Переписка И. С. Шмелева и О. А. Бредиус-Субботиной. 1939-1942 годы. Часть 12.

[Декабрь 1941 г.]

Надо или подробно, - или никак! Ты так, кратко, не составишь себе картины. Сложно все : почему не женились? Масса разных сложностей (* И еще то, что я свое, личное, тогда считала роскошью, не смела о себе думать. Нам тяжело жилось тогда.). И главное: "нашла коса на камень". Он был вполне свободен. Ну, конечно Freundin {Подруга, любовница ( нем.). } были. Он был намного меня старше. В моем разочаровании, в горе от узнавания его "грехов", утешал меня тот студент, который помог поступить в школу. Этот был чист, как девочка. Мечтал свой первый поцелуй дать своей невесте. Потом, много после, когда он поцелуи растерял, но... все же, оставаясь нетронутым, - он умолял меня выйти за него замуж. Теперь женат. Его исправила жена... Сам сознался, что до женитьбы за... 1-2 года, - его развратили девчонки-сестры в больнице. Плакал, когда мне каялся. Умолял спасти его. Письма его у меня, Ваня, чудесные. Я - не любила, я ценила его. Это была чистая душа. Женился он 32 лет. Лет до 30-31 берег себя. И не "мямля", а пылкий мальчик. Увлекательный. Музыкант еще больший, чем доктор. Тип русского врача-бессребреника. Идеалист... крайний. Мать его знавали кто, говорили, что Святая была. Ну, этот, между прочим. Дима же ( тот , старший) был другой... До 1930 г. я страдала. И потом вдруг решила: разом отрезать все! Я все , всякое знакомство прервала, сказав, что "люблю теперь другого" (соврала), что все, все должно забыться. Все кончилось, не без боли с каждой стороны... И все-таки было еще одно, последнее испытание, еще одна встреча. Я не описываю этой встречи, т.к. это целый роман сам по себе. Здесь уместно было бы сказать и о борьбе, и о победе. Я уезжала в отпуск. Разбита. С этим чувством к Д., пришло будто все, что раздавил и обманул N. (* "N." - не начальная буква имени, а просто так.) И ужас был в том, что, стремясь к , я сталкивалась в Д. и с... другим. Отбрасывалась душой от него и... вновь его обаяние и чары... Не считай его, однако, пустельгой, - он сложнее и чище многих.

В нем есть что-то от Нечаева ⁴⁹⁰ , но более зрелое и потому еще более опасное. Умен очень. Мама его любила. Я думаю, что я тогда была для всего того слишком юна. Я не понимала его. Я панически всего боялась. Странно все это было. Это был шторм, на меня налетевший, на меня, еще совсем не окрепшую. Я вновь вся разбита, вновь ошибка, - нет идеала . Я на Tegeruse'e ⁴⁹¹ . "Баварочка" у тебя в лодке - это тогда. Иван, я тогда ужасно мучилась. Я уходила одна в горы, кидалась на землю, плакала, чего-то искала, я его звала, Его - всякого, порой даже очень земного, бежала от Него всем существом и вся к нему тянулась... и таак страдала. Я набирала букеты этих сиреневых Zeitlosen {Безвременник (нем.). } и видела, вбирала в себя, почему-то в них всю страсть его, все безумие. Аромат их - яд. Я ставила их к себе, заболеть бы хоть. И заболела. Горной лихорадкой.

В Берлин приехала после 3-х недель отпуска. Я не описываю еще одну встречу по пути (с Димой) (на отдых). Слабая и не отдохнула. Выдержала и не увиделась. Перестала ходить в церковь. Ходила в другую. И... затихла . Работала. Нигде не бывала. Забывало ли сердце? Да. После тех мук на горах... о, что это было! Я не понимала сама: откуда во мне это? И что ⁴⁹² ... После этих мук я вдруг вся стихла ! Работала свежо и бодро. Charité, клиника моя новая... без конца работы! И вот осенью поздней, почти зимой... столкнулась с... Георгием. Я не заметила его тогда. Вернувшись из клиники, я торопилась кончить одно рукоделие, чтобы отнести как подарок одной имениннице. А у отчима сидел кто-то, кого оставили и чай пить. Я извинилась и дошивала свое, тут же, у лампы. И ушла в гости. Кто это? Не все ли равно. Кто-то, интересующийся лекциями А[лександра] А[лександровича]. Уезжает к себе за океан и спрашивал о книгах. Зимой просил по возвращении еще зайти. Я и не думала о нем. И вот однажды: звонок. Вернулся, привез привет А[лександру] А[лександровичу] от кого-то. Я не видела его. Рождество... он в церкви, а после службы: отчим, очень гостеприимный был, спрашивает: "Вы куда, домой?" - "нет, куда-нибудь, м. б. в кино", - "заходите к нам". - "Серьезно? Благодарю, если не стеснит?" У нас гость. Дома ничего не приготовлено. Но тем не менее крайне уютный вечер. Мы видим впервые друг друга. Я помню только большие как-то особенно прямо смотрящие глаза, синие, не голубые, а синие, как море. Я таких не видала. Его благодарность за вечер. И все. Немного позже, - приходит, - мама одна дома, и: "я пришел очень просить профессора ко мне теперь в гости" - "его дома нет, я не знаю, сможет ли он!" - "ну, тогда все равно, кто сможет, я очень, очень прошу всю Вашу семью ко мне за город". И вот... была сказка... В зимнюю ночь, снег шел, морозно, поехали мы все на его чудесной машине... А там? Холостой, мальчик, без всякой хозяйки, устроил с другом... сказку! Это была Россия?.. Как будто! На стенах русские картины, чудесные, в углу образ. За столом все русские закуски и вина, самовар. Ужин из русского ресторана. А после... на чудесном граммофоне Шаляпин ⁴⁹³ , Собинов ⁴⁹⁴ , Нежданова ⁴⁹⁵ . Откуда нашли? В Риге, Пскове, всюду, где были по службе. И совсем после: было очень уютно. Отчим уже декламировал своего любимого Тютчева и Фета, - встает Георгий и... декламирует из "Евгения Онегина" наизусть "вначале жизни мною правил..." знаешь, где: "...и умереть у милых ног!" ⁴⁹⁶ Это он выучил для этого вечера. Поздно ночью уезжали мы домой... На утро, провожая меня на службу, мама сказала: "всю ночь не могла заснуть, впервые за все изгнанье так отогрели души, тихонько, так чутко". Мы условились, что на масляной на блины к нам. Я заметила, конечно, неуловимо, чуть-чуть, кому было все это. Я видела его чуть-чуть скошенный глаз при "...и умереть у милых ног". И вот блины. И он, и друг. На утро он должен ехать на 3 недели на Wintersport... Однажды в клинику мне телефон. Кто? Он... через 1 вернулся, скучно . Не может ли пригласить меня на очень хороший концерт сегодня? Столько мольбы... "Да, спасибо!" Еще визит у наших. Хотел бы чаще бывать, много говорить и читать по-русски. Не могли ли бы мы что-нибудь читать, хоть Толстого? Тогда хоть по средам 1 час. Хорошо. Среды... И я жила от среды до среды.

Сережа, он и я. Потом отпал Сережа. Мы - читали. Чехова много ⁴⁹⁷ . Любил он его. Толстого. Однажды не мог прийти он, прислал цветы мне, - гортензий корзины, голубых, цвета вечерних сумерек в марте. Знаешь? И был уж март... Тоска, такая... Он заметил. "О. А., почему всегда Вы грустны? О Родине?" "Да, о ней, о многом, о чем-то, чего не скажешь". - "Весна, - а Вы не видите ее, хотите, не будем читать сегодня, пойдемте... в весну заглянете, развеселитесь м. б.?" И мы катались. Он говорил о том, как с первого же раза всю меня заметил. Что я не жеманюсь, как все девицы, что ему легко со мной. И это рукоделие, и грусть, и все, все. Что грустить не надо, что жизнь и ему тяжела, что я его счастливей, - я - свободна, а он: - он вечно в форме, никогда не сам собою. Что его " личная " жизнь - только вот в этих русских книгах, в этих "средах", а остальное - ложь, натянутость. Что лишь на русском языке он не лукавит, что это его родной, душевный, его язык. О матери-покойнице говорил... И мы возвратились к чаю... домой. В другие среды мы читали. Еще одна среда... грустно... обоим... отчего же? И потом 30 мая! "О. А., поедемте на воздух, там читать!" "Хорошо". Гудит мотор, несется, куда? Помню как радостью ныло сердце. Я знала , что что-то будет! И... вдруг... круто повернув, Г. поворачивает автомобиль... обратно? "О, нет, но здесь так хорошо!" И правда. Пред рощей... Поле... широкое поле. И... уже первая звездочка! Я помню, я на нее смотрела... Слова любви? Они всегда, всегда одни и те же... Да! Чудные слова любви. Ему было 28 л. - Самостоятельный, видный на своем посту и... такой робкий. Робкий, чистый мальчик. Один поцелуй... почти что братский. И звездочка мигала, смеялась, или плакала? И я?!

Продолжение следует.

Он говорил, что полюбил, как только я вошла тогда впервые, в зеленой шубке с лисой, и на воротнике, и на рукавах, и на подоле. Как потом тихонько шила что-то. Что он сказал тогда в сердце: "вот она, которую искал я всюду". Что девушки его страны чужды ему, крикливы, шумны, модны, пусты, - куклы. Что я ему и мать, и сестра, и... любимая. Что русский язык - его на нем только молиться может, на нем он не лукавит, не "пачкает его буднем" (так и сказал!). Просил беречь меня его (язык) от всех чужих влияний. Себя беречь, не потерять ни черточки на западноевропейском базаре! Читали ли мы дальше? Редко... Не было в книгах для нас ничего чудесного... Дивной сказкой развертывался чудесный роман моей юности. Волшебный - как сказка, короткий - как сказка... Каждый из нас знал с первого того вечера, под звездочкой, что плакала и смеялась... что этот сон - будет короткий, что перервется он, что боли будет вволю. И потому мы были грустны... тогда... в марте... над голубыми гортензиями... в голубом часе!.. Я... знала смутно. Георгий... знал все очень точно.

Он себя винил потом, что "дал себе волю", что "не скрыл", что "не ушел раньше, не открывшись". Но тогда казалось все иначе, - хотелось верить в чудо. Мы его втайне ждали оба. Впрочем Георгий принимал шаги. Пытался сделать кое-что. Ну... довольно... этого не надо было. И я это увидела много спустя! Коротко скажу, в общих чертах о причине невозможности любви нашей. Отношения его сородичей с бабушкиным домом ⁴⁹⁸ , ее управляющим и т.п. были таковы, что... я - отпадала. Любовь Г. ко мне, верной бабушкиной внучке, не нравилась его родным. Они постановили на "семейном совете" Г. женить на девушке из совсем другой семьи . Этого "постановления" Г. изменить не мог. Сложно описать все. Но даже уход Г. из-под опеки своего рода (он хотел это сделать) не решал бы вопроса, при всей натуре Георгия и при моем отношении к таким вопросам.

Я не хотела его жертвы. Такой жертвы.

что это было за время. Мы встречались, молчаливым уговором, как брат с сестрой, стараясь никогда не создавать любовной атмосферы. Ездили на людные концерты, в кино, в театры. Никогда не читали больше. Не гуляли. Однажды только... были в кино, на премьере... не было других мест, - только ложи. Мы оказались вдвоем в ней. Совсем темно. Играли что-то очень ритмичное, - я обернулась чуть к нему и сказала: "через 1-2 недели Европа затанцует под новый Schlager". Г. не расслышал, подвинулся чуть ближе. Я повторила. И увидела, что Г. не слышит, не слушает даже, не может слушать. С трудом мы понимали фильм и... вышли. Когда отъехали от горевшего огнями центра, Г. сказал мне: "какой кошмар, Оля, не иметь силы жить, тебя не видя, и... видя... так страдать! Я хотел бы всю молодость свою бросить в пространство, стать стариком и... хоть таким, спокойно быть у тебя... я не знаю, не знаю, что мне делать!!? Помоги мне и ты, иначе - я пулю в лоб пущу себе!" И я помогала. Больше я не обращалась к нему... никак. Я холодна стала. Но однажды... звонок в клинику. "Оля?" - "Я". "Ты знаешь, я звоню, чтобы сказать, что мне без тебя грустно, пусто..." И при встрече... ни словом, ни взглядом. Я все сердцем знала... Потом словами мне Г. все сказал. Почему все безнадежно... Ваня, ты "давал" часто бег мотора, но... еще один... никем не дан... Это была пытка. Мы мчались по берлинской автостраде, без возможности остановиться . Г. говорил мне весь ужас. Вколачивал гвозди в гроб и свой и мой, забивал сердце. И я сказала: "останови, я не могу, я хочу одна остаться!" И мы не смели остановиться. Г. гнал только скорее, чтобы выехать на поле и там остановиться. Стена камней, серая справа, серая дорога... асфальт и... гонка, гонка... Я крикнула: "Жорж, я выскочу, я не могу, я с ума схожу, к чему же жить?!" - "Не к чему, Оля, но все же нельзя, останься". И он, держа меня правой рукой до боли, левой правил. Ужас. Ужас! И вот... несколько дней Ж. не было у нас... Я знала, что его теряю... На 3-й день письмо отчаяния его через Rohrpost {Пневматическая почта (нем.). }. И телефон: "Оля, ты скучала без меня? Да? Хочешь, и я все брошу, пусть скандал, но тогда... я с тобой буду... Ты понимаешь, скандал громкий будет, я... нам трудно будет жить вначале, но реши ты!"

И я сказала: "нет, выдержи, не бросай!" А сама рыдала. Я потому сказала так, что считала, что не я должна у него вынудить жертву . Жертву приносят . А он? О нем я узнала позже, много позже! Он в этом моем движении этого не понял. Он боялся "испорченной карьерой" мне "навязаться", - потом узнала, что ему втолковать пытались, что мне его "блеск" нужен, а "низвергнутый" - не интересен, что потому я и не "решила". И его... женили. Но это после...

Проходило лето. 26-го июля мы "прощались". Т.е. потому, что я уезжала в отпуск. Но знали, что - это крайний срок, чувствовали, что проститься уже - пора! Опять... все то же. Ни словом, и ни звуком... Г. только попросил позволить пройти в ту комнату, где мы раньше читали. Когда он вышел... я видела, что на глазах еще были слезы. Я проводила его до калитки. И тут, внизу, где уже ходили люди, - он взял мои руки и, обе их целуя, сказал: "Оля, ты должна запомнить, что, что бы ты ни узнала обо мне, - верь, что только ты - прекрасна! Ты - Прекрасна, я только тебя любил и буду любить. Но обещай мне, Оля, что ты не сделаешь ничего, что бы омрачило меня и маму твою!" Я не поняла тогда этого. И он уехал. Хотел писать. О встрече мы не говорили. И о не встрече тоже не говорили. Со следующего дня - мой отпуск в клинике. Я уехала на море. Там, я писала ему стихи, письма, мысли... Я звала его в пространствах. Кричала в волны его имя, искала глаза его в голубоватой сини. Когда вернулась, - ничего о нем не знала... Не писал он. И я... не посылала писаний. Я знала сердцем, что ему забыть меня надо... И знала, что помочь в этом надо. Но я страдала. Я написала его другу с просьбой сообщить о Жорже, не говоря ему. Я бы хотела, чтобы он был за океаном. У себя. Но я знала сердцем, что он здесь, ближе. И томилась. И вот, слушай: однажды в клинике, мне моя ученица показывала фото из отпуска ее... И автомобиль один, фирмы... "Нэш". Я знала, что в Берлине их было только 3, потому что трудно было всегда с ремонтом. Я остолбенела и спросила: "кто это?" "Это мой... жених". "Кто?" Я вся дрожала! Она назвала мне имя чужое . "Вы... тоже... знаете эту... марку, - их только три здесь, и один меня всегда злит. Когда я жду моего жениха и слушаю каждый гудок, то непременно приедет этот, вспугнет, я выскочу... "Нэш", но... другой..." Я спрашиваю: "Какой No автомобиля, Вы не заметили, м. б. это тот, третий, который ни Вы, ни я не знаем". "О, да! Еще бы! Это - 7..." И она назвала мне No Георгия. Все поплыло у меня перед глазами. А она трещала: "Вчера вот, тоже, и стоит перед моим домом, будто дразнит!" "Как, вчера? Не может этого быть! Вы ошиблись!" Мы спорим. Элен говорит мне: "Хорошо, pari! Когда приедет, я позвоню Вам, но Вы должны что ! И вдруг через 1-2 часа мне телефон: "Frl. Subbotina? - автомобиль No... у моего дома, он простоит 2-3 часа - это обычно. Я жду Вас. Вот адрес!" И я? Я бросила службу (правда часы работы уже отошли, я кончала реакцию Wassermann. И могла через 1 ч. выехать, оставив на помощницу записи и уборку аппаратов) и поехала. По пути я перешла в такси, т.к. мне казалось, что я опоздаю. На опушке большого парка мы остановились. Я еще издали узнала "Нэш". Элен стояла у окна и хлопала в ладоши, она жила в партере. Через тяжелые зеркальные двери я вошла в полутемное фойе шикарного дома и... не успела еще войти в прихожую Элен, как услыхала сверху... его шаги! Я не могла ошибиться. Это был он. Но я, вместо того, чтобы пройти ему навстречу, я кинулась к Элен, захлопнув двери. Я вся была смущена. Перед ученицей-то, хороша! Но Элен была почти ровесницей мне, она кончала школу, - поняла, что здесь что-то серьезное творится и повелительно мне сказала: "подите, и узнайте, правильно ли я сказала, - м. б. этот автомобиль куплен другими?" "Подите, Вы успеете еще, теперь холодно, вечер, мотор должен разогреться, он не скоро еще отъедет, подите!" Она толкала меня к выходу, и я как пьяная ей повиновалась.

Продолжение следует.

Ванечка, массу сегодня тебе пишу, - потому письмо не написалось уж. Если почта долго идет перед праздником, то уже сейчас шлю поцелуй к Новому Году! Да будет он для нас счастливым!

[Декабрь 1941 г.]

Мотор дрожал, готовился толкнуть машину, сорваться, унестись... И... двинулся... А я... стояла за зеркальной дверью, в темноте портала, как в колодце. И... прощалась. Прощалась с тенью милой, мыслью!.. И вдруг! Что это? Остановился. Открыла дверь и, не могла больше, будто проснулась. Все это в секундах было...

И в автомобиле открылась тоже дверка. Георгий вышел и шел мне навстречу. Как выглядела я, - не знаю, но я видела его... Что это был за ужас! Г. был как полотно, худой, измотанный, убитый. "Оля! Как ты? Откуда? Жизнь моя! Это же чудо какое-то!" Он медленно, как-то странно, с усилием, сдвигая с пальцев правой руки, стащил перчатку... Я поняла. Я только взглянула. Все спросила, все узнала взглядом. "Да, Оля, я... женат". Я ничего больше не сказала. Я поняла все. Он много говорил мне что-то. Что - не помню. Не понимала и тогда. Я поняла только одно, что он несчастлив. Что любит меня все. Сказал, что, отъезжая от дома (там жил его "учитель" русского языка) в последний раз, перед отъездом из Германии, хотел еще раз, хоть взглядом окинув этот уголок его сердца, проститься мысленно со мной. Потому и задержал мотор, - меня не видя. А я, увидя это задержание, открыла двери. И вот предстала ему - живая. Он думал, что это видение, не сразу поверил. Парадную дверь, за которой я стояла, и его, отделяла широкая улица, - он не видел меня. Понимаешь, как удивительно! В автомобиле лежал Чехов, тот самый, которого мы читали. Мы приехали к моему дому. Я вышла, без единого слова. Легла и ждала смерти. Мне казалось вполне возможным умереть от горя , просто вот, лечь и умереть! Отчим вызвал маму, испугался моего вида. А вечером я получила письмо, опущенное накануне. Г. писал мне о себе всю правду. Ответ на то, которое я писала его другу. Мне тогда чуть приоткрылась вся гнусная интрига, расставленная нам обоим. Г. - понял? Я думаю! Я работала дальше, уколачивая сердце, забивая жизнь в стальной ящик. Не ища больше счастья, не веря, не надеясь. Наступала зима 31/32 года. Ты дальше знаешь. И вот... однажды, года через 2-3, я приглашена на большой домашний бал дипломатов. Хозяева - мои друзья, я бываю там охотно и знаю, что это честь - попасть на такой бал. Не много у них таких "избранных". Немного трусила. Приподнятые нервы. В новом бальном туалете. Мама чудно шила. Всегда я была хорошо одета, как нам ни трудно было. Я знаю, что за столом я [буду] - дамой одного важного дипломата, что надо себя держать в струнке. Я в ударе. Хорошо говорю по-немецки в этот вечер. За ужином сосед заметил это и говорил мне комплименты. Переходят все охотно на эту тему. И вдруг я слышу, дама напротив, феноменом языковым называет... Георгия! Я помню, как пошло у меня все кругами перед глазами. Чего мне стоило взять себя в руки. Сосед мой увлечен был новой темой - подали икру, грибки и все такое, что к водке, по-русски, (Хозяин бывал раньше в России), - хвалил икру, уговаривал меня взять "хоть чуточку побольше". Не заметил моего волнения. Но... после, в салоне, где мягко горели свечи и гости погрузились в эмоции от ликеров и курений, а другие в гостиной танцевали... я, проходя в прихожую, чтобы освежиться, вздохнуть, одной момент остаться, - я слышу по-русски: "скажите, Вы - О. А.?" Дама, что была напротив, стояла около меня. "Я угадала Вас. Не удивляйтесь. Я все знаю. Я - друг детства друга Mr. G."... Я онемела, застыла. Наконец сказала: "я ничего не понимаю". Та мягко меня взяла за плечи и сказала: "я знаю, что жизнь Mr. ... разбита, а Вы... несчастны..?" "Я сразу же поняла, что это - Вы, та, о которой мы ломали головы с Володей ⁴⁹⁹ наверняка. Вы ли это, обратилась сейчас просто: "О. А.!"" И я узнала грустную историю Г. Его женитьбу на "кукле", и как это "кукла" его измучила, - ревностью и неумением вести себя испортила ему карьеру, пустила его в трубу, до того, что даже прежнюю хорошую квартиру оставить должен был, и "Нэш" продал - дорого стало. И потом жену отправил "исправиться" к своим родным. И жил долго один. Я получила письмо от него, где он начал словами: "мечтам и годам нет возврата",.. но "м. б. можно возвратить хоть доброе расположение друг к другу..." Писал, что... "но вся моя женитьба и новая жизнь ничего в этом не изменили..." Мучился тем, что меня заставил страдать, что как-то надо было бы иначе. И т.д. Но это, - после. А... дама эта рассказала мне очень много. Я не могла уж слушать. Надо было идти в гостиную. Нельзя отсутствовать так долго. Я не могла идти в салон, сидеть, бездействовать... страдать. А в гостиной... танцы. Играют пластинки, крутятся, шумят что-то... И... вдруг: "Happy days"! To, что так давно кружило, вело нас с Г. в танце... Я мучилась воспоминанием. А в уши все проникало, звенело, пело. Я помню каждое его прикосновение, подпевание, перевод словечек отдельных, взгляды его, чуть-чуть пожатие руки и все... все то, что можно сказать без слова. Я танцевала с молодым консулом, с трудом попадая в такт от волнения. Вертелось в мысли: один, жена за океаном, не любит... Танцы, танцы, ликеры, смех, комплименты, цветы, танцы, танцы... Хозяин в ударе и в свободную минутку меня благодарит за "отлично выполненную" миссию соседки-дамы с капризным, обычно хмурым дипломатом. Вечер удался. Хозяйка меня тащит в спальню "подушиться", "поделиться впечатлениями". И говорит: "Олечка, я пьяная совсем, ка-кой ликер муж выкопал, с ума сошел! А Вы?" Я - ни капли! "Олечка, да Вы... совсем... ни капельки? Не пробовали даже? Да что с Вами? Бледны как?" Меня они вдвоем (хозяин и хозяйка) поят наспех шампанским, "чтобы не было скучных". Я пью. Покоряюсь. Я подхожу к граммофону и завожу сама "Happy days". Стою и слушаю. Танцуют пары... Ко мне подходит кто-то тоже. Я танцую... танцую сердцем. Рву его, рву на части и вспоминаю каждое прикосновение... Кружится в голове шампанским, - я смелее... Я вижу эту даму снова, смеюсь нарочно громко, без бледности. Горят шампанским глаза и щеки. Она подходит снова: "Вы... Вы виноваты... зачем не удержали его у себя?! Я видела его однажды, после его женитьбы. Несчастный мальчик". И рассказала всю интригу. И то, как его от меня тянули и как объяснили ему то, что я не приняла жертвы. Не стану описывать всего. Пыткой стал этот бал. Гремела уже капелла (граммофон был в перерыве), кружились пары, все было в блеске, в вихре вина, духов и флирта. Я была убита. При разъезде эта дама мне шепнула: "напишите ему... и Вы его спасете!" Мне было все противно. К чему она вмешалась. Я потом узнала, - она говорила все верно. Но я не написала. В одном письме, на смерть отчима (1936 г.), Г. мне писал, что "поеду домой, чтобы познакомиться с моей дочкой"... Опять была жена одна за морем? Мы не виделись больше. Я работала. И втайне чего-то ждала. Я нарочно тянула с решением выйти замуж. Я хотела быть свободной. Все это было ужасно. Нельзя сказать кратко. Недавно сравнительно я прочла в газетах, что у него родился сын. Ты без сомнения его имя слыхал и знаешь. В старой России был известен его дядя ⁵⁰⁰ . Но я не назову.

Тот портрет, что ты получил (оба и с глазами, и 3/4) переснят с того негатива, который я дала сделать для Г. Но... он не взял. Не захотел. Потом узнала. Ему тяжело было. Я тоже не взяла его портрета. Нет у меня его. Я видела однажды его учителя, и, будучи с ним знакомой, спросила его полусмеясь: "а ученик Ваш как? Его супруга тоже говорит по-русски?" "О, нет!" "Какова она?" "Она? - Очень субтильна". Смех. И все. Куколка... Но, все же мать - его детей. И вот еще одно... Он заболел однажды. Его на аэроплане повезли в Вену на операцию. Я это через год узнала от мамы. Он ей написал. А мне в ту ночь снился сон, будто я сестра в клинике и должна ходить за тяжело больным. Я вхожу в комнату и вижу свежеоперированного, спит еще. Подхожу и вижу - Жорж! Я проснулась, и знала, что он болен. Странно? Я всегда знала все о нем. Он это маме даже говорил, боялся моего этого свойства. Весной 1939 г. я была у мамы. По просьбе одной семьи обратилась к Г. с просьбой. Был телефонной разговор. Я была внутри уже тоже спокойна. Его: "Оля, Оля, как странно, опять твой голос!" Спросил, долго ли я в Берлине, - огорчение, что уезжаю в Голландию. Он был летом в Берлине. Сережа его видел. Он изменился очень, похудел, и... постарел. С. был удивлен. Г. раньше был так интересен, а тут - поблек. Ну, вот и все. Конечно этим еще не кончилось мое жизнеописание. Было так много. Я не сказала и 1/10-ой! Я доскажу тебе.

Посылаю кусочек платья, в котором "прощалась" с Ж. - оно все в воланчиках, длинное и широкое.

Под "Татьяну". Целую. Оля

Кое-что еще надо рассказать и о Диме. Я звала его "Микита". Ему это шло.

[22-23. XII.1941]

Ну, вот, милый Ваня, рассказала тебе о себе, поскольку это возможно в краткой форме. Было бы легче говорить устно. Много было. "Роман" с Димой был тяжелый урок, испытание, пытка даже. Я в нем сгорела вся, сгорела я - земная.

Это была борьба ужасная. И мука вся в этой борьбе. Я убегала от соблазна, ненавидела его, но, увидя Д., вся терялась. И вот ужасно: то, что ужасало, отталкивало, то же и притягивало с силой! В то время я была так вся обострена, так... на "высшей ноте", что трудно описать. Я умышленно не даю тебе ни одной "сцены". Их дать в письме невозможно, кратко невозможно. Это - был бы роман.

Д. женился, на одной... его бывшей "Freundin". Разница между ними лет 20-22. Она - как сам он выразился другу "хорошая баба" и больше ничего. Воровка, лгунья, ну, одним словом - "баба" из таких, где только "баба". Обкрадывает его же. Водит шашни с другими. Года 4-5 у них не было детей, т.к. Д. говорил, что от "этого мяса не хочу!" Но, кажется, теперь есть дочка. Постоянно скандалы. Однажды, когда у них были гости, он ее запер в... уборной, чтобы она не мешала, не портила настроение. Но цинично говорил, что "для постели хороша". Ужас! Я презирать его стала за эту женитьбу. И вообще! Но было время, когда было иначе. Ты знаешь, я маме как-то сказала: "если бы я могла остаться incognito для Д., то я бы хотела от Микиты иметь ребенка, но пусть потом никогда его не увижу больше. Чтобы не было разврата". Дико? Да, тогда я ужасно хотела иметь детей. Жизнь без детей казалась мне погибшей. Но т.к. incognito остаться было бы невозможно, то... оставалось... бегать друг от друга. Если бы я тебе описала мой отпуск на море... когда Д. был там же! И... никто, никто даже не догадывался, что мы знакомы. Какое это было дикое что-то!

Мы встречались как только что познакомившиеся. До комизмов доходило. Однажды я болела, еще раньше в Берлине, - наши его просили осмотреть. Я тогда еще не совсем знала, какой он ко мне. Но догадывалась. А тут... совсем поняла. И с температурой убежала на вечер, где был и он. Танцевала с ним вальс полубольная. Дня 3 сбивала градусник, чтобы дома не знали. Меня бранил он за это. Я не сказала, что ради него, а делала вид, что ради "кого-то" другого. Ты меня осуждаешь? Я чувствую, что да. Да, это было что-то помимо меня. А я, сама я - боролась. Мне Д. сказал однажды, что "через Вас, Олечка, я м. б. еще очищусь и лучше стану... останьтесь такой, какая есть". Ах, много чего было. Ревнив был он ужасно. Однажды чуть скандала не устроил из-за пустяка. А то... просфорку за меня давал вынимать и дарил ее. Он был - весь огонь. Но я его забыла совсем, как бы переболев, - отболела. Я очень страдала в той борьбе. И когда покорила себя земную, - то - освободилась и... навсегда. Я его видела часто потом и так спокойно, будто ничего никогда не было!

Я не рассказала тебе о разных других встречах. Они - не главны. Не ковали меня. Их было не мало. Были так называемые "партии". Но я их просто отметала. Был еще один "роман", но... такой какой-то нестеровский... Милый, чудесный русский... мальчик... и имя ласковое... Лёня! На Троицу, на прогулке (целая компания на сеновале), - мое рождение было, признался мне в любви. Молился со мной, на меня и за меня... (Красиво для этюда). Это-то дивное было и все... вперемешку... И молитвы, и слова любви, и... поцелуи. Я не могла бы поверить, что он такой. Меня это как-то захватило тогда. Тронуло...

Утром, в 5 ч. я пошла к лесу, одна. И вдруг слышу: "сюда, сюда, Лёня умирает!" У него был припадок падучей, эпилепсии! Это его убило. Ушел в себя. Потом уехал из Европы. Давно было. Теперь женат. Очень я вернулась из путешествия - прочла. И обомлела от удивления. Была тут разгадка об одном знакомом, поведение которого было всегда так странно, что никто его не понимал. Говорил о любви своей и просил прощения, что не принял приглашения моего в шаферы. Не был и на свадьбе. Я ничего не знала!

Я не знаю, писала ли тебе я о жизни моей в Charité? Я много писала и много жгла! Профессор молодой? Это тоже из "партий". И об одном "Lepatins Sekretär" {Секретарь Липатина (нем.). }? Тоже - "партия". Еще были несколько, которые раздражали надоедливостью. Но для сердца не было больше никого. Были шутки. Например: один влюбился в меня, уверял, что я похожа на кого-то, от кого он без ума. Знаешь на кого? На Бригитту Хельм ⁵⁰¹ . Я оскорбилась и выгнала. "Ну, и идите к Б. X." Обиделся. Это было только своего рода "комплимент", а я и не поняла!

Было много курьезного. Всякого. Все проходило мимо, не оставляя царапинки. Теперь обо всем, и о Жорже. думаю спокойно. Все ушло...

Ну, милый Иван, если бы тебе всю мою жизнь обработать и дать миру! Преломить так, чтобы живые не обиделись. Все живы! Я сама не сумею. Очень уж трудно. Ванечка, я пишу целый день сегодня, потому не отвечаю на письмо твое. Я получила твои открытку 12.XII, письмо 10.XII и письмо 15.XII. Из вскользь брошенного замечания, я поняла, что ты цветок получил. Пишешь так, как будто уже писал об этом. Очевидно, письма пропали ?! Какие? Тебе нравится портрет? Я рада. Но ты имей в виду, что это 10 л. назад! Я теперь хуже! Ну, ты знаешь какая! Ваня, почему ты тоже не пошлешь так, как я? Напиши так же! Попроси чуда! Чудо будет! Цензор ведь тоже с сердцем и м. б. очень чуток! Маленькую карточку ведь можно! Ну попроси! Пришли! Я умоляю! Алеша не даст мне! Вот увидишь!

Мариночка, я люблю ее, всегда хороша ко мне была, а тут... не отвечает на мою мольбу ни строчкой! А я писала ей " как родной ". Они все, все чувствуют обиду-ревность за то, что выделил ты из них, читательниц . Понимаешь? Нельзя и сердиться. Это понятно. Не передадут они мне! И потому молю тебя еще раз: ни с кем не говори обо мне ! Особенно там! Обещаешь!? Я беру с тебя честное слово !

Ванечка, ты - дуся! Варенье варил? Ну, что же мне сказать на это?! Мне только больно, что ты сахар переводишь и себя лишаешь. Умоляю, - не делай этого больше! Я же страдаю этим! Я ценю это, тронута безумно, невыразимо, но... страдаю. Береги себя! Мне так хорошо (в этом смысле), что я бы с радостью тебе послала. Я не ем сахара. Но, вот странность: отсюда нельзя посылать!

Ванюша, пришли себя! Это, только это! Я м. б. скоро получу твои книги! Нашла один склад!! Ура! Жду каталога. Я напишу тебе о сне (о Богоматери) и обо всем. Напомни! Безумно волнует твой роман с Дашей. Не могу читать! Хочу жить там, тогда, но... иначе! Не смею так! Побрани меня! Но это от любви! Хочу родиться снова. Целую жизнь с тобой прожить! Нет, не хватило бы моего сердца! Я слишком тебя люблю!

Я умерла бы от ревности ко всему! Целую... Глупая твоя Оля

23.ХII.

Твои чудные письма от Сережи! Отвечу!

Ванечка, мой светик, мой бесценный!

Что с тобой? Болел ты? Тоскуешь? Я так скорблю сегодня о тебе. Ничем я не могу развлечься. Пять дней я все ждала от тебя весточки, издергалась за эти "праздники", - ждала, что "вот уж в понедельник-то несколько писем сразу получу от тебя", моя радость... Но... сегодня только одна открытка! И - ничего в ней! Только, что 3 письма твоих тебе вернули! Отчего же? Из-за любительского маленького фото? Но я же получала их от тебя раньше. Сережечку и О. А. А ты... ты не пришел! Ужасно это! Ну, подумай: если бы у тебя ничего от меня не было!? А я вот так томлюсь... Ты долго тогда, осенью, капризничал, все не хотел послать мне. Ну, вот, а я наказана! Я всегда так невезуча в жизни. Я ничего не жду! Как пусто, как тоскливо! И ты не хочешь, не хочешь видеться! Я знаю! А я - я живу только этим. И ты этого понять не хочешь. Я не смогу жить дальше, не имея надежды на нашу встречу. Пойми! Поверь! Я обожаю тебя. Я больше, сильней любить не могу, не способна! Если бы можно было убежать к тебе! Но это невозможно!.. Ужасно!.. Если бы ты все Я несусь куда-то. Разобьюсь как щепка? Что-то должно случиться... Так жить - нельзя. Я живу только от почты и до почты. И когда не получаю, - то увядаю сразу. Когда получаю - горю, сгораю, рвусь к тебе всем сердцем. Я буду стараться весной к тебе приехать. М. б. и будет чудо, - получу визу! О, если бы люди знали! Если бы знали, то дали бы визу. У всех у них бы растопилось сердце. Как я люблю тебя, Ванюша мой... Ну, если бы кто-нибудь представил себе, что Гете так бы мучился, не мог бы встретиться с любимой, так, как ты, страдал бы (о себе не говорю я - кому же интересна я?), то ведь конечно всякий, самый строгий чиновник понял бы... О, я верю в чудо! Мы должны увидеться!! Пусть страдать еще больше придется, пусть я сломаю всю себя, разорву мое сердце! Но, я не могу жить так дальше! Я должна знать хоть, что тебя увижу! Я каждую минуту мучаюсь, не зная здоров ли ты... И этот холод! Господи, неужели ты не можешь что-нибудь придумать?? Переселиться туда, где центральное отопление. К друзьям? Или ты не любишь это? Я понимаю - у себя лучше. Но хоть на время! Мама и С. до переезда ко мне тоже одну зиму жили у знакомых с центральным отоплением. У твоего доктора не мог бы хоть самые холода остаться? Или у него так же холодно?! Ужасно меня это мучает. Я боюсь твоей поездки. Еще заболеть можно. Мало ли чего схватить можно. Подожди хоть до весны. Не езди! Я буду стараться к тебе приехать весной. Если ты ко мне не хочешь. Для меня-то ведь почти безумно это, ужасно трудно. Меня же муж не пустит... Разве ты этого до сих пор не понял?! Сюда, ко мне, приедь! Здесь и тепло, и хорошо бы было...

Ну, как хочешь! Я так... несчастна!.. Нет, ты этого не понимаешь!

На "праздниках" я уезжала на 2 дня. Тоска была - ужасная... У свекра, традиционно... но, Боже, какой зеленый ужас!.. Я поехала только 25-го вечером, а А. уехал уже 24-го. Мы утром 25-го были трое в Амстердаме у одних русских... У дочери священника ⁵⁰² . Уютно, мило... Оттуда я к "папаше". Там в большом доме холодно, одна только печка топится, а все остальное утопает в сыром холоде. И окна еще были открыты, - проветривали, надымило что ли... В теплой комнате, где волей-неволей все вместе должны сидеть, - лежит параличная тетка. Несчастнейшее существо. Ей 75 лет, всю жизнь отдала семье своей, не смея думать о личном счастье. Без любви, без понятия даже о таковой. Богатая, но не смевшая хоть что-либо на себя тратить. Все копить надо для рода... Теперь она - кусок живого мяса. Не говорит, не двигается, только плачет звонко, как ребенок больной. И мычит. Все конечно болит, т.к. лицо порой искажается болью и, говорят, что пролежни огромные у нее и от лежания, и от всего того, что с ней случается (как у бебешек). Ужас... Она была самая приятная в жизни из семьи. Забитая. И вот еще такой конец... Но уж хоть бы конец, а то одно страдание. Ее увозят спать в другую комнату, но все обеды, ужины и т.д. она со всеми вместе. Отец - старик 78 л., но бодрый очень и живой, возится с сестрой очень самоотверженно. Но в доме атмосфера умирания. Зажигали елку, совершенно точно так же, как все года перед этим. Только меньше был круг семьи: одна дочка в Америке, а другую папаша не признает, т.к. вышла замуж за русского. Мотивируется официально это тем, что он разведенный, и что, следовательно, по Библии - она тоже прелюбодействует ⁵⁰³ . Года 2 "папаша" ездил ко мне с выписками из Евангелия (Марка), где это сказано. Я лично думаю, что будь Юрий ⁵⁰⁴ богат , знатен и имел бы место почетное, - то все эти изречения потеряли бы смысл свой, точно так же, как слова Христа о книжниках и фарисеях ⁵⁰⁵ , и как: "легче пройти верблюду сквозь игольные уши" ⁵⁰⁶ свекра. Т.к. он его не по существу ценит. Его истинные недостатки он даже и не видит. Ну, так Бог с ними! Нудно и тоскливо пели хоралы, - одно и то же! И елочка горела все так же под столькими парами глаз: "не загорелось бы!" Даже и ведро с водой стояло за дверью, как всегда. Подарки дарили тоже. Масса во всяких вариациях библейской мудрости... и в календарях, и в книгах, и в альманахах... Валандались до 1-2 ч. ночи. Спать холодно и темно, т.к. всюду лампочки горят очень тусклые - экономия. На другое утро я уже в 10 1/2 простилась и уехала к дочке с Юрием. У тех что-то полурусское-полуголландское. Но все же уютно. Тепло. Лампадка. Снежок шел. Я все о тебе думала...

Юрий сам варит кофе и чай, и... вкусно. Сережа тоже туда приехал. Позавтракали дружно, весело болтая за столом. Прошел день в дорогах. Они от нас далеко. Я, не заезжая к свекру, проехала в Schalkwijk (Схалквейк), а С. еще с визитом. Съехались с ним в 6 ч. в Утрехте у автобуса. А. хотел быть тоже, но опоздал и ночевал еще ночь у отца. А мы даже очень уютно проводили время. В субботу были у Фаси, мы трое. Фася милая. И несчастна, конечно. Сказала мне, что так бы хотела воли, чтобы хоть нищей, но быть свободной. Мы рядом сидели с ней за столом и... больше ничего не сказав, поняли хорошо друг друга. Были ее родители (чудесный ее отец! Ему 80 лет, а все еще такой молодчик!), ее сестра (тоже за голландцем) и мы. Мужья (ее и ее сестры) {В оригинале: мужья ее и ее сестры.} не являлись с прогулки очень долго, было уютно, болтали по-русски. Потом пришли те. Мы вскоре уехали. Фася читала (я ей дала) "Историю любовную" - в восторге! Сказала, что "жаль ей Пашу" и что "так все понятно". Ванечка, как котишка мне мешает: вскочил на шею, мурлычет, сосет мочку уха и играет бусами. Щекотно ужасно! У меня 2 котенка: чудесная черная киска, ласковая, чудная, с темпераментом, и вот этот лентяй-котишка. Оба, как бархат. Котик норовит соскочить на бумагу и мешает писать. Сбросила его, - трется об ноги. И поет-поет...

Сейчас почта. От тебя ничего! Ванечка, здоров ты?

Ты спрашивал, кто этот управитель хора был? Иван Семенович Морев. В Казани очень известен! Папа студентом тоже пел у него, только в церковном хоре. А я в студенческом. Почему я бегала ночью? Это надо дольше рассказывать. Я тогда была почти что помешана, я всюду видела смерть, и ее неизбежность меня ужасала. Я была тогда "уверена", что и мама должна так же быстро и нежданно уйти, как папа. О, если бы описать те картины, которые рисовало мне мое воображение! Я видела все так, будто это уже свершилось, и надо было много приложить стараний, чтобы разуверить меня. В ту ночь я тоже уверила себя, что мама умерла. Ее не было дома. Это была ночь перед нашим отъездом из Казани. Она была у друзей. Я же, была уверена, что мама где-то мертвая лежит должно быть, на улице упала. И я ушла. Искать? Не знаю. Должно быть. В совершенно незнакомом городе. Мне было 9-10 лет. Конечно и прислуга была виновата. Я опишу подробней. Я много чего воображала, да еще и теперь воображаю. Я однажды от ревности за маму (лет 12-ти) вся дрожала, до обморока. А ничего такого и не было. Вообразила! Меня в этом "сумасшествии" успокоить могла только бабушка. Ее удивительной добротой и лаской. Чаще же меня за это наказывали. И это было напрасно.

[На полях:] Ты на последней открытке поставил: "22.ХII. 40 ".

30.ХII

Сегодня письмо твое от 22-23.XII. Милый! Но почему одна страничка!?

Ну, крепко тебя, мое солнышко, целую, обнимаю, благословляю... Ванечка, роднуся, миленький! Сердечко мое! Будь здоров! Я так хочу тебя видеть! Берегись. Береги себя для меня! Твоя Оля

О Елене - глупости! Но зачем ты мне сам так писал?! "Выдержу ли?" Я-то тебе верю!!!!

Ванюрочка, мой светик ясный, родной, хороший!

Вчера вечером радость какая! Тебя , тебя бесценного моего, я увидела! Ну, неужели тебе не стыдно так говорить?! Ты, что же, ты потерял способность вдруг видеть, что прекрасно? Это ты-то? Ты - чудесен! Я любуюсь тобой, я люблю тебя, я так рада, что наконец, хоть так, могу глазки твои видеть. Я вытащила сперва письмо скорей читать (их пришло 4 сразу: - 2 открытки, 2 письма) и вдруг вижу, - упало что-то из конверта... Я не ждала больше, я в горе была, что не пошлешь ты больше мне. И вдруг... Ты такой милый, такой прекрасный, такой... большой!.. И это не только я говорю ("ослепленная", скажешь м. б. ты?), но и мама. Когда она увидела, то сказала: "до чего же хорошо лицо. Это лицо большого человека!" Как ты смеешь о себе так говорить, как написал на карточке?! Это вместо надписания-то мне! Стыдись! что же ты, хотел бы быть "сладочкин, улыбкин"? Смазливый? Фуй! Стыдись! Ты, - какой ты тут, - прелесть! Я обожаю тебя! Я вижу твои глаза, все говорящие глаза! Твой Сережа - чудный, милый, юный, но ты, - поверь, ты мне (даже по этой паспортной фотографии) - больше нравишься! Какая величина! Какой свет! Какая душа! Сережа там еще дитя. Чудесное дитя чудесного отца! Прекрасный приток могучей реки - Тебя! Я тебе нарочно о С. говорю, т.к. ты, я знаю, его обаяние признаешь и видишь! Так вот знай: - ты - источник, ты - первоначало. И для меня - еще прекрасней!! Поверишь теперь?! "Разрыв" и "несхождение" я разумела иначе: очень просто: коли не увидимся, то как же реально будем вместе?? И только. Никогда я тебя не "брошу"! He смей так думать! Ты - жизнь моя! Ты информирован не верно: разрешение на поездку в Голландию можешь получить на месте. Я это знаю . По нотариальным делам дают визу. Я пойду сама в комендатуру и точно все узнаю. Я уже

Сегодня жду Сережу. [1 сл. нрзб.] надо все приготовить, потому пишу открытку. Ты в сердце.

[На полях:] Всю ночь ты снился!

Сегодня открыла Евангелие: Соборное Послание ап. Иакова, гл. I, ст. 10-12 ⁵⁰⁷ , и дальше.

Но я ненавижу богатство же"

Целую и люблю, всегда, всегда. Оля, твоя конечно.

Ах, ты родимый мой, несказанно-любимый!

Ванечка мой - Солнышко радостное в лазурном небе!

Счастье мое единственное, вся жизнь моя! Радость!

Пишу тебе в первый день года. Страшусь, как всегда, этого года, но молюсь и верю, что хорошо будет! Так и ты - не сомневайся! Я люблю тебя так нежно, так хорошо, так глубоко! Я вчера, т.е. сегодня ночью твою карточку на сердце держала, у самого сердца, за платьем, - чувствовала ее все время. А в 12 ч. и несколько секунд я убежала в комнату мамы и поцеловала тебя. Когда мы пили вино в 12, то я маме по-русски сказала: "за далекого". Она тоже выпила за тебя. Ванечка, я так трепетно тебя люблю! Я никогда тебя не оставлю! Нельзя жизнь свою оставить! Я всегда буду около тебя, - пока иначе нельзя - хоть мыслью, письмами, и когда будет можно, - то и вся буду с тобой (убегу)! Умоляю тебя не говорить так о себе! Ты - чудесен! Ванечек мой родной, отчего же страдал ты те 12 дней? Какое мое письмо? Видимо невольное, глупое, т.к. не могу я быть "холодна" к тебе! Солнышко мое, я ина-че себе объяснила твою муку, - и... поняла ее, хоть ты и не прав! Я думала, что приближение дней (16 и 19-го XI) тебя смущало. Да? И ты думал, представлял, воображал!.. Но ты увидел, что я была с тобой! - Всегда, Ваньчик, я с тобой! Если бы ты все,

Сердечко мое, да разве я тебе не писала ничего о "девушке с цветами"? Я же целые страницы о ней писала... Неужели я сожгла и не повторила?! Я многое жгу и потом не знаю, послала или нет. Верно так это и было. Ужасно это! Я тебе сперва только, как знак, что получила, писала: "спасибо за ромашки". Что-то в этом духе. А потом в тот же день писала много. Но потом была недовольна чем-то собой и сожгла, много писала еще и жгла. И была уверена, что о "Девушке с цветами" повторила. Вань, часто одна мысль захлестывает другую... У меня никогда неисчерпаемые темы для тебя. Масса чего тебе сказать надо. И все не хватает ни слов, ни времени, ни возможности. Напомни рассказать тебе еще одну "историю с шефом", и обязательно о снах: о Богоматери, о Кресте звездном (давно, в юности), о папе (в Святую ночь, первую без него - это был 40-й день по нем). И, если хочешь, о сне с тобой - злым. Об образе я напишу тебе, сама. Ваня, о Христе, как бы это было чудно! Пиши, Ваньчик. Я знаю, как это у тебя божественно выйдет! Из сердца твоего, из Души твоей великой!

Мне жаль, что умер Мережковский, - еще один ушел!

Но я не люблю его творчество - не чувствуешь сердце. Все будто надумано... о сердце, а сердца-то и не видно. Но, о покойнике не хочу так. Царство ему Небесное! Отчего умер? Ванечка, с какой болью я читала об О. А.! Я тебя чувствую в этой боли. Отчего скончалась О. А.? Напиши. Лечил ее кто? Не Серов? Серов - отец Ирины? Напиши. Как он мил, с его словами обо мне! Вчера вечером я получила твое нежное письмо 6-7.XII. Чудесное! Будто ты сам со мной! И опять там сбоку: "страшусь, увидишь и т.д." Тонька-фантазер! Глупый! Я же знаю тебя! Я же давно тебя знаю! Кто же по-твоему я? Неужели я не понимаю сердцем что воистину прекрасно?! И что - красиво? Линии Аполлона? Или что? Для меня - лучше тебя нет! И больше не смей! Ни гу-гу! Я себя тоже ненавижу и, сравнивая с "безупречным", - вижу массу недостатков, до... страдания. До снов об этом. Но все же я тебе верю, твоей любви ко мне. Ми-лень-кий мой! Я верю, верю, что мы увидимся. Только хлопотать надо прямо (не через русское эмигрантское представительство) у немецких властей. Для нотариальных дел дают визу! Ванечка, друг мой, я знаю, как никто, как трудно нам "разъезжать", как ты пишешь. Знаю, знаю! Конечно, мы не голландцы-дельцы. Ванечка, мне кажется, что ты совсем тут. Я и вчера, и сегодня твои духи вдыхаю, на тебя смотрю. Как чудесно, что я получила "тебя"! Милый мой мальчик! Я отца твоего люблю. Я чувствовала всегда в нем много шарма. Ты так чудесно "дал" его, любовью своей дал. Я бы влюбилась в него - не сомневаюсь! Душистый, "молодчик"! Ты от него "взял" эту любовь к жизни и пылкость?! Я тебе еще буду писать - отвечать. А сейчас не могу ничего, кроме ласканья... Какой ты манящий на маленьком фото в Ужгороде ⁵⁰⁸ . Вся твоя поза... Мне хочется впорхнуть на скамью и юркнуть под эту вытянутую руку (правую). Все, все, даже то, как левая кисть руки лежит на колене! Все меня в тебе волнует! Я знаю , какой ты необычайный! Ведь это , то, что тянет, - так необъяснимо. Я это в тебе знаю. И даже в этих маленьких фото, чувствую. В "Ужгороде" не меньше, хоть и маленький, потому, что ты - свободный, сам - собой! И сколько скорби у тебя в глазах... Ванечка! Она меня всю к тебе сладкой болью! Какие глаза, Ваня, у тебя! Святой мой!

[На полях:] Как ты о локоне моем пишешь и о том, что чувствуешь при поцелуе его! А я? Я - твоя конечно! "Самодурство", говоришь ты, думать, что я твоя?? Нет, не самодурство! Целую и люблю - до бесконечности! Не могу кончить ласкаться. Родной, любимый! Твоя Оля. Оля Шмелева... Я с ума сошла? Нет. Люблю!

Моя азалия цвести начинает, шлю. Получишь ли вовремя мой снежно-белый привет?

Капли вина - за нас!

Не "очищай" ничего от пошлин! Я абсолютно ничего здесь не должна буду платить.

Твое письмо 13.XII не пришло еще.

Ванюшечка, дорогой, несказанно близкий, единственный, неоценимый, ненаглядный, светик ясный, Ангел мой!

Я не в силах тебе "ответить" на письмо твое от 25-26-го! Я так бледна перед тобой. Ты будто чуял тоску мою. На все, без вопросов, ответил! Ванечка, я так страдаю без тебя, и потому только так вчера писала. Ты-то поймешь меня! Мне страшно стало, что тебе эта "отвлеченная" любовь меня , живую меня, заменить может. Я "ревновать" стала к этой "письменной" любви. Понял? Ваня, голубчик мой, я все сделаю, чтобы преодолеть страдание. Но, пойми, что без тебя - тускло! И не только эгоистично без тебя, но и за тебя! Я мучаюсь, что ты один, что у тебя нет постоянного уюта, что нет хозяйки у тебя, что так мало заботы о тебе, постоянной! Ничего бы я сейчас так не хотела, как быть около тебя, в состоянии снять все твои досадные житейские заботы... Как бы я хотела быть опять в клинике, чтобы быть самостоятельной, чтобы тебе ни о чем не думать даже! Чтобы ты только себя берег для творчества твоего великого! С какой бы радостью я сняла все заботы с тебя! Ванечка, я тебе как-то намекнула о "планах" своих. Это я думала поступить здесь снова в лабораторию, чтобы постепенно "отойти". Понимаешь, сначала ездить из дома, потом взять комнату и только на воскресенье приезжать "домой". И посмотреть, что бы было. И приучить к отсутствию. Но ничего не выйдет. Нельзя найти службу. Нельзя найти себе заместительницу в кухне. Сколько ищу. И вообще - не выходит. Я не знаю, как и что, но я надеюсь. М. б., что-нибудь изменится, как ты пишешь. Ох, Ваня, Ваня, если бы ты все, все знал! Пойми, что никто, никогда не даст мне счастья! Не говори так! Ужасно это, так же, как и "ныне отпущаеши". Не может быть мне счастья вне тебя! На что мне молодость? Куда же? Кому она? Пусть уходит жизнь... И как безумно я хочу... Сережечки!..

Ах, я забыла написать тебе! Мне снилось на днях, быть может, на 1-ое янв. даже, что: не то у меня есть уже, не то будет (и я знаю) - дочка. Именно дочка. И я сомневаюсь, хочешь ли ты дочку, думая, что тебе приятнее сын. И хочу знать твое отношение, страшась услышать... А ты, так радостно сказал: чудесно как, я всегда, всегда хотел девочку... я назову ее "Оля". Странно? Безумство - что пишу так?! Я не могу, Ваня, я все тебе хочу сказать! Ты так мне близок! Ванечка, родной, далекий мой! Ах, ты опять что-то посылаешь!? Не балуй меня так! Нет, я "Старый Валаам" не получила. Ванечка, пришли автограф! Господи, я не достойна твоих Даров! Книг твоих! Я так ничтожна! Ваня, мальчик мой, я обожаю тебя, я всем моим существом люблю тебя! Я не могу без тебя! Ты - ты все мне! Я верю, что мы увидимся. Иначе, как все бесцельно. Ваня, как ужасно умереть смоковницей, той, которую Христос проклял ⁵⁰⁹ ?! Но я хочу только с тобой! Как я бы воспитала! Ванечка, какая Душа в тебе Великая! Ты же единственный!! И все это не продлится? Ужасно, Ваня! Но я буду терпелива, я не буду страдать! Ну, разве могу я это обещать? Иван мой, радость моя и счастье!

Я никогда так не любила. Я спала всю жизнь до тебя. Как все было мелко до тебя! Ванечка, Ангел мой! Нет слов, чтобы сказать все!

Ты - все мое счастье, жизнь моя! Конечно, ты не виноват в моих муках! Ты мне жизнь дал! Ты пробудил меня к прекрасному. Кто тебя винит? Мама? Не может быть. Она тебя любит!

Ваня, как обнимаю тебя, вся с тобой, целую, долго, жарко, нежно. Как умею! Ивик мой, душенька моя! Твои письма меня уносят в мир прекрасный, сказочный, чудесный!

Я ужасаюсь, что на твое многое прекрасное в письмах не могу ответить. Я вся полна тобой. Не могу писать связно! Как время бежит. У меня все так недавно. И Wickenburgh будто - вчера. Ваня, зачем ты долго молчал, ...если бы я тогда, раньше знала! Если бы ты хоть год тому назад "открылся". Хотя... что же? Все внешнее остается! Меня не пустили бы к тебе! Ваня, Ваня мой! Я вся в угаре, в любви, в песне! Солнышко мое! Как я хотела бы прийти к тебе, явиться сновидением хоть! И ты! Я так жду тебя! Ваня! Милая радость! Чудесный мой! Прости мне все мои злые письма! Как я могла на тебя злиться!? Ваня, когда я была холодная? Не могла же! Я дорожу каждым часом даже (не то, что днем), пока живу тобой, твоей любовью! Ваня мой милый, ласковый, нежный! Кто ты мне?! Все, все! Счастье мое! Я целыми днями любуюсь тобой... Порой ты будто оживаешь: будто шевелишься! Как бы я тебя успокоила, приласкала... как отогрела бы, как я сама взяла бы от тебя любовь и радость жизни! Рыцарь мой светлый! Тоничка мой! Как я все, все дала тебе бы! Родной мой! "Роднее нет"! Что я могу еще сказать?! Нет слов! Возьми же все воображеньем, что и в сердце у меня горит, тоскует, томится, рвется к тебе - моему бесценному! Ты потому меня так любишь - что я тебя люблю без меры. Я - одержима этой стихией! Я не пережила бы, кажется, от счастья... твоей любви! Как жду тебя! Меня смущает, сдерживает... неловко как-то... сказать тебе больше, все, что так наполнило меня с краями! Ты - умеешь. Я - женщина,.. стесняюсь и робею. И, Боже, сколько же я уже сказала! Я все, все понимаю... Я так тебя чувствую... будто ты здесь!

Ты пишешь о моей карточке "с Новым годом?" Я ничего не понимаю: я послала через магазин тебе к 1.I.42 (н. ст. - т.к. все-таки этот день меняет календарь) ландыши или белую сирень и велела приложить карточку. Ты говоришь о цикламенах? Их послали к 10-му (Знамение) и опоздали. А эти послали раньше? И что ? Неужели опять цикламены? Идиоты. Или жулики? Я так просила ландыши. Сказали, что не знают, можно ли во Францию. Тогда я заказала, " " - белую сирень... Я знаю, ты ее любишь. Но непременно душистые цветы! Я так хотела этого! А что они сделали?! Это вечно так! Еще и до войны жулили! Теперь я просила послать белую азалию или белые гиацинты к Рождеству. Наверное тоже перепутают. Я все определила, и форму, и размер, и упаковку. И верно опять обманут. Я писала д-ру Серову, прося его достать как надо и дать отправить тебе вовремя. Но оказалось, что нельзя переводить деньги. Пришлось письмо уничтожить. Я так жалела. Он-то бы тебя устроил? Я хотела его просить елочку тебе от меня устроить, но думала, что это слишком сложно, и не просила. Просила ландышей тебе найти! Но, вот, ничего не вышло. Но зачем ты все посылаешь? Дружок мой, старайся себя беречь! Умоляю! Все, что ты мне посылаешь - кушай сам! Береги все для себя. У нас здесь все есть. Это письмо мое только непосредственная реакция на твое. Я на все еще отвечу. О "видении" напишу, - это не мне было, а одному дедушке моему... Напомни. Сейчас вскочил кот и всю исцарапал (любя топчется по плечам), а потом на письмо соскочил и замазал лапками. Откуда-то притащил жирные пятна? Ой, знаю, скрипела дверь, смазали, а на полу капли. Притащил-таки! Прости эту мазню! Ты видишь, даже лапки отпечатал?! Но я вся исцарапана! И сосет уши и волосы! Тоже - вкус! Ну, дорогой, бесценный мой, до скорого письма! Так много сказать надо! Так мало сказано! Я очень хочу писать, но не могу - я вся в вихре! Уляжется это? Или никогда? Ты же знаешь? Я не могу быть ни с кем, кроме тебя, счастливой! Пойми это! Мне горько, что ты мне этого желаешь. Ну, поревнуй же! Неужели остался бы спокоен?! Я ужасно ревнива! Но ты не мучай, - я тебе доверчиво сказала! Я очень страдаю этой страстью. Хорошо сказано у немцев: "Eifersucht ist eine Leidenschaft, die mit Eifer sucht, was Leiden schafft" {"Ревность творит страсть, которая с азартом ищет то, что творит страдание" (нем.). }. Я ведь так и делаю. Отыскиваю и мучаюсь. Я такая же, как ты - безудержная. И часто страдаю. Я тебя очень понимаю! Я каждую секунду с ..... тобой! А молиться... иногда не успеваю. Я говорю, что вся - трепет. Ну, целую, крещу, вся с тобой! Оля

Ужасны эти пятна - прости. Не стала переписывать! Испачкала и блок - отпечаталось.

4. I. 42 г.

{Описка О. А. Бредиус-Субботиной: 4.I.1941.

На конверте помета И. С. Шмелева:

Оля получила мои посылки. Ее "крик любви" .

Чудесная! Из ее детства.}

Не собрать мысли, не охватить их словом, не унять чувства, не заставить их покориться строчкам... Я вся в тебе, неизъяснимое мое блаженство! Мука моя! Тоска, томленье! Как я люблю тебя, как ищу тебя во всем, во всех проявлениях жизни, в природе... во всем, во всем! О, как люблю... безбрежно, какой чудесной силой, как волнующе... безмерно!.. Все больше! О, если бы поэтом быть! Сколько бы я тебе сложила песнопений! Ванечка, бесценный мой! Каким криком сердца я возвестила бы любовь мою к тебе, как звучно, полно и... нежно! Наполнить мир всесь этим зовом-кликом, застыть в нем, в ожидании тебя, Тебя, чудесный мой... Затрепеталось эхо, задрожало на облаках, в лучах солнца, в мерцании звезд, в луны сиянии, упало б в море, скатилось с гор бы, орла вспугнуло бы трепетно-могуче, разбудило бы птичку, нашу - северяночку какую... лелейно бы коснулось розы нежной, фиалки чистой, ландыша-фарфора и позвенело бы еще в нем. Ах, Ванечка, налитый персик бы поцеловало и докатилось бы до твоего сердца?! ...

Но я... немая... и стихаю!

Ванечка!!!! -

Как ты чудесен! Твое письмо от 29-го на С. - Рождественское я уже получила, - в субботу (2-го) привез С. И, Господи, что ты делаешь? - еще 2 посылки - эти твои чудесные дары! Чудесный ландыш, сквозь пробочку даже так благоухает! И флакончик такой милый - будто - ландыш! Плиточку шоколада я всю зацеловала... ты ее трогал, сломал... все-таки втиснул же! И коробочка в золотом перевиве! Бесценно все! Я вся осыпана тобой, одарена безмерно. За что? Зачем? Мне стыдно! А сегодня! Все уплывает в счастье... в горе-муке, в тоске... и все же в счастье... Сегодня книги твои: "Старый Валаам", "На морском берегу" и "Про одну старуху" (Сереже?) и... Тютчева... СПАСИБО! Я переполнена! О, как богата я с тобой! Как чудесна стала жизнь моя! Времени не хватает! Я вся занята... И, о, сколько же чудесного я открываю!.. Меня волнует очень Тютчев... И это ты его мне показал... Я люблю его, как все, что нравится тебе! Но я потом об этом... а сейчас только о тебе, к тебе, мое Светило! Я обожаю тебя! Я не могу выразить то, что чувствую к тебе!! Я тебя тоже и очень детски еще люблю. Я удивляюсь часто на себя... настолько я еще девочка - Оля. Как странна судьба моя: я ни у кого (сколько же было!) не была первой! Это больно мне! Первое - такое чудное! Ни у кого ни у кого... Я всегда слышала: "после тебя никого так любить не буду... "последняя"..." Горько мне! Но не подумай что я ревную... Нет. Правда нет, совсем честно! Я О. А. чту очень высоко, вне всего. Я недостойной себя считаю ее {Так в оригинале. Вероятно, описка О. А. Бредиус-Субботиной.}. Это тоже - совсем честно! Нет, Ванечка, мы должны же встретиться! Не могу помыслить, что иначе будет! Нет, не только для искр творческих мы даны друг другу... Я слишком тебя всего люблю, чтобы остаться только для этого! О, нет, я не "выдумала" тебя! Можно ли тебя выдумать?! Вся цель жизни моей - тебя увидеть! Исступленная, отчаянная!.. Одержимая я! Я тобой одержима! Да, я жду сердца твоего! Тебя всего жду - ибо Ты - сердце! Ты - сердце! Пойми! Как я жду сердце! Чтобы услыхать его биение живое... только мне! В ответ на мое, так близко услыхать, чтобы не знать чье это бьется... мое ли? Твое ли, безценный!? Иван, я сердце твое в себе хочу услышать!..

теперь , я знаю... О, как я вырастаю с каждым днем в любви моей к тебе... Как бледны были мои письма, - как ты читать мог, не сердясь, на них? Я и теперь еще нищая, но я уж понимаю как надо быть! Нет, не то, плохо сказалось. "Надо" звучит - будто кто-то кого-то обязывает - ...во мне же - все свободно!

Я, теперь сердцем смелее, оттого что оно бурлит, полное, не находя исхода!.. Ванечка, выбрось глупые мои письма! Много глупого там! И все обиды о З[еммеринг]... мне стыдно! Ах, Ивочка, мой ненаглядный... Какой ты мне родной... Твои письма (26-го, открытка 27-го)... чудесны! Я плакала много, их читая. Я получила в пятницу их. Всю ночь думала о тебе...

Утром поехали с мамой в Утрехт. Я - вся в тебе... Сижу в автобусе и... все о тебе, о тебе. И чувствую, что по щеке слезы одна за другой, - тогда только опомнилась...

жизни". Меня то тоской наполнило. Ужасом. Ваня, тебе плохо? Скажи! Ты дергаешься на всякие мелочи? Трудно все? Ванечка, ты пишешь: "если буду здоров"... Ты плохо себя чувствуешь? Напиши мне все, все ! Ведь мы же свои ! Какие "посещения" тебя отвлекают? Попроси же немножко тебя попокоить! Или неудобно это? Да ты верно и сам не любишь один долго сидеть. Ванечек, что ты можешь достать, - доставай для себя , - у меня все, все есть! Береги себя, - это самая моя большая радость. Этим - я живу! Ты здоровый, бодрый, веселый - мое счастье! Обо мне ты не волнуйся: я здорова. Принимаю селюкрин (странно он на меня действует!). Все для тебя. Хороший стал аппетит опять. Толстеть я и не хочу. Но все я бы сделала, чтобы быть для тебя и лучше духом, и красивей телом... Я так недостойна! - Ванечка, завтра - сочельник... Помню девчушкой я "говела до звезды" - всегда... И не голодала... Однажды, было это в Казани, мы говели... Уж подходило время ехать ко всенощной, а я все бегала к окну - смотрела звездочек!.. Были тучи... Мама уверяла, "что это только символ, что уже за вечерней пропели "Звезду"" - "Рождество" ⁵¹⁰ , и что "папа даже съел просфорку"... Я не унималась. И услыша про папу... расплакалась... он, он - идеал мой... съесть... до звезды!

Это было такое горе! Папа сам утешал меня, говоря серьезно как со взрослой. Я поверила. Я даже съела киселя овсяного с медовой подливкой (сыта, знаешь?), и мы поехали в церковь... Звездочек не было видно... И было на душе все-таки... тускло...

Выпиши отдельно, что тебя интересует и напомни: о моем первом грехе (о двух даже). О Иуде-Предателе, о сне моем в Бюннике уже (Богоматерь), о сне "крестном", в Казани... Об одном папином прихожанине - "Чаша". О чуде со мной 3-хлеткой, если еще не писала. А теперь скажу тебе о папе. Ты угадал, сердцем своим понял: - папа служил Ей! Для Нее, и по Ее зову пошел в священники. Папа, будучи в последнем классе семинарии, учась отлично по всем предметам, был преследуем одним учителем. Подкладка - ревность, за брата папы, "отбившего" у учителя невесту. Он изводил папу ужасно. И на окончательный экзамен готовил провал. И много каверз. Папа был очень чуток к неправде (я это у него взяла) и страдал невыразимо. И вот, перед экзаменом (я не знаю сейчас точно почему особенно трагично могло для него оказаться это " проваливание", но это так сказалось само у него в сердце: "покажи Правду Твою и я буду служить Тебе всю жизнь мою". И услышал: "Будешь, будешь!" Никого в храме не было - это было утром, без службы... Женский голос сказал и стих... И папочка служил Ей и Сыну Ее Единородному! И как служил, Ваня! Да, если бы ты его знал! У меня есть книжка-некролог о папе ⁵¹¹ "увидеться, чтобы себя проверить". Еще одна встреча, решившая все, без вопросов, в сердце. И после нее, каждый сам по себе написал "решение". И до чего же чисто, хрустально-чисто! Папа поцеловал маму впервые, обручась, за 3 дня до свадьбы. Она - была его первая, а он ее первый! И первый мамин поцелуй! Мама всегда говорит, что таких браков м. б. 1:1000. Вся родня у нас - духовная.

Отец папы - протоиерей Углича, его отец тоже, дед - тоже. Отец мамы ⁵¹² - протоиерей в Костромской губернии, его отец тоже, дед тоже. Со стороны бабушек - то же самое. Были некоторые из них люди особенные. Как бы из потустороннего. Я опишу тебе. Напомни. Мои деды - оба - незаурядные личности. Папин отец очень рано умер, т.е., я его не помню. Мамин же отец прошел перед нами сильной личностью. И смерть его была - ужасна силой Таинства этого. Умирал долго, сознательно. Мы были все около него, в 1916 г. Это был очень сильный духом человек. Достойный. Я чтила его. Хотя близости у меня с ним не было. Он "метаний" моих не мог своей, другой совсем, природой понять. Бранил меня за мои "тревоги". Бабушка - совсем другое. Мягкий, тонкий свет! Напишу больше. Кончать надо! Целую тебя, солнце мое! Оля

[На полях:] О "завещании" моем не . Об этом - диком факте я объясню тебе. Напомни обязательно. Да, я изменю его, или уничтожу. Давно хотела!

Получил ли "жизнь мою"? Я все послала. Твое письмо от 13-го не пришло.

Напиши, нравится ли тебе такой цвет ниточки, которой сшила письмо? Мне это надо.

Мое сокровище, родной мой Ваня!

церкви... должно быть, контраст этот... Читаю дальше, - твои "изумления" на работу в клинике... О, Ваня, сколько там было. Слушай: когда я кончила работу волонтерки в Charité, я все же еще там оставалась, пока до приискания места. И вот, однажды (была отчаянная безработица 28- 29 гг.?) мне прислали из бывшей моей школы извещение, что один доктор ищет лаборантку. Я не смела не идти, т.к. тогда бы больше не прислали. Да и не было оснований еще не идти. Хотя тот друг-доктор, который мне много помогал в Charité, всегда говорил: "ox, S., Вы н е для практики молодого врача, - поищите лучше ученого или, если такое чудо, м. б., - частные клиники, но не к "Praktiker Arzt"" {Практикующий врач (нем.). }. В государственной или городской больнице я работать не могла как иностранка. Это "требование" было как раз к "Praktiker Arzt". Нечего делать - пошла. Еврей. Вопросы: имя, возраст и т.д., - знания, школа, стаж - его не ответила, а только сказала: "мне кажется, что это к работе отношения не имеет". - "О, да, при операциях это очень важно, чтобы длинные волосы не мешали". Я встала и сказала, что я вообще не для операций, а только лаборантка. И попросила его сказать в школе, что я по специальности ему не подхожу. Он не слушая меня спрашивает: "Вы живете с родителями?" Я: "да, конечно". Это его очевидно мало устраивало и согласился, что "да, я по специальности ему не подхожу". Я не простясь пошла к двери. Но тут он еще нагнал и пытался (гнусно!) взять за талию и провести в дверь. Я выскочила как ужаленная. На лестнице я плакала. И с ужасом думала, что наступает уже этот "крестный путь", о котором столько (!) слыхала... На улице, внизу ждал меня мой спутник - доктор из Charité. Очень хорошо меня понял. Записал имя нахала, чтобы уязвить при случае "коллегу". И тут же "утешил", что подобных типов (увы!) много и что мне лучше было бы не начинать такой карьеры. Обещал искать для меня работу у какого-нибудь ученого. Когда я попала в Клинику, - то эта сторона "крестного пути" отпадала. Я не зависела от личного каприза врача. Было 2 шефа. Один славился ученостью (приезжали к нему из Франции, Голландии, Бельгии) и строгостью и невероятной требовательностью. Лаборантки вылетали одна за другой. "Враг женщин" - говорили про него. Я поняла потом каких хмур. Этот - для меня - гад, а другие его считали красивым. Очень высокий, молод довольно. "Бабьё" - пациентки и др. с ума сходили, за одно трепанье по щеке все забывали. Мне он сразу не понравился. Не знаю чем. Нет, он не был циник, не был обыкновенный нахал, за бабами не бегал. Цену себе знал. По-моему, совсем бесстрастен. Только деньги . Честолюбив. Безумно везуч в жизни. До жути! Я его называла "Поликратом" ⁵¹³ . Все удавалось ему. И этой своей материальной И очень умен . Сразу понял, что со мной контакта не будет. И по честолюбию, не из-за симпатии что я знаю и чего не знаю. Он сам сидел за микроскопом, показывая мне незнакомое и объясняя. Врачи - ассистент его трепетали. Бранил их как ребят. Ко мне относился хорошо. К русскому Рождеству сам его защитой (она не выражалась никак, но я чувствовала ее) я не боялась молодого шефа. Тот сам-то побаивался своего cousin'a {Двоюродного брата (фр.). }. Но вот открыли школу при клинике. Набрали девиц. Появилась одна молодая вдовушка и стала "гоняться" за молодым шефом. Тот был женат, имел дочку - Helga, (эта девочка родилась тоже 9-го июня. Обожала меня, писала, прямо любовные письма. Мать ревновала).

Вдовушка гонялась. Была удивительно умна, масса шарма. Но злого, злого начала женщина! Ужасная. Всюду сеяла свару. Шеф хорошо относился к одной девушке. Вдове это помешало. Очернила ту и вот та в немилости. Ее преследовать стал шеф. По проискам вдовы в черном теле держал. Отослал ее помогать мне в лаборатории (т.е. "с глаз долой") - раньше же ему на семинарах помогала. Та была не плохой человек, но тоже, будучи "в силе" проявляла себя! И надо мной "куражилась" бывало. Но когда низверглась, - жалко мне ее стало. Возмутила несправедливость меня, и я ее стала "отогревать". Работали дружно.

Сам определил что у него, прося "коллег" вскрыть его тело и сличить его диагноз. До конца - ученый! После его смерти вся власть у другого. Отношения наши вежливо-корректны... Не могу описать всю ту зависть, свары, что варили "бабы". Мне прибавили жалование на 3-ий мес. - так как же меня пилили!! Боже! Вплоть до порчи термостатов, чтобы Wassermann не удался! Ну, да. Работали мы с девушкой этой, а вдовушка все точила. Досадно, что никакой прорухи нет у той. Зовет меня раз шеф и говорит: "как работает Frl. v. F.?" - "Хорошо". - "У Вас все - хорошо! Я никогда от Вас ничего не слыхал другого! Вы держите руку учениц, а не шефа. Все покрыто у Вас mit dem Mantel der Liebe {Плащ любви, здесь: покров любви ( нем.). }, знаете ли Вы, что Ваше место отняли бы 1000 немецких девушек, und mit einem Handkuss! {Целуя руки (нем.). мне надо!" Я была изумлена. Я только сказала, что мне нечего покрывать "плащом любви". "Вы думаете это "подло" - "доносить" - знаю я Ваши взгляды ХIХ-го века. Нет, я называю это: "zu seinem Arbeitsgeber halten!"" {Держать руку работодателя, здесь: соблюдать интересы работодателя (нем.). Меня отпустили. Я ничего не понимала. Frl. v. F. вскоре сделала большую "рюху". Я взяла вину ее на себя, сказала, что я от утомления перепутала. Я говорила по телефону с шефом. Он не поверил, что я . Я уверяла. После, я слыхала, что вдовушка говорила: "Frl. S. ist verdammt intelligent und das weiss Chef. Er gibt um 2 hier, die so sind, - ist u. S. Sie hat d. Chef vorgemacht, als wäre v. F. unschuldig. Es ist nicht wahr, aber er musste je, glauben! {Fr. S. чертовски интеллигентна и шеф это знает. Он говорил о 2-х таких здесь. Она убедила шефа, что v. F. невиновна. Это неправда, но ему все же пришлось поверить! (нем.). }" Мое счастье было, что отношение между мной и шефом были холодны - иначе она сожрала бы меня. Часто я думала, что любовь дочки (на 20 л. меня моложе) [смягчала] еще отца против меня, за эту историю с v. F. Я не дала ему ее выбросить как тряпку из школы. Потом вдовушка многих повыкидывала. Гадостей было вволю. Я плакала каждый день. Придирки шефа. Постоянные попреки безработицей и хлебом! Ужас. Я искала места, но бесплодно. Я ненавидела его. И так до того... когда наоборот стало: нехватка рабочих рук! О, как он изменился. Награждал меня, - впрочем и раньше это бывало. Но тут иначе, более тонко, чутко даже. Речи держал, хваля публично. Но я и делала же массу. Вдова вышла замуж и успокоилась. Жена шефа хорошо относилась. Появление кавказца и его "мучительства" сгладили неприязнь к шефу - заступался. Моя болезнь, 3 недели лежки в клинике... милое отношение, простое, радушное. Мой блестящий экзамен в школе. Частое доверие шефа в делах клиники. Никогда не пускал меня в отпуск, пока сам не возвращался, не верил никому. Он стал мягче. Но никогда, никогда не мог он обмануться, что он только - шеф и ни чуточки для меня. Никакой! Видимо его это задевало. И вот слушай: весной однажды (1936 г.) он заявляет мне, что м. б. сегодня мне надо с ним на аэроплане вылететь к одному больному, чтобы я была готова и приготовила инструменты. Строго держалось в секрете куда и к кому. Какая-то видная персона... Я 3 дня была начеку. И вот вдруг ехать. Но не аэропланом, а просто экспрессом - в... Мюнхен. Мы очень быстро были на месте. По дороге обедали в вагоне-ресторане, изыскано, тонко, с винами. Ему явно хотелось снять взаимоотношения шефа и подчиненной. Все старался разговорить меня, говоря только отвлеченно, не по службе. Много обо мне, чокаясь со мной, за меня, за "intelligenz" {Интеллект (нем.). }, что он так ценит и т.п. О, я была - только лаборантка! Правда не у микроскопа, но все же! Приехав в Мюнхен, мы нашли уже ждавший автомобиль, увезший нас в поместье больного. Я поселилась на ночь в отеле, а шеф проехал с шофером в усадьбу. На утро за мной прислали. Больного я не видала. Его кровь для исследования кое-как взял сам шеф. Я сделала в 1/2 ч. исследования, и была свободна. Это было весной ранней. Все было так чудесно в Баварии. Шеф пригласил пройтись по усадьбе. И все расспрашивал меня о родине, все в лирических тонах. Обедали в доме больного. Его жена была очень мила. Спросила, когда мы обратно, и не заказать ли билетов по телефону, чтобы все было готово. Я сидела тут же и слышала, как шеф сказал: "очень мило, если можно я сейчас же свяжусь по телефону с Мюнхеном и закажу на сегодня ночной поезд - нам надо спешить, завтра работы масса в Берлине". И я слышала, как он заказал: "2 Karten fur Neute, II kl." - "Ja". "Ja". "Danke" {2 билета до Нойте, II кл. - Да. Да. Спасибо (нем.). (нем.). }. Угощал пивом. А я его терпеть не могу! Продолжение следует.

Ванечка, целую тебя, друг мой. Не наскучило? Эти рассказы? Твоя Оля