканье) возятся на деревьях и галдят, птенцов кормят. Солнце, облачка белыми барашками бегут. В Голландии небо очень красиво меняется, и облака - целая картина. Я смотрю на них и думаю, думаю. Ах, если бы можно было Вам погостить у нас! Сейчас будем сенокос начинать. Но, конечно, все это не то, что у нас. Все машины, машины. И вообще быта нашего нет. Все другое. Завтра м. б. высидятся у меня цыплятки. Курица "самоседка". Но точно, конечно, не знаю. Щеночка я себе купила, и назову его "Бушуй" в память Вашего Бушуя ⁷⁶ . Видите какая обезьянка! Правда он еще такой маленький и совсем не бушующий. Крысолов он, - здесь масса крыс, от воды. Ах как чудно сейчас запахло вдруг сеном и клевером!

Как отдохнули бы Вы у нас! Невозможно? Теперь невозможно с визами, я знаю, ну а в принципе? И гостить долго-долго, пока мы не надоедим? Ну, это только мечты, мечты мои, если нельзя, то я молчу... Только церковь от нас далеко. Это грустно. Мы от Пасхи не были до Троицы. На Троицу ездили, и мы с мамой ночевать остались в церковном доме, чтобы и Духов День еще там побыть. Приехал и муж мой в Духов День. И вот так надолго. Батюшка ⁷⁷ хотел все у нас литургию служить, но мы сами (очень того по существу желая) отклонили, т.к. чувствуется будто недостойно в обычных наших грешных комнатах таинство совершать. Хотел он у меня для этого православных детей собрать для приобщения Св. Тайн (живущих в Утрехте и окрестностях), но эти дети никогда еще не бывали в храме, и думалось мне, что жаль, если у детей первое их такое Святое останется {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.} в воспоминании какой-то профанацией. Все-таки у нас самый обыкновенный дом. Батюшка тоже согласился. Хотели было устроить всенощную, но с детками-то тоже каши не сваришь. Мало у всех тут русского, - смешанные браки, и потому все это трудно. Мне бы очень хотелось взять православного ребенка на воспитание. Не знаю только как, т.к. хотелось бы именно православного, маленького совсем. Много остается теперь сирот всюду, но каких получить? Или русского или славянина вообще. Но этим желанием {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.} я только с Вами делюсь, пока. Пожелайте, чтобы это удалось! Здесь мало русских. Поистине прекрасная семья бывшего священника здесь ^{78 79} . С ней мы видимся. Батюшка наш очень молодой монах, верующий, хороший священник. Мы с ним друзья, но все же Духом не близки. М. б. потому, что он еще по-молодости не очень опытен? Впрочем, близость Духа не наживается опытом. Нет, не то, - родственности Духа с ним не чувствую. А так мы с ним друзья. Жду его скоро в гости к себе на недельку так. Он любит природу и радуется всему трогательно. Во время моей болезни, много меня поддержал. Ну, милый Иван Сергеевич, кончаю, жду весточки от Вас, если не будет для Вас слишком часто, напишу еще, скоро опять. Посылаю мою фотографию, не последнюю (несколько лет назад) и очень уповаю, что дойдет. Не знаю, похожа ли. С большого портрета дала уменьшить. Прикрасил фотограф. Много, много светлых дум о Вас, дорогой мой! Ваша Ольга Бр. С.

30.VI.41

Милый друг мой,

Послал Вам заказное письмо. Не оставляйте меня без вестей от Вас: мне так легко, когда Вы думаете обо мне, это мне дает силы в моих трудах. Вы - благословение Божие мне, Вы указаны и ея светлой душой, я верю, - моей Олей.

Я так озарен событием 22.VI ⁸⁰ , великим подвигом Рыцаря, поднявшего меч на Дьявола. Верю крепко, что крепкие узы братства отныне свяжут оба великих народа. Великие страдания очищают и возносят. Господи, как бьется сердце мое, радостью несказанной. Как Вы душевно близки мне - слов не найду, - высказать. Милый, светлый мой друг, я думаю о Вас всечасно, и сам не понимаю, что со мной. Знаю - теперь я могу писать, хо-чу писать. Ваш Ив. Шмелев

Мой милый, бесценный друг!

По получении письма Вашего, непрерывно думаю о Вас, днем и ночью, и невыразимо... страдаю. Не удивляйтесь, да, очень и тяжко страдаю, страдаю от невозможности полнейшей говорить о самом важном, говорить так, как это должно. Столько чувств, мыслей и состояний пережила я за эти дни, что Вам и представить трудно, и вот от невыразимости этого конгломерата душевных волнений становится еще мучительней... О, если бы не пространство! Ваше милое письмо в своей личной (как бы), ко мне обращенной части, меня захватило радостью чрезвычайно, и ничего, кроме этой радости, не вызывает, и я полна ею. Сердце мое рвется Вам навстречу, и это чувство радостной взволнованности живет и поет во мне, и толкает Вам писать скорей, скорей. И вот несмотря на остальные чувства, несмотря на то, что я просто не знаю как подступиться (к, как Вы называете, "важному"), я во имя нашей личной дружбы пишу - я слишком много живу одной душой с Вами и думаю; думаю и знойным днем (у нас чудесное лето), представляя, что Вам непременно такое солнце понравилось бы, - на румяном закате, когда чуть-чуть повеет прохладой, думаю ночью, стоя перед прудом, на островке которого так сказочно белеет старинная башенка, вся залитая луной. У нас только теперь начинают петь стрекозы. Я выхожу в таинственную полутьму ночи, чтобы говорить с Вами... слышите Вы тогда меня? Как дивно здесь у нас! Рай! Гостили у меня батюшка, потом вдова бывшего священника, постоянно бывают и другие на 1-2 дня. Они все зовут этот уголок "раем". Ах, если бы Вы были здесь!

Днем я много работаю в хуторском хозяйстве, т.к. без конца поливаю огород, подвязываю, подстригаю, полю и т.д., дома цыплята (прелестные!), кролики, вообще все домашнее хозяйство на нас с мамой. Я не держу прислугу, так что дела много. Кроме того, при постройке на хуторе масса трепки: мастера то и дело что-то хотят знать, да и нельзя их оставлять без подстрекания - уснут совсем. Целый день суеты, но это все бы ничего, если бы не постоянная забота о нашей дорогой Болящей ⁸¹ А высказав все дяде, мучаюсь, что как бы слишком навязываю свое. Я не навязывать хочу, но вдруг он так примет, для меня было бы это ужасно. И до той поры, пока я не объяснюсь с дядей, я не успокоюсь и не перестану страдать. Что-то он мне скажет в ответ?! Простите, что этим занимаю Вас.} в отношении дяди Ивика: Хочу поделиться с Вами этим и верю, что Вы меня поймете и не осудите.

Вышло все из-за метода лечения моей любимой, вернее, из-за доктора. Вы знаете, что старушка всецело попала под влияние ее отвратительного племянника (семинариста дикого), мучившего ее своими безобразиями долгие годы и выматывавшего все ее добро. Всей своей болезнью она обязана ему, и нам так хотелось убрать этого хулигана. Недавно у нее появился новый врач в доме, настаивающий на хирургическом лечении. Дядя Ивик от него в восторге, веря, что он и племянника сумеет удалить, и старушку вылечить.

Давно когда-то я тоже этого таким именно образом хотела, но вот посудите сами: за мою долгую (почти 15 лет!) ⁸² практику, за мой опыт, приобретенный во времена моей клинической бытности, я узнала, именно узнала (не предполагаю, а знаю), что именно этот, вошедший в доверие Дяди Ивика, врач, не оправдает его доверия. Я знаю его так хорошо, как редко это может быть. Он гениален, как врач, но только для своего кармана, и если он узнал о семейных взаимоотношениях бабушки, то не выпустит ее из своих рук. Сравнивая во всем его (как человека, не как врача) с племянником-хулиганом, я могу лишь сказать, что "хрен редьки не слаще"! Я его очень, очень хорошо знаю. Его милая улыбка к бабушке - лишь маска волка, хотящего ее поскорее сожрать.

Ко мне лично и к нашим он относился всегда очень хорошо, так что я говорю строго объективно , только в интересах бабушки.

Я имела возможность в клиническую мою бытность его изучить вдоль и поперек, кроме того, его коллеги мне много о нем рассказывали, я со многими его лучшими друзьями была близко знакома.

О племяннике не может быть двух мнений, его надо убрать от "бабушки", но пускать в семью безморального, беспринципного, завравшегося и безбожного чужого человека - ужасно! -

Ужасно... Неизбывно. "Бабушка" умрет прежде, чем мы этого ждать сможем. В его собственном доме, его родня относятся к нему точно так же, как Дядя Ивик к племяннику бабушки. Именно лучшая часть его родни. Я много о нем говорила с доктором (которого Вы как-то назвали "Ваш профессор"), - и он с ужасом относился к его втирательству к бабушке. Он даже отчасти из-за этого разошелся с ним. Он мне прямо говорил: "волосы шевелятся, когда подумаешь об этакой возможности". Он был с ним прекрасно знаком, конечно, еще лучше меня.

Никто никогда потом не посмеет порога бабушкиного дома переступить, когда он расхозяйничается там. Я много полезного в человеческих взаимоотношениях видела за мои 15 лет бытности в клинике, и всю Страду Нашу общую оправдывала именно этим опытом.

Я благодарила судьбу, давшую мне возможность научиться тому, чего раньше не предполагала за покрывалом людской лжи, и этим опытом оправдывалась моя жизнь и мое назначение в ней. Я видела цель моего пребывания там и стремилась, не держа опыт только в себе, дать его и другим, видя в этом особую важность... Ну а теперь о Дяде Ивике: я повторяю, что думала так же, как и он, но это была ошибка.

Теперь представьте, что дядя в полном восхищении подлецом, веря ему, не подозревая подлости, делал оценку на свой, честный аршин. Дядя рад, счастлив, что нашел для матери хорошего друга, а не допускает того, что это сам Дьявол, по словам "моего" профессора - это "гад".

Что делать мне? Я думала молчать, не пытаться делать ничего, но не могу. Не смею. Это было бы нечестно с моей стороны. Я боялась дядю лишить радостности его, боялась хоть какой-либо дисгармонии между нами, боялась, что мой крик души, кровный крик, пропадет даром. Но я решила все же сказать дяде. Я не хочу вмешиваться, навязывать свое мнение, и не смею этого делать, - но я обязана сказать то, что знает моя совесть. Я хочу на коленях, да, на коленях, просить во имя Бабушки прислушаться дядю к словам моим, и если он пока что их душой понять не сможет, а сердцем м. б. подсознательно не захочет (я конечно не сетую на это!), то просто м. б. он выждет еще немного. Он скоро убедится сам! Любя Дядю Ивика, я мучаюсь уже заранее тем, что он, такой чтимый, такой видный в нашей семье, вдруг сможет потом о чем-то из сказанного пожалеть. Его, именно его слова так много для нас всех значат, и если он делает мерзавцу хорошую рекомендацию, то это открывает последнему двери многих сердец. Если бы немножко подождать дяде! Пока что так опасны его слова. Это моя правда, - большая, чистая Правда. Не знаю, как это дядя примет. Хочу еще ему особенно подчеркнуть, что: 1) я никогда не на стороне племянника и что сама бы приняла все меры к его уничтожению; 2) хирургическое вмешательство конечно необходимо, как бы то в возрасте бабушки ни было опасно, но нельзя полагаться в своих делах на чужих людей, дарить им доверие, и кроме того, таким гадинам, как этот развратник беспринципный, знающий только свой карман. Дядя судит по нашим докторам-бессребреникам, которые работали по идее на добро Человечеству. Здесь, в Голландии, таких врачей нет! Ну, милый Иван Сергеевич, я надоела Вам, верно, своими рассуждениями. Простите! Жду очень, и скорее, Вашего ответа.

Я и мама здоровы. Напишите больше о себе!

Душевно Ваша О.

Напишите мне, пожалуйста! Я так жду!!

Отправляя уже письмо, получила Вашу открыточку. Мой милый, родной, прекрасный, шлю Вам привет от всего сердца. Мне так хочется молиться вместе с Вами! Молиться о том, чтобы мы остались надолго, навсегда в гармонии Души!

Дорогой, далекий, прекрасный мой друг!

Сколько радости, волнения чудесного испытываю всякий раз, получив Ваше письмо. Я не могу никогда отвечать Вам, хоть и думаю о Вас постоянно. Не могу, т.к. слишком волнуюсь для связного изложения мысли. Вот и сейчас еще не могу. Первым порывом бывает всегда острое желание Вас видеть и слышать, такое сильное желание, что плакать хочется от его неисполнимости.

Я должна Вас увидеть!

Я так боюсь всегда Ваших похвал мне... И с ужасом думаю о Вашем разочаровании. После моего разговора в отношении дяди Ивика каждое ласковое слово Ваше жжет меня укором как каленым железом. Я нечутка была. Я не смела лишать дядю радостности. Но что, что мне было делать? С тех пор как я с ним объяснилась, страдания души моей еще усилились, ибо чувствую сердцем, что больно ему стало. Я думала эти дни даже, что м. б. правильно выражение "святая ложь", - которое я никогда не оправдывала раньше. Тут была бы не ложь, а замалчивание разности мнений. М. б., это было бы нежнее. Но нет, я не могла и не могу так. Мой Дядя - моя совесть, мой душевный мир. Я не могу быть с ним неискренней. Скажите же мне, ради Бога, осталась ли я еще для Вас все прежней? Не мучайте меня ожиданием слишком долго! - Письмо мое предыдущее Вы верно получили? Господи, зачем я не могу говорить с Вами! Сколько раз я Вам вдогонку писать хотела, но не смела, думала, что надоедаю еще больше. Ваше последнее письмо мне дало силы и веры, что, м. б., простите. Хотя тут не в прощении дело. Мне больно, физически больно, что я доставила Дяде что-то неприятное, дала не то, что он ждал. Мучает меня именно невозможность ничего сделать Для Дяди. Я не сплю ночи, беспрестанно думая о дяде, и Ваше чудесное письмо последнее к именинам я не могу, не смею отнести на свой счет теперь. Вы верно не написали бы его таким, зная о моем письме к Дяде?! И еще главное то, что я все не полно и не совсем так высказалась, так, что Вы м. б. всего не узнали. Проще было бы говорить.

Я живу Вашей же мечтой, Вашими же надеждами, м. б. лишь иначе облекая их! Дорогой Иван Сергеевич, если бы Вы знали, как Вы мне близки и дороги! Если бы Вы знали, как много Вы мне даете Света и радости! Никогда еще я не чувствовала того, что чувствую в отношении Вас { Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}, - это такое вечное желание постоянно заботиться о Вас, сделать Вам что-то очень хорошее, и постоянный страх, что это не удастся. Ах, если бы Вы поняли меня! Я так живо чувствую все, что Вас касается!

И Вы понимаете, как я теперь страдаю! Как не люблю себя. Но все же не вижу, как бы я поступить могла иначе? Дорогой мой, родной и Светлый... посмотрите мне немного в сердце и узнайте, что в основном, Святом и главном, в нашем всех общем тоже, - у нас с Вами нет разногласия. Я верю, что Вы это почувствуете.

Вы спрашиваете, не помню ли я, что заставило меня писать Вам впервые? Конечно помню. Это было не "просто так".

9-ое июня, или 27 мая ст. ст. - день моего рождения. В 1939 г. этот день был не радостный для меня день, были неприятности. Я была настроена душой особенно восприимчиво.

Чувствовала себя как-то странно, м. б. ненужной миру, этот день казался мне без смысла. Я долго так одна сидела перед окном и равнодушно смотрела на солнце, и не хотела его видеть {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}. Мне было страшно подумать о поздравлениях, "веселых взглядах" и т.п. Я казалась себе такой одинокой {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}. Глаза мои упали случайно на почту, где было письмо от мамы из Берлина, а рядом еще полученный накануне пакетик тоже от мамы, который я нарочно оставила "до завтра". Открыла и увидела Вашу книжку {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.} ⁸³ . Мама знала, что я так хотела собрать постепенно Ваши книги (в Голландии их не достать было вовсе). Я стала читать давно мне знакомое, и Ваша любовь к жизни, Ваше Святое, Ваша нежность и простота свершили что-то странное в моей душе. Я, сидя одна в душной гостиной, не видящая сияющего дня, вдруг увидела Вашими глазами, Ваше сияющее небо. так сильно и безудержно над всем Вашим, что мне вдруг стало легче. Вы были так близки, так родны, так понятны. И было радостно знать, что Вы где-то есть. Я перечитывала одно и то же, и мое личное стало уходить на задний план . Я ощущала душой своей Вашу Д ушу {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.} и чувствовала, насколько одиноки должны быть Вы. Испытав только что одиночество сама, я остро и больно страдала за Вас. Страшно за Вас, как за близкого мне человека...

Я никогда никому не писала так, как Вам {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}. Много раз, в юности, увлекшись певцом, художником, музыкантом, поэтом, чувствовала какое-то желание выразить это, но не говорила и не писала никому и никогда. -

Я писала Вам от сердца, заливаясь слезами {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.} только что улегшегося страдания {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}, любви и сострадания к Вам. Моих тогдашних переживаний я не забуду никогда...

Мне как будто бы кто-то приоткрыл мою завесу мрака и показал Ваш Свет. Была ли это Воля Вашей Светлой покойной или папа мой обо мне помолился? - М. б. и то, и другое?

Переношусь в российскую усадьбу и вижу вечер золотой и тихий, и прудик и ветлы и чету, идущую из церкви

Вижу с Вами вместе, мой прекрасный, удивительный, нежный {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}!

Как трогательно это "девочка под вуалью" и "листочек ивы", и "взгляд". Как прекрасна, верно, была Она. Но ведь Она и есть, и Вы это знаете! Она так же с Вами, как папа мой со мной. Знаете, всякий раз, когда нам предстоит перенести тяжелое, Он, папочка, снится маме, как бы ободряя ее. И мы всегда выскакиваем из беды. О. А., конечно, всегда хранит Вас. Я в этом тоже уверена.

Вы знаете, так странно, но даже Ваши близкие мне дороги. Вот и об О. А. я вдруг так заплакала, прочитав о "девочке под вуалью " {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}. Так, будто я ее знала и я ее любила. И отца Вашего, и Горкина люблю и оплакиваю. Об О. А. я так внезапно для себя расплакалась {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}, что за завтраком мама и муж спросили, что такое у меня случилось. Я понятно не сказала правды - никто бы этого не понял.

Как мало слов в нашем богатом языке {Подчеркнуто И. С. Шмелевым, в скобках его помета: чудесно!}!

Я не могу выразить Вам все, что хочется!

То, что Вы пишите о Ваших книгах и образах так необычайно, так Велико для меня, что я не могу всего сказать в этом письме.

Ваши сравнения меня с Анастасией ⁸⁴ и Олей Средневой ⁸⁵ - не знаю, что на них и сказать...

Только то, что я {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.} во мне! Я этого боюсь как кошмара! Ужасно боюсь {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}!! Почувствуйте это! Я бы хотела скорее, скорее видеть Вас и узнать, откажетесь Вы от меня такой, какой видите теперь или нет {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}. И если да, то пусть скорее! Как самоубийца, торопящийся свое задуманное свершить уж поскорее.

Я не сомневаюсь, что Вы ошиблись во мне {Подчеркнуто И. С. Шмелевым, его помета: удивительно!!}. Но все же, хоть эти ложные пара лет {Помета И. С. Шмелева: на годы.} ⁸⁶ будут мне светить еще и после!

Ведь Вы меня тоже вырвали из темноты! Ах, как любите Вы Жизнь! Как молодо у Вас все! Как чудесно! Как влечет! Как нежны Вы! - Таких немного, а м. б. и нет теперь. Когда-то я наивно верила, что все такие, вот как Вы, как папа мой, и во всех видеть хотела добро. Как больно было увидеть другое! Какой это Дар великий в Вас - так уметь приобщать через Вас к Жизни!

Сегодня я не могла спать и встала посмотреть из окна {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}. Было чудесно над прудом таинственно и чуть-чуть страшно {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}. И так волнующе светили звезды в небе... Я посмотрела еще на воду и вдруг "открыла", что эти звезды глубоко тонут {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.} зачаровывает нас нежданностью восход солнца , происходящий, однако каждый день {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}.

Я долго смотрела на звезды и думала {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.} все о Вас. Я завтра буду смотреть на небо в 12.30 и скажу Вам сердцем, что думаю о Вас, о Вашем ушедшем счастье, о Вашем светлом Друге-Ангеле ⁸⁷ , невидимом, но все же живущем и молящемся о Вас. Я помолюсь о Душе ее в день нашего общего Ангела. Я также думаю о Вашем сыне, и мне очень, очень больно. И так грустно, что ничем, ничем не могу Вас утешить... Я грущу невыразимо от слов Ваших некоторых. Знаете - о "завершить Путь". Не думайте так! Вы пишете, что "это "чуть" длится уже 6 лет...". Вы стало быть часто думаете об этом.

Дорогой мой, мне это так больно...

Свечка не могла сгореть на много больше, ведь для этого слишком коротка служба {Помета И. С. Шмелева: !!}.

Я чувствую, что это "чуть" будет еще долго, долго. Только не надо об этом так много думать! И то же о Вашей заботе литературной:

Конечно, я всю себя дала бы в распоряжение для того, чтобы Вам было спокойнее, и все всегда сделаю из всех моих сил. Но какая горечь в этой "заботе". Я много над этим плакала. Вы должны мне поверить, что Вы очень, очень дороги мне {Подчеркнуто И. С. Шмелевым, его помета: !! }! Мне надо сейчас пока кончить, но я еще продолжу.

Уже ночь. Время так быстро ушло: сначала надо было пить чай, потом обедать, потом ходила за ягодами, и нужно было их разобрать тотчас же. Но все время я в мыслях с Вами {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}... Вечер был чудесный. Безоблачно-золотой закат. Я шла навстречу солнцу, и текучее золото слепило глаза. Впереди вилась вся золотая в блеске солнца дорога, и по сторонам высокие ячмени. Золотой свет падал на поля, и ослепленным взором нельзя было ничего различить, кроме длинных усиков ячменных, горящих, золотых. И казалось, будто {Помета И. С. Шмелева: !!} . Мой дорогой, далекий. Вы были тогда в моей душе {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}...

Мне так много хочется сказать Вам, но уже так стало поздно. Я скоро, скоро буду писать ответ на Ваше письмо. И много хочется сказать о Вашем творчестве. Скажу и [о] своих мечтах. Еще с детства. Расскажу Вам одному.

Я "Неупиваемую чашу" читала давно, еще совсем не видя, не сознавая Вас. У меня ее нет. Если бы можно было ее иметь сейчас! Как бы я была Вам благодарна! -

"Куликово поле" я не читала целиком, но отдельными отрывками. Я была в Голландии уже, когда оно вышло. Здесь теперь ничего нельзя достать. Мне это ужасно больно. Я все хотела бы прочесть Ваше! Когда я и на чтение Ваше шла, то еще Вас душой не увидала, но там, в зале, у меня впервые появилось чувство нежности к Вам и желание Вам добра. Помню меня возмущало, что зал был темный и с плохой акустикой, и вообще неуютный. Помните? Я слушала и других, например Бунина ⁸⁸ , но ничего подобного не испытывала.

[На полях:] Вот уже кончая письмо, наконец, решаюсь попросить Вас, дорогой Иван Сергеевич: пришлите, если это не затруднит Вас, мне Ваш портрет. Я смотрю на Вас только в книжке, а мне хочется видеть Вас часто. Моему брату Вы подарили, и я урывками смотрела. Я жду.

Всей душой Ваша, О. Б.

Очевидно, одной Вашей открытки я не получила, о "смешанности образов", как Вы пишете.

Здравствуйте дорогой мой!

Не знаю прямо с чего и как начать!

Я так полна думой о Вас, так трудно выразить словами. Все эти дни я ежеминутно думала о Вас, тревожно, приподнято, радостно и боясь все время, что утратила уже Вас! (Ведь я еще все не имею ответа на мое письмо.) С трудом я проводила дни без того, чтобы не писать Вам, - так полна я была всем, что касается Вас. Хотела писать Вам сегодня, 14 ст. ст. и сказать Вам, что я переживаю душой этот день ⁸⁹ с Вами. Но мне вчера уже трудно было молчать, и я все не понимала, что-такое это беспокойство.

Голландцы заслали зачем-то в Velp. He понимаю, т.к. Utrecht ближе к нам.)

Какое-то странное волнение охватило меня, когда я раскрывала упаковку.

Описывать ли Вам то чувство, которое я испытала, увидев Ваше имя?!

Я окаменела от удивления, восторга, радости, нежнейшей благодарности Вам милому, нежному, - и от стыда за недостойность свою...

Зачем, зачем Вы так балуете меня?

сама себя не понимаю {Подчеркнуто И.С.Шмелевым.}.

От какого-то детского восторга я ничего не могла другого сделать, как поцеловать розовые лепесточки цветка... Какое "спасибо" выразит мое чувство?! Я счастлива, что это растущий,

Господи, но мне так страшно подумать, что Вы, м. б., отвернулись от меня теперь . Как жду я Вашего ответа!!

Мне так много хочется Вам сказать, но я удерживаюсь, т.к. боюсь ответа Вашего. Если бы Вы знали, как

Вот отчего все эти дни от 24-го и до вчера я так волновалась и думала о Вас! Это привет Ваш мне, живой привет был на пути ко мне! Зачем? Зачем?.. Вы так меня балуете!!

Если бы знали Вы, как мучаюсь я тем, что возможно доставила Вам горечь! Я не могу этого выразить.

Все это время я очень волнуюсь. Я не могу спать, и аппетит совсем пропал, как от волнения бывает перед экзаменом. Мои семейные уверяют, что я похудела и побледнела. Матушка, наша гостья, все время твердит: "что это О. А. с Вами, похорошели Вы, а так похудели, - совсем другая". Видите, я не больна, т.к. болезнь не красит, а похудела от грусти о Вас. Я боюсь утратить Вас. Я боюсь, что я уже утратила Вас. Лучше убейте сразу и скажите скорее. А м. б. я внушила сама себе этот страх, и Вы все тот же? Если бы это могло так быть! Но я боюсь, т.к. Вы слишком, слишком хорошо обо мне писали!

Я очень, очень хорошо понимаю Вашу боль о сыне Вашем. Я ненавижу кровно его мучителей-большевиков. Не думайте, что я не понимаю Вас! Я верю крепко, что Святое и Вечное в русском народе не умерло, и что Оно, это Святое, сбросит большевистское иго, и что Русский народ оправдает сам себя перед Богом и историей своей. Я рада была услышать о войне, т.к. что-то сошло с мертвой точки, и война поможет освободиться нашим родным и дорогим от сатанинской власти. Рано или поздно это свершится. Я твердо верю в свой народ! Вы тоже? Как молиться надо! Я очень взволнована, я плохо молюсь.

Сейчас цветочки Ваши стоят передо мной, - я любуюсь на них.

24-ое июля был яркий, чудный день! Как провели Вы его?

Я все время, не только [в] 12.30, но все, все время была душой у Вас. В 12.30 я пошла в сад и... только что вышла с веранды, как вижу, едут 2 гостьи, - одна тоже Ольга, праздновать именины у нас "в раю", как все "Wickenburgh" зовут. Я засуетилась и не могла уйти мыслью к Вам так поняла, что это просто Ваш голос был ко мне. Это было удивительно, так необычайно.

Это было около 1 ч. дня. Я была очень весела и радостна до вечера. А вечером мне стало чего-то очень грустно... почему? Грустили Вы?

Я это все так ярко чувствовала. Я это не сочиняю. Это все честно!

Я каждый день хочу назначить время моего привета к Вам. Хотите?

Ну хоть в 11 ч. вечера. Суета дня уже уйдет, и еще не поздно. Я буду точно в 11 ч. веч. думать о Вас и Вы будете знать, что Вы не один. Да, Душа у Вас родная, близкая, своя! - "Одной духовной крови" - сказали Вы... В минуту отчаяния, сознания своей ненужности миру, я вдруг нежданно нашла отклик Ваш на свое страдание. Таких людей, как Вы, м. б., уже даже и нет теперь. Я разумею здесь, за рубежом... Такой Вы русский, чуткий, нежный, очаровательный, - слов не найду! Мне даже чуточку страшно, - примете еще все это за истерический бред у меня.

молча это только в себе сознавать. Я не исступленно пишу, но совсем серьезно.

Для меня Вы - источник жизни!

Жизни юной, красивой, полной. Получили ли Вы мое письмо от 24-го июля, - я там уже писала, что Вы умеете приобщить к жизни через себя!

С каким интересом я слушала бы Вас, о Вашей работе. Нет, не с интересом, а в Священном трепете!

Вот в Вас, в Вашей Душе столько огня из Божьей кошницы!

Для нас всех, а для меня как-то особенно, Вы такое сокровище! Что я могла бы для Вас сделать?!

Как больно сознавать расстояние?! Я все же верю, что увижу Вас! -

полнейшим всякое продолжение жизни. Мне за абсолютную истину казалось решение не иметь детей. Мне казалось преступным желание родителей для "своего счастья" давать жизнь новому человеку и посылать его на муку. И это была я, - я, которая в юности всю цель жизни видела в детях. Я радостно шла в жизнь. Я даже забыла об этом; мне напомнил один доктор, знавший меня по работе в первые годы в клинике и часто разговаривавший со мной о том - о сем, какая я была тогда. Я ужаснулась сама тому безрадостному содержанию в себе, слушая рассказ-воспоминание доктора обо мне же самой. Я не узнавала себя. И сказала ему об этом. Это был хороший, серьезный ученый товарищ. Тот объяснил это усталостью. Не знаю... Меня больно и беспощадно била жизнь. Но за все, за все я благодарю теперь Бога. Много мук было дано для моего же блага, и я бы не мучалась, если бы покорно принимала Волю Творца.

Но человек чувствует иначе.

Вы , каждым Вашим движением Души, каждым словом давали мне ответы на все. Я не знаю сама, какое чудо дало мне Вас. Не уходите же!

Теперь, за эти последние недели я нахожу в себе новые силы, я как-то иначе воспринимаю мир.

Ведь одно время я даже не считала себя быть счастливой, - а Вы меня как-то подбодрили. Правда, моя черная полоса лежит далеко позади {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}, но отголоски от нее оставались в душе очень долго. Я как-то так и не окрылилась вполне Вы дали душе моей Живую Воду {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.}. Помните, как в сказке: только после живой воды воскрес рыцарь. Боюсь, что в письме неполно и неясно... Но, м. б., Вы поймете.

О тоске "по невоплощенному" Вы говорите... Ах, я так много могла бы Вам сказать. Были, были мечты и у меня хотела отдать искусству. В Художественной школе были, как везде, большевики - футуристы, экспрессионисты, кубисты и т.п. Я слишком откровенно высказала свое мнение мальчишке-учителю. Не мог простить мне. Жизни не давал. Профессор отделения был из старых и как-то мне тихонько шепнул: "масса у Вас ошибок, но чуется мне что-то настоящее, мое же!" А сидела я над трудной акварелью и без указаний "футуриста-мальчишки" пробовала пробиться сама . Я летела домой как на крыльях. "Масса ошибок" были мне как похвала за словами "что-то настоящее, мое же!". Через пару дней профессора выжили вместе с другими, и он уехал в Америку, а я осталась одна среди кого угодно, только не художников. Я ушла и поставила крест на искусстве... После мне было очень часто жаль, но не было другого выхода. За границей многие люди советовали, требовали даже, чтобы я продолжала, но я считала это для себя роскошью в наше тяжелое время изгнания. Мне нужно было скорее приниматься за дело, дававшее бы мне хлеб насущный. Я зарыла глубоко и наглухо в себе стремление к искусству, да и времени не было у меня, работавшей с 8 утра и до 11 вечера ⁹⁰ . Я только очень изредка рисовала иконы. На живопись меня потянуло с раннего детства сильно и могуче. Теперь без необходимых данных, без подготовки, без "фундамента" я все равно художником не буду. Да и поздно... Поздно. Для многого очень жаль, что упущено, т.к. страшно хотела бы иллюстрировать Ваши книги. Конечно с Вашего согласия. Но я задавила в себе и это, чтобы не дразнить себя.

О литературе?.. Я не рискую. У меня нет оригинальности. Давно, давно жил образ. Предмет. Высокий и Святой. Он толкал меня на Путь Искусства, он звал и приказывал. И все, все стерла жизнь. Жизнь с маленькой буквы, злая, тяжелая, скорбная жизнь. Этот образ родился в душе десятилетней Оли в церкви, и его намек я слабо попыталась дать на конкурсном экзамене на "вольную тему". "Старые" художники оценили, а молодые смеялись. Когда-нибудь скажу Вам все . Веря Вам, слушаясь Вас, м. б. я бы и попробовала писать, но у меня нет смелости писать о себе и нет оригинальности для другого. Простите, что так много говорю о себе. Кончаю, а сказать еще так много надо! Душевно Ваша О. Б.

отнести к себе...

Ваша "Неупиваемая чаша", помню, на меня произвела большое впечатление, но тогда , когда я ее читала, - Вы еще были для меня просто талантливым писателем. Вы теперешний говорили бы мне конечно несравненно больше. И я не могу прочесть ее сейчас. Если бы я получить ее могла - было бы большое счастье. Я послать бы могла обратно, если бы эта дама ⁹¹ хотела этого. Здесь ничего нельзя достать.

⁹² "Хвалите имя Господне" ⁹³ и "Тебе поем" ⁹⁴ .

Знаете "Хвалите имя Господне" Львова ⁹⁵ ? Я его так люблю... Я очень люблю всенощную летом. Народу бывает мало, светло, хор поет звучно. И когда идешь в храм, то воздух уже не жжет, а ласкает, и стрижи так ласково перекликаются и задевают землю крылами. Я вспоминаю это из детства. И какое торжественное "Хвалите!"

И никогда нет хорошего хора.

Неужели никогда не увидеться с Вами? Родная, милая, нежная Душа?! Неужели?

Я верю, верно, что увижу Вас.

В прошлом письме я просила Вас о портрете. Пришлете?

Я скоро еще буду писать.

Если я все еще смею, если Вы не отвергли уже меня.

Ах, если бы Вы поняли меня в том давнем разговоре о Дяде Ивике. Я не хотела спорить с ним и не несогласна в образе лечения бабушки, но только врача считаю неподходящим.

Мыслью долго, долго приветствую Вас дорогой, милый!

Если Вам интересно, буду присылать любительские фотографии с меня, которые в изобилии делают брат мой и брат мужа.

Простите эти кляксы - это автоматическое перо так сделало. Я не переписываю. -