Переписка И. С. Шмелева и О. А. Бредиус-Субботиной. 1939-1942 годы. Часть 13.

Ванюшечка мой родной! Вчера писала тебе 2 письма, но пометила ошибочно 4.I. Я очень за тебя тревожусь. Уже 5-ый день нет от тебя писем. От 29-го expres я не считаю, т.к. оно к завтра! Перечитаю и унесусь к тебе! Не забыл ли д-р С[еров] мою просьбу?! Если да, то напомни ему - у него мое письмо. Милый Ангел мой, я сегодня в такой радости: ты поймешь ее - для других такую малую, - а для меня - счастье! М. б. помнишь - цветочек твой у меня замерз? Он совсем погибшим казался. Я уже и не писала ничего. А как мне жаль было! Больше, чем жаль! Я по нему, как в сказке, угадывала все о тебе! Но я все же его (весь опал, а стебелек-стволик стал не выше 1 сантиметра - отвалилось все!) холила, поливала, на солнечное окно поставила и под стакан. Я теперь тебе открою: я его Святой водичкой полила и перекрестила, и... так его жизни хотела. Я задумала тогда... И не решалась сама себе даже сознаться. Уверена была, что погиб. Сегодня, как всегда, подошла утром к нему посмотреть на "култышку-стволик"... - и... Ванечка... подумай, рядом, чуть поодаль, от корня пошел новый росток! Это чудо, Ваня! Это ответ мне?! Нам? Сегодня, в сочельник! Я заплакала от радости и побежала к маме. Та поняла и ласково пристыдила: "ну, такая большая, а плачешь!". Будто детку! И так тепло мне!

Ванечка, а ты рад? У меня однажды на Рождество Христово от елки свежие ростки пошли! Целую. Оля твоя.

[На полях:] Не сердишься за глупый вопрос в письме одном от 1.I-го?

Прости! "Старый Валаам" так близок сердцу.

Как я рвалась тебе писать весь день. Но не было минутки - мы уезжали в Гаагу в церковь и только вечером могли быть дома. Какое чудное было Рождество у меня! У нас?! Еще 6-го, вечером я так все думала о тебе, так трепетно молилась (в 10 ч. веч.) дома. Я в столовой погасила огонь и только с лампадочкой молилась... о тебе... о нас. У Его яслей! И в 11 ч. я вышла в сад перед домом. Выпал снег (у нас-то!!), чудный, лег на дома, на деревья, на заборы... все укутал, украсил, обелил... Морозило чуть-чуть... Шаги скрипели! Было тихо-тихо. Я искала звезды... Тучки были... Нашла одну, - высокую, высокую... Не знаю какая, какого созвездия... все было закрыто. Одна она теплилась на востоке. Я стояла в тишине этой снежной одна - совсем одна с тобой, и говорила сердцем! Мне верилось, что ты тоже смотришь, м. б. и эту звездочку видишь! Ты знаешь, я ребенком верила, что звезды - это окошечки в Небо (где Бог, за твердью) и потому такие светлые. Что Ангелы их утром закрывают, а ночью открывают, чтобы и нам светло было! Не помню кто это мне рассказал так... В немом молчании вдруг пробила башня 11 ч... Как я тебе молилась!! Ты угадал? Услышал? Мне было тихо, радостно и светло на сердце... В письме твоем ты спросил меня, отчего я "не ценю хоть пока такое счастье"? О, я ценю его. Я каждый день ценю, но больно мне, что этот "каждый день" украдывается от нашего большого счастья, от полного и только нашей жизни! Вдали тебя, я принуждаюсь жизнью отдавать досуг и силы совсем другой стороне моего существования. Мне это трудно... Понимаешь? Но я не стану отягощать и волновать тебя. И если трудно или невозможно, то... я на все должна буду согласиться для твоего покоя. Я буду радоваться всему, что ты даешь, не спрашивая большего. Я смогу это, любя тебя... Ужасно как! Как я люблю тебя. Ты верно получил уж "жизнь" мою и знаешь, что я всю душу свою заглушить могу, если любимому это надо. Но никого я так не любила как тебя. И потому для тебя способна на всякую свою боль.

Ну, хорошо, ты знаешь это! - Вчера я так хорошо молилась. Пел настоящий хор, а не мы (как обычно), случайные. Было празднично во всем. И огоньки, как глаза живые мерцали в елках. Много деток было - причащались. Горели у них глаза и щечки. И я не пела, а могла молиться. Стояла перед самым образом Рождества Христова. Во мне все так светилось, так пело нежно, так озаряло... будто ты светил мне - мой светильник! Я подала за нас записочку, я знала когда унесли ее и видеть могла, когда батюшка читал. Я с ним вместе так горячо молилась! Хотела угадать, где ты... и молишься ли... и все твои думы... Получил ли ты письмо мое от Серова? Я его просила дать его тебе в сочельник, чтобы точно к Празднику. А цветы мои белые? Прислали? Я посылала (кроме 10-го дек.) к Новому Году (нов. ст.) - я его считаю "рубежом", т.к. по нему меняю числа, пишу тебе уже - 19 42-ой ! И к нашему Рождеству просила белых цветов: ландышей, азалию или гиацинты. Прислали? Как все неточности досадны! - После службы мы были у матушки... уютно, мило. Фасенька была, урвалась от "дубины"... К нам приютилась, всюду с нами. Ехали... в метели!.. Я волновалась вся... твоя метель! И еще: в вагоне я вижу рекламу - упрощение поездки на Лейпцигскую Мессу. Легкость визы! Ты не можешь все узнаю. Меня отпускает Арнольд туда! Подумай! Какое было бы счастье тебя увидеть и услыхать! Но я боюсь уж и просить... Я только робко намекаю , чтобы не корить себя же потом, что умолчала... Если хочешь, то напиши скорее. Условимся о сроке! Легко дается виза! Так рекламируется, что даже бесплатная виза и дешевый проезд. Значит отказывать не будут!

В Утрехте кружило снегом. Мы побежали с мамой кое-что купить еще... Я сделала себе сама подарок. Купила пластинку граммофонную - последнюю русскую. Не было больше ни Афонского, ни казаков, никого. Случайная оказалась. Два танго (я люблю танго, когда его хорошо выполнить), русские - слова - странно так... будто для меня! "Голубые глаза" и "Вино любви". Снег слепил глаза, кружился, падал за воротник. Какие хлопья сперва - вата! Мы с Фасей его ловили и пили... Потом мелкой крупкой сыпал всюду-всюду. Какое чудное было Рождество! И сейчас... ночь, белая ночь... Спишь ты?

А вечером, дома... о, как томилась я молчаньем твоим. Письмо 29-го пришло так рано! Я новых строк ждала! И вот уже 6-ой день нет ничего! Отчего же? И ты не написал мне ничего к "рубежу"? Я так ждала - я очень суеверна! Почему не написал? Но ты ведь думал обо мне?! Да? На "рубеже" ты был со мной? Как я - с тобой всем сердцем? Да? Я хочу верить! Ты знал, что я 31-го трепещу этого "рубежа" и, верно, хоть и не написал, - но жил одной же мыслью?! Верю! Я так ждала, томилась, - хоть бы строчка! И вот почта - твой конверт! Увы - для мамы! Я не знаю, что ты ей пишешь - не любит мама давать свои письма. Я знаю, что ты здоров. Да? И... вдруг почтальон еще приносит - заказное - пакет! Мне! "Пути" - твои "Пути"! Отчего "Пути"? И вижу... "Любимой, светлой, - Оле моей, дружке моей"! Ты хотел "Пути" дать мне теперешней твоей? Да? Или ответил ты мне на мое заветное: я все это время думаю, что творишь ты, - чуется. Этим объясняю я и твои письма в 1 листочек, и долгое молчанье! И... смиряюсь... Мне радостно, если ты пишешь, но и больно, что не приобщил меня, не сказал... Как крепко я бы за тебя молилась! Ты скажешь мне?! Ты знаешь как я переживаю творчество твое! Ванечка, я эти твои "Пути" с благоговением взяла... "Спасибо" - не выразит моего чувства! Здесь все, все переливы счастья, любви, поклонения тебе, мой Гений! И - мне залог, что ты творишь их! Ответ твой мне!? Начало этого Года? Замена твоего молчанья пред "рубежом"? Ответь на все?! О, как я жду письма твоего теперь! Я жажду, как никогда! Хочу знать все, как горит в тебе!? Я жду, что в следующем письме ты мне откроешься! О, неужели, ты скажешь, что... пишешь их ?.. Благослови тебя Бог! Я твои книжки все отдам переплести. Уже сговорились. В полотно. Кожа - невозможно, увы! Темно-темно красного цвета с золотом. Красиво? Но не подумай, что цвета той ниточки, что послала. Это для другого! Нет, совсем темный, красный, как вино... С той недели начнут. Тютчева я всего просматриваю, ища твоих отметок... Как сладостно это! Как я тебя благодарю! Я упиваюсь "Старым Валаамом" и "На морском берегу" ⁵¹⁴ - чудесно! Я вся в тебе, с тобой! Ванечка, отчего ты мне не пишешь больше про Дашу? И почему нет писем из возвращенных? Ты послал? И по-моему еще одно (?) пропало, т.к., судя по тексту писем, полученных, еще должны были быть! И напиши еще какую "карточку с Новым Годом" ты получил 26 дек.? Я не понимаю. Ванечка, я посылаю тебе веточку елки из церкви, с образа. Я для тебя и для себя ее взяла... Сегодня, когда будет гореть елка (мы вчера не зажигали - берегли свечки для сегодня, т.к. Сережа только сегодня сможет приехать) - я буду говорить с тобой! Напиши мне как провел ты праздники? Мне это так хочется знать! Как бы радостно я устроила тебе елку. Как трепетно-ярко горели бы свечи! Милый Ангел... Но мне так грустно, что ты давно не пишешь... Я живу только тобой! Я дышу только тогда, когда мне почта приносит радость твою!

Ах, "Пути Небесные"! Знаешь, я на что открыла? О Рождественской Всенощной, где "пели звезды"! Как ты чудесно, божественно пишешь! Как мне благодарить тебя!? Как тонко ты дал мне понять! Как нежно! - "Пути Небесные" - прислал ты мне на этот грядущий год! Я могла бы забыть все, все на свете, - я днями не ела бы ничего и забыла бы, что сон есть, - если бы я могла уйти только в ! Как упоительно! Я так счастлива, в... моей тоске даже! Но почему же ты не пишешь?? Я тревожусь. Я так жду, так исступленно, дико-страстно, жду письма твоего! Эти словечки дорогие на "Путях" - они у меня в сердце, но мне их... мало! Я хочу знать какой ты вот теперь, самый последний, что думаешь, что делаешь, что чувствуешь!? 2-го янв. послал ты - и уже 7-го здесь! А писем все нет, и нет. От Алеши тоже ничего нет! Я на всех Вас не насмотрюсь: тебя люблю, обожаю... Сережу - чту, люблю (как твоего ) чту, чту - как святого! О. А. - отображенье твоей любви - люблю, чту ее - мы так ей все должны поклониться! Сколько дала она тебе. Я на нее смотрю - вижу Сережечку... твоего... Тебя!! Дня не проходит, чтобы я на всех твоих все не смотрела... Ты был на ее могилке? Будешь? Поклонись ей от меня, недостойной!!!

[На полях:] Целую, Ванечка, тебя! Молюсь! И жду, жду вести! Твоя Оля

Чудом, я услыхала вечером... 4-ый [1 сл. нрзб.] Шуберта!! Мне слала улыбку... Богоматерь?

В сочельник ⁵¹⁵ я смутилась: я прося "откровения" посмотрела какое Евангелие полагается. И... посмотри, что стоит на литургию 6-го ⁵¹⁶ ряд . Но Христос же ханжество и лицемерие порицал, и меня бы понял и простил?!

31.ХII.41

Жду окончания "повести жизни", о жизни с "эном" - почему он так закрыт буквой? Жду и о "Георгии", - словом, жду всей повести. До ознакомления со всем не напишу ни слова. Я очень занят делом, - пишу, но не "Пути".

И. Ш.

Жду объяснений: почему я не

И. Ш.

Нельзя в таком поминать святое для меня.

2.I.42 12 ч. дня

Нежная моя, голубка Оля, я только что молился, с тобой в сердце. Весенняя сиренька-нежка... - вдыхаю тебя, взглядом с цветов твоих вбираю, целую бледные крестики-олёльки! (У меня есть о "сирени" - в "Лике Скрытом" ⁵¹⁷ - не знаешь ты, а там - о, как много "страдания любви"!) М. б. пришлю выписку (это еще в 16-м г. - я нежданно дал предчувствие "ужасов"). Нет, я после пошепчу тебе о твоем сердце... я так взбудоражен многим... - не знаешь ты, почувствовала, м. б.? С 29-го, как получил твою "повесть жизни", - 3 и 4 NoNo, я четыре дня был отравлен, пронзен, подавлен, как ни-когда! На третий день, порвав много написанного тебе, - я все же старался держать себя властью мысли, - если бы все послал, было бы - для тебя ужасно! - я не мог сдержать боль... и отправил тебе "безличную" открытку, 31 дек. Сейчас я хотел бы вернуть ее... - и шлю вдогонку это. Не вини меня, я выдержал огромную борьбу с чувственной стороной во мне, не светлой. Тебе будет понятно мое остро-больное, раз ты сама сознаешься, как волнует тебя мой... - "ро-ман"! - говоришь ты, - "с Дашей"... У меня не было никакого романа, ни с Дашей, ни... с кем другим, при всем богатстве возможностей. Я не "исцелован" весь, как ты... - я остался вне этих "приделов любвей" - при-творов "дэми-копюлясьн" {Полуобладание (от фр. demi-copulation). }... - т.к. - для меня - "исцеловыванье" равнозначно этому - "д-к", - по-русски было бы стыдно мне написать. Ты вся исцелована, как м. б. еще никакая другая женщина (или, верней, девушка), жизнь которых знавал я и по их мне признаньям (как писателю), и по наблюдениям, и по романам-искусству. Ты писала-рассказывала с увлеченьем (и с болью) мне - о, понимаю, о-чень сокращенно, "с купюрами", - как тебя исцеловывали... - и не думала, как это вонзается, как жалит, жжет, прожигает, рвет, де-рет сердце. Ну, раз ты нашла возможным так изображать... - так оголено, так, я сказал бы, вне чувства меры, чего требует даже примитивное искусство... если ты не учла последствий этих "скользких" порханий по цветкам любви или ее суррогатов... для "любимого... читателя"... для его достаточно уже переполненного всем сердца, то не посетуй же на мой, вырвавшийся из этого ада "восприятий" вскрик, за который я все же виню себя. Спешу этим письмом обогнать его и тебя успокоить: мне твой покой дорог, милая Оля. Скажу кратко: твоя "история" с укрытым тобой буквой "Н" персонажем, - ни общественного положения, никакой "личной приметы", ни образовательного ценза, ни... единой положительной черточки! Весь этот ком грязи дан тобой мне так полно... - и я все эти дни чувствовал отвратительную тошноту, будто наглотался гнили. За несколько недель "раскланиванья", после "цветочного воровства", - должно быть и "политическое отбыванье" было сродни уголовному - беру все "энное"! - плаксиво-фальшивое свидетельство о "богопознании" через тебя, о "приятии жизни" - о, дешевка! - "предложение" и... "согласна"! Все я понимаю, и "гордыню", и "ужас", и "жертву", и... юность! А дальше - "отдавала все, что было"... - ! - "посылала цветы" - "любил очень!" - а кто же не любит... ?! - и... отдала самое заветное, самое ценнейшее, чего не поверяют в большинстве случаев даже любимым -дорогим - "дневник"! Это - такому-то..! Вытаскивание силой с танца, в общественном собрании... (Это могло быть возможно только при полном обладании!) Согласись - не говорю уже о "дальнейшем", до... "подлости". Ты почему-то так и забыла удостоверена? ( чем ?) - что это, действительно "подлость", а не - правда! - согласись, что если бы я , я тебе такое вот рассказал, ты бы как могла мне ответить! А у меня было с Д[ашей] все чисто (да еще при каких условиях! Я тебе напишу!), и я честно могу смотреть тебе и всем, и ее детям в глаза! И я... исправляю свой невольный вскрик, - я тебя не оскорбил никак, не упрекнул, - я лишь жестко-безлично - запросил тебя в открытке. Больше я не коснусь этого. И прошу тебя - больше мне об этом не писать. Но о "покаянии" в подлости "полусветлой личности" - скажи. Только. Крест. Я тебе доскажу о моих "романах", и ты увидишь, сколько там было того, что может, воистину стать предметом высокого и чистого искусства! Я тебе скажу и об искусстве, много дам нового, чего не найдешь ты ни в эстетиках разных школ, ни в "философии и теории искусства". Из твоих же "партий" и "романов" ( странно : как ты не оценила воистину чистое - врача с его "концертами русской песни". Это - единственный чистый ) - можно лишь выкроить психологию любовных томлений и "отталкиваний-притягиваний", и... разве с большим напряжением - разве только в случае с Г. - опять зашифровка, ибо я не могу понять, - такой я бестолковый! - да у кого же он и чему работал?! - можно через некий "магический кристалл" - Пушкина! - увидеть воистину-искусство, т.е. освежение духа, новый мир, сотворенный художником, приподнятый над земным. Это ты знаешь по "Чаше", "Путям", по большинству моих работ. Обилие твоих "встреч" дает понятие не об "избытке сердца", а об обилии "чувственных раздражений", каком-то "элементе" в тебе, который привлекает, м. б. невольные "манеры" - что называется "эманация женственного", о силе этого элемента, что, конечно, не исключает твоего духовно-душевного богатства. Я отлично учитываю твою "юность", твою жажду осмыслить жизнь... но я не закрываю глаз и на другое (отметил еще в письме от февр. 1940 г.!! - не зная тебя): на твою "жажду жить", "жадность к жизни"... на... элемент "особливо женский", - не... женственный, не "эвиге-вейблихе"! - на то, что, грубо выражаясь, можно было бы назвать... "власть чувств-плоти", с чем соединено, ныне в равной степени силы, - "нравственный протест", "моральное начало" (императив), "благоговенье перед духовной высотой и чистотой". Конечно, ты боролась, ты жаждала и жаждешь идеального, ты искренна, ты мучаешься, страдаешь от сознания несовершенств в тебе, - и ты очень требовательна к чистоте и совершенству в других, твоих... партнерах! Да, я мог бы сделать тебя "героиней", но для сего я должен был бы придать тебе, от творческого воображения, "духовной прелести". Она есть в тебе, но - в твоей " повести " - едва различима. Она сильно выражена в иных письмах ко мне. Ты - для меня - полна прелести, ты для меня - чудесна и дорога, какая есть, какой я - внутренне отбирая тебя (высекая по своему образу), - тебя творю в себе. В "повести" же ты сильно подсушена, упрощена, взрывна, неровна, остроугольна, - и все это, конечно, объяснимо "конспективностью", волнующей тебя спешкой и... м. б. смущением, - передо мной ли, перед твоей ли взыскующей совестливостью. И - главнее всего - ты - как и в периоды "романов", так и во время написания "повести" - болезненна, вернее - больна. Да, ты - больна. И - серьезно больна. Я не врач, но вижу и слышу, насколько ты больна. Это - от всего. И - больше всего - от "исцеловыванья", от "сухой любви", от бунта низших инстинктов, "пониже-поясничных". Если бы мы с тобой встретились - ты не знала меня вовсе тогда! - в 36-м г. (потому и не было воли познакомиться), я верю, что теперь ты была бы здорова. Ты жила бы многим иным, и... м. б. своим ребенком. Он необходим тебе, такой, полной глубоких и тонких чувств! Родная, нежная моя, светлая моя... и - хочу сказать - чистая. Все прошлое - вне меня, и я его не помню. Я знаю только мою Олю, мою, углубленную, обогащенную, - страданиями, - исключительную по душевной красоте, чрезмерно - ! - одаренную, со всеми чудесными возможностями. Оля, ты мало питала в своей жизни эту главную и важнейшую часть своего существа - от религии ли, от искусства ли, от "мысли" ли. Ты случайно и не гармонично образована. У тебя много провалов в этом, но многое и взято, случайно взято, - "от жизни", благодаря исключительной одаренности твоей. У тебя природный такт, чуткость к изящному, во всех смыслах, к прекрасному во всех видах... - и наряду с этим - вывих - к "цыганщине", к "мясу жизни", порой - к скользкому в ней. Ты чутко понимаешь дух "Твоя от Твоих" ⁵¹⁸ - на "духовно-душевное" наследие твоих поколений - и вкус и волю к борьбе за высокоценное, чудесно-чистое, святое! В тебе чудесная сила, редкостная... - сила, отмечающая Святых, - то, что так поражает нас в житиях, - как у Марии Египетской ⁵¹⁹ , - не смущайся, я не о темном в ней говорю, у большинства целомудреннейших, как Варвара Мученица ⁵²⁰ , Анастасия, Дария... о, дорогая моя, голубка моя..! я так чту тебя, я так люблю все твои светлые проявления, и... - твое огромное дарование! Нет, я еще больше уверен в твоих огромных силах, прочитав - и не раз - твой - мучительнейший для меня - "конспект жизни".

Я чуть коснулся тебя тут... Я много тебе сказать должен. А пока: я просветлел и пришел в себя после твоего "Новогоднего письма" - оно - сверх-дивно! - после твоего письма - свято-нежного, адресованного на доктора. Да, это мой доктор. А Гааз - это я моего доктора сравнивал с известным "святым доктором бедных" - Гаазом ⁵²¹ , в середине XIX века жившим в Москве, тюремным доктором, о ком дал исчерпывающую монографию академик Кони ⁵²² - я был так счастлив! А вечером пришли "молодые", друзья, и я им пел, много пел... - откуда такой - бархатный! - баритон взялся? И пел чудесную - "Что затуманилась зоренька ясная, пала на землю росой? Что призадумалась, девица красная... Очи блеснули слезой" ⁵²³ . Оля, ты получишь меня, увидишь. Ах, да... я должен послать тебе "Пути Небесные". Чтобы ты могла располагать лишним экземпляром и перечитать все - еще раз. Найдешь много нового, тебе желанного ... Неужели мадмуазель де Хааз не пошлют тебе из Гааги - о чем просил их? Я писал им еще 17, заказным. Балую я тебя? Нет, я - люблю тебя, - глубоко, и истинно люблю. Нетронуто люблю, как любят самое чистое, самое желанное. Люблю всю, люблю не надрывно, а верно. Я знаю, что такое - любить, для сего мне не надо было "эпизодов": это редкое чувство у меня никогда не дробилось, и потому, должно быть, я сумел его передавать многим - и во многом моем. Моя любовь вырастала из здоровых корней. Благодарю Бога за эту Милость. Г. не чисто русский?! Кто же? Почему "за океан"? Служил кому?! У тебя так смутно это

Целую. Сделаю все, чтобы увидеть тебя. Твой Ваня

Прошу: не величай меня гением, апостолом и прочими - это не наше с тобой дело. Я - работник, как Бог дает.

М. б. найду тебе свечек на елочку, девочка моя! и пошлю такие рождественские прянички (бретонские), которых, бьюсь об заклад, ты ни-когда не ела, - и они будут тебе приятны, только очень зыбки .

°. Скоро - отопление [включат].

2. I. 42      10.30 вечера

Посылается 3. I. 42. - 5 ч. дня

Ты, Олечек, сама не спросишь, и потому я сам скажу о твоей "повести жизни". Ты не только вышла с честью из трудностей сжатой картины жизни, но местами дала, прямо, отлично, мастерски, - сужу по впечатлению на меня.

В зависимости от настроения духа твоего, от личного, местами давала подробней, местами - совсем скупо, порой - с провалами. Это твое право. Стараешься избегать избитых выражений. Кстати: "пара минут", "пара лет" и подобные - неродственны нашему языку. Бег машины дан скупо-смутно, но ты и сама была "на острие". Лучше - вечер дипломатов, сцена за стеклянной дверью. Г. у тебя вышел совсем бледно: ни вида, ни характера, - никакой. Все его реплики заурядны, ни особливости, ни глубинки (об одной, очень все в нем дающей, - подробно, в следующем письме). Ничем не выдается из средних его класса: молодой человек европейско-американской серединки. Вообще (почти без исключения) все твои "встречные" - средний калибр, иные - вне калибра. Все, просто, - "жизни поверхностной". И это не твоя вина, мой дружок: ты сумела бы дать, если бы они сумели быть, кем-то, ну, как например, - градина среди рядовых градинок. У тебя память острая, глаз меткий. В этом, родная моя, я никак не смею говорить впустую. Грубей всех - Д. Это - самец-животное. Он противен не меньше, чем "безобразничавшее истерическое ничтожество" и "притворщик-лгун" Н. Мягче и чище других, м. б. и совсем чистый, - доктор, предлагавший русские концерты. Единственная светлая точка в поразительной грязи или бесцветности, оплескивавшей тебя. Г. - весь средний, м. б. чуть лиричен, вернее - чтением натаскивавший на себя лиризм (или - себя на лиризм). Очевидное желание "прийтись по вкусу русской - непременно, "тургеневской" - девушке". Отсюда - Чехов, "среды"... - сколок с московско-берлинского русского интеллигентского "убивания времени" и все же - поза. Он, конечно, - "свой от своих", т.е. уже с практическим подходом к жизни, карьеризмом, и, понятно, со скепсисом к жизни, к миру, ко всему прочему, что - не он. Суховатый взгляд на людей, м. б. даже "вздох о чем-то". Желание понравиться "русской": "заводится" русская лирика: самовар, Шаляпин, Пушкин, - "специально выучено для вечера"! - "водка-закуска"... до... заглядывания в церковь. Смешного нет тут, даже чуть трогательно, но "постановка", для определенной цели. И тут нет порочного: так естественно завоевывать чувство, да... но если бы не обратилось все в "игру с поцелуями", от безволия ли, от страха ли за карьеру, или - от... всосавшейся в кровь рассудочности и практического подхода к жизни. Все рассчитано: начиная с визита к русскому профессору... - просьба о книгах, (как у голландца), - они воображением не блещут, - до повторного визита, приглашения на "все по-русски", "чтения" входившего на Западе в моду Чехова, конечно Толстого - "что-нибудь"... поездка на машине за город... - автомобиль у них занял место свахи, порой - сводни, - пыль в глаза чужими деньгами, - в ту пору Америка уже снимала пенки с российской крови, и много перья русской птицы уже дымилось кровью в банковских "лукошках" Америко-Европы. Да... - Нет, Оля милая... в русских "тегелях" были не одни "кумушки", "осы", "жабы": там были еще "Оли"... там были чудесные матери, ночами продававшие глаза за шитьем на "балы для дипломатов", там были русские калеки-инвалиды, там были отцы расстрелянных детей, сироты умученных большевиками родителей, матери сгибнувших сыновей, при полном безразличии ко всему "американских дипломатов", культивировавших "русский свычай" и шаляпинское "ухнем", так недавно распевавшееся самим для матерых чекистов ⁵²⁴ в застенках полоненной и изнасилованной Москвы, где тут же, в подпольях, сверлили офицерские затылки из наганов. И вот один из этих безразличных, - лично, допускаю, "ни в чем особенно невинный" - Г. старался привить себе очаровательную русскую птичку, приманивая ее лаской, теплом, даже "родимым кормом" (в широком смысле), светом... и автомобильным гоном, - конечно, "с самыми благородными видами". Имени его ты мне не скажешь, писала ты. От этого я ничего не потеряю. Зачем только тогда поминать об "известности" его отца в прежней России! Думаю, что и это мне ничего не скажет. Особо выдающихся иноземцев, в дипломатии и делячестве, у нас не гремело, - делали свое дело тихо-мирно, известностью славились все больше у метрдотелей, у хозяек "домов публичных", портных, кокоток, у ювелиров и иных дам света-полусвета, любивших поблистать, при тощих карманах законных супругов. Этих наезжих я видывал и в Москве, и в Питере: они любили порой и к "искусству" прикоснуться, - к "моде", - одного "дипломата" из великодержавных, тошнило от коктейлей на ковер в кабинете Л. Андреева ⁵²⁵ от папенек "из-за океана", - целую неделю пил виски с пивом и плакал над русскими песнями, вышвыривая сотняги, - спал даже в кабаке, - только казаки - были и студенты - казаки - совали ему обратно в карман, стыдились "обирать" пьяного подсоска.

Милая Олёль, ты, кажется, и до сего времени вспоминаешь что-то привлекательное в душе этого Г. Но что же, собственно? Возможно, что он был лучше многих таких же, но и он, лучший, не оказался способным пожертвовать во имя любви... карьерой, жениться на русской - и такой чудесной! - русской девушке! - для очарования которой выучивался и Пушкин, - русский учитель, конечно, карьеры, я таких знавал в Париже - американцев: планы дипломатов из молодых были - попасть в "чудесную совдепию", с "русским языком", великодержавную, где все... и столько очаровательных русских женщин и девушек! Ты - не могла входить в "эти планы": ты - Оля, светлая дочурка святого о. Александра ⁵²⁶ , - да, я его люблю, не зная по земле, но я его знаю душой, я его по тебе знаю ( не и, возможно, - "Иже херувимы" Бортнянского ⁵²⁷ , в исполнении придворной капеллы, и "Хвалите имя Господне" Львова, и... все возможно... даже "Боже Царя храни" ⁵²⁸ ! - и "закуски-водки", и икра кубом, и кефалья икра в тузлучках, и... семга с балыками. Г. не осилил законов своего клана, не допустил замараться "мезальянсом". Это - по Чехову - люди "холодной крови". При чем тут сбившие его с толку дамы? Это же все - постфактум выплывает, как "очищение". Он же не мальчик. Он достаточно зрел, чтобы в таком важном, как "отрыв сердца", чтобы лично убедиться, да верно ли объясняют какие-то "дамы"! И так, ведь, просто: "Оля, а правда ли, что ты..?" - Ведь у вас опять "ты", и тут! - близость, и с поцелуями! - чего же такого-то, все разъясняющего... смущаться! Не будь же, милая, адвокатом... и против себя самой, за Г.! Ты ведь сама этому "пустяку" не веришь.

Ведь ты же сама мне писала раньше, до "повести", что Г. говорил с мамой, что он должен был "отказаться". От нее-то мог же он узнать, что "потеря карьерного блеска" - для тебя - ничто! Значит... ты оказалась в его глазах - и в его... сердце, "израненном" - легче этой самой "карьеры". Ну, что же... по закону "удельного веса" - чего же весит этот любитель поцелуев русской прелестной девушки... "карьерист"? И какого же веса-силы - его любовь?! В этом надо быть точной, строгой, стойкой. Ты - такая. Вот кто увел от тебя, отвел от тебя Г. - не его "кукла": а иная "женщина" - "Карьера". Она для тебя - пыль! Для меня - тоже пыль. А какого же веса... пыль?! Ты оказалась весом легче... пы-ли! Теперь я, я оскорблен за тебя! Тут, Оля, не место ревности, во всей этой строгой логике: тут оскорбление твоей Правды, твоей веры, твоей Любви! И я оскорблен за эти высочайшие ценности земной жизни, - я за тебя оскорблен. И, клянусь тебе! если бы я, так знавший тебя, как знаю ныне... (о, далеко еще не всю!) если бы я был там, если бы я безнадежно тебя любил - а ведь отказ-то мог для меня окрылить надежды! - я бы заставил этого "гари-жоржа" передо мной ответить за оскорбленную русскую, - мою-русскую, - девушку. А если бы он не дал ответа, я сделал бы так, что вся его "карьера", его золотая пыль была бы кончена для него, ибо такая важная особа не выдерживает самого "пустяка": личного оскорбления. Никакие последствия меня не остановили бы, я-то себя знаю: и знаю, что есть в той стране, где это могло случиться, законность и живо право. Я, юрист, выиграл бы свой собственный процесс, - если бы дошло дело до процесса, - и "карьера" была бы припечатана еще раз, и газеты целого света были бы рады "приятному и доходному скандалу". Еще бы... участники-то - некоторого внимания-то стоят? Хотя бы - дипломатического и... литературного. Была бы ты вмешана..? Но "имя" твое было бы укрыто, - дело не в имени, - оно для нас, русских, - дело борьбы за правду нашу, за последнее у нас оставшееся, нашу честь, за право. Вот, пока, до следующего письма о "повести". - Нет, ты не обижай меня: я послал тебе духи - для тебя, живой Оли... я люблю тебя. Оля, открой и дыши ими. Я посылаю живой. Целую мою Олю. И как во мне му-у-утно!

Твой Ив. Шмелев

Помни: будешь есть прянички - не съешь меня, - до того они мои!

Посылаются еше раз "Пути Небесные", чтобы ты, если зачитали, - прочла вниманием!!!!

Одновременно посылаю 10 свечек на елку . Непременно зажги, голубка! Хоть на Крещение. Красных свечек всего в Париже 16 шт. Мне дали "из любви", в соборе.

не тебе, а 10-летке Оле, моей, особой - Оле.

После всего - я тебе скажу вывод мой... уже о Все очень важно.

10.1.42 1 ч. дня

О-льга, Олёль моя, яркая моя звездочка, святая, светлика милая, чудо мое дивное, чистая моя, рождественская снежка моя... бриллиант льдистый-огненный, нежка, дорогулька..! Какое же нетленное, вечное твое приветствие-ласка мне к Рождеству! Господи, до чего ты необычайна сердцем, вся ласка, вся льнушка, вся любовь высокая-светлая, дива моя, Олюля... дар бесценный, неповторимый... - кто мне такое писал?! Я много видел любви и нежности, но Ты - ни с кем не сравнима, несравненна! Каждый твой вздох, каждое биенье сердца я слышал в этих словах огня-любви и молитвы, и грусти светлой, и нежности нездешней... ангелика пресветлая, вне-земная! О, как я чту тебя, бедная моя, столько страдавшая, так боровшаяся с темным в человеке - и в тебе, снежинка! - столько пролившая слез неоценимых, столько принявшая в сердце, в душу, - о, достойная папочки Святого Твоего! Люблю, - не могу сказать, как... чту, молюсь на тебя, ножки твои целую, ластонька, киночка, жавороночка моя небесная! Что со мной было, когда читал, и еще, еще... видел твои глаза, пречистая моя, Женщина... Девочка, Дева, Девуля... Олюля, Олюлька, Ольгуна...

8.I в 1 ч. дня принесли мне твое дыханье, - три твои поцелуя, снежинка... чистые, снежные, тонкого живого фарфора - колокольчики... - о, какие же живые... гиацинты! Все твое - жизнью полной цветет-поет! Все! Эти буйные мотыльки... розы крылатые... розо-сомончики... - с 13 дек... поют для меня молитву-песню... я их целую всегда, сколько раз в день прибегу в холодную комнату - в ней 5 градусов! - и это я нарочно, окна открываю, чтобы они жили, твои живые поцелуи, крылатые. Я их опрыскиваю тончайшей водяной пылью. И нежная, как твое дыханье, пышная-пышная белая сирень, - все цветет! Ее крестики опадают, я их целую, я их вдыхаю, над ними стою задумчиво... - в них - ты, моя бледнушка, моя хрупка, моя атласная... как их крылёнки... Ну, все живет, все поет мне, и эти три - эти - живой фарфор, это - все ты, вся ты - душистая, нежная, снежная, льдистая и... огненная какая! Вся богатая твоя природа, твоя душа... - для меня - цветенье, ликованье, порыв, метанье, игра и свет. От них, таких нежных, я слышу сердцем: "это Она... мы от нее к тебе... мы - твои, мы - цветы Рождества Христова, привет и радость. Ну, поцелуй же нас, приласкай... и в нас поцелуешь нашу Олю, приласкаешь далекую свою..." И я целую. Это же твой сад-цветник у меня, - и как все сильно, свеже, как все живет тобой - тобой, только. Оля, Ольгуля... нет слов сердце мое открыть тебе... - там и слезы, и ликованье, и... томленье. Я целую их - тебя, милый Олёль, целую - глазами, ресницами, губами, сердцем... шепчу им - твоим - лю-блю. Здравствуй, моя Олёль, здравствуй, дета, снежная... какой же обвила лаской... о, дивная! Сердце мое исходит по тебе.

Эти дни я не принадлежу себе, но я весь с тобой. Мне пришлось два раза отлучаться от самого себя... - меня тревожат по делам интимным, у меня требуют совета, душевного укрепления, мне сообщают заветные тайны, меня хотят видеть, умирая... Странное творится... Меня замотали эти дни, как нарочно. Молил один, тяжко больной ⁵²⁹ Я обещал. Я утешал. Мы расстались с ним бодро. Другой, генерал, бывший военный агент России ⁵³⁰ , еще до войны, - ему - вторая операция. Он не хочет умереть, "не пожав мне руки... за все... за все..." Я должен был ехать за Париж, я не мог отказать ему, он много, очень много сделал для военных-белых. Основал казачий музей... Мы виделись... и он был радостен, и - кажется - мы будем друзьями. В день нашего Рождества я должен был быть на "меценатском" завтраке в ресторане "Москва". Там я невольно стал центром, и пришлось говорить, говорить... - но я все же и завтракал, - и чудесно! - были останки писательства, искусства... - и сколько же моих верных! Не ждал, - я полагал, что мое идет в гущу русскую-эмигрантскую... а тут видишь, что захвачены... все... - вплоть до... левых в искусстве, до бывших снобов, эстетов, символистов! И можешь себе вообразить, что мои "простые", моя "нянька" ⁵³¹ , мой "Горкин"... - близки этим. Вот не думал-то! И молодые, и старики... захвачены... "философией человека, - Дари и Вагаева"! ждут "дальше"... Ждут... я не сказал им, что я пишу, что я слушаю твой голос... что я живу тобой в моей работе, в моей жизни. Что я давно принял в сердце твой шепот, твое хотенье, твое дыханье "Небесными Путями", что я полнюсь тобой! Ольга моя, - я эти дни был очень истомлен, с 29-го дек... - твоим рассказом о жизни... я терзался... я - болел, я готов был сжечь все... я писал много тебе, и чуть не послал, но свет во мне удержал меня, я пересилил страсти, я очистил померкнувшую душу, утишил сердце... М. б. когда-нибудь я прочту тебе, я сберегу до тебя... но не пошлю теперь. Я создал огромный обвинительный акт... - я разобрал все, и ты была бы потрясена, узнав все. Я все раскрыл, все "петли", все обманы, все западни, все "случайно", и ты бы ужаснулась, какая под всем трясина. Я увидал тебя, светлую... вновь увидал... я тебя очистил в себе, снял - для себя - с тебя все наносное, нечистое, все прикосновенья, поцелуи, вожделенья... - и так мне жалко стало тебя..! И я прижал твою милую головку к моей груди, я ласкал твои щечки, я гладил нежно твои глаза... Я люблю тебя. Я благодарю тебя за прямоту, за откровенность, за самообвинения. Я болею сознанием, как мало пеклись о тебе, как мало было тебе нравственной укрепы... как одинока ты была в труднейшие полосы жизни... как ты ошибалась в людях, как "позы" принимала за истинное, как тебя... ма-зали... как тебя развращали, старались разбудить низшее в тебе, как приучали не смущаться грязным. Оля, не пиши мне такое, как я прочел у тебя, - эти гадкие слова - это са-ло жизни человёнков, похотливых... - я разумею - "о бабе" и подобное, о... "хороша для..." И это ужасное признание об "инкогнито", о желании от... сала... от этого похотливого куля с мясом - ребенка! Оля... не черни себя, мне больно... Я тебя создал в себе - чистую, целомудренную... Помни, что любовь творится так же, как и произведения искусства! Есть искусство - пошлое, грязное - не искусство, конечно, а потуга! - есть порнография, есть - прозаическое, есть поза-лирическое, есть рассудочное - "поползновенья", и есть - вдохновенное искусство! Так и любовь. И вдохновенность никак не исключает всей полноты любви - душевно-телесной... напротив, в этой вдохновенной любви только, и другая, низшая сторона, получает наиболее чудесное и влекущее выражение, освящается вдохновенностью, принимает тончайший оттенок, самый интимнейший, самый влекущий. Возьми Пушкина: "Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем" ⁵³² ! Любовь вдохновенная, влекущая - это любовь смиренницы моей... о, какое же это наслажденье! Пушкин все понимал! Я тебе напишу полней. И вот, во всем твоем рассказе я не нашел и подобия этого последнего вида любви - искусства! Ты ее еще не знаешь - полной. Ты узнаешь ее, душевную, пока вне слияния полного... но ты уже чувствуешь ее ценность, любви этой. Я ее знаю. И я верю, что ты ее узнаешь. Это такой чудесный взлет всего в нас... и как же грязны покажутся - после-то! - все испытанные "касания", раздражения, поцелуйчики... "движения", жесты. Все это - бездарная любовь, как бывают бездарные произведения - потуги - "под искусство". Люди не умеют любить. Они недалеко ушли от животных. И поверь, что у многих животных любовь красивей, чем у "глыб-кулей сала". Те только раздражают "центры", бунтуют мутную кровь, возбуждают и в других, стараются их сделать своими подобиями. Отсюда и - "хороша для ..... ли!" Меня тошнит от этой пошлости, как когда-то тошнило и бунтовало от... Золя ⁵³³ . У людишек такого сорта, - а их мно-го... "от пошлого" нет вкуса в любви... в лучшем случае они - лишь копия обезьян. И развращавший тебя д-р No 3 - от них первый, и, конечно, не "лучше многих". Не подобием ли был его "друг", тебя познакомивший и приглашавший его - тебя - ! - осматривать!? - "г-н профессор"? Судя по вкусу его "акафиста"... - я представляю. Нет, довольно. Умоляю тебя, не пиши мне "голых" слов, я их не терплю, мне они страшны в твоих устах! - этот цинизм... - тебя совращавший. И эта "сцена" на горах, эти вдыхания "страсти", - это же все грязнейшие суррогаты для возбуждения, как сивуха... а подлинное возбуждение, в котором все тонет, - от вдохновенной любви, - ее-то, такую, и имеет в виду "таинство", Бог в человеке! Там напряжение еще сильней, но как же чище, незаметней, - все покрывается несжигающим опалением любовью! Ты этого не знаешь. И конечно, не докторам это знать, типа "язычников", я бы сказал "животно-похотливого". Господи, благодарю Тебя, за Олю благодарю! Олёк, это твой папочка, это святой о. Александр за тебя молил Господа! Олёк, милка, душка, светик, ласка, ласкунчик мой... останься чистой, светлой, просветленной, живой - от Неба, - ты пребудешь всегда юной сердцем, телом, мощной Красотой - моей нетленной Дари-Олёль! Я твоей силой-чистотой буду творить ее - тогда. Оля, если бы ты узнала, что я писал тебе, о тебе! Я был в гневе, в страдании... но я был и в правде - я все разобрал... - и ужаснулся, какая же подлость вокруг тебя творилась! И это "шампанское", эти "хозяева" на дипломатическом вечере... - и сколько же "белых ниток", которых ты не замечала! Ты ужаснулась бы...

Иначе я не мог бы дать то, что дал в своем искусстве! И ты не узнала бы меня.

Вот уже 7 дней нет от тебя письма. Ты получила ли что-нибудь из Гааги? Я так просил послать тебе шоколадных конфет или белых цветов к Рождеству! Я писал м-ль Хааз что сосчитаюсь с их близкими в Париже. Меня волнует это. Они всегда были ко мне внимательны. Я им не дал твоего имени, я дал адрес Сережи и просил - отметить: для русской читательницы в Голландии от русского писателя в Париже. Я тебе послал "Пути Небесные", чтобы ты еще внимательно прочитала... - и ты бы м. б. нашла бы там - новое... желанное. Надо роман этот читать не один раз. Мне вернули бисквиты, нельзя. А теперь, с 5.I, все посылки запрещены. Мне горько: я хотел послать тебе - "Жасмин". Оля, если ты не будешь жить моими духами, которые я послал тебе, я заболею. Мне так светло, когда хоть малым могу порадовать желанную, мою - всю! мое - все в тебе! Олёк мой, как ты прекрасна, как умна, чутка, нежна... богата сердцем! Олёк, я не могу писать "твою историю", эти виды любви - не мои, я их не воображу, мне претит. Материала у тебя много, но это все мне чуждо. Я не могу давать произведений искусства - где нет Духа, где только "мясо", "страсть", или - лирическая "поза", как с Г. Там много - напускного, фальши, и - похоти, прикрытой "позой". Там много лжи. Я это доказал. Я знаю этого "дядю, известного в старой России" и его скандал - грязь! Ты бы ужаснулась. Но не могу оскорбить твоего слуха этим скверным анекдотом.

Спешу, мне надо в два места, - завтра еще на завтрак, потом за Париж.

Ты прислала мне себя - фото, не для меня сделанный, - "непринятый" (- и я знаю как родился этот портрет, я задумался... было движение - вернуть. И жаль мне стало нежной, чудесной девушки русской, так оскорбленной, так заторканной жесткой и темной жизнью... - и я поцеловал эти нежные, эти девичьи чистые черты, эти столько слез пролившие глаза - и мысленно прижал к сердцу ее, бедняжку... всю ее в сердце принял. И сохраню, - пусть в боли... И кусочек платья... того, неведомого мне, зачем-то мне присланный. Я и его принял: это же твое, тут, в этом ты - вся женщина: "Смотри, вот в этом я тогда... прощалась". Да - женщина.

Целую твои глаза. Твой Ваня, голубка моя!

Молю: хотя бы в снах была ты - близко! вся моя.

Можешь забыть меня, но во мне ты - будешь! Только для тебя - перепишу "Куликово поле".

Ольга, получила книгу? Оль, а "ландыш", а из - Гааги? Напиши.

Доктор посылает тебе письмо. Это - подвиг, для меня это. Он страдает письмо[фобией].

12.I.42,      5 ч. дня

Светлянка лучистая моя, Олёлик, - как и назвать - не знаю, так во мне светишься, так тобой полон я, так тобой сердце искрится, все слова погасила ты, все пред тобою меркнет - для меня! Сегодня мороз, но я весел-светел от твоих писем, от тебя в них. Целую твои цветы снежные, живы они, тобой сияют. Сирень нежная - ты, царевна, и гиацинты - все ты, вся ты, и мотыльки окрыляются с каждым днем, все новые бутоны - все ты, вся Ты! Оля, радость, свет, жизнь, сила, надежда моя, - любовь моя! Ласковая-прелестная. Слышу твое дыханье, дышу цветами. Олель, дай же мне чудо, приди! явись, чаровница, - все закружилось передо мной от твоей открытки 31 - от твоего слова - "хочешь..?" Если бы это чудо, весной..! Оля, я тебе всю правду, всегда, пишу. Ты поймешь меня: столько меня смущает... я же странный, я не мог бы взглянуть в глаза Сереже... ну, мне все казалось бы, все меня осудят, зачем я здесь. Не осуждения я страшусь, а му-ки своей страшусь, - она все во мне придавит, все оцепенит, погасит. Ты понимаешь это во мне, ну... будто я все еще стыдливое дитя... не знаю, как объяснить тебе. Я буду ждать весны, ранней, м. б. многое другое будет. Сейчас я не могу и в Берлин ехать, получил сегодня извещение: мне не разрешат публичные чтения, а о лагерях и думать нечего. Я не боюсь и тифус экзантематик {Сыпной тиф (от фр. exanthématique). }, безразлично, поехал бы, но... непреодолимо. Знай, если ты не совершишь чуда, я все равно пересилю в себе свое и добьюсь - увидеть тебя. Молю: будь покойна, будь здоровой, детка, следи за собой, веруй - все сбудется . Как и для тебя, для меня встреча с тобой - свет, без него не могу жить. Не слова это, Оля, - правда это моя, - нет мига, когда бы ты не была со мной, во мне, вся. О, я всю бы вы-пил тебя, влил тебя всю, всего бы себя отдал тебе! - и тогда пусть бы конец. Но только тогда. Я буду жить только во имя тебя, во имя увенчания любви нашей. Олёк, сегодня письмо из Гааги, как я рад: тебе посланы ландыши! Конфет шоколадных нельзя, нет их, только 100 г можно бы - пишут мне друзья. Но я тебе послал немного сам, и теперь жалею, что так мало, надеялся на Гаагу. А теперь - посылки отменены, всякие. Счастлив, что успел послать тебе - что хотел. "Пути Небесные" - подари от меня маме, если можешь, - надеюсь, что ты нашла в них мое сердце. Ах, да... все это так неудачно, меня все же нет, все мягко, слабо - чувствую, вижу.

мастерски . Ты - все можешь! Ты вся - дар, умна, зорка, сердце мое чудесное! - так бы и обнял всю, всю... до крика, до боли, до... помрачения. "На море" - очень метко, сочно, живо (страстно), верно... - только "напевно"... - бери проще, меньше возбуждения, покойней. Понимаю, что это как бы "стихотворение в прозе", но много давать так - трудно и для автора, и длят читателя. Не бойся, у тебя на все "через свое", - через свой душевный опыт: описывай и "выдумывай" - о других. Твори. И - рисуй, рисуй, но уходи в творчество, - и сохранишь себя. Не долго ждать, встретимся, и - все найдем, верь, Ольга моя милая. Обо мне не тревожься, я здоров, бодр, надеюсь, - и твой, весь твой, во всем, всегда, верный. Доктор ⁵³⁴ ответил тебе. Только, глупый, помянул обо мне - "увлекающийся". Я его не поправил - он читал мне письмо, - но этим словом он хотел сказать, конечно, - "пылкий", страстный во всем, горячий, восприимчивый, стремительный. Не пойми превратно. Я ни кем не увлекаюсь: я увлекаюсь чем-нибудь, меня захватившим: работой своей, планами, мыслями, вопросами, цветами - твоими!!! - когда-то - "бегами", игрой в винт, - играл тонко, но когда играл во Владимире на Клязьме, памятные 10 дней, уходя от соблазна, играл безумно, проваливая верные "шлемы". Любил винт чистый-классический. Я всем увлекался, что захватывало чувства, и... ни-когда не изменял Оле. Теперь - было бы смешно и преступно... когда у меня все потонуло в тебе.

Вчера - весь день на людях, вернулся к 9, а меня уже ждали мои "юные", замерзали у двери, - забыл оставить ключ от квартиры у консьержки. Ну, я их покормил и заласкал, читал им - неутомимый! - Пушкина - "Пир во время чумы" и "Бориса" - Пимена с Григорием ⁵³⁵ . Сегодня утром - снова нарочный от генерала Ознобишина, - бывший военный агент - до великой войны еще! - у кого я был недавно. Умоляет - на днях ему вторая операция, - завтра, на завтрак! Я был неприятно озадачен. Оказывается, я так - прости! - "очаровал" всех у него, и его... - молит - "это даст мне силы перенести операцию, я столько поразительного услыхал, вся душа переполнена..." Ну, могу ли отказать - в таких условиях! Меня теребят, и я бессилен отказать. Поеду. Что я за проповедник?! Мои книги дают все... Ах, Олёк... ты не знаешь моего "Лика скрытого", посвященного в 16 году - Сережечке! Там так мно-го... и страдания, и... предчувствий. М. б. ты выпишешь из Берлина (* Рассказ называется "Das verborgene Antlitz". Iwan Schmeljow. Стр. 35-47.) "Европейше Ревю", книга журнала янв. 34 г. - тогда адрес был: Берлин, W. - 35, Лютцовштрассе 91 а. Но там лишь часть рассказа, 12 страниц больших, - философия полковника Шеметова ⁵³⁶ , - основа вещи. А вся-то вещь..! - я бы сам тебе прочитал..! Положил бы твою головку к сердцу - и все бы тебе перелил в душу, так нежно, так любовно, с такой сладкой болью, Олёля моя... - и нежно целовал бы твои глаза... и плакал бы с тобой над жизнью, над болью и страданиями людскими. Там, в рассказе, все дано, что потом должно было быть и что еще длится: обман ЖИЗНИ. И во всем - сами виноваты. Там, в рассказе - две "системы" строить жизнь и познавать ее, - сталкиваются: рацио, ratio, и... сердце, душа... - самому смутно.

воображаю..! - живую, теплую, трепетную в моих руках, склоняюсь, ножки целую твои... безумствую. И сам за собой слежу, все это вижу в себе, стараюсь сдержать себя, и - снова рвусь, мечусь. Сегодня под утро... звал, звал... видел тебя, до страсти... - что со мной! Ни-когда такого не было... Это ты... думаешь, сердцем льнешь, манишь, влечешь, чаруешь..? Ты - чаровница, в тебе сила волшебная, невиданная мною... - ты, будто, часть моей души, и потому я не могу жить без той части, без тебя, ищу, зову, томлюсь, пою тебя, молю - дай же мою душу... она - ее часть - в тебе... Оля, если бы случилось чудо - огромное..! - ты понимаешь, о чем я... чтобы ты продолжалась, чтобы наше жило, осталось для жизни... и без нас! Безумство? Нет, - возможность. Я не хочу пройти мимо этой "можности"! это - может быть, это святое для меня, такое упование..! - Господи, Ты видишь, как я чувствую, как чисто, как благоговейно. Творчество любви, самое вдохновенное... - все освящает. В нем - все тленное получает силу нетленного, очищается, и все страстное, от жгучей крови, становится почти святым. Девочка моя, прекрасная моя... все слова теряю, когда хочу выразить всю любовь, ее неизмеримость, ее свет вечный во мне. Целую тебя, святочка моя, нежка, умненькая, свет неугасимый... прелесть прелестнейшая! О, моя Ольгуля... дай же губки...

[На полях:] Твой - всегда - до конца - Ваня

Как ты необычайна во всем! А - в чувствах..! Чудо ты.

Сбереги пасхальную свечку! Получила? А "Старый Валаам"? А - меня? еще... - ?

Оля, слушай: прошлого, всего, - что тебя коснулось, - для меня нет

13.I.42,      9-40 утра

Канун нашего Нового года.

не сдавайся, верь! Будь же сильна любовью, единственная моя, светляночка! Мне легче, думаешь? Ты хоть с мамой, с братиком, ласковое слово слышишь, сама скажешь... а я - все один. Ну, Ивик... ну, друзья, редкие, - я же всей-то души не распахну, не оттаю хоть на мгновенье... - только тобой и жив, далекая, солнце мое живое. Ведь все ты мне, ты только! И когда вижу - о, как вижу! - твои страдания, чувствую их по письмам, - а я их всегда в сердце держу, всегда томлюсь тобой... - я мечусь, бессильный. И все же верю - увидимся и сольемся сердцем, всем лучшим в нас! Не сможешь в Париж весной - я изойду в усильях, клянусь тебе, мученица моя, святая девочка моя... все сделаю, чтобы преодолеть свое смущенье, к тебе приехать, добиться позволения. М. б. посодействует мне наш Эмигрантский комитет, куда и я должен был войти... но я не люблю официальных "хомутов", дерганья... я очень "неделовит", и заявил, что моя работа литературная требует всего меня, и потому я числюсь под титулом "почетного председателя литературно-просветительского отдела". Нужно было лишь имя мое. Так вот, м. б. мне за это дадут поддержку, уповаю, т.к. управляющим делами русской эмиграции во Франции ⁵³⁷ состоит партийный человек - русский, - который знает и ценит мое искусство. Кстати: нет надежды поехать в Берлин и устроить литературное публичное чтение мое, - таковы условия времени. О моих планах - посетить лагеря - нечего и думать: вчера получил точные справки. А то я поехал бы, не взирая на погоду, на тифус экзантематик. Милуша, Олёлик мой... ох, как верить хочу, что добуду тебя, Жар-Птица! Ах, Ольгушка... ох, как верить хочу, что добуду тебя, Жар-Птица! Ах, Ольгушка... ты - молода, у тебя запас - можешь ждать... а мне каждая неделя - убыль... и я все-таки, верю! Слава Богу - бодр, дивятся: какой все легкий, какой горячий... такой же запал и пыл! Да, когда увлечен мыслью, образом, - я горяч, я в стремлении, весь. Силой воли, жизненным током во мне стараюсь себя держать на "укороченной узде", в мере, как цирковая лошадь. Это - чудо-сила твоей любви, небывалая радость! Без тебя я давно бы сник. А теперь я с таким зарядом, столько воли творческой, образы ярко выпуклы, все кипит, все горит во мне. Пропою я тебе "Пути Небесные", - обещаю, верю. Ох, как сам зачаруюсь ими, тобой, голубка... только один я знаю, только тебе шепчу, - никто моего не чует. Молю: будь же бодрей, держись, роднушка, дружка моя чудесно-дивная, прелесть моя несказанная! Сама ты себя не знаешь... а я-то вижу! Вижу и говорю: мне надо Олю мою, мне надо, надо... для сердца надо, для моего огня надо... для радости, для исхода моей любви: с ней только, с этой моей деву лей все завершу, все важное, все мое! Ею только и завершу. Но не думай, что лишь для этого ты нужна мне! Ты мне для всего нужна, и для тебя самой, для всей полноты любви, полной, никак не стерильной... я хочу всей любви! О, как тебя целую, как ласкаю, моя неугасимая!

Чудесно, Олюша, дала ты "праздники"! Не чуешь, а? А я все вобрал, все вижу, будто с тобой там жил и пропитался всем этим "зеленым ужасом", задохнулся в удушьи этом, - веселей у чертей в болоте! А эта "тетка" несчастная, - ах, тоска больная! И... виновата сама... безволием. Мучающееся полуживое мя-со... Ужас и - отвращение - все, в чем ты жила два дня - "праздничные"!? Фу-ты, какая страшная духота! Мне душно. И... гимны... Свету. Видишь, чувствуешь, что такое наше Православие, наше свободное дыхание! Бешены мы, грешны, грязны можем быть... кромешники степные... но уж если душа вдруг загорится... слезами, радостью изойдем, растопимся и все растопим, и Ему - Светлому - гимн-то какой споем! как его мы восчувствуем, как взликуем! как оправдаем все наше! Олёк, роднушка, кипучка милая, дергушечка нервная моя... в тебе такое же пыланье, наше..! И ты никнешь? Да ты порой во всю силу твоей груди, сердца твоего огромного, славь и - верь! Будь молода, сильна, прекрасна, верна чудесному, что живет теперь в сердце твоем великом! Ты - великолепна дарами Духа, ты так свежа - да, творя, ибо ты творишь, не замечая, не постигая, как ты мне все передала письмом! И как же просто, и как же ярко! Этим "ведром" за дверью... да ты все этим одним ведром сказала! На все оглядка, всего - боязнь! И "елка" ихняя - не "Елка", а... тоска зеленая, повинность, как и их "гимны" - скверная "бухгалтерия". Они не умеют жить, они не умеют петь Господа, благодарить за жизнь! Они - все дохлые, все удушающие. Ходячие тексты мутные, бормотуны немые и глухие, - какие-то - "сырой холод". Я там охолодал и сник, тоской меня тошнит... - и это ты в двадцати строчках дала! Дай, обниму тебя, зацелую, прижму к сердцу, моя красавица, умница, дар святой! Так и твори, в простоте, без "нажима", без "подчеркиваний", легким дыханием... - у тебя глаз все видит, и сердце все облекает и все - берет! Я вижу даже, как сама "елка" сохнет там от тоски - "ку-да же меня втащили!" И это твое - "валандались - до 1-2 ч. ночи"... - не скажешь лучше! Молодец, Олёк! Ах, как целую тебя, от страшной радости, от твоего света творящего! Елка... тексты... пролежни... - !!! - какой же воздух там должен быть! Лампочки от него-то и тусклы. И во все таком - ты!!? твоя яркость, порыв к жизни, острота чуткости... - Господи, какая топь! Тебе нечем было дышать. Да от такого - в болото убежишь, в глушь лесную: там звезды на снегу играют, там елки дышат с тобой смолкой тонкой, здоровье в тебя вливают... там и галка заблудшая трепыхнется в "лапах", и ты услышишь, что и она живая, и она живет, и она - Бога по-своему славит и благодарит! Там ни "теток", ни надерганных фальшиво текстов, ни удавки, ни маски, ни душевной вони... - там Бог во всем. Ты мне этой одной картинкой всю "закваску" ихнюю показала, и я мог бы всю жизнь их изобразить, во всех проявлениях, - по одному твоему такому удивительному наброску! Молодец, чудо-диво-Оля! Не хвалю тебя, а радуюсь тебе, живому дару в тебе! Бог-Господь в тебе. И как же ты можешь клониться, никнуть в жизни... - все перетерпи, дождемся, увидим наш час, увидим наши праздники, - если удержим веру. Прошу тебя, девочка моя: ешь больше, копи силы, лечись, - да, принимай селюкрин, он тебе силы даст, крови даст, нервы подтянет, - а это самое важное! Как же я тебя чту-люблю. Олёк! Все твое, что было, - его нет для меня. Для меня ты - какую знаю теперь, какую несу в сердце, - чистую мою, рвущуюся к жизни-свету, любящую меня, - мое во мне неважном... любящую прекрасное, вечное, чистое, святое. Дай, обниму тебя, моя гуля, моя голубонька, моя певунья... - пой, Оля, пой, дорогая... будь же бодрой... Я сегодня рано поднялся, в 6, и первая мысль - ты, твое, о тебе... - и счастье, что ты - живая, пусть далеко пока, но ты так близко, со мной, у сердца, вот тут, Олёк... я чувствую тебя, я тебя ласкаю, я тебя... о, как же люблю тебя, и какое же это счастье - вот так любить! так неизмеримо сильно, так верно, так светло-непобедимо! Весь в тебе, ну весь, весь... - и пою в душе, да и не в душе... а кофе варил и пел - "Приди под кро-вом... те-плой но-о-очи... кругом все ти-и-хо... - над нами зве-зды - небо ночи... они на на-ас с тобой глядят..." - помнишь, из "Князя Игоря"? И с каким вкусом - а в комнате 6 градусов, - но это хорошо, что не 4! - пил кофе... пустил электрический радиатор... - у нас 3-го дня начали топить - скупей скупого - и... лопнуло в моторе что-то! - говорят - дня через два затопят... А мне - плевать, могут и не затапливать. Вынесем все-с, и холод, и невзгоды. Все это такой пустяк, если вообразить, что в мире-то вершится, по... плану Божию! Тво-рится... - что должно было быть, для того-то и ковали гвозди. У меня это в "Лике скрытом" еще в 16 г. было дано, - тоска по мальчику, который был на войне, - выдавила из меня тревогу-тоску эту и... - предчувствие "обмана Жизни". А теперь... во мне спокойно, я живу Олей, я жду ее, я найду ее, ибо я хочу этого и верю в это. И целую, целую мою царевну, мою силу, мою веру, мою Олюлю... мою светлую, жгучку пылкую, трепыхушку, нежку, ласточку острокрылую, небесную... - ну, дай же губки... я так тоскую по ним, по глазкам, по ротику, по сердечку... - я слышу, как оно - тукает, как оно живет, держит в себе своего, выдуманного Ваню... - ну, пусть... а все же любишь, о-чень любишь... ну, "песенки" мои любишь, и в них - меня. А я тебя за тебя люблю, за ум, за сердце, за нежность, какой ни у кого нет... только у Оли моей... люблю за твои "картинки", за то, что ты - из того же, что и я, - теста... добротного, божьего, солнечного, творящего, вечного... Дай же губки, Олечек... вот, вот, целую.

Спешу, ошибки сама поправь.

Твой Ваня

15.I.42.     8 вечера

Сейчас получил от I янв., твое и "общее"-привет ⁵³⁸ , а вчера от 4-го - два, чудесное - этот "крик" любви! - и счастлив, что получила книги и духи, и конфеты. Ольга, изволь жить духами, съешь все варенье-грушку, для тебя же я старался: хотел очистить для тебя грушку, так хотел..! - и вот, очистил и сварил-послал. И это было мне так радостно, хоть этим войти в тебя, моей заботкой, моей далекой лаской. О, нежная моя... эти твои - "я сердце твое в себе хочу услышать". О, я понял, я страстно тебя обнял, воображением, до осязаемости, всю... - о, ты бы услыхала мое сердце - в тебе! И отдала живое, новое... сердечко, наше! Оля, Оля... если бы ты здесь, со мной... вот, у камина, я посадил бы тебя в большое кресло глубокое... я обнял бы твои колени, прижался бы к тебе, моя пичужка... так ласкал бы..! - так нежно-страстно, так уютно-кротко, так сильно-жарко... - прости, чудеска... Нет, я не уничтожу ни одного из твоих писем, - все они - ты! разная, и - вся ты. Я люблю и страстность твою, и даже неправоту твою, - все та же пылкость. Поцелуем снял бы я твои слезы, слезы тоски-любви, когда ты в автобусе ехала. Не тревожься, я не страдаю от холода, привык я... - и скоро затопят по-настоящему, - мотор испортился. У меня и электрический радиатор в 1500 ватт - у стола градусов 13-14. Чудесно ты о "звездочке" в рождественский сочельник, о папе, чуткая какая, детка. О, милое сердечко, как ты бьешься чутко... ах, послушал бы его биение, слил со своим, - все ночи слушал бы, во сне как бьется. Оля-Оля... говоришь - "пиши"! Я могу писать, когда захвачен чувством сильным к тому, о чем пишу... - тобой захвачен, и тебе пишу! Все эти месяцы. Живу тобой. Ты мне не для писания, - для жизни, ты мне для тебя нужна, вся ты, как сила жизни, как свет жизни, как - радость, как бодрость... - и тогда - работа! Что бы я писал, и как писал бы! Без тебя мне трудно, пусто, и - кажется - бесцельно. Но я себя заставлю, м. б. Не могу выкраивать часа 3-4 сряду, полных, забыться в своем мире... Надо что-то... - не обедал? Надо отрываться, искать, что есть там, в кухне, - моя старушка приходит не каждый день, у ней еще другие, - у доктора Серова по четвергам, еще. Вот это меня гнетет, а я привыкаю к людям очень туго. Надо идти за молоком, за хлебом, за... всем. Что же, таков удел писателя, оставшегося одиноким. Странно, как я мог еще столько написать после Оли! Ты многого еще не знаешь из моего. "Старый Валаам", с 6-й главы писалось уже после. "Куликово поле", "Филипповки", "Радуница", "Ледяной дом", "Говенье", "Вербное воскресенье" ^{539 540} , "Виноград" ⁵⁴¹ , "На Святой" - !! - "Рождество" ⁵⁴² , дек. 39! - "Егорьев день" ⁵⁴³ - июнь 39-го - !! - "Трапезондский коньяк" - вот дана любовь-то "турчанки" к русскому офицеру! - быль! - "Крестопоклонная" ^{544 545} , посвящен И. А. И. - переведено на немецкий, в "Эуропэише Ревю", янв. 38-го, произвел сильное действие на читателей, писал редактор благодарность! - можешь выписать, адрес я тебе дал вчера. "Лампадочка", дек. 36, "Покров" ⁵⁴⁶ , янв. 37, - удачно, кажется "Глас в нощи" ⁵⁴⁷ , - рассказ родился на могилке Оли, март 37. А ты знаешь "Милость преп. Серафима"? - о моей болезни, сне-предсонье, - я почувствовал, что операции не будет! И еще - "Заветная встреча" - моя 2-х часовая "лекция" о Пушкине, произведшая фурор в Праге ⁵⁴⁸ ! Я был страстен - и взял всю аудиторию. И - влюбил в себя 15-летнюю девчурку. О, что за письма она писала мне, в бреду вся! И - тогда та, инженерша, Катя, - я ее так не звал, а Екатерина Дмитриевна, - а это "про себя" - она мне ни-как не нравилась, а просто... - любопытный экземпляр. И сколько еще не вошло в "книги"! "Каменный век" ^{549 550} - жуткое и - острое, удар по интеллигенции. "Панорама" - "потрясающее", как называли, боялись печатать гг. масоны из "Возрождения" ⁵⁵¹ : страшный удар по "интеллигенции"! - Да, я не могу винить "народ", во всем - преступление интел-полуинтеллигенции! "Солдаты" - почти книга, брошено. "Иностранец" ⁵⁵² , - страниц 80 - и не плохое, - брошено, в 38, в Швейцарии, - переутомился, заболел. "В тумане" ^552а в 2 мес., "Солнце мертвых" - что-то всего 3-4 мес. Я - горячий, страстный в работе, как и во всем, что меня захватит, - как вот любовь к тебе! - но это и несравнимо! Потому так и пишет Серов, - да, отец Ирины, - "увлекающийся".

Жду продолжения "поездки с шефом". Олёк, мне все важно - твое, особенно из детства, о твоих мечтаньях детки. Напиши мне: о твоем первом "грехе", и о Светлом Дне - 40 по кончине папочки, о сне в Бюннике - Богоматерь! - о сне "крестном" - ?!! - Об одном папином прихожанине - "Чаша"... О чуде с тобой - 3-леткой - о, как целую я эту милую дитютю! - Оля, я тебя вижу... я всякую тебя воображу, я всякую тебя люблю... - ты ведь самая мне родная, будто ты одной крови со мной... - мы же с тобой чистые, славяне, ты - славяночка! Я - от земли, прадеды мои были государственные крестьяне... Богородского уезда, Московской губ. - самой разбойной волости, Гуслицкой, откуда фабриканты Морозовы ⁵⁵³ - с нами как-то в родне, через прабабку Устинью ⁵⁵⁴ , - святую! - "гуслицкие" известны выжелкой {Так в оригинале.} фальшивых бумажек, - Морозовы! - но не мои: мои всегда были малого достатка, должно быть от "фантазий", - отец вот, как он задумал "Ледяной дом"! - эх, прочел бы моей милой! Для тебя, Ольгуша, все, все, все... всего себя отдам! Вот и не видел вживе, не слыхал твоего голоса! Как хотел бы знать, какой. Бывают голоса, - в них - вся женщина! Помню голос артистки Малого театра - Лешковской ⁵⁵⁵ ! Вот сочный-то, живые хрустали, так и слышишь: "я - женщина"! Не была красива, в жизни страшная неряха, всегда непричесанная, туфли на босу ногу, но... "Божией Милостью" талантище! Я, гимназистом, помню ее первое появление на сцене в "Старых годах", Шпажинского ⁵⁵⁶ Вот, где клады-то! О, Россия наша! Какие девушки наши! какие!! Ду-ши-то какие! Я только чуть коснулся их... в своей работе. Правда, я много дал... Анастасию Павловну, Дари, Пашу, Катичку из "Няни", - и... [душу] русскую православную - чудесную какую - Горкина! Господи, благодарю Тебя, за все!! О, "Богомолье", - лучшее мое, так сердце мне говорит. "Старый Валаам" - родное тоже, о-чень! Да, я знаю, много сердец мое вбирает, им живет, пусть часом только. - Мережковский... - ты верно пишешь: "сердца" там нет и тени. Это - "холодный кипяток", так кто-то определил его. "Из книг сличал". Склеивал, по нужному рецепту: тезис, антитезис, синтезис, так во всем. И. А. написал о современных писателях ⁵⁵⁷ , выбрал 4: Бунина, Ремизова, Мережковского, меня. Дал мне прочесть. Меня - вознес очень высоко. Бунина - проанатомировал умно, отметив "родовую сексуальность". Ремизова - т-так, пощекотал. Мережковского - буквально... разда-вил! - в ничто. Я ему сказал: за-чем? Убьет вас "кирпичом" - у него тома тяжелые, например "Атлантида" ⁵⁵⁸ , - он, ведь, выбирал "самое кричащее", - привлечь. И. А. решил Мережковского выпустить, т.е. выкинуть из книги. Жаль, книга не появилась, печататься должна была в Риге, - все спуталось. Обо мне читал в Берлине, две лекции ⁵⁵⁹ . Ты, пожалуй, не слыхала. Его взял - особенно - мой рассказ "Свет Разума". Время - лучший оценщик: "Человек из ресторана" - имеет возраст 31 год, и жив доселе. "Богомолье" будет жить... как и "Лето Господне". И - "Чаша", и "Пути", и "Няня", и "Солнце"... - это "вехи". Иные у образов их держат - "Лето Господне", "Богомолье". Говеют с ними... !! - верно, как и ты, - писала! Я - Бог помог - дал родную ласку, душу нашу, лучшее в нас, грешных. Дитя мое, как я люблю тебя! Вот, за твое сердце, за твою душу люблю... И вспоминаю, как я пел моим "Что затуманилась зоренька ясная...". Конец такой - это "разбойничья песня" - "Много за душу твою одинокую... Много я душ загублю... - Я ль виноват, что тебя - синеокую! - там "черноокую"! - больше, чем ду-шу люблю?! ..."

Ласточка-касаточка, обласкала ты меня, нежка моя. Сегодня начну переписывать для тебя "Куликово поле". А сперва - на письма твои отвечу. Да, ты про какую-то ниточку спрашивала: но то письмо было скреплено не ниточкой, а тонкой металлической скобочкой золотисто-медного цвета.

что-то - очень "близкое", ты сидела на моих коленях, спинкой... и я целовал тебя в шейку...

Твой Ваня

[На полях:] Моя Арина Родионовна, болевшая 2 дня, явилась опять. Жгу электрический радиатор. И не унываю. Ах, Оль, как осветилось мне - увидал - Оля Шмелева! Это - быть! Люблю!!!

Об истории с Дашей напишу!

16. I. 42       1 [ч.] дня

Ольгуночка, дай губки! Вот, вот, вот... Зима переломилась, ждать недолго, будем верить. Счастлив, что хоть издали мне удается наполнять твою взыскующую душу, такую страстно-жадную. У Тютчева я крестиком пометил стихи, связанные с Денисьевой - не Денисовой, как в книге. Да, страстная была у нее душа, как у тебя. Ее характер дан Тютчевым в стихотворении - "Ты волна..." ⁵⁶⁰

Если бы вместе были, каждый день наполнялась бы душа твоя новым, знаю! Это была бы вдохновенная любовь! Бывает и бездарная, и - грязная, и - прозаическая. Ты вдохновенной любви еще не знала, вижу по "повести". С американцем - у тебя-то была м. б. и вдохновенная, а у Г. - "с оглядкой", полу-стерильная... и он уже видел "субтильную" - не куклу, "куклы" не "выпускают в трубу"!

Я написал тебе все о Г. и не послал, не захотел "мутить". Все было обставлено в русском духе, чтобы подманить птичку родной прикормкой. И сколько же "случайностей", как в бездарном американском фильме! И Эллен, и "дама" на дипломатическом вечере, и "хозяева"-подлецы, спаивавшие шампанским "птичку", и - "напишите ему", и "пари", и "случайное совпадение": в одном доме и учитель "священного языка", на котором тоже можно отлично лгать, и Г., и "паристка": и твои шаги, "слившиеся" с шагами Г., и остановка мотора, и выпихиванье "паристкой", и - "открылась дверца". Подумать: захотелось "невольно к этим грустным берегам..." - где жил учитель "священного языка"! Тебя поймать хотели, сделать любовницей, пока... Чудесна "поза", это при сильном-то чувстве - "поза": "Мечтам и годам нет возврата" ⁵⁶¹ ведь мо-да была на русское! А где же "пуля в лоб"? Лгалось на "священном языке"? И - бедный же Чехов с Пушкиным! И их пустили в дело. Что за пошлость! Ну, словом, я такой реквизитуар {Обвинительная речь (от фр. rékuisitoire). } тебе написал - не послал... - жаль тебя стало, девочку пылкую, чистую. А о докторе No 3 - "и это был - "лучше многих""! Я - в ужасе. И это " Дима хотеть ребенка от циника! Ну, не раскапываюсь в твоих "случайных встречах", в этом "беганьи друг от друга", при котором все время - "встречи". Ну и профессор, "познакомил"... приглашали "осматривать" чистую девушку... кем? Циником. Сластеной, похотливым. Воображаю, как он разжигал, умело... бунтовал твои "нервные центры"! Весь он в этом - в женитьбе на мясе, "хороша для... постели"! Тьфу. Я весь в страдании, когда думаю об этом, всем. Но... прошлое твое... - Бог с ним. Я преодолеваю все. Ты - для меня - нетленна. Хочу так верить. Ты боролась, вижу. Ты - страдалица, моя бедная Оля. Для скольких - снедь! И - только. Душу твою... кто видел?! кто - щадил? наполнял? чутко всматривался в ее красоту?! Ведь только во вдохновенной любви - земная любовь освящена, вознесена, укрыта, поглощена... - и дает плодоношение - святое почти. Тогда ничего не стыдно, тогда все - правда и благословение! Тогда - брак. Тогда - свет, святое счастье. О, как бы хотелось мне с тобой пожить - зимой даже - в чудесной обители! - под Москвой - Саввы Звенигородского монастырь ⁵⁶² ! Леса. Снега. Звезды. Жаркая-жаркая светлица, пол белый, еловый. Прогулки на лыжах. Всенощная, рука в руку. Молитва, жаркая, в любви. Чувствованье друг друга. Теплая светлица, ужин, чудесный... отлично готовили осетрину по-американски, московскую солянку, блины... Помню, как мы с Олей и Сережечкой, в 12 году, и кто-то еще... - провели так дня три. Днем - на лыжах, ходили за 4-5 верст в Дюдьково, - где действие моей повести "Росстани". Там я, 12-летний, впервые влюбился, до сладкой муки, в Таню-девочку... - вот ей-то я сунул "вишни" когда собирали землянику - "История любовная". С тобой бы мы ско-лько пережили бы чудесного, моя Ольгуля! Как бы жарко любились! И слушали бы впросонках перезвон часов. И я - ночью - ты чуть дремала бы, усталая... - смочил бы жаркие твои губки абрикотином, сладким апельсином... и нежно целовал бы свою леснушку-лыжницу! А кругом - бор, мороз, в нем звезды лучистые, и - просыпались бы от солнца - о, яркого какого, со снегирями на голубом снегу! - и - просфоры горячие, с теплым кагором... - обедня, светлая такая, - и жажда жизни, любви, еще любви, еще, еще, еще... - щечки твои в морозе рдеют, глаза чудесно ярки, полны счастья, неги, нежки... - и верст на 20 на тройке, с бубенцами, - лыжи сзади, стояком, - морозной пылью веет, вот и станция "Голицыно", купе, Москва... к Эйнем - коробку шоколада с ликерами, и - дома, теплый воздух, цветы, оставленная рукопись... - успею! - и ты, в качалке, мягкая вся, теплая, желанная, - всегда желанная! - и... наполненная новым, свежим, бодрая такая... - завтра будешь набрасывать "зимний монастырь", сугробы, тропку с лыжными следками, сосны на обрыве, над "Русской Швейцарией" - так звали место там, - о, красота какая! И... - сама не чуешь, а под сердцем "снежное дитя" - святое чудо! Ах, воображенье! Зачем я это все? Завтра? Вернисаж, лежит билет, выставка картин... новая драма в Малом, "Град-Китеж" в Большом, ужин в "Праге", рябчики, волован с омарами, навага... помнишь ли навагу? - и столько планов в сердце, в голове... - к столу, к столу... и "новое рожденье", роится что-то, еще совсем неясное, но... тянет... "Ольга, не приставай... пиши свою картинку, я - свое". "Нет, Оля... приставай, всегда... ну, сядь сюда, ко мне... Олёк мой, киска... дай же губки! О, милые фиалки... вся ты - душистая, вся теплая... такая... киска! Ну, сядь ближе,., ну, теснее... ближе, ближе... К черту телефон, совсем не время... пускай трещит..." - в тебе, в тебе весь, все забыто, плывет, уносит... Как я раздразнил себя, как вижу... Господи, а время все уносит... и события хромают. Ну, пусть мечты... но сладко жить в мечтах, они так ярки, до... изнеможенья. Помнишь Пушкина: "Мороз и солнце; День чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный... - Пора, красавица, проснись: Открой сомкнуты негой взоры, Навстречу северной Авроры, Звездою севера явись!" ⁵⁶³

Ни у кого не была "первой"? Как так? Ты для меня - первая, такая! Что о завещании? напиши. Почему мне - "плохо" - ? Без тебя - да, плохо. Почему странное действие селюкрина? Он дает тебе кровь, витаминит тебя, дает силу, аппетит, питает нервы. Это - твое спасенье. Да, папочка твой Ей служил. Иначе не могло быть: он же большое сердце! Не бойся, пиши "словом": можешь. И - рисуй. Но не проводи часы в "трепетаньях", это же мучительно, бесплодно. Заполняй все свое время, душу. Живи хоть этим, только живи. Да, я хочу увидеть "живую" Олю, и не только увидеть, а и... любить ее, свою женку. Да, чудесно: ты должна быть Оля Шмелева! Ты - уже есть она, для меня. Азалию поцеловал, духи вдыхаю, "каплю" слизнул, за твое здоровье. Хотел бы тебя выпить. И быть пьяным тобой. От тебя можно опьянеть, знаю. Теперь вот - пьян тобой. Ты чудесно дала встречу Нового года. У сердца держала? Но я другой тут, фото никуда, я - сильнее взглядом и лицом, тут - мягко-слабо, никуда. Да, я в натуре - старей, конечно, рубцы жизни, но я - глубже, а не "манная каша", не "известный скрипач", как можно судить по большой фото, если б ты ее имела! Там, правда, глаза... на малой - нет глаз, все стертое, слабое. И все же страшусь, что ты - у, какой! - скажешь разочарованно. Если б десяток лет скостить! Все бы я вернул! Да, 16 и 19 - был в волнении. О "девушке с цветами" ты ничего не писала, только "спасибо за ромашки". Думал - расстроилась, - о "далях"-то! Напиши об образе мне не сказал, что "жаба": только - расширение аорты. Не велел работать, а она убивала себя, мучилась о Сереже, не хотела жить. За 2 недели подлец доктор - Аитов ⁵⁶⁴ , перед нашей предположительной поездкой за границу ⁵⁶⁵ , сказал: "ни-чего... снимок ничего не дает мне, у вас сердце молодой женщины!" Не прописали даже "тринитрин"! У ней всегда последние 3 года ломило грудь. 21-го июня - приступ. Стихло к ночи. Утром 22 - снова, я метался. Мне больно писать. В 1 ч. 20 мин. - конец. Ее негодяй доктор (Чекунов) убил. 3 последовательных впрыскивания "понтапона", а она "доверова порошка" еще молодой не выносила. Она уснула! Я тебе все писал, - не получила разве? Сняли с нее фото, - как спит. И как прекрасна! Я все писал!! Ты забыла? Как в гробу лежала, как я читал над ней, как украсил ее головку белыми лилиями! - Царица!

Пылкость - от отца. У него она проявлялась в делах и - кажется в любви... - серенькие связи были, не поэтические, думаю. Любил красивую молодую женщину, кормилицу старшего брата, - "русская красота". Очевидно, нужно было мотать "излишек сил". У меня - в творчество ушла вся пылкость, уходила. Но полосами я не писал, по полгода, году... - тогда - я жил, но... однолюбом, Оля! С меня было довольно чистой моей, смиренницы. Нравится "ужгородская" карточка? Да, "свободный" я тут, похож, и... если бы ты впорхнула под руку, так бы и приросла, - не отпустил бы, конечно. Что ты все повторяешь: "если бы ты все обо мне знал!" - ? Кажется, все знаю. Что же еще-то? И так ты меня истомила своими "поцелуями"! Ну, я не ставлю это в вину... - очевидно, странно ты была воспитана, легко смотрела. И я... порой... смущаюсь... страшусь.

Жду окончания поездки с "шефом". Предвкушаю какую-нибудь "выходку". Все же удивляюсь твоей выдержке, достоинству, серьезности, уму, знаниям, - ты же большое дарованье. Все даровитые (и - я) - требуют "жизни чувством", знаю. Знаешь, ты могла бы стать, при другой структуре душевной, - а м. б. при большей напористости... - модной... - щажу твой слух. И не было бы нашей "встречи". Прошлое твое слишком "насыщено", - ясно, что в тебе сильно выражен этот с-ап {Игра слов: с-ап - sexe-appel }, что привлекает. Скоты тебя пробовали развращать, раздражать. Умело. Могли довести до... ямы. И доктор No 3 - главный скот. Пишешь: "как он молился, Ваня!" Это ты по "тени" судишь? Ну, ты ошибаешься: так не молятся! Молиться - значит, душу Богу открывать: не жестами это творится, а внутренним гореньем. В тишине, в покое, в созерцании. Не - в кривляньях, взмахах рук, трясении головой и проч. Все это - от шаманства, от переполненности грязью, мясом... И странно, как это ты всегда "сталкивалась" с этим кулем мяса! Даже была свидетельницей его: "развратничал на твоих глазах с девчонкой". Каким же образом? И почему ты - свидетельница? И почему не дала ни одной "сцены"? и почему все "встречи" - и на море? Воображение мне дает много смутного... и непристойного. Мне больно... но... что же можно изменить? Мне грустно. Опять я сам себя расстроил. И тебя. He надо было тебе этого касаться. Искренна ты... - и, кажется, не до конца. Ибо ты писала: "теперь я люблю другого, забудем все, все..." Значит, было что-то, что надо бы забыть? Представляю, как он разжигал тебя, твою "восприимчивость", "некоторые нервные центры", как знающий их назначение, хоть, быть может, и плохой врач. Ты поддавалась. Что это за "Цайтлозе"? Не знаю. Как по-русски? Дурман? головолом? Фиолетовые, шапками, растут в оврагах - "болиголов"? Меня дурманит "любка", "ночная фиалка", "восковка", из редких в средней российской полосе орхидейных. Все твое "возбуждение" на горах происходило от "нервного расстройства", которым наградил тебя "достойный врач", и оттого, что твоя душа спала, была усыплена "поверхностными раздражениями". Не давал ли тебе "порнографического чтения"? Есть мерзавцы, которые пишут сознательно о низком в человеке, да и в человеке-то полусвихнувшемся. Таков английский прохвост, - умер, слава Богу! - Лауренс ⁵⁶⁶ , что ли... Я его сознательно не читал. Но знаю по критикам, смаковавшим в отзывах (жидки-критики!). Эти упивались, как и иные "женщинки". Там что-то о "любви к силе самца". Но это обычно у "пустых" душой, англичанок и американок. Этой дряни много было в Париже, по дансингам искали "случки". К несчастью, иные наши отличались, кавалеры, содержанты. Немногие. Было это и в России, но это - "с жиру", или от - пустоты. Такие - по темпераменту - для проституции: не социальные дурные условия гонят в проституцию девушек и женщин, главным образом, а... "темперамент", т.е. - легкость раздражения определенной "сферы". "Жертвы темперамента". Подумать: ско-лько было в России монастырей женских! десятки, сотни тысяч девушек-белиц, молодых монахинь. Их душа жила чистым, и они легко бороли страсти. Не катались по земле и не вдыхали "страсть" из цветов. Тут - больное. В моей Дари этого не будет. Я ее сохраню. Иначе - провал ее. Ее "сгорание" будет - иначе. Она слишком целомудренна, при всей страстности. Тем-то она и влечет. И не подумай, что доктор No 3 дал толчок к моему "атеисту-цинику", врачу уездному в Мценске ⁵⁶⁷ : я его задумал, не зная ничего о твоих "докторах". Я, кажется, тебе писал? Еще года три задумал, - дать "нигилиста", 70-х годов.

Целую, Олёк! Твой, расстроившийся, Ваня.

все . Иначе - заболею, помни .