Переписка И. С. Шмелева и О. А. Бредиус-Субботиной. 1939-1942 годы. Часть 6.

Только что отправила Вам открытку и спешу послать вот это. Я так безумно взволнована.

Я боюсь, что Вы меня не поймете... Я там писала, что я потрясена. Боюсь, что Вы поймете это, как нечто отрицательное?! Нет, я вся, до глубины глубин моей души, и любящей, и православной, и русской - потрясена. Потрясена любовью, счастьем, нежностью, всей ужасной сложностью, которая вдруг возникла. Эта сложность не во мне и не в Вас.

Ведь у меня еще другая жизнь есть...

Я коснулась лишь слегка Вашего "вопроса между строчек, между машинных строчек, от руки..." (Это не слезы - вода-роса из розы!)

Это так огромно, так удивительно огромно, что мне нет сил собраться мыслями и чувством.

Конечно не "омрачило"! Как же Вы могли это подумать.

Но это так... так серьезно... И... если бы я была свободна! Я все Тебе бы дать хотела! Все, все!

Все, Иов ¹⁹⁵ мой многострадальный, всего лишенный, - столько перетерпевший... и... все поющий Бога!..

Вот что я думаю сердцем, вот как я чувствую и как живу...

И знаю, Вы мне верите...

Вот мое сердце! Но как мне больно, как горестно, что все так сложно! Положимся на Бога. Он поможет и все устроит, если это все... от Бога! Я верю в это... Нам нужны силы, покой душевный. Успокойся и положись на Волю Божью. Иначе - грех!

Я не знаю, как все будет.

И кто я стала?

Мне хочется сказать Вам как мне больно, и боюсь Вас омрачить. "Пути" пишите! Ради Него, Создателя!

Как я люблю Вас, милый!

Нет у меня вопросов больше тех черных, о детях... Зато как много других!.. Сегодня я видела Вас во сне. А потом Дари. И все должна была беленькие детские туфельки выбрать и кому-то надеть...

Я не пишу умышленно никаких "разборов" по существу. Я так устала. Подожду немного. Напишу скоро. Будьте только Вы спокойны. Я тоже так устала. Я немножко даже нездорова. Не волнуйтесь. Все нервы только. Просите крепко Бога о помощи мне и Вам, т.е. Вам и мне. Я потому сначала "мне" сказала, что о себе-то знаю, как это нужно!..

Я не сказала Вам о том, какая честь мне в Вашем "вопросе", - но это потому, что для сердца это все не так уж важно. Честь, слава, все это для ума, но не для сердца. Я люблю Вас не за это. Родное, дорогое Ваше сердце люблю... Не говорите лишь про "годы", - как это не важно!.. Но у меня много других вопросов. Вы должны меня узнать ближе. Иначе я боюсь о чем-либо и думать. Вы меня понять в этом. У меня, кроме сердца и души, есть еще и характер. И много еще других мыслей, но о них после,., когда справлюсь с собой. Если любите меня, то сделайте все, чтобы сдержать нервы, - Вы слишком себя мучаете... Хотя... я тоже! Мы должны себя беречь. Так нельзя! Умоляю!..

[На полях:] Я писала, что о Париже мне и думать нельзя. Это мне такое горе! Но как же мы увидимся? М. б. Вы приедете? Я не смею просить об этом. Но как же тогда иначе? Милый, подумайте! Ваша Оля "леснушка" (как это слово мило!) преступница? Господи! Господи, помоги!!

Ничего такого, что в глаза бросается, не присылайте! Не надо, ради Бога! Но трогательна Ваша забота, дорогой мой!.. Спасибо!

Я посылаю розу, первую за осень на этом кусте. М. б. это письмо получите ко дню Ангела, - тогда еще раз крепко Вас целую! Целую розу в серединку.

9.Х.41-26.IX.41        8 ч. 45 мин. утра

Преставление апостола Иоанна Богослова. Какое серенькое утро! - как во мне.

Вчера писал до 3 ночи, тебе все, Оля, и не пошлю. Писал о Православии, о его духе, о свободе в нем. Слышал, как пробило - 4. Проснулся в 6, в 7... - с мокрыми глазами, - плакал? Сегодня я в церковь не пойду, не могу я в церковь, душа застыла. Будут люди, как ужасно, все у меня в разгроме, на столе вороха бумаг, писем недописанных, к тебе все, ведь давно ничего у меня, никого, ты только. Скован я с тобой, не оторвать. Сегодня не будет от тебя письма, были уже, два, одно такое светлое, другое... о, какое там чудесное! там ты мне - "ты" - сказала, отворила сердце, Сережечку дарила... все отдать хотела, - верю, Оля! - и сколько еще горького там было! Надо спешить, сейчас поеду в "Возрождение" отправлю книги для тебя, мой дар последний... Что же я тебе еще могу? Не велишь ты, тебя смущает. Ты... бояться стала! Это ты-то! Сегодня еще - совсем последний привет тебе, в 8 ч. утра повезли в Берлин, Мариночке Квартировой - портрет мой. Ты получишь скоро, я умолял их послать. Там увидишь ты мои глаза, как они горят, в них - ты. Опять все мысли разбежались, не знаю Да, вот что. Вчера я писал Мариночке, было о тебе там, о твоем огромном... о моей радости, что я увидел это, только. И вот, писал когда, знал, что будет что-то важное сегодня, оставил радио открытым... Ведь вчера был день моего Сережечки, преп. Сергия Радонежского ¹⁹⁶ , России покровителя. Я ждал. Я так ждал, отзвука, - благовестил ждал - с "Куликова поля"! Я его писал ночами, весь в слезах, в дрожи, в ознобе, в вере. Ведь правду о Нем, ходящем по России, услыхал я на могилке моей той Оли ¹⁹⁷ , которая вела меня всю жизнь. Ведь меня надо вести, я весь безвольный, - вот и послали тебя мне - довести. Ты не решаешься. Опять я... словно под водой пишу, вот как сдали нервы. Я не обманулся сердцем, Преподобный отозвался... Я услыхал фанфары, барабан - в 2 ч. 30 мин., - специальное коммюнике: прорван фронт дьявола, под Вязьмой ¹⁹⁸ , перед Москвой, армии окружены... идет разделка, Преподобный в вотчину свою вступает. Божье творится не нашими путями, а Его, - невнятными для нас.

Сроки близки. Оля! Я хочу сказать тебе, что тебе Господи, вразуми же: - дано вести меня, а ты боишься принять такое. Некому это делать больше, пойми же, что - некому! Я как пробочка в потоке, я знаю меня бросает, меня прибьет куда-то... Я на распутье сейчас, я хочу в Россию ехать, искать чего-то, руки какой-то... я уже не могу без сердца женщины, я знаю. Я не могу. Я топчусь. После Оли, той, я мало сделал, только "Куликово поле" - оно большое, знаю... это было мне дано, ее могилкой, там я узнал о нем. Ты его не знаешь, что там главное. Оля моя, единственная моя... не отходи... не бросай меня. Слушай. Писатели, наши, православные... - это отсеянное изо всего народа. Говорю - о подлинных. Их совсем немного у нас было, ты их знаешь... не нынешних. Я - знаю - я отсеян из писателей, только я один - для нашего, для родного нашего. Мне не стыдно говорить тебе, ты - я, для меня. Одно со мной, так я чувствую. Только я, весь, жил, страдал Россией. Говорил о Ней. Ты знаешь все мое. Не все, все - узнаешь после. Ты не знаешь прежнего, не знаешь половины здешней - посылаю, чтобы знала. Таков удел мой. Все, что у меня с тобой творилось, только начало было, под покровом Божиим, по Его воле, - разве тебе не ясно? И для тебя так нужно. Ты ведь - вглядись в себя, - мне кажется... ты отвернулась от своего... ушла, в чужое... от обиды, от оскорбления? от горя? от непереносного... ушла. Выбрала себе чужого, в порыве, в растерянности, в подавленности... Так мне кажется. Ты мне ни-чего не говорила. Не открыла сердца. Смущалась? от гордости? Ты была отравлена каким-то ядом, озлобилась, душу свою опустошила, опустошала, сама... - не нашла сил уняться. Ты получила удар в сердце? Не знаю, мне кажется. Никто мне ничего не говорил. И ты нашла меня, водителя, слабого волей, но горящего любовью к своему. Мы нашли взаимно. Я открыл в тебе чудесный родник, великое богатство, - для того, от чего ты отвернулась. Тебе открылся путь. Сердце твое получило возмещение, вся обида твоя покрыта - и как покрыта! Ты так любима, так взята, так понята... так засветилась, вся! Оля, не отклоняй руки, которая тебя направила, - святой Руки! Оля моя, та, по воле Божией, получила право тебя утешить, укрепить меня... свела нас вместе. Разве ты не видишь? Вдумайся, вспомни, милая, необычайная... Не повтори ошибки, будет поздно. Оля, не свяжи себя чужим ребенком! Преодолей все, будь верна пути, тебе показанному так поразительно открыто! Что будет если не преодолеешь? Без тебя я не могу писать, не буду, откажусь, так - замотаюсь. Попаду в Россию, м. б. найду "водителя"... - не могу я теперь без женщины, - не тело тут, не утоление страстей, а мне надо ласки, теплоты, души я истосковался... я затерялся в одиночестве. Все будет тускло, без света. Я не выполню в полную меру моих сил. Я много сделал, но далеко не все. Мое наследство будет без ухода, без оправы, без души. Ты предназначена, - раскрыться, продолжать мое, - у тебя Дар, огромный, Оля! Клянусь тебе, в этом я не могу обманываться, - я вижу... ты - гениальная! да, это не влюбленность, не любовь мне говорит: это моя чуткость говорит, я слышу эту музыку... - твоего сердца, безмерного, глубокого, все-охватывающего сердца, израненного, и потому такого все-чуткого! Это твое сердце - самое-то наше, от поколений твоих родов ты - вся - особенная, как и я. Мы - чистые, и мы даны, для Жизни, чтобы творить ее, новую на пепелище, на гноище, - в такие страшные дни наши, - освятить должны Родное, смену должны править, во имя Божие, во имя нашего родного. Спроси папочку, сердцем воззови, - он скажет тебе. Оля, у меня нет больше слов. И времени нет, и сил. Я третью ночь не сплю, терзаюсь, жду чего-то... и верю, что подадим друг другу руки, вместе пойдем, как дружки, как ровни, как дети нашей дорогой, как Божьи дети. Оля, я безвольный, знаю я тобою силен... я Олей, той, был силен. Без нее - пропал бы. Ничего бы я не сделал. Она была дана. Теперь - ты мне даешься, и - боишься. Чего боишься? Света, такого яркого, такого... чистого, такого тихого, - в искусстве, чистом, в чистой жизни! Ты со мной в венце пойдешь, благословленная! Оля, маму спроси, - она поддержит тебя. Неужели ты думаешь, что меня любовь плотская ослепила так, тобой? Я так благоговейно с тобой сближался, так нежно-свято прильнул к тебе, очаровался сердцем твоим, умом, талантом, чем-то, чему названия не знаю - высшим в русской девушке... ты для меня - чистая девушка, непорочная голубка, загнанная бурей от родимой стаи... Оля, я простираю к тебе руки, зову тебя... - пойдем же вместе, не бойся, не смущайся, путь наш чистый, верный, не нами для нас начертанный. Так - дано. Недаром начаты мои - и не окончены - "Пути Небесные". Ты их направишь, ты их мне освятишь, ты их собой замкнешь. Вглядись во все! в мой крик, в твое Рождение! - так найти друг друга, в такое время! в таком разгроме, в таких страданиях, - в твоих, в моих... - ведь это только святое Чудо могло помочь! Оля, крещу тебя, молю, зову, обнимаю твои колени, целую землю у ног твоих, - она уже святая, через тебя, моя царевна, моя светлика, мой ангел... - отдай мне твое сердце, нераздельно... дай мне жизнь, дай мне моего... твоего Сережечку! - Что мы знаем? Быть все может... может быть - святое ты выносишь под сердцем?! Великое! Мы оба - исключительны, как ты не понимаешь этого! Таких нет больше, при всем моем плохом и грешном. Нет таких, как мы. Это не гордыня, а знание. Это - дано, все видят, только не все уразумели. Оленька моя, душа родимая, радость неизреченная моя, последняя надежда - ответь же! выпрями волю, душу, борись за свой удел, за назначенье, за свою правду, за свою свободу духа, сердца, - за Дар твой, он тебе от Бога, - ты его дашь людям, - ведь такого сердца нет на свете, нигде, как у тебя! Мое - потонет в нем, расплавится в твоем божественном огне, в этом вечном свете! Я-то знаю, и ты... тебе стыдливость, скромность мешают сознать, какое в тебе сердце, - какая сила! Оля, дорогая моя душа, моя красавица, мне не надо узнавать характер твой... - мне безразличен твой характер, - он - не нужен мне, - мне твое сердце нужно, - я знаю, что покорюсь тебе, таким я создан, - не управлять, а - следовать, храня свое. Нельзя во всем быть главным. Главное, чем управляю я, я только, - это - дар мой, не для меня, для - всех. Целую всю тебя, о как я тебя люблю, все крепче, все сильней, день ото дня, час-от-часу... дивлюсь, можно же любить так! Такого еще не знал в себе. Не бросай меня на полдороге, не покидай меня, родного самого - не найдешь родней, я самый близкий сердцу твоему, ты знаешь.

Твой Ив. Шмелев

Все, я , Оля, мой мальчик - молим тебя, - спаси себя и меня.

Напиши, здорова ли, я боюсь всего. Крещу, целую, всю тебя, - не могу без тебя, это не жизнь, я истаю, не губи меня! Если бы ты знала, как я страдаю.

10.Х.41

11 ч. ночи - 12 ч. - 1 час ночи на 11.Х

Далекая... о, какая далекая, теперь ... потерянная так безвинно, Оля! Я уже смущаюсь писать Вам ты... Вы меня этого лишили, не буду больше сердце Вам открывать, оно закрылось, оно забито болью. Снова вчитываюсь в страшное письмо, 2 окт., - 19 сентября! - канунный - ?! - день моего рождения, день несчастья! - и снова оглушаюсь. Так внезапно! 9 дней лишь прошло с памятного - 23.IX, светлейшего дня в жизни, когда сказали так ясно, просто, полно - люблю! Только де-вять дней... "счастья!" нет, во-семь, только: то письмо я получил 29, несчастное - 7, в канунный день Ангела моего Сергуньки, ставший днем гибели моей любви. Что же случилось в эти 9 дней? Вы не открыли мне, не объяснили, оглушили, только. Этого я не заслужил. Вы меня на муку обрекли. Случилось, вижу. Вдруг - "о Париже и думать нельзя"! и - "что может броситься в глаза, не посылайте, ради Бога! не надо, ради Бога!" Страх? почти что - ужас?! - "ради Бога!" Что случилось? Неужели я до того "пустое место", мое израненное сердце до того "пустое место", что я могу и... обойтись без пояснений? Так Вы заключили Ваш "роман"? Так Вы поняли "о русском счастье" ¹⁹⁹ - Достоевского? так ни Лиза Калитина ²⁰⁰ , ни Татьяна Гремина ²⁰¹ не понимали. О них особо, как и "о русском счастье", много бы я сказал Вам, написал бы роман, быть может - и хотел! - у меня свое "о русском счастье"... - и через 61 год - Достоевский говорил в 1880, - русская женщина, м. б. скажет - при случае, - "как это гениально!" У меня все - свое, как и понятие "греха", и - православия, о чем хотел в "Путях" поведать, - не скажу теперь, Вы это заглушили болью, ударом в сердце. Вы... мне на все откры-ткой отписали, отмахнулись... я не получил ее, она страшней, должно быть.... не приходила бы! Пожалели все же, бросили экспресс вдогонку. Благодарю за ку-де-грас {Последний удар, "удар милосердия" (от фр. coup de grâce). }. Мне больно! О-ля, больно мне... Простите, тревожу Вас. Признайте же за мной хоть право на... - знать правду!

Простите, но я... Ваше - о моем мальчике... - я вспомнил! - не должен ли я принять за - ритм я слышу - "безумный стих", как Вы писали? Все - в одном! И - "это не слезы, а вода из розы!" Ну, конечно, вода из розы, я понимаю - и уважаю - Вашу гордость. Меня, оплакивать..? Оплакивать меня никто не будет, Господь избавил ту, кто так страшился этого, кто молился, чтобы Господь избавил... Он услышал. Я - не "многострадальный Иов": тот тягался с Богом, я - принимаю все покорно. "М. б. Вы приедете?" Я слышу в этом - нет, не приезжайте. Ведь это так противоречит - "ничего такого, что в глаза бросается". Объясните? Не надо объяснять, теперь не надо, уже поздно {Это предложение дописано И. С. Шмелевым поверх машинописного текста от руки.}. Или и это - тайна, как все в Вас? - что рассказать хотели - и не рассказали. "И кто я стала?" Вы испугались, что теряете себя? Вы ничего не потеряли. Вы та же, чистая, как были. Разве я загрязнил Вас моими письмами? мечтами? "Свете тихий"? признаньем, что Вас люблю? Мне о-чень больно, Оля. Зачем, зачем Вы написали "какая честь мне"..? Это еще больней. И - "ведь у меня еще другая жизнь есть..." Жизнь..? Виноват: это я забыл. Да, главное я забыл. Советуете положиться на Волю Божию. "Иначе - грех". Я Вас не потревожу. Не объясняйте, почему так вдруг - все. Оставьте меня впотьмах, не подавайте милостыни. Мое "спокойствие" Вам нужно? Я теперь спокоен, для Вас. Убираю последние осколки, какие колют. Простите это убиранье - это письмо. М. б. кончу этим. Простите мое безумство, мою разбитость: в последних письмах, от 8, 9-го - я еще кричал, от боли. Теперь - осколки убираю - замолчу.

На прощание скажу Вам о "Путях Небесных", - Вы же остались хоть читателем моим, меня любившим? Верю Вам, в этом, - и доверюсь.

"Пути" - творились, вырастали, незаметно. Я Вас любил - и они любили. И росли. Столько в них вливалось..! Я любовался ими, я гордился ими. Я горел восторгом. Они вычерчивались в сердце - в Небе! Я воскресил - я же творю их, и имею право, как Творец! - я воскресил (убит? - ошибка газетного корреспондента) уже прекраснейшего "дон-жуана", - р-у-с-с-к-о-г-о! - моего Диму ²⁰² ... я ему дал Дари... я дал ребенка им... я дал страданье-искупленье, сверх всего, огромного... гимн творенью, Творцу, земле и небу. Небо я спустил к земле... и сочетал их. Это вошло бы во II часть. Рождалась - третья, важнейшая. Горело сердце. Я подходил к решению. Смешалось... - Все. А теперь, доверюсь: не примите за похвальбу. Это - признание писателя - любимой... читательнице, чуткой. Знаю, "Пути" Вам дороги. И - мне. Это Вам приятно будет.

Произошло сегодня. Два момента. Первый: Ирина ^{203 204} . Я ее знал почти ребенком. Она - красива, очень. Мне нравилась. И - Оле. Ко мне привыкла. Бывало, голову положит на плечо и поцелует. Когда я выступал публично, она горела. Мы ее любили оба. После Оли она меня жалела. Я... мыкался по-заграницам, болел, метался. Продолжала, чисто , целовать меня (как и я ее - чисто, клянусь!), когда видались, при встрече, как родная, как дочь, девочка совсем... 27 лет ей стало. В прошлом году... - я долго к ним не заходил, - когда болел я, с месяц не выходил, был тяжелый грипп, с головокруженьем, - я получил "билет на свадьбу". Вышла замуж за "товарища по школе" ²⁰⁵ , рисовальщика, - пустое место. Я послал письмо, поздравил. Это было в ноябре. С тех пор так и не виделись. И странно: как-то забегала - не застала. Я два раза заходил, - они живут с отцом, - не заставал. Эти дни мой друг делает мне впрыскивания "ларистина", - так известный профессор Брюле мне прописал, давно, когда хотели оперировать меня, но преп. Серафим устроил, это было в 34-м, - и четыре раза я не заставал ее: не видел ни разу после свадьбы. Сегодня был в 3 ч. у них. "Ирина..?" - "Ушла куда-то". Странно. Дождь. Знала, что я буду. Доктор вчера был у меня, в день Ангела. Выпили мы с ним. Сказал, что разъезжается с супругой ²⁰⁷ , - давно пора! От этого я был в восторге, доктор - удручен, очень уж глупо-религиозен, все "на волю Божию" полагался, до-положился, до болезни, до помрачения, до... стыда. Говорили об Ирине. Будет с ним жить, не с матерью. Муж..? Молчание. Пустое место..? Ирина..? Ничего... скучает... 28 лет - скучает. Ребенка нет. Такая же, хрупкая, женщина-ребенок, карие глаза, огромные... живые вишни, - круглоглазая она, модель Мадонны-девочки. Художница, чудесные эскизы, - парижские предместья, осень, голость, облезлые дома... - в сетке серой все, деревья плачут... - грустная душа немножко. С внутренним гореньем, бледновата, - у таких - внутри, горенье, лицевые сосуды не пускают кровь погулять, в лице. Помните, "Мисюсь" ²⁰⁶ - последние страницы - ночь, надежды... "Мисюсь, где ты?" Доктор ушел вчера, угрюмый, - после двух рюмок! - раньше эти две всегда "шумели". Как-то, с год тому, сказал: "только бы не в мать пошла..." У той - всегда "горенье", другое только, - ровно 50! - уж слишком внутреннее: как-то я, шутя, протанцевал с ней, тому лет десять, вальс "Березку", у океана, ночью, в Ландах, под граммофон, - вспомнил в Севастополе оркестр матросский, "раковину" оркестра, звезды, свежесть моря, снежные кителя ловких моряков, матовые шары Яблочкова светили шорох гравия, сырого, трубы в блеске, женщины, духи, корзины винограда... струйки шампанского Абрау, глаза гречанок, разлеты летних юбок в вальсе... острый, горьковатый дух рябчиков от ресторана, капельмейстер-боцман лихо играет на валторне... и машет, ловкий, ведет команду... - и... мы, двое, с Олей, у столика, счастливые и молодые, смотрим - и не видим, ничего. Глаза-то видят, у меня-то, вбирают, по привычке, что им надо... и не видят. И милая "Березка" в нас поет. Ну, вспомнилось... - пошел я с тоненькой Марго, в "горенье"... это у Марго, конечно, - и... чувствовал "горенье", у Марго... конечно... ну, 40 лет ей было, тогда-то, десять лет тому... - понятно. Меня не тронуло "горенье", с вызовом хотя. Я... ре-ли-ги-о-зен, тоже.

Пришел домой, сегодня. У двери - цветы, записка. Была. Впервые после свадьбы. "Так жалею, не застала". Послал ей "пней" {Сообщение по пневматической почте (от фр. pneumatique). } - увижу завтра. Цветы красивые, гляйоли, алые, и георгины-звезды... стрелки, остро-красные, - не серые, как все эскизы. Мне стало грустно. Мне стало ее жалко. Может быть, на жизнь пожаловаться приходила... я ее люблю, как дочку. Ах, "Мисюсь" - "Мисюсь"... Я ее спросил бы, счастлива ли... она не затаилась бы, сказала... и я сказал бы ей, как умудренный жизнью: "Милая "Мисюсь", не стоит плакать... ты юная совсем... пиши эскизы... повеселей... в Бога верь... и - во-ли больше... меньше боли... не жди на полустанках, полагайся лишь на себя , твори сама жизнь, милая "Мисюсь"... все впереди твое... с папы не бери примера, с мамы - тоже". Выпили бы с ней Мюска, она поцеловала бы меня, как прежде... спросила бы, как прежде, - "Вам не легче?" Я сказал бы - "нет, не легче... тяжелей, Ирина". Остановила бы на мне глаза, живые вишни, и... ни слова, вздох легкий, только.

Видите, этюд к роману. Их много, этюдов этих. Жизнь их пишет.

Да, "Пути". Их не будет... хоть и должны бы быть. Вот, довод, - второй момент, сегодня.

У меня был большой юрист ²⁰⁸ , прекрасный адвокат, мой новый друг. У него убили сына ²⁰⁹ , призванного французами. Горе у него. Очень любит женщин, хотя в годах, на год меня старше, 65. Стройный, живой. Топит горе в бабах, - простите. Жаловался на тоску. Бабы? Исчерпываются в полчаса. Все. Бабы... из приличных. Я сказал: "пять котлет"? Он понял: на каждую котлету - шести мин. довольно! И вот, тут-то он, - "Снова Ваши "Пути" читаю". "Снимает боль, скуку, уводит баб". Было приятно мне. Он - тонкий, очень. - "Все устарело, не могу читать... все вяло, ложь. И Толстой, и... все. Эта Дари... это новое... "духовный роман""...

эта - не "котлета"". Вспыхнуло во мне... и - погасло. Не примите за похвальбу, я не нуждаюсь в ней. Просто, за "этюд" примите. Жизнь их пишет... только "Путей"-то не сможет написать: они над жизнью. И вот, они - убиты. Нет, не Вами, - мною, моей ошибкой. Еще "этюд" - к роману.

Ив. Шмелев

Оля!... Я плачу... засохла Ваша роза, последняя, без слез. Вот лепесток ее.

[На полях:] Будьте здоровы. Я - спокоен.

Чтобы "не бросалось в глаза" - посылаю простым, не заказным, и не экспрессом.

Ваших духов не слышу - испарились, и не знаю, какие они были, Вы и это не сказали мне.

Вот "стрелка", от цветка Ирины.

Мой портрет у Мариночки теперь. Вы получите "Старый Валаам" из монастыря в Словакии. Я их просил послать, это издательство ²¹⁰ . Я им отдал книгу, для монастыря.

Письма Ваши я сохраню: кому-нибудь понадобятся, как этюд к роману. Если прикажете вернуть - верну: их 33. (Столько же и глав в "Путях".)

14.Х.41 Покров Пресв. Богородицы ²¹¹

Пречистая да хранит тебя, дорогая, светлая, несбывшаяся... пока? - вовсе? - Оля моя, чистая! Позволь мне на "ты" с тобой, хоть это счастье, маленькое счастье, позволь мне, это не может оскорбить тебя, мы с тобой, как товарищи, как дружки, служим Единому, служим чистым сердцем, Бог видит это. Позволь, родная. Видишь мое сердце... ты видишь. Тяжело мне, очень тяжело, боль я задавил в себе, ни словом, ни вздохом тебя не потревожу, ни безумством, ни безоглядностью Все понимаю, всю сложность, для тебя. Прости ту, прямоту мою, я не мог таиться, все тебе сказал, чтобы ты знала, как я, кем я тебя считаю, для меня. Теперь ты знаешь, все. Да, жизнь сложна. Я хотел, чтобы ты верила, кем живу и - чем. Так еще недавно, - помнишь, Оля? - ровно тому месяц, 14.IX, так взволнованно ты мне писала... тебя встревожила моя тревога... помнишь? я боялся, что мое чувство может смутить покой твой... ты это приняла иначе, ты думала, что нужна мне лишь для "искусства". Я тебе открылся. Потом - сказал всю правду. Это тебя совсем смутило. Прости. Твое здоровье, покой твой мне дороже моей любви... светлая, не мучайся, я ни словом не потревожу больше. Только бы ты была здорова, светла, пела, как летняя, зарянка розогрудая моя. Я должен был бы понять, что ты облекала жизнь свою мечтой, что ты искала большей радости для своего взыскующего сердца... - и я счастлив, что хоть немного радости мое святое к тебе чувство дало тебе. Я не стану больше, лишь бы тихо и свято было все в твоей душе. О, чудесная моя, необычайная, далекая. Я так взволнован, так страдаю, что ты больна, все эти дни покоя не найду... Ну, прошу... думай же о себе, я тебе послал, что мог, сколько упрашивал - Оля, так я за тебя страшусь, ты слабеешь, похудела... твои нервы разбились, я это слышу... Господи, помоги мне уговорить ее! Оля, лечись же, ты медик, понимаешь. - Мне вернули два "экспресса", от 7 и 8-го, они были неразборчивы. Я рад. Так я был оглушен, так неверно понял твое письмо, 2-го, - открытки еще не получил. Я отдаюсь на волю Божию, я тебе послушен, я закрыл все в себе, как мне ни больно. Живи только, будь покойна, пой, моя ласточка, моя голубка светлая. Для тебя, во-имя тебя я попробую начать работу, забыться в ней. Это трудно. Было со мной такое, что... нет, не надо. Ну, я теперь почти спокоен. Это не повторится, мое отчаяние. Слишком мне дорого жить-сознавать, что есть ты на земле, хоть и не верю, что смогу увидеть чистую мою... Оля, я тебе во всем верю. Как благоговейно благодарю тебя за твое чувство, за твое сердце, за мою боль, которую ты поняла так свято, за моего Сережечку... Святая моя, благодарю тебя, руки твои целую, слов не найду высказать тебе, как чувствую. Посылать ничего не буду, будь покойна, ничем тебя не потревожу.

Ты писала о "русском счастье". Я знаю, это из речи Достоевского о Пушкине. Я многого не принимаю в ней. Надо вспомнить, как все там творилось. Достоевский и диалектик гениальный, да. Он победил тогда "обе половины" собрания, мыслящей России. Дал и Тургеневу "на бедность", пя-так, плакать его заставил, Ли-зой... А знаешь, как он писал жене, когда в гостинице готовил свою "победу"? Бешеный вулкан, - ему не правда тогда нужна была, - по-бе-да! Он закрыл правду, он-то понимал, что не Лиза - не она, а сладенький Тургенев сказал неправду, у-бил Лизу! Но это надо было тогда - Достоевскому! - создать "апофеоз", склеить две половинки русские, примирить непримиримое. Три дня склейка держалась, угар прошел. Включаю, понятно, и главное - о "русском счастье", Татьяну. И тут неправда. У меня свое понятие о "русском счастье". Дари за меня выскажет в победном споре с атеистом-врачом и другим, "страшным". М. б. скажу. Моя "правда" будет строиться на духе Православия, на Христе. Видишь, Олечек мой, нежная моя... ты Дари поверишь? старцам оптинским поверишь, отцу Варнаве ²¹² ? Они решали вопрос о "счастье". Не толкнули Дари "за стены", и не лишили "беззаконных" благословения. Не освятили бы они и "жертвы" Тани. У них своя мерка, свободой во Христе, в Духе. Это - наше, это Православие. Католики, лютеране - те подошли бы с "правом" - римским - 1-ые, и с "анализом" - 2-ые. Наши - сердцем, чего и Виктор Алексеевич ²¹³ не постиг, тогда. Я иду от веры, что Божий Завет растет, развивается по своему Закону, как все Божие, живет. Только Тьма - мертва. Бог взращивает человека, творит вечно его живую душу, изволит, яко Всеблагий, поднять человека до Себя! И это Дари поймет, она вся новая. Это познал и Дима, потому и - обновление его. Теперь ты, бесценная, ведешь меня в "Путях", и я хотел бы смотреть на Дари через тебя, через твое сердце. Господи, что во мне творится! Оля, ты не знаешь, кто ты для меня. Будь новой! не отдавайся той "закваске", которая в тебе, - так понятно это! - от ряда поколений твоей крови, - святых для меня, клянусь! Папочка твой для меня - святыня, я молюсь ему. И все скажу - растет человеческий Дух, в обновлении. Дари назовет неправдой "подвиг" Лизы, святотатством! Лиза воспела "тьму". Богу нужна ли ее "жертва"? Насилие над духом неугодно Богу. Ее "уход" - надрыв. Кому построила она "счастье" на своем страдании? Лиза разбила себя, любимого и... вручила его "пустышке", грязи. Хорош "апофеоз"! Хитрый "диалектик" все понимал, знал, как взять победу. Взял, обворожил. Устроил и Тане "апофеоз". Знаешь, дружок, что Пушкин сам был удивлен, что так закончил. Крикнул удивленно-загадочно, в салоне своего друга-женщины: "а ведь моя Таня отвергла Евгения!" - "другому отдана и... т.д.!" А вот. Он уже готовился к женитьбе, был "весь огончарован" ²¹⁴ . Страшась расплаты, "ловец чужих жен", он дает поучительный пример "верности", приковывает Таню к "нелюбимому" - он чуял, кто он для будущей жены! - Дари сказала бы: "какое святотатство"! Таинство освящает великое из таинств - любовь. Таня сказала Христу ложь. Она не любила мужа. Она продолжала любить его. На - "обещалась ли кому..?" - буквой сказала правду, духом - ложь: она вся рвалась к нему, молила! И убила таинством - себя, его и "мужа", - обманула в таинстве. И вот, на таком-то Достоевский строит - для него заведомо шаткое - понятие о "русском счастье"! Но тогда, в расколе русском, общественном, - все проглотили в бешеном восторге. А Достоевский сделал свое дело и... стал "адвокатом дьявола" ²¹⁵ . С ним бывало и похуже, ты, м. б., детка моя, знаешь: не стоит. Анна Каренина тут святая, хоть и из "романа в конюшне", как припечатал желчный Щедрин. Ах, сколько бы говорил с тобой! сколько кипит в душе! - весь горю, так неспокоен, - надо остыть - к роману. Гимн какой спел бы, во имя твое, моя необычайная! Ты говоришь - "положись на его Волю, все будет, если это... от Бога!"

Чистая душа, да от кого же, все-то?! Вглядись, родная, зоркая ласточка. Для меня нет сомнений. Но мало - только ждать, от Воли. Бог дает указания, Бог даровал волю человеку, свободную... великий дар! Бог ждет "творчества жизни" от своего чудесного создания, - или ты отвергнешь это? В плане Божьем - чтобы человек возрастал, чтобы творенье, подобие Его, творило Его Волю, познанную с Его Помощью, Олёк мой! Мне было грустно читать - видеть твою покорность "течению земному". Твой Дух - в свободе, - дух творческий, как я верю! Оля, сама твори. Оля, у тебя крылья, - дар Божий. Оля, жизнь пересмотри свою... Напиши мне, поведай, доверься... расскажи о драме, как ты вышла из родного, почему? Я чувствую, что тут есть - от обиды, от неправды... - прости мне, что я позволил себе коснуться. Ты для меня вся чистая, вся непорочная, моя прекрасная царевна. Твоя воля, не хочешь - я ни слова не оброню, я весь в свободе и чту твою свободу. Я не посмею теперь ничего тебе послать, не тревожься... скажи только, какие твои духи, это - для меня. Хотел бы видеть локончик твой хотя бы... Мой портрет у Марины. Знаю. "Старый Валаам" - м. б. пошлют тебе из монастыря в Словакии, написал издательству. Еще м. б. издательства вышлют другие книги (8). Пошлют "Историю любовную" и "Свет Разума" ²¹⁶ страницы. Да, мой возраст. Я родился в 77, как твой папочка, 20 сент. Официально я старше на 4 г. ²¹⁷ - надо было представить при отъезде из "рая" право на выезд, ограничение возраста не менее 50 л., для военного комиссариата, в 23 году. Вот. Отец мой скончался в 85. В 80 г. - Пушкинские торжества - я, трехлетка, строил домик из билетов на трибуны. Отец тогда не был болен, был на празднике, но я в очерке "Как открывали Пушкина" ²¹⁸ - дал его больным, - это художественная выдумка, прием, - он "не знал" Пушкина, - и - не был. Женился я в 95-м, не было полных 18 л. - !! - и... был уже в ней - Сережечка. Он родился - 6 янв. 96. Ей было 16 1/2 л. - я полюбил 14-ти л. - она приезжала из Петербурга, из института. Я - почти "Тоничка" из "Истории любовной", - она - в самом конце является, "глаза" ее... - много автобиографического в романе, - это - исключение. Больше я нигде не выводил ее. Утратив ее, я уже не мог вернуться к "Путям Небесным". Она, Господь... - послали мне тебя. Не от Бога - это?! Ты вошла в мою жизнь - для Господа, по Его Воле. Ты нашла себя. Так надо было. Проверь, что шепчет в сердце. Это твои Пути. Я не играю: я люблю, я жив тобой. Не уходи, Оля! Не мучай. Целую твои руки, мой гений. Твори свое, себя. Ты - призвана Господом. О, не забывай! Оля!!

Твой Ив. Шмелев

[На полях:] Когда получишь книги, я пришлю автограф, ты наклеишь. Не забывай, не забывай!

Ради Бога, напиши о здоровье.

Созвучья дивной Песни Мира я б уловить хотела

в гимн победный, -

- от рева волн могучих океанов,

раскатов гроз, сорвавшихся камней с утеса,

от ручейка весны журчащей,

трели соловья влюбленной,

шума ласкового бора

и звона жаворонков в небе,

от шелеста осенних листьев,

метели-бури завыванья, -

до...

звонких слезок мартовской капели,

до... шороха травы, растущей,

до... лепета ребенка...

Букеты пышные Цветов Земли собрать бы я хотела, -

от лотоса,

мимозы стыдливо-робкой,

фиалки скромной, -

до...

жарких маков...

И ароматов Жизни я бы взять хотела, -

от свежести холодной льдинки, -

до душных волн сосны смолистой в солнце,

от нежности душистой детской щечки,

земляники спелой,

до...

страстного дыханья алой розы

Чтобы к ногам Твоим повергнуть и знать,

Что Ты отдашь мне все, -

- в... одном лишь поцелуе.

{В стихотворении сохранена ритмическая пунктуация О. А. Бредиус-Субботиной.}.

16 сент. 41 г.

Вот этот "стих безумный" Мой родной, мой милый! Теперь он мне не кажется уж, ни "безумным", ни " не можно". Как будто правда, как Вы сказали, что - "все можно". Бесценный мой, чудесный, дивный... Как я люблю Вас!.. Никогда, никогда я этого еще не знала. Такой вот муки, муки, слаще самой жизни, тоски сжигающей, биений сердца таких, таких чудесных и... вот такого стремления, - стремления всей душой, всем помыслом, всем чувством, всем дыханьем, - стремленья... к Вам, конечно...

Конечно бывало и раньше: увлекалась, любила... но постоянно оставалось что-то в резерве... Делалась подсознательно выдержка на некоторую возможную неоткровенность, ну, дипломатическую "игру", что ли, с той стороны, - и некоторую, такую присущую всем женщинам, "хитрость" со своей стороны. И получалась часто - игра чувством. Красивая, но все же сколько-то игра... А я была игрок упрямый, я часто все срывала, когда не нравился мне ход другого...

Но здесь, но с Вами... тут мысли, тут силы для "игры"... Здесь дивная, "божественная комедия". Как я люблю Вас, как радостно мне Вам признаться в этом, без "лукавства", просто быть с Вами! Как я Вам верю! Как не хочу Вас мучить!..

Как я страдаю от разлуки! Родной мой! Как я бедна словами! Я не могу так выразить, как Вы это красиво можете!.. И мысли одна другую перебивают. Ах, да, "Свете Тихий"... неужели у Вас нет копии? Прислать? Я перепишу! Хотите? Хотите эту дивную "картинку" несколько обобщить? Лишить самого личного и дать на радость свету? Я не обижусь. Ведь Вас нельзя одной держать; только для себя, под спудом беречь такое Чудо Божие, такое дивное Творенье... "Свете Тихий"... Я в следующем письме пошлю Вам. Делайте, что хотите. Милый, Вы не пишете "Пути Небесные"? Я понимаю, как трепетно, как неспокойно в душе... конечно, так трудно собраться в стройность работы... Но Вы ведь будете? Как я страдаю от разлуки...

Как мучаюсь... Вы? Тоже?

Вам трудно писать - я знаю... Я ведь тоже ничего не могу делать. Я только думаю о Вас... Да, 30-го сент. Вы в 6 ч. утра меня звали?.. Я проснулась, тоже в 6 ч... Правда... И был у меня разговор с мужем. А в 1/2 8-го был Ваш экспресс... какой чудесный... Я была рада, что разговор был до Вашего экспресса, - и независимо от Вас... А в общем, о нашей жизни...

Я не знаю, что и как будет... Я не вижу. От Бога ли? Тогда, 9.VI.39, я была во тьме. После, была у исповеди и так и сказала: "я чувствовала, как была во власти темной силы"... Но Вам писала я, я это чудно помню, не во тьме. М. б. из тьмы, взывая, хватаясь за Свет, именно от жажды Света!.. Грех ли это?! И разве Бог тогда попустил, дал темному меня опутать, чтоб погубить и Вас? Из тьмы, из рва глубокого, я все же тянулась к Свету... Я помню, как я рыдала тогда, как я оплакивала все Святое, родное, что в Вас и у Вас так ярко!.. Я не во зле Вам писала... Нет... Ах, если бы знак! Я не могу молиться... Я вся в Вас... Нет у меня другого взлета... даже и к молитве. И я боюсь таких вот состояний. Некое пробужденье? Но я всегда ношу в себе о Боге помысел...

Милый, Иван Сергеевич (как захотелось назвать Вас), как будет дивно, когда родится из этого чудеснейшего, красивейшего чувства Ваш Труд!..

Мне иногда до ужаса бывает страшно, совестно пред миром, что Вы такое богатство, такой редчайший жемчуг мне, мне одной лишь рассыпаете... О, если бы можно было все это ухватить, собрать, сложить в сокровищницу... Как было бы велико... Как недостойна я... одна все это принять...

"Пути Небесные" творите, вот в этом Святом Пожаре ! Пробуйте! Дайте все, всю силу, которая теперь завинчена {Подчеркнуто И. С. Шмелевым.} судьбой так крепко... Как это ужасно!

Я не могу к Тебе приехать!.. Да, да к Тебе, не к Вам, а к Тебе... Я не могу больше не видеть Вас! Ну, разве не жестоко? Но Вы-то не хотели... И теперь не понимаю... Я не могу приехать... Но как же тогда? Так ничего, все просто так?.. Ах, сотворите тогда Вы, силой Вашего гения, сотворите тогда прекраснейшую сказку жизни!.. Нет, я должна Вас видеть, как Вы - меня! И Вашего портрета нет. Пошлите хоть маленькую [карточку]. Но я хочу не лик, а Вас увидеть-услышать! - Вы не можете приехать? Я не смею этого просить... Мужчинам легче дают визу. Мне же для себя не достать никак. И потом - сейчас пытаться к Вам поехать - значило безумно все испортить дома (для нас испортить). Попробуйте приехать, если хотите только, я не смею просить. И скажем: пусть это будет знак. Если удастся Или это нельзя? Нельзя искушать? Тогда не буду...

Если бы Вы смогли приехать, - то я бы предпочла остаться в Arnhem'e - это прелестный городок, - там есть леса (теперь все золотые), березы, и вид немного наш, русский. Я бы уехала на отдых. Мне он так нужен. Из нашего совместного отпуска, как предполагалось раньше, ничего не вышло. Муж лишь объявил, что ему некогда, что я могу одна уехать сколько хочу и т.д. В Arnhem'e мой Сережа, поэтому понятно, почему я в Arnhem'e. И в то же время Сереже я скажу, что быть хочу совсем одна и независима. Ему знать ничего не надо.

Не знаю иначе, здесь ничего более подходящего...

Но это ведь мечта только?! Но без мечты нельзя ведь жить!.. Нельзя жить без мечты...

Не понимала как-то раньше душой при чем тут собачка... А как это верно. Мне всегда делалось надолго грустно, как-то горестно от этого повествования... А вот теперь... теперь ведь, пожалуй еще горестнее... не видеть даже!..

Если бы я так могла, как Вы, - то всю эту тоску, всю безысходность, эту молитву любви, - я бы воплотить хотела...

Пусть бы это было Дитя святое святого чувства! -

Но я не умею. Я инспирирована только Вами.

Вот этот "стих" я посылаю и стыжусь, как плох он... Я ведь знаю это. И чувствую, как бы его критиковать надо. Я вижу "со стороны" как бы. Но посылаю так, как был написан 16-го сент., когда я ничего еще от Вас не знала. Имела только 2 жестокие открытки... Понимаете, почему я его послать смущалась? Вас этот "стих" уверить должен, что я творить не умею. Я же вижу, как он безвкусен. Я не выразила им ничего из того, что бы хотела, - значит бессильна, не владею... Я даже себя как-то ненавижу, когда вот такую мазню вижу. Но посылаю, чтобы Вы уверовали в мои сомнения. Только, чур, не браниться... Напишите все, что Вам не понравится! В критике, конечно, браните! Я не боюсь!

Какой вчера был чудный день! Меня снимал вчера Сережа в саду плодовом. Конечно для Вас! Я хотела в светлом, радостная, с цветами! И когда я одевалась, - казалось, что на свидание с тобой иду. Как мне тогда тебя обнять хотелось! - Далекий, чудный... волшебник...

Люблю...

Ах, да, я все предостеречь Вас хотела... о себе... У меня скверный характер. Не боготворите так! Я больше всего страдаю от несправедливости и также к себе самой. Я не выношу незаслуженного поклонения. Понимаете, мне не по себе. Ну, будто я краду. Я не богиня. Я даже очень могу быть неприятной. Поверьте мне! Вы отвернетесь, когда Ваши мечты так рушатся! Мне говорил мой сослуживец (главный врач, русский, кавказец ²¹⁹ ), что я "ужасна". Он называл меня "glatteis" {Гололедица (нем.). }, утверждал, что я - в своей стихии, если заставлю поскользнуться. И поэтому - "glatteis"... Мы были... врагами? Нет. Друзьями? Конечно нет! Я знаю про себя, что мучила его. За что? Не знаю... Он любил, пожалуй, со страстью аскета. Был аскет науки. Любил как-то очень по-своему, по-кавказски. Хотел увидеть во мне рабу? Рабу чувства. Я оставалась упрямо тем, чем все звали. Представьте себе аскета, вдруг в налетевшем урагане страсти... Для меня это было ужасно... И... полным противоречием всему, что я в любви искала... За это , пожалуй, и мое "упрямство". Чувство его меня обидело, я его за это оскорбляла. Была невыносимейшая драма. Я не была "русалкой" - он был красив, умен и силен,.. дерзок. И все это так меня злило... И за "дерзость" его я ненавидеть начинала. Была игра, игра на высших нотах, на напряженнейшей струне... И все это в работе!.. Я работала с ним непосредственно, и как он мстил... По воскресеньям вызывал меня, отыскивал пациентов, выдумывал работу. Бранил, искал ошибок, упрекал за то, что пациенты обо мне влюбленно замечают. Требовал даже (!) прическу изменить, похуже, попроще сделать, - для пациентов. И все это "властью главного врача"... Шеф даже уж вступился, снял с меня его "опеку". Завел интрижку с сестрицей, чтобы... "назло". И все для того, чтобы вдруг поймать в операционной и клясться совсем в другом... Он умолял поверить ему; что он же "русский тоже!". А я (какая дрянь!) - "не русский Вы, таких я за русских не считаю". Отцом умершим клялся, что любит, что все остальное - ложь, - а я: "не верю, нет у Вас святого"... И знала, знала, что лгу. И стыдилась. А говорила. Месть его была ужасна... Я извелась. Он всячески меня извел. И заявил, что от моей достойной семьи меня отгородила пропасть, что я не заслужила быть дочерью моих родителей. Было так ужасно, что говорил с ним даже шеф и жена шефа. После, когда остыло все немного, ушел из клиники, женился (глупо как-то!) - умирал у меня отчим ²²⁰ . Он его лечил и раньше. В день смерти пришел с такой любовью, тихий и массу [всего] для нас сделал. Сережа был тогда тоже при смерти... Сказал, потом... много спустя: "все было неправда, - никогда я так о Вас не думал - помощницы же в работе такой как Вы, я не найду всю жизнь. Но вот, что правда: с Вами жить - это дойти до предела счастья, сгореть в нем, чтобы в следующую же минуту проклясть Вас до преступления. И вся жизнь была бы Рай и Ад". Послушайте, как ужасно. Но он не прав: - это его Сюда он писал (совместно с женой, конечно) заботливые письма, особенно в болезни...

Странно все это было. И много я страдала. Его смятенья меня ужасно мучили. Но, понимаете, я тогда "играла". И в этом преступленье было. Злило меня еще и то, что он мою религиозность объяснил комплексом, психоанализом пытался все разложить. Сам - невер. И не любил детей. И вся его сущность казалась мне такой земной. Он и меня только так хотел видеть, а религию оставить, как игрушку ребенку. Так и говорил. И под каким-то таким углом и рассматривал. Все это меня ужасно возмущало. Понимаете? Но столько мне выслушать пришлось за те годы (да, годы!), что я в себе уж стала сомневаться... Конечно, была моя вина. Я играла. И увлекалась, - была я тоже только ведь в работе, без просвета, без мысли даже о просвете, - не позволяла себе мечтать о счастье, о личном... С 8 ч. утра до 10-11 ч. вечера - в больнице. Он точно так же, белый русский, отец большевиками умучен. Мальчишкой убежал, на гроши выучился, давал уроки и получил немецкую апробацию (редкость!) за исключительные заслуги в медицине. Прекрасный доктор. О личном никогда не думал. И вдруг - столкнулись. Именно столкнулись! Он - был целиком все обратное тому, чего я ждала. И подходил ко мне так, как я больше всего не терпела. На каждом шагу, на каждом слове. И все же... хотелось чего-то, кроме больных и микроскопа. И потому вот так я и злилась. На себя злилась! И на него за его... дерзость.

Нет, не любила, конечно. Это не был роман любви... То был другой... там я была - вся жертва, без упрека. То - было раньше, ровно 10 лет назад! Но и тогда - я не любила так, как нынче.

Нет, нет, все, все это не то! Лишь хочется, чтобы Вы обо мне больше знали, все и дурное, чтобы Вы не обольщались, знали правду. Да разве я могла бы Вас мучить? Даже невольно?! Никогда. И если нам вот нельзя увидеться, то я скреплю себя, и ни единым словом не скажу, как больно... Мне ведь невыносимо так вот быть... Но для Вас - все, все могу! Все могу вынести и даже самое тяжелое - ложь. Я все приму для Вас. И даже разлуку эту. Я благодарю Бога за все, что с Вами! Не надо муки! Не надо! Я люблю Вас! Знайте это! Пока что все так безысходно. М. б. так надо, чтоб мы любили на расстоянии? Так святее! Так надо для "Путей Небесных"?! Скажите, думаете Вы обо мне, что я непостоянна? Ветрена? Это было бы так больно. Поверите, что это все не то! Я так мало ведь имела от жизни! Вы даже не поверите! Да, много слез! Много муки, но мало счастья! Так мало! Я знаю, Вы хотите знать обо мне больше. Но мне не говорится на бумаге.

Мой муж - человек прекрасный и - нет на нем вины определенной... Он, конечно, верен мне! Но... А впрочем, не могу я на бумаге. Хотела бы вернуть тот год, когда только "я да птичка". Теперь опять все мешает. Мне трудно... Ах, да, я тебе писала, что нездорова... Лучше. Т.е. я все еще в тумане, волнении. Спать не могу. Хотела не писать пока, но не могу. Живу я только почтой. Пишите. Счастье мое, дорогой. Я грешная? Скажите! Вам я говорю только сердца, ума, воображения, все чувства во мне проснулись...

Как я люблю Вас!.. Обнимаю Вас долго... Так нельзя писать?! Да, нельзя, я знаю. Это волнует... но... не могу.. молчать!

Люблю, безумно, до смерти, исступленно!

Все, все знайте! Как жду тебя, как томлюсь, страдаю без тебя и как счастлива всем этим! Грешно это? Скажи! Чем ты силен? Господи, да разве это назвать надо?! Не знаю чем, собой, всем! Словом твоим великим! Пишите же "Пути"! М. б. - это выход. Как бы я творить хотела, - и всю любовь свою туда отдать. А так нельзя ведь! Как горько! Но если мы увидимся, - я так боюсь разлуки снова. Не надо лучше встречи! Не знаю я о чем молиться! Твори! Твори! Насколько ты меня счастливей! Я обнимаю тебя мыслью и долго, долго Тебя целую... Оля

Перечитала письмо не могу кончить: к тебе хочу! Милый! Целую, це-лую много, крепко, обнимаю, замираю в твоих объятиях. Остаться так до смерти! Молюсь за тебя! Прости, что так пишу.

Муж подруги все не едет - ждет визу. Как досадно, я хотела бы к Вашим именинам.

Почему Вы так давно не писали?

Мне очень грустно.

Ничего не могу больше.

Открытка 12-го окт. только. Муж приятельницы сегодня уехал.

Дорогой мой, письмо Ваше "именинное" повергло меня в уныние и горечь... Что же Вы и с собой, и со мной делаете??

Это так-то "отдавая друг другу силы"?

Ваше состояние, Ваши тревоги и мучения (созданные Вами я не в состоянии ни писать Вам, ни спокойно думать. В душе моей смятенье, беспокойство... без видимой причины... Т.к. в руках у меня Ваши давние письма... Не могу ничем объяснить, как только возможностью у Вас какого-то надлома..."

Вот видите Разве это не удивительно?

Писала Вам вчера очень большое письмо, но окончу его после и м. б. пошлю, - начала же новое, это только для того, чтобы, не уклоняясь от основного, сказать Вам , что так нельзя . Какая доблесть в том, что Вы всю волю бросили на растерзанье нервам? Кому это надо? Что Вы с собой делаете?? Нет, О. А., была бы Вами очень недовольна!

"...не могу я в церковь....... Это у мальчика на "Богомолье" могли устать ножки - понятно. Но и то, что сказал ему Горкин?.. ²²¹

Но вот по существу: Вы себе наделали сами мук и страданий и совсем не подумали обо мне!

Если ты меня любишь, - почему же не пожалел? Или не понял меня? М. б. я сама виновата в том - слишком мало о себе открыла...

Ты не понял меня ни в письме, ни в жизни... В жизни - я и не думала "отбиться от родимой стайки", не стремилась никогда объевропеиться, душу свою опустошить не хотела... Разве она опустошилась? Иногда - помимо моей в том воли... не знала... может быть...

Я не с отчаянья, не с обиды, не в порыве и не на-зло ушла к нерусскому. Все тут несколько сложнее.

нерусском , я нашла тогда больше, чем в окружающих меня своих. Я подходила к людям, нося в себе чудесный идеал, - м. б. образ отца моего... Искала нечто определенное. В тех, своих, кого я встречала, - было все так мелко... Молодежь в эмиграции меня поразила своим духовным уродством. А мужчины, как будто соскочившие со стержня, не представляли уже больше того, что делает мужчину ценным. И над всем этим еще какой-то цинизм и молодечество такими "достижениями". Были верно и другие, но мне не привел Бог встретить. Я много перенесла неправды, горя. То письмо тебе расскажет. Увидишь, какой камень был мне положен в протянутую руку ²²² . И что я видела в среде "своих". Они мне не были свои по духу. Дух они вообще всякий в себе гасили. Я осталась очень русской!.. С этой стороны мой посажёный отец ²²³ меня знает достаточно близко. Прошу тебя, - спроси его обо мне! -

И другое: - он дитя, на редкость дитя, с большим надломом в жизни. Его вести мне нужно было шажочек за шажочком. И. А. так много об этом знает. Когда я приняла его, - он сам не верил в то, что право на жизнь имеет, что есть же в жизни радость. Меня И. А. предостерегал, что трудно будет мне... Но я взялась... и перед алтарем (и нашим тоже!) сказала "да". Мой муж остался конечно таким, человеком вне жизни... Трудно мне Вам все это объяснить. Скажу примером: страстный он любитель книг, растратил капитал на них, скупает за безумные деньги (теперь, положим, после войны не может) редкостные экземпляры и... неразрезанные стоят они в шкафу. И даже не у нас в доме. До них и не доберешься!.. Это любовницы его неласканные, в гареме ждут череда... А я? Я тоже - такая книга...

М. б. когда-нибудь момент наступит, и ему захочется заняться мной серьезно... Он любит меня, без меня в делах - ни шагу, верен, понятно, - да ему и не до женщин! Ведь это какая-то жизнь, - а он вне жизни. Он массу помогает, тратит на это время, но для себя (а я, считаюсь конечно тоже "для себя") - считает преступлением такую роскошь. Жизнь - это долг, обязанность, - но никогда не радость. Я часто говорю ему, что у нас нет духовного обмена, о чем мы так мечтали. Его это убивает, но... ничто не меняется. Все время его, от раннего утра до ночи, забито всем, чем угодно. Обещает измениться, - но я знаю, что все так же и останется. По своим качествам - это человек редкостно-прекрасный. Но каждый из нас живет сам по себе. В мое рожденье (1939 г.) была еще и ссора, - сдали его нервы (не удивительно!) - я, понимаете, не ставлю "каждое лыко в строку", - прощать умею. И многое ему прощала. Но было горько, что в рожденье... И вообще у него - воскресенье, понедельник, будни, Рождество, Пасха - все одно, - один мутный день долга. Когда мне особенно тяжело бывало, я напоминала себе о том, что и заранее знала, на что

Но я скажу Вам здесь всю правду, - я все-таки (несмотря на обещание пред Богом) - уйти хотела. Это было раза 3. Последний раз однажды в Wickenburgh'e, на Троицу. Разойтись друзьями. Потому что не имела больше силы вести его, безрезультатно... вести, бесплодно. Но всякий раз... жалела... Дитя он, беспомощный ребенок. Сережа мне говорил как-то: "без тебя ведь в одну неделю свернется с толку". Он всем верит... Ему бы кабинетным человеком, профессором быть, а не с жульем-мужиками дело иметь. Я оставалась, повинуясь, жалости и долгу, и... любви?? Да, я не знаю, можно ли любить 2-х сразу... Или это жалость - будто любовь? Вот написала и боюсь, что обидишься, не поймешь меня... Ты успел уже запугать меня! Ты должен это понять! Пойми! Мы много с ним перенесли вместе, - получилась, конечно, известная сплоченность, - что бы это ни было...

Но ты поймешь, что я страдала. Я не жила, я убивала, и убиваю дни. День за днем всю жизнь. Порой я в исступлении ему кричу об этом, взываю... Теперь, впрочем, нет... Теперь я не прошу его ничего "исправить". По лозунгу: "чем хуже, тем лучше", м. б.?

Теперь с тобой, любя тебя, я предоставила все Клянусь тебе - я так сказала перед Богом: пусть будет так, как нужно, как покажет Господь! Я ничего ( обещала Богу! ) не хочу форсировать. Я все спокойно жду. Нельзя метаться . Иначе (если метаться) - не от Бога будет, придет решенье. Не думай, что не хватит силы уйти (хоть это очень трудно, я знаю, - мама была за разведенным II-й раз), - но знай, что этот мой уход м. б. уничтожит тоже одну жизнь! Надо как-то выждать,

Неужели ты думаешь, что будучи свободной сделать выбор, я не пошла бы за тобой?

Я скажу тебе больше: - я все бы сама решила, за бы взяла на себя ответ, даже за грех , за всякое решенье, где я сама за себя решаю, которое не убило бы, не искалечило бы другую жизнь. Будь ты здесь, - я доказала бы тебе это!.. Ну, приезжай! Я все тебе отдам в моем сердце, все, т.к. другому все равно не интересно (практически не интересно), все отдам тебе и не сочту грехом - ведь все равно все у меня под спудом. А разве сердце для того, чтобы умереть при жизни? Нет, это не грех. Я дам тебе всю нежность, все, без чего ты жить не можешь. Я ни у кого не отнимаю - ибо никто на это и не посягает. Но понимаешь ли ты мою драму? Ты не подумал обо мне. Я мучаюсь за троих! Что значит для меня развод. Да и не даст он согласия на развод. У нас же был с ним разговор об этом. Если я говорю, что не могу жизнь нашу больше выносить, то слышу: "gut, ich will alles verändern, aber wenn Du es nicht kannst, dann habe ich kein Recht um dich zurück zu halten, Dein Leben zu verderben, ...wenn ich auch selbst daran zugrunde gehe..." {Хорошо, я хочу все изменить, но если ты этого не можешь выносить, то у меня нет права удерживать тебя, разрушать твою жизнь, даже если при этом я и сам погибну (нем.). имею право кое-что сказать! (нем.). }

Ты понимаешь, почему я стала осторожна?

Мне больно лгать. Я у почтальона выхватываю еще на двери почту, ища твое. Уверила, что это только писательская поэзия, а... я, ну, преклоняюсь... Не поверил в душе, конечно. Тем более, что под запал-то я сама другое сказала. Потому я и духи не захотела. Понятно?

Мне ужасен обман... особенно потому, что муж наивно-доверчив. Ведь ты... насколько ты счастливей, - ты радоваться, плакать, мечтать... свободно можешь, а я? Я вся в контроле... И ты не пожалел меня. Ты своим мученьем мучаешь меня ужасно. И для дела самого, если бы что-либо было, - это - порча. Ты понимаешь, что мне, в Париж нельзя? Я могу настоять, удрать, но ты ведь должен знать, что это значит... И потом Бредиусы - очень сильны в Голландии. Это очень известный род. Мне не дадут, сыну не дадут так просто все разрешить. Нельзя - наспех. М. б. постепенно и можно. Не знаю. Надо положиться на волю Бога. Я не вижу ответа.

Зачем ты сыплешь соль мне в рану? Что, что же мне делать?? Неужели ты думаешь, что я могла, вот, так, на ветер бросить то... о Сереже..? Что же я - холодная кокетка? Не стоит мне ничего все это? Да, я больна. Я так страдаю. Я люблю тебя, - ты знаешь как... люблю, принадлежа мужу!.. Ты никогда об этом не подумал? - Заставил сказать меня?! И что же? Ты меня не считаешь верно достаточно чистой, если допускаешь, что я в воле так оставить или нет, что я могла бы изменить все... да по халатности, удобству... оставляю обман... предпочитаю тебя мучить?.. Опомнись!! Опомнись! У меня нет сейчас выхода! И потому я, очень молясь, прося у Бога защиты, дала все в руки Божьи!

Другого совета я не знаю... И дав Ему решить, я не мечусь. И умоляю тебя - и ты оставь метаться! Это - грех. Иначе - не от Бога!

А пока, как ни ужасно... что же остается... как не терпеть..? Приедь сюда... Ну хоть немного вместе будем...

Я никуда не отхожу. Я - вся твоя. Пиши, говори мне все, как совсем твоей - все можно. Все мое сердце у тебя! Ты понимаешь - не любовь эта моя меня смущает, а необходимость обмана. Эта двойная принадлежность. Я тебе писала, что м. б. приехать сможешь ты? Не знаю, что ты на это скажешь. Не можешь? Но тогда что же? И вообще: приехать на неделю, чтобы после оторвать живое сердце?! Ужасно. Но видеться нам все же надо! Нет, я не знаю совета! Не знаю, что делать!

Помнишь, ты обещал, что "ни единой слезой" не затуманишь глаз моих, что уже довольно тебе любить меня "вдалеке". Почему ты думаешь, что мне легче? Откуда это? Я заклинаю Тебя памятью О. А. (ты пойми что это значит, что я этим заклинаю!) - не мучь тебя и меня! Что, что мне делать? Пойми: выбор я сделала тогда, перед алтарем, ведь не шутя, я знала, на что иду, знаю теперь, что значить будет уйти! Ты просишь тебя вести... а тот, Арнольд, он упадет, он... я не знаю какой ребенок. У него сложная, больная психика, он много страдал. Он ... В этом - все ! Я боюсь! Пойми меня! Тут все так сложно! Я боюсь, но я не знаю ничего. М. б. все же уйти мне надо?! Пусть Бог укажет! Его, Его - Святая Воля да будет!

Еще одно: когда ты мне вот так ужасно говоришь, я начинаю жалеть, что тогда тебе писала. М. б. было бы тебе сейчас без меня покойней? Да? Не надо было письма 9 июня 39 г.? Я вся разбита... За что ты мучаешь меня? Успокойся! Дай, мой любимый, я разглажу лобик, вот снизу вверх и к височкам, как бывало у папочки "разгоняла думки"! Не надо же так беспорядочно себя тиранить! Спи ночи! Кушай! И главное - займись трудом! О. А. тебя об этом просит! Чего ты хочешь? Заболеть? Чтоб я свернулась? Я сразу же почую, когда ты перестанешь так плохо себя вести. Успокойся. До всякого твоего письма я буду знать это! Исправься же! А то я рассержусь. Серьезно! Нам нужны силы! Пиши "Пути" - если любишь меня! Я так много терплю любви твоей ради! Ведь ты не хочешь же меня утратить?! Получил ли ты мою фотографию - она плоха. Ничего не вышло. Видел ли мужа подруги? Перо я посылаю в знак именно труда в "Путях", - пусть оно тебе обо мне напоминает! Ничего не написала на портрете из-за оказии - неловко было. Пришлю отдельно - подклей! Что ты писал Квартировым обо мне? Меня это волнует! Зачем? Очень смущает! И потом еще одно: я очень, смертельно стражду в думах о бабушке. Все эти семейные отношения так ужасны, что когда радость дяди Ивика достигнет высшего предела, - я буду тосковать... до смерти. Это не слова. Тогда мне жизнь - не в жизнь... Не надо жизни! Я ведь , знаю, что тогда будет! Как разочаруется, как разбит будет и сам дядя, увидев осколки своих надежд, именно потому, что он исключительный! Я так много знаю! Если бы он также все знал!

Но довольно... То, что я читаю через г-жу Земмеринг, - делает меня больной... Пусть дядя Ивик меня пощадит! Я извелась! Как я хотела бы сейчас к И. А.! Я изрыдалась бы до полного изнеможения, выплакала бы все горе! Я так прибита! Я кончаю. Мне так холодно, я вся поледенела. Лечь хочется.

Не мучайся - этим ты мне поможешь! Успокойся! Все будет хорошо! Так, как надо! Как надо! Нельзя же силой у Него выхватывать, торопить сроки! Начни работу! Ты должен! Ради меня, если действительно, действенно любишь! Я тоже ищу успокоения в труде! Не порти жизнь! Тебя любят, перед тобой открыто сердце! Ведь не по нашей воле устроить что-либо так, а не иначе! Даже визу не достать для проезда. Волей-неволей сдержать себя придется! Успокой нервы - мне совсем не импонирует твое такое состояние! Ты должен изменить такое... больное. Спи, хоть с таблеткой, кушай, трудись. Пока что брось обо мне думать, не пиши, если это тебе трудно. Я жду твоих писем, но для тебя и эту жертву принесу.

[На полях:] Целую и благословляю. Твоя Оля

Если любишь, - пришли все, что мне писал! Я хочу все знать! У тебя много моих неотвеченных писем. Ответь же!

Как все вы, - мужчины, одинаковы!

17.Х.41 12-30 дня

любви, несравнимой ни с кем нежности, света, - вкус к слову, - что ты себя мучаешь сомнениями! Поэты наши, поэтессы - позеленели бы от своего бессилия перед тобой. У тебя - ток сердца, несравненный, его биение - ключ живой, тобой поется жизнь, все от глубин души и недр, - это поэзия, истинная, мой жемчуг - женщина! У тебя ритм звучит, ты так напевна, свирель живая, ты так открыта, дива - чудо... мой ангел светлый, птичка заревая! Ольга, не смей себя бранить, ты делаешь мне больно. Ты не знаешь своего "хозяйства", чем ты владеешь. В твоей головке, в сердце, в духе... в Душе... - для меня Душа выше духа... (Пусть грех!) Дух лишь проверяет, стережет Душу, ведет ее... - и с этим ныне согласно последнее течение немецкой философии, - и религиозной, - Душа - все в человеке, его глубинная сущность. Так вот, твоя Душа - хозяйка великолепного "хозяйства", в твоих недрах. Целые дворцы там! - а ты сама знаешь в себе - пока! - лишь две-три комнатки, можешь туда входить, дышать, оттуда брать то-се, для "обихода", - он богатый, о-чень, этот твой обиход, который ты сейчас творишь... но по-мни, глупая! упрямка-девочка, кинарка-юнка... ты лишь пробуешь робкий голосок свой, только еще горлышком учишься играть, - я вижу, как там горошинка играет... Будешь сильнеть, расти, - ты же - юн-ка! - о, ка-кая бу-дешь! Верь мне, Оля, я не обманусь, нет, в э-том - не могу обмануться! Все больше будешь узнавать свое "хозяйство", ключи узнаешь, от всех комнат твоих дворцов, - раскроешь... - заблестишь от радости, от счастья творческого, твоего! Я вижу: вот, новое открыла, - свету сколько, тут жемчуг. Вот, еще дверь, открылась неожиданно - топазы, шампанские, льются, в солнце. Еще, вот этот ключ... - изумруды, ослепленье глаз. Вот, там... - сапфиры, твои глаза живые, синие какие, в небе все. И так, всю жизнь... все новое... все ярче, громче, жарче. Конца не видно, - а - подвалы? там - что..? О, глубина там, зрель, вино... из винограда, от топазов, изумруда, жемчужно-черного муската... - настойное, густое, от любви... - венец твой, увенчанье Духом. Веришь? видишь ли, моя певунья?! "Увидь, увидь..." - как славно-детски говоришь ты, - все-о я помню, что находило твое сердце для меня! "У-видь!", "у-видь!.." - да это так поет весной, в солнечном молодом саду, в березках, чуть тронутых зеленым клейким пухом... пеночка поет на солнце, малиновка играет горлышком - "у-видь", "у-видь-у-видь..!" Увидала, все? Тепло тебе, на солнце, под березкой, в пеньи..? Плечиками ежишь, от восторга, как девочка, бывало? да? Ты видишь..? Я - ви-жу... всю тебя... всю, всю... даже как тебя моют в корытце, ма-ленькую... глу-пенькую такую... пупсика-девульку... Я тебя целую, Оля... как люблю тебя! Ты чувствуешь, как сильно еще во мне такое чувство? Да, живое. Что бы я написал теперь..! Вот, игра-то... крови, души ..? Не знаю. Но не слепо, не страстью...- страстью взял бы на-черно, разлился, расплескался... дал бы "пятна", только... - а затем... собрал бы в форму, зрело, ме-рой... точной, - "в мерный круг". Вот, говоришь - "все для меня одной"? Да, для тебя, одной, моя царевна! только. Для тебя поет душа моя, только для тебя. Не тревожься, и для всех найдется, - ведь Ты, Ты... меня творишь, сама! Не понимаешь? Без тебя - я - пуст. Ты осветила мне мои потемки, ты повела меня в "подвалы", где все забыто... было. Ты дала ключи, ты нежно коснулась сердца... - и оно проснулось. Для тебя... для всех. Вот, твое чудо. Да. И - другое чудо: тысама проснулась... стала раскрываться, расцветать... - "какие сильные набрали букеты... тугие и пышные..." Кто так сказал... ?! Давно, ты и не думала... - проснулась, вдруг зашевелилась... - "сквозь сон встречаешь утро- года..." ²²⁵ . Ах, ты, годовалая моя... моя певунья, ласточка... зарянка розогрудая моя... - всю, всю тебя целую, страстно, как и ты... Ах, Оля... что со мной творится, вот не думал..! Не знал. Какое счастье! Бу-дет! Теперь - слушай, прошу тебя... чутко прислушайся. Так это важно. Оля, умоляю тебя... будь сильной. Думай, ты должна быть здорова, вернуть покой, сон, силу женщины, окрепнуть... для творчества, для творчества души и тела. По-мни, Оля! Примени все силы, нам надо выдержать. Брось "скуку", забудь тоску... петь себя заставь... - мы свидимся! - увидишь!! (я нахожу пути - увидеться) - черпай упование в великих наших, в моем искусстве! Многое найдешь ты в моем, м. б. еще незнаемом... да, и в "Старом Валааме" даже. И - в "Солнце мертвых", - вчитайся. Но, главное, читай Евангелие, Псалмы... Пу-шкина, Гете, если бы нашла Овидиевы "Метаморфозы" ²²⁶ ... - какая сила... если бы в оригинале! Олёк мой, прошу тебя... - не смейся, не смейся, девчонка глу-пая, смеяться!.. - пей рыбий жир (рыбий глаз!) - !!!! - (рассмеялась?) - не вяжется, а? - все вяжется. Пушкин, чтобы написать "Пир... чумы" - ел, конечно, жиго, пил шато-д'Икем, ел апельсины - любил он апельсины! - и... ! Все связано. Так вот: извольте есть "селюкрин", - конечно, он не тронут, да? - Ну, сознайся. Нужно, дитя мое, пусть скучно. Если я пишу так жарко, - вот тебе-то... - так это потому еще, - ну, да, я страстно, до задыханья, люблю тебя... - потому еще, что я стараюсь, хочу быть сильным, я слежу за всем: стараюсь есть, - и ем! - принимаю "скуку" - да, и селюкрин, - гормоны! - и "гемостил", - это надо, это дает огромное питание нервам, крови... - я теперь сильней, чем был лет двадцать тому, и все это видят. Делаю легкую гимнастику, ручную. Ты замечала, - когда любят, - начинают править культ... "физике" своей? Это - инстинкт. Помни, моя плескушка-уточка, - простуды бойся. Ты страшно похудела!? Отчего? Дознай. Общий анализ вели сделать. Ведь от худения - что же будут твои почки делать: прыгать? вертеться, как горошина в бутылке? мучить тебя блужданьем? Возьми же себя в руки! Не брезгуй "антигрипалем", надо. Скажи мне, какой болезнью умер папа? Вдумывайся, - ведь это ужас, если ты не раскроешься! Это преступление будет, страшный грех. Вот, в чем грех. Не в любви нашей, нисколько... это - святое, это - милость Господня, знай! И ни-чего не бойся, не стыдись . Тут - правда, - "больше любви! солнца!" Или ты виновата, что не могла "раскрыться", в том, в чем живешь? Нет, ты - не виновата. Не смогли раскрыть, понять. Значит - банкротство такой любви. Ошибка, только. Твоя? Ну, и твоя. О-шибка. Я не смею касаться отношений твоих с Б[редиусом]. Ты не досказала, только - "прекрасный человек", - о, я верю, всей душой, что да! - "и нет на нем вины определенной" - ? "он верен мне, но..." Скажи мне все, если можешь... а - любовь... есть? У вас обоих? лю-бовь... не "физика", конечно... а - любовь... сростанье душой-сердцем... без чего - лишь "ответ инстинкту"... пока не тошно. Такое не дает жизни, - скука, только. Тут бессильно "таинство", оно уходит, оно - сквернится, - веришь ты, что человек растет? Растет и его Богопознание, - об этом я уже писал тебе. - Отклонился. Сон... - утиши нервы, принимай "седормид", надо. Бром. М. б. у тебя нехватка брома, не вырабатываешь сама Оля, не мне учить тебя, мне тут надо у тебя учиться - и бу-ду! Но послушай, моя упрямка, дичок мой... - будь ручная тут... - ты во всем свободна, я не осмелюсь ни в чем тебе перечить, ни зернышка твоей свободы тронуть, - ни перышка оправить на тебе, моя кинарка золотая... но пощади себя-то! и меня... Безусловно, нужен тебе глицерофосфат, - огромная сейчас у тебя растрата драгоценного, - "угля нервных очагов" - погаснуть могут! Помни, Оля, глупая моя. Не кочевряжься, не криви ножки, детка, нехорошо. Отчего такое похудание? Останови, если возможно. У тебя на ферме - что же лучше! Ты - пока - будто в санатории. Дыши. Но... - приходится касаться, - надо будет, когда окрепнешь; решать. Придется все сказать Б[редиусу]. Как взрослые должны, смотреть правде в лицо. Жизнь не ждет. Мы красть не можем. Вот почему я тебе так сказал, прямо, честно: я тебя чту, я тебя люблю, - ты мне - Дар от Бога. Тебя я хочу - от Бога. Так и верь. Никаких сомнений, что наше не от Бога, - вот где грех, в сомнении. Ну, вот опять мало сказал, а 4 страницы. В следующем письме - тут же - продолжу. Надо объясниться с Б[редиусом]. Он - должен честно тебя понять. Каждый миг в мире - ты-сячи подобных "ошибок" жизни. Драм - сотни. Я верю, что Б[редиус] поймет. М. б. - ты ему совсем не в жизнь? Нет любви тут. Вот грех - без любви. Так . Не смущайся, что у него живешь. Ты с мамой - как даровые работницы. Целую, до-сейчас. Твой, весь, Ив. Шмелев

[На полях:] Ольгушечка, ничего не понимаю: ну, можно ли все больше, больше любить? А вот - все больше, больше....

Отвечу о Земмеринг - и на все. Должен ехать на панихиду. Да, напишу мое меню, вчера, сегодня. Увидишь!

знай , что я все сделаю.

²²⁷ - ми-лая какая, вся - жизнь! И - прелесть - в шапочке! О, тут, почти, глаза! Красавка. Расцеловал чернушку.

Как я молюсь на тебя за - свободное "ты", за жар твой. Всю, обнимаю, всю - целую! О, как хочу тебя..! - любить!

Моя голубка, Оля моя далекая... Только что послал открытку, получив твою - пустую. Больше не делай так, это больно. Понимаю, что это - от твоей боли. Проверь на почте, у них должна быть расписка в получении заказного {Так в оригинале.}. В открытке, бесприветной (от 9-12.X), ты написала - "почему Вы так давно не писали?" Значит ты не получила заказного экспресса от 30 сент., от руки, очень важный exprès, - все сердце - он должен был получиться 5-6 окт., самое позднее, и потому ты не могла бы мне писать - "давно"! Проверь - и установишь, что пропало?! украли у тебя, твое?! Этого еще не доставало! Заяви требование почте. А ты меня винишь. Я перед тобой ни-когда, ни-чем еще не погрешил. И - не погрешу. И вот, ты наказываешь меня пустой открыткой? Но от тебя - и это приму: я люблю тебя.

Да, 6-го окт. я читал в Берлине - в 1936 г., замученный горем и - трудом. Был как каменный. Твое большое письмо - мне свет. Нет, именно так пиши, открыто, сердцем. Ты в буре чувства, - не чурайся, это живая правда, это счастье. Ты бедна была им, ты так оголодала, так замучена, затравлена нечуткостью, - и все еще боишься жизни! Слушай, Оля, как я, "безвольный", ма-льчик... боролся за мое счастье и за счастье любимой. Мне было 16 лет, ей не было 15. Мать боялась, что я не кончу гимназии. Я каждый день, когда Оля приехала из Петербурга, кончив Патриотический институт ²²⁸ , по вечерам ходил к ней. Пропускал уроки, - больше половины всех учебных дней! сам писал "письма об отсутствии", мать не хотела. Жаловалась на меня полиции,.. - ! - "я бегаю к девчонке, не учусь". Дурак пристав позволил себе вызвать меня. Ну, и сцена была! Я сумел, мальчишка, устыдить его - "у полиции, надеюсь, более важные обязанности, чем мешаться в мои дела..." Мать заявила директору, все раскрылось. Грозило исключение. Заступился учитель словесности... ²²⁹ - "нельзя губить исключительно даровитого мальчика!" Был наказан, пять "воскресений", насмешки - "жених"! Я оправдал себя, через три месяца был - первым, в 7 кл. Сохранился "балльник" в Москве, цел ли? - 2-ая пересадка - последний, 3-я - первый: И - продолжал "бегать" к невесте - ! - да! да! Раз мать заперла шубу. В мороз я ушел в курточке. В 12-ом ч. ночи меня не впустили, заперли ворота, дома. Через всю Москву я побежал к замужней сестре, 12 верст! - прибежал в 2 ч. ночи. Переполошил всех, - не замерз, любовь согрела. Кончил гимназию отлично, не хватало полбала до медали, но я о ней не думал: я жил Олей. И тогда же написал рассказ - это чуть ли не во время экзамена на аттестат зрелости! - "У мельницы" ²³⁰ - через год был напечатан в толстом журнале "Русское обозрение" ^{231 232} , 18 лет. Мне начинают скороспело сватать - для будущего! - богатую невесту, - мать старалась: я "понравился" в церкви, приданое 200 тысяч, нам дадут особняк на Поварской, имение, дачу в Крыму. Я не захотел даже "смотрин". Я ходил к Оле, в их бедную комнатку, - оттуда она выходила за меня, она, королевской крови, урожденная Охтерлони... - потомок дома Стюартов. (Портреты ее предков видела ее племянница, в родовом городе.) Мне было безразлично, я видел только Олю. Наконец - победа: мать позволила ей явиться, "познакомиться" - она ее хорошо знала, когда они одно время снимали квартиру в нашем доме, - потом им отказали, когда мать узнала, что я "ухаживаю", - мальчишка! Оля победила мать мою, очаровала, без усилий: слишком она была горда и... скромна. Мать ее ценила больше дочерей. Я перешел на 2 курс - юрист, я слушал и филологические науки, сравнительное языкознание, историю Ключевского... я еще бегал в публичную библиотеку - увлекался агрономией, - вбирал все... Наша свадьба, с помпой, в усадьбе матери ²³³ , какой фейерверк был! На заре - в Москву, на тройке, 40 верст. Как восходило солнце! Да, вот как дети боролись за свое счастье! И вот, знай, Оля: это она, в заботе обо мне, оттуда... благословила меня - тобой. Вспомни, вдумайся, как все произошло. Это даст тебе сил..?! Помни и другое: недаром все так. Бог видит, как нужна ты мне. М. б. - и я - тебе? Не знаю. Ты меня должна знать больше, чем я тебя: я - в книгах, моих чистых книгах. Их знают миллионы людей, на всех языках. Я за свои книги вынес страшную борьбу. И до революции, когда меня старались заглушить критики - евреи - и не евреи. Они знали, кто я для них и что - для России. Здесь, в продолжение 12 лет, меня пробовали топить, избегали называть меня и мое... (до смешного доходило!) - но даже левая печать - "Современные записки" ²³⁴ - уже не могли без меня: меня требовал читатель! О, что со мной выделывали! с моим "Солнцем мертвых"! Ряд стран - все под давлением жидомасонства - покупал право на издание и... не издавал!! И я победил их... - на иностранных языках вышло до сей поры... до 50 книг (на немецком ²³⁵ - 9-10, не помню хорошо). Если бы я не был "я", - а, скажем, вел себя "политично"... - поверь, Оля, давно бы я был "лауреатом"... - за Бунина 12 лет старались: сам Нобель, шведский архиепископ, ряд членов Нобелевского комитета, - ставленники жидо-масонства, - Мне ни-чего не нужно было, - я писал о России, для своего народа, о своем ( не меня, м. б., - верным сыном, примет в сердце, даст все, что может дать. Сережечку не возвратить... его замучили, убили дьяволы! Святого моего, единственного моего, за Нее все отдавшего! У него осталась в Москве невеста. Он пошел за Нее, за Родину. Вот, дорогая моя, ты все знаешь, знаешь, что я сердце свое в книги вливал, с кровью боли. Я искал родного Неба, во тьме. В нем я искал... тебя? При живой Оле я не искал тебя... - после - мне нашла тебя - она. Так я верю. Больше не могу сказать.

Отчего ты так худеешь? Если - от... из-за меня, - нестрашно, не очень страшно. Но, м. б., - другое... проверь, про-шу тебя! Сделай общий анализ, нет ли причин молю! Откуда такое "потрясение"? Я так ясно, прямо тебе сказал - будь моей женой, церковной, полноправной. Взвесь все. Напиши мне, как ты выходила за - чужого. Объясни твое "но..." - "он мне верен, но..." Нет любви, взаимной? Что же за жизнь - без "главного"? Пусть совесть тебе все скажет, сердце... рассудок. Тянуть нельзя. Мне - нельзя. Для меня каждый день дорог. Мне важно найти решение, полное: от этого зависит моя работа, моя жизнь... Я много после Оли написал, но "главного" не сделал. Надо сделать или - кончить делание, уйти. Я устал. Душой. Телом я еще очень силен. Будто мне все еще 35-40 л. Меня изводили боли все эти 25 лет, и - режим, который я не всегда соблюдал, не мог. В болях - писал. Кто это знает? Только я да Оля. Я катался от болей (в 23 году), когда писалось "Солнце мертвых". Перечитай его - там этих болей ты не услышишь, другое, другие боли - услышишь. Вот, чем я силен: я принял дар от Бога, я его берег, я его - дал, через мое страданье - моим... - и - многим не моим.

Напиши, откройся, почему благодарила Бога за болезнь твою? Неужели то было... от другого? Это было то, что было с... Олей? В июле 96 г.? Да?! Это я писал, должно быть в пропавшем exprès. У Оли был 3 мес. выкидыш, - Сережечка родился 6 янв. 1896 г. Но ты... цела? Ах, все равно... только бы душа твоя была цела! Напиши и о твоей "любви", будь открыта, как я перед тобой. Бог тебя спас от "деспота". Да, ты повергла бы себя в тягчайшее рабство. Но ты... не была же в его обладании? Нет? Ах, мне все равно... твоя душа не могла отдать себя. Одно мне непонятно: почему ты не ушла из клиники? Го-ды мучилась - или... - услаждалась? Не верю. Продолжала "игру" в таких условиях? Ты, так работавшая, чего страшилась? Могла найти другую клинику! Как странно. Или - это твоя "любовь" была, такая, с надрывом, в стиле Достоевского? Я тебе скажу: ты - после таких "опытов" над тобой, - готова для творчества. Ты должна писать не этюд, а - крупное. Ты его найдешь. Но оно - помни! - не должно быть "фотографией". Ты все преломишь... - тогда только будет искусство. Не пугайся, брось сомнения. Страх наполовину крадет силы. Будь смелой. Духовно, и сердцем - ты на много голов выше "гг. писателей". Мне-то уж поверишь? моему-то знанию? Пойми, - новая жизнь введет тебя в "художественную атмосферу", - а это незаменимо. Хорошо об этом у Чехова, в его письмах. Моя душа все тебе откроет, все тайны творчества, добытые только моим опытом, огромным. Я у себя учился - писать. Теория искусства ни-чего мне не давала, она - лишь "примечания". Я учился у "великих", вдумчиво, и... слушал сердце, - оно писало. Это первое условие искусства: без сердца творить нельзя, - тогда подделка, только. Но надо и стража сердцу: - ум, строгость, чуткость к слову - форме, труд, о, мно-го труда! Знаешь, Оля... - часто, особенно в последние годы, - да и ра-ныне! - Оля - не с укором, а с грустью говорила, стыдливо: "ты меня совсем... забыл". И она старалась - и как нежно, чутко... себя напомнить! Приносила жертву. В страстной работе, в борьбе за свое, - как меня терзали, мелочами! - я забывал ее. После, - мучился новым, вынашивая душой... и - забывал ее. Ведь "вся сила" уходила в творчество! В нем я был страстен, до галлюцинаций, "видений". Они брали остатки. Вот теперь... - я весь в тебе... - я не пишу, я - жду. Какая му-ка! Я слышу твой крик, твой зов. И... - такая безнадежность, непреодолимость дали, пытка.

Напиши все, как ты любила, была жертвой. Мне не для "искусства" нужно, а для тебя же. Для "искусства" - у меня все есть. Надо будет - в себе найду, в "подвалах", - в воображении. Ты не знаешь, как оно сильно у меня. Из ничего - могу! Будет живей живого. Все могу. Знаю. Тебе это мой Тоник скажет, в "Истории любовной". Вчитайся - и поймешь, что я дал там. И. А. понял ^{236 237} - забыл имя, - писавший: этот роман надо не один, не два раза прочесть, а три, четыре... пять... - это открывает тайну "смуты юных". Сколько там у меня "любвей"-то! Посчитай - "линии любви", виды, истоки чистоты и - грязи. Все сплетено. Как только мог Тоничка выбраться на чистую дорогу, из таких "дебрей"! Писал я, чуть обжигаемый одной молодой женщиной... - отмахивался от нее. Ах, Оля... сколько характеров... русской женщины! Сколько их хотело взять от меня... огня! Последний случай... - это только на словах могу, одной тебе... не на письме... - был со мной в Праге, в мае 37 г. Ставился вопрос о... жизни. Меня катала на своей машине жена одного инженера... русская, вся... и инженер русский... - мчала меня 130 км в час, и... в этом сумасшествии... прямо поставила вопрос... - я сумел ответить. Мне было безразлично, смерть - готов! Чутошный нажим руля - и гибель. Бог завершил все - двойной болезнью - моей - отравление? писал я - в июле, 29 - и - ее: она проглотила, случайно, кусочек тончайшей проволоки, от проволочной губки, посуду моют... в кушанье попала - ее спасли. А там - недосягаемость, события, все оборвалось. Она хотела от меня... - понимаешь? Она была бездетная. "Дама с собачкой", в буквальном смысле. Решительная была, лет 32, спортсменка, сильная, стройная, бледная, с внутренним огнем. Правда, тогда мой успех в Праге ²³ . ⁸ , моя речь о Пушкине и "купели Православия" ²³⁹ - потрясла всех, - "такого не запомнить", даже "Последние новости" ²⁴⁰ должны были признать "большой успех". На женщин это сильно действует. Но что мне писала одна девчушка, 14 лет! Неужели я разорвал эти письма? Не знаю... все в хаосе. Это была "болезнь". Племянница одного казачьего генерала. Вот это - темперамент. Я сумел успокоить сердце милой девчурки, так чисто, чутко, - так отцовски. Плакала она. "Писательница" уже была, - дала мне слово "много учиться, думать". Где она и что с ней - не знаю.

понимаю", - и тут же, поперек: "ничего не понимаю". "9 июня "Рождение"? Рождение в му-ку? Кто же этого тогда хотел? Не может этого быть". "И "золотое" мое письмо проклясть мне"? Надо все переписать, письмо - "полубезумное". Но - для меня - все счастье. Не стыдись чувства, все пиши, Оля. Мне для сердца надо, укрепление. Нет, не трону твоего "Свете тихий" - только - Тебе! Для других - хватит, дал все. Будь со мной "без лукавства". Лукавство - не для меня. Не снижай себя. Не требуй "знака", еще... - все дано. Это - язычество уже, это недостойно веры. Не называй меня по имени-отчеству - это уже прошло. Я могу для тебя быть только "ты", ну... твой... как хочешь. "Так - просто" (все, что с нами творится) не должно быть, это от нашей воли теперь зависит. Я свое сказал, буду действовать, что только в моих силах. Но ты не будь безвольной, - и - рабой. Во-имя чего? Ты - груда самоцветов, в них попал луч солнца, замкнут и - стреляет, все горит искрами, все бьется, ищет, меркнет, чтобы вспыхнуть, играет самоцветной жизнью... и рядом - прости! - кусок угря холодного, сырого, тинного. Так я вижу... ошибаюсь? Мне странно: "некогда.... можешь одна ехать... "Что это? Любовь?.. Это уже - равнодушие, по меньшей мере. Делай вывод. Я до сих пор не знаю, чем занят Б[редиус]. И чем был занят, когда ты была одна: "я да птичка". Гнилая связь - не связь, а насилие, над духом, - и это - благословлено Богом? Будь перед собой искренна. Не могу больше. Ты сама поставь вопросы. Отвечу.

Целую, твой наказанный безвинно. Твой Ваня - Ива - Ив. Шмелев

[На полях:] Затребуй у Б[редиуса] мне - твое письмо! Никто - из Голландии - не был у меня. Не полагайся на чужих. Не верь "приятельницам".

5 ч. 40 мин. дня

Оля, дорогая, сердечко мое, свет мой вечный, - как я тобою счастлив! А вот, слушай... Я искал в своем хаосе... - дрожит от волнения рука, а я ее целую, - не ее, а тебя, твое стило! - искал квитанцию на exprès recommandies, писанное тебе 30.IX. От руки, - очень важное, я там душу, всю, открывал тебе, ты его не получила?.. - сколько я искал, эта - одна - куда-то скрылась, а все другие целы... И вот - нашел!! Bureau de Poste, Paris, rue Claud Terrasse, 30.IX.1941 - 165. Наведи справки, на почте. И вот, через 2-3 мин., звонок! Приносит почтальон - я не понял, что , от кого... Paris, 7, Rue Vignon "Robert Holer" - Fournitures Dentaires en gros {Зубные принадлежности оптом ( фр .). }. - ?? ... Ну, и сразу понял, по золотой наклейке! Утрехт!.. Ты..! О, счастье - ты! Оля, детка, милка! Ты это! Первый раз пишу - им, твоим-... Тебе! Свет мне светит. Как приятно, мягкое какое. Веришь? Ни-когда... ни-кто... мне не Твоего не сломаю до смерти! О, как сердце болит, ликуя. Оля, не вижу, слезы... Обнимаю, целую глаза твои, губки, всю тебя, светлую, усталую, измученную... Нет, я все сделаю, пока не ударюсь головой в стену, чтобы увидеть тебя и - все сказать, и все узнать - и все решить. Все пальчики твои целую. Это перо, ты его держала, ты на него смотрела, ты его благословила всем сердцем, - знаю! Какое легкое, послушное! скользит, играет в моей руке. Это не перо, это - это твоя душа играет в нем, оно - живое, от тебя. Живое, Оля! - Так надо было, чтобы никто... а Ты только, первая, единственная - дала его мне в руку - пиши же, милый! Вот, и пишу, - не прошло 3 минут - пишу, тебе, первой - единственной! Ми-лая! Отыскивая квитанцию, вдруг нашел в хаосе - открытое письмо - тебе. Почему не послал? от 31 авг. - 13 сент.?! Ты - как раз - 13-го IX писала мне сумбурное из писем! Как странно! Досылаю, опущу сейчас вместе с этим, вместе с утренним, - Боже, сохрани их в пути! Оля - веришь? Так я еще ни-когда не любил. Вот так - вот. Ту Олю я не беру в сравнение: Она вне всего - теперь, - она бесстрастна теперь, и я не могу ее брать ни-ка-к. Ты понимаешь, там - Святое, вне нас. Но так, как Тебя, я не нее , от святой моей - все это, - ты, ты, ты! Дана, явлена. Оля, люблю тебя: будь сильна, не поддавайся ни тоске, ни скорби, ни болезни . Верь - будет! Или меня не будет. Я тебе еще напишу, как берут свое девчонка ²⁴¹ , француженка, дочь фабриканта из Рубэ - северо-восток, - его взяла! Да! Учится русскому языку, бросила школу, где учила (ей 21 год - 22, как Иву). Приехала в Париж, (что с родителями они [устроили]?) - сняла в отеле No, и - взяла Ивку! Они уже 2-3 г. знакомы. Она без него не могла жить. Как он на моего Сережечку похож - две капли! Глаза-а..! - Ивку я не вижу, с именин. Он страшно осунулся, - атлет-то! Медовый месяц. Ду-рак! Боится дядю-Ваню. Если бы знал все-то! Как дядя-Ваня завоевал свое счастье! - и она, чистая моя! - и как - зачат - Сережечка!.. Все тебе говорю, моя далекая - во мне навеки! Когда свадьба - не знаю. Будет. Не побоялись ни бедности - возможной пока. Она будет учиться в художественной школе. Она рисует. Красива, сильна, спортсменка - из народа. Люблю я смелость! Целую. Твой всегда Ив. Ш.

[На полях:] Всю

Я нашел на Стило серебряные знаки J. Ch. 26 - 9 - 41. Это - Ты! Свет мне!

Чуть посыпал "Эмерад" {Здесь: сухие духи.}, томящий аромат - люблю.

Спешу на почту.