Переписка И. С. Шмелева и О. А. Бредиус-Субботиной. 1942-1950 годы. Часть 14.

21.VI.46

Дорогой мой Ванюша, собираю силы писать тебе. Какую смятенность, боль, горечь до физической болезни несут лишь твои письма с бесконечным обвинительным актом! Пусть он продиктован твоей любовью. Я знаю, что ты любишь. Из этого твоего потока бунта и ласки во мне выкристаллизовывается в душе одно - нельзя так ! Моя душа противится и этим гимнам, - скорбь твоя, и ласка мне - так связаны земным . От земного. Мне неприятно это. Что-то нецеломудренное тут, именно в таком бунте, душа не хочет, не может принять.

Я внутренними глазами, душой своей вижу четко я больно свои ошибки. Я виновата во многом, но не в том, чем винишь ты, и знаю, что их бы не повторила. Вот мое интуитивное, без рассудка, нутром. Я в своей всей сути ничуть не огненная. крепко держи в сердце:

Я люблю тебя, душа моя живет тобой, хочет, как никогда еще до сих пор жить твоим и творить...

Пойми также и еще одно, что вся я - несчастная. Так несчастна, как ты ни разу себе не вообразил. Ну, как ты сможешь сыпать соль мне в раны? Разве я не мучаюсь и не страдаю. Как оскорбил ты меня призывом Ксении Львовны ⁵⁷³ . Продумай хорошенько сам! Не хочу корить, чтобы не делать тебе больно, да и все равно ничего не поправишь. Ты меня больно этим хлестнул. Знай это!

И еще: ты много не знаешь из моей жизни, и как художник увлекаешься создаваемыми тобой картинами. Ты Ксении Львовне подносил обстановку нашей жизни, совершенно ее инсценировав по-своему. Прежде всего, знай, что моя мама со мной, человек умный и мудрый, и любящий меня. Мама бы тоже возмутилась вмешательству Ксении Львовны. И к чему она мне? В чем она должна меня убедить? Я не девочка . Я все знаю . Я мучаюсь , как никакой Ксении Львовне не снится. Что она скажет мне? Решить и сделать могу только я сама. И что и как решить? Моя жизнь с Аром - очень сложная история, ее начало было филигранно-тонко, и знай: я виной всему. Не он. Это не честно было бы перед Богом. Он не решался жениться, он считал себя недостойным, - много и другого было, о чем я писала.

Отними раздражение твое против него и увидь, что я моей совести, к тому же с ним приходится считаться как с несчастным человеком. Ты же абсолютно ничего о нем не знаешь! Когда гонят из дома прислугу - то и то это не значит - выбросить негодную тряпку, хозяйка (приличная) считается с человеком в своей служанке. Не усмотри в моих словах "адвокатства" за А. Я дошла до того, что боюсь тебе писать. Да, боюсь. Ты все вывертываешь. А вот честно , как перед Богом сказать если - так я страшусь твоей такой любви. Зови меня слабой, ничтожной, не выросшей до тебя, но я вся скомкалась тобой, я загнана, забита. Я не смею самостоятельно дышать, - боясь тебя вызвать на новый бунт! Это открытие очень больно коснулось моей души. Зачем ты так?!

Как хочу целомудренной, тихой , нежной любви . Она без срывов. Она терпит, для нее не страшна разлука. Ты знаешь, видал меня живую, - и вот я радостно бы пошла на эту дивную тихую любовь. В ней мы бы нашли счастье. Бунты же от красных маков, от огней, от всего того, что не любит душа моя. Мне чуется, что эта твоя бунтующая непокорность неугодна Богу. Молиться о помощи можно только, уйдя от бунта и огней.

Не надумывай невыносимости: мама, я, Сережа, мы ведь все не без головы. Ты унижаешь не одну меня, призывая свидетелей. Ты бунтами своими сорвал во мне все. Как бы страшилась я теперь быть в Париже. Да, да. Ты говоришь только о моих срывах, - а вспомни, чем они были вызваны! В такой атмосфере я бы никогда не начала творить. Ты - собственник и очень личен, и очень, очень горд, ни капли не смиренен. Я внутренне (так вот сейчас ощущаю) знаю, что для искусства я бы должна была стоять одна . Вез никого . В жизни ничто не рубится с плеча, никогда. И эту проблему надо ¹ ) решить спокойно.

Одно знай, что, чтобы ты ни говорил, а моя любовь к тебе и глубже и полнее и цельнее твоей ко мне. Она очень чиста, при всех и других нюансах. Ты знаешь, как я и при молодости и при живости моей тебя люблю и... не позволяю растекаться моей большой любви от разлуки. Она очень велика и вечна. И при такой любви не может быть понятия о... "прелюбодеянии" ⁵⁷⁴ . Тебе даже видимо не понятно, как это я остаюсь девственницей! Какая глупость - твоя тревога за спальню! Какая мелкая монета!

Что делают эти бунты с душой моей! С любовью моей к тебе! Сколько срывается лепестков...

Ох, Ваня, ты бьешь меня даже "прелюбодеянием". Ты подумал ли, что ты мне сказал? Нет, я не грешна ни в чем из твоих обвинений. Я взяла в 1937 г. на себя крест с Аром, во имя тоже ведь чего-то (писала тебе). Обещала ему поддержку, обещала доказать собой, что есть святое в женщине. Вспомни. Я не выполнила этого обещания. Я увидала Тебя - Солнце, и разве виновата, что оно, это солнце меня так всю залило. Я не могла молчать и сказала тебе. И ничего не крала ни у кого. Ты говоришь об измене тебе ⁵⁷⁵ . Моя совесть - чутка. Тут я ничуточки не грешна. Мне мучительно до боли, до полного отчаяния пользоваться всеми удобствами, помощью (а в настоящий момент все и всё в его семье поставлено на ноги, чтобы помочь Сереже, положение которого очень неважно). Зови меня слишком щепетильной, дурой, кем хочешь, но я не могу переменить себя и обмануть. Я все время страдаю. Твои обвинительные мне письма доканывают меня. Я рвусь в конфликте. И вместо того, чтобы спокойно , слушая совесть и разум, разрешить проблему, я, сломленная твоим вихрем, лежу бессильно и плачу. Ты думаешь, что страдаешь один, - как ты забываешь меня в этом.

А у меня до того дошло, что я сама для себя уже ничего не хочу. Я не хочу только быть причиной страданий других. Все убили во мне твои письма: мою нежность, мою чуткую настроенность к творчеству, - я вся была к нему готова. Скорбь мою о тебе я так тянулась излить в искусстве. Я легко и свободно уже обговорила для себя все возможности этого труда (* Т.к. мной А. мало интересуется, мне легко бы удалось совершенно отойти к искусству, уехав даже из дома. Вот тебе плюс от этого "хладного" отношения. Я спокойно бы ушла в труд, и само собой решилось бы многое. Еще одно обо мне: чем заманней мне мое личное счастье, тем труднее морально уйти от обязательства долга. М. б. поймешь? Надо эти два вопроса как-то отделить друг от друга, уничтожить зависимость.). Я думала, конечно, приехать еще в Париж. Но как бы я хотела быть там иначе.... Быть самой собой . Ты закрываешь глаза на Олю тихую , на всю мою сущность ... О, как второстепенно для меня ночное. А ты все в нем... ты все о нем... я для тебя в каком-то южном преломлении.

[На полях:] Еще одно: ты делаешь мне всякую встречу с твоими друзьями невозможной, всякий "вход" к ним. Обещал с Серовым ничего не говорить, а теперь? Не можешь удержаться? Это получается: приехала О. А. и всех перессорила, все добрые отношения подорвала и даже старушку А[нну] В[асильевну] возмутила гордостью. Ну, делай, выставляй меня на [порицания]!

Хочу идти к сердечному специалисту, т.к. с сердцем все не лучше.

Благословляю тебя и молю пощадить себя. Оля

⁵⁷⁶ едет во вторник - с ней тебе капли от стянутости лба и т.д. - должно быстро помочь. По 2 капли 3 раза в день. Она очень поражена 5000 в неделю, которые с нее спросила Е. А. Бернацкая ⁵⁷⁷ . Для Голландии это дикая цена.

Ну, Господь с тобой, милый, родной Ванёк, не мучайся! Целую тихо.

Я в представлении твоем - женщина тех же истоков, что все эти Елизаветы Семеновны, Эмерик и им подобные. Пойми, что мне более свойственно быть аскетом. И в силу страстности моей именно. Никого никогда не "зову". Никогда не "оголяюсь". Вижу как ты меня не понял. Да я и сама м. б. тому виной.

О чтении: я, постоянно, всегда (не только в Париже) отношусь к чтению твоему особенно. Вспомни, как робко я тебя попросила прочесть вечером 9-го. Я почти не решалась. Я боялась тебя утруждать, утомлять. Когда ты в 1942 читал, я металась потом, узнав, как ты утомился и у меня где-то в рефлексах даже остался страх перед чтением.

Я из скромности не просила, а ты что выдумал и еще несколько раз об этом повторил!

Мой дорогой, любимый мой Ванечек!

Как я тоскую, как я полна тобой! Вчера особенно думала о тебе: так светло, радостно, возносяще, хотела все время писать тебе и вот как тогда, в 1939-ом - оттягивала радость эту. Вся собиралась в струнку. Не могла удержаться и в пятницу пошла в Wickenbourgh. Туда, где тобой так ярко, еще в полу-неведении билось сердце. Так потянуло туда, где переживала дивные моменты любви твоей, где в ячменях, сиявших золотом, думала о тебе. Все переменилось там: сама дорога заперта, - я перелезла черва забор, - вот и канал, такой синий, темнее неба, и эти дали... серебряные дали. Какие краски. В парке запустение. Развел [дегенерат] (сынишка владельца) курятник. Все изгадили куры и... козы... Дерут деревья. Вышла к опушке... там земляничник и много-много ягод. Лесных, душистых. Полежала на берегу канала, в солнце, на ковре из клевера. Подумала: не найду ли четырехлистник? И сразу же, без искотни и увидала крошку. Шлю тебе {К письму приложен лист клевера.}.

Много чувств и мыслей, видений, вызвала эта прогулка. Вернулась вечером, страшно устала. Не могу так далёко.

Сердце переливалось как-то, перебои что ли. Устала. Всю ночь виделось, родились картины, хотелось тотчас же писать. Утром вчера хотела писать тебе, но не могла прогнать образы, толпой в меня теснившиеся, просящие воплощения и исхода. Писала, сделала наброски, очень удачно, только эскизы для масла. Чудесно удалось, именно то, что волновало. Давно. Эти краски мне удалось "взять" и передать душу неодухотворенной твари. Хотела скорее, скорее кончить, чтобы положить к ногам твоим. Тебе работала, думала и жила тобой. Между этой работой набросала вишенки тебе. Теперь поспевает смородина. Возьму и ее для тебя, надеюсь. Только бы быть здоровой. Никогда так не хотелось мне работать, как теперь. Всячески. Моя золовка-американка видела мои рисунки и читала текст альбома (с оранжевым деревцом). Она меня удивила тонкостью художественного понимания. Ее замечания были очень метки, улавливала мое . Сказала (она очень талантлива как художница), что у меня очень оригинальное, меткое (фр.). } и expression {Выразительность (фр.). } - не купишь".

Однако, после чтения кое-чего на языках ей понятных, она мне сообщила: "Я, по скромному моему пониманию творчества словесного, думаю, что не ошибусь, если скажу, что у тебя главное - в Слове. Мне кажется, что тебе необходимо сосредоточиться на одном, на главном, оставляя второе вторым, в данном случае живопись, для часов отдыха". Она мне дала много приемов техники для живописи, очень много интересного. Букет твоих лилий чудесен, - его она посоветовала взять маслом и именно по очень интересному методу. Он живой. Я дрожу при мысли о том, что м. б. очень скоро уйду в заветное. О, если бы скорее получить машинку! Не полагаюсь на Ксению Львовну, ибо она многое хочет, но мало исполняет. Сговорюсь тогда с американскими гостями, не вышлют ли они русскую машинку. С моим переездом в Woerden дело решенное (если все будет благополучно, если не расхвораюсь). Буду там только работать. Обед пусть мне дают те бабы, которые там ведут хозяйство. Ни разу даже не загляну в кухню, для себя-то одной это так неважно. И все-таки очень хочу не бросать живопись. Ну, хоть немножечко, хоть в придаток к написанному, хоть обложку для своей книги... когда-нибудь. Во мне слишком много всего, что просится наружу - и образы, и краски, и слова, и чувства. О, какую вижу картину красок... Этот, с ума меня сводящий синеватый свет!.. Никогда так не бывало: даже чисто внешне, прежде бывало, я на кусочках рисовала, - боялась как бы больших размеров... знаешь вроде того, как боишься идти через большую площадь! А теперь - хочу все больше, больше, не умещается на обычных размерах, хочу все взять и дать из того, что вижу. И так много вижу... О, неохватно. И такая это мука - терзаться с двух концов - образы и краски. Мне не хватит жизни. Нельзя ее терять. Жалею, что пригласила Ксению Львовну - она мне помешает. Никого не хочу из гостей и ничего не хочу. Хочу только работать. Американцы меня не касаются. Меня теперь все берегут с сердцем. Но Ксению Львовну все же жду, хотя бы для машинки. Увидала перед собой молодой месяц! - Как тогда у тебя... когда были гости. С милой Н. А. Расловлевой ⁵⁷⁸ я тогда говорила. Тихий, милый, ласковый образ. Привет ей от меня. Самый нежный... чудесный, тонкий, душевный привет! Я 2 раза писала Меркуловым. Не знаешь, получили ли они? Ирине черкнула, так, из приличия. Хочу очень Юле написать, но как ее адрес? Юлю целую нежно и обнимаю. Ивану Александровичу Ильину надо бы писать, но не - мо-гу! Полна, полна песней, которую должна пропеть без помех. Ты-то поймешь меня и это чувство. До физической боли в сердце хочется высказаться, дать жизнь тому, что готово войти в мир. Ваня, как же больно мне - ты все о самом-то искаженном, не моем - ну, неужели ты мог этим диким словам поверить, тому, что говорила я в Булонском лесу? А о Пушкине ты сочинил, - я так не говорила. И никогда не порочила твоего творчества. Ты меня тогда довел до "истерики" душевной несправедливой укоризной, всем твоим бунтом. Но не хочу об этом.

Я очень счастлива, что Эмерик хорошо, или даже отлично перевела "Пути Небесные". Читал ли их Зеелер? Как я жалею о своем незнании французского языка теперь! Мне необходимо иметь 2 книжки "Путей Небесных" без посвящения . Думаю, что возможен большой заказ в Голландию и не исключена возможность издания на голландском языке, конечно, если ты Только ты никому пока ничего про это не говори . Прошу!

Возвратили ли тебе Брайкин и Первушина книги? Помню, что они взяли у тебя "Пути Небесные". Я хотела бы очень, чтобы они прошли по Европе, твои чудесные "Пути". Все больше и больше убеждаюсь в их исключительности. Восхищаюсь, преклоняюсь. Какая Эмерик счастливая! Увенчать такой вещью литературу для французов. Участвовать в этом дивном прославлении тебя! Мне всегда кажется, что ты мне не доверяешь в переводах. Ты отклонял меня и от "Богомолья", ссылаясь на мою усталость, и от иллюстраций "Лета Господня". А вот теперь кому-то отдаешь. Или на тебя графский титул так действует? Я не могу, конечно, вклиниваться, врезываться в плеяду твоих переводчиков и иллюстраторов. И из самолюбия порывалась тебе сказать: "что переводить с предварительным контролем Ивана Александровича не хочу!" Ведь не предложил бы ты никогда ни Эмерик, ни Кандрейе таких условий! Ну, а мне можно. Я сама по себе бы попросила И.А. судить меня, т.к. перевод твоего творчества скверно или плохо, или недостаточно, или посредственно, одним словом, всячески, кроме "в совершенстве" - было бы мне самой святотатством. Ну, хорошо, не буду. Переведу для себя и для тех, кому хочу дать познать наше. А иллюстрации... у меня немало видений и вИдений. "Лето Господне" являлось мне живым, я его осязала . Именно это и нужно для живописца. Ты оборвал (помню!) - "и не пытайся"! Ну, хорошо, не для тебя. Для меня только! Увидала... в четверг это было... стояла под деревом, свешивались тяжелые ветви, сквозились на солнце еще молодые листья, лилось, колыхалось золотом и парчой, шло, пело, пестрило ситцами. И видела центральный пункт всего Ее... все заслоняющую собою, Светом ярким... И видела твой "Ход крестный" ⁵⁷⁹ . Ну, да, - стояла на погосте католическом в Shalkwijk'e, смотрела на их "ход" в процессии праздника "Тела Господня" ^579а , а видела свое . Не была душой тут. Была у себя. И так видела, что вот бы только взять и написать. Я маленьким Ваней стояла и так необыкновенно увидала.... сквозь ветки, сквозь эту зелень, м. б. сквозь лопушки, где он сидел с Таней?.. О, это бы не была лубочная картинка. Техника? Ее бы выправили те, кто это понимает.

Но, - будет! Получила письмо от Ксении Львовны и от Николая Всеволодовича ⁵⁸⁰ жанре, что у них целый день сидел художник-скульптор, объяснял, что он у меня нашел и сожалел, что не докончит портрета и не смог высечь из мрамора. Благодарил их за знакомство его со мной. Николай Всеволодович писал: "Hernandes ⁵⁸¹ все мне втолковывал, что такие женщины на миллионы - одна по силе их содержания духовного и выявления этой силы". Он видел это в чертах лица, по словам Н[иколая] В[севолодовича]... Тот уверял меня в таланте к живописи и заклинал не бросать кисти. Не знаю... Я обожаю и кисть. Это не главное, мое серьезное , глубокое - то, не сделав чего, не могу умереть - Слово. Но как жаль бросить мечту о картинах. Я набросала тут недавно цветы - они вышли нисколько не хуже Ирининых. А она ведь училась. Я не училась. Какая мука. Но я знаю, что если брошу кисть, то потеряю многое в себе. Должна же дать я этих птиц, черных, закрывших солнце, отразившихся и потонувших в вечности вод... Этих птиц с искаженными злобой человеческими головами!?

И эти провалы окон в "убитом" доме, где нет жизни, - есть только призрак жизни - старуха в черной шали - с провалами глаз, невидяще вперившихся в вечернюю зарю... Прости, я заболталась. Целую тебя очень нежно и крещу. Думаю о тебе. Оля

[На полях:] Спасибо тебе, родной, за 2-ую книжку "Путей Небесных". Ты что, хотел ее [умеренным] посвящением зачеркнуть гимн предыдущей?

И, правда, мне больно было читать эти высокие слова о себе, и почему-то думать, что они в насмешку сказаны. Как же так можно писать той, о которой думаешь, как о поносящей Пушкина и твое?

Чувствую себя - ничего! Как ты?????

Гортензия повяла оттого, что стоит слишком на солнце. Это с ней бывает. Надо хорошо полить. Напрасно срезал шапочки.

6.VII.46 10 ч. вечера

Родной Ванюша мой!

Милушка, светленький, ласковый мой Ванёк! Так тоскливо мне сегодня, - все время хочется вздохнуть. Ты ли тоскуешь, или м. б. от физического сердца эта тоска. Бывает. А с утра было хорошо, легко. Я радовалась, упаковывая тебе мой набросок с могилки О. А. Вчитываюсь, вдумываюсь в твое письмо, и мне становится все больнее и больнее. Какой ты неуемный. Боже мой, разве можно в такие приходить состояния! Это ты вместо светлого-то моления за усопшую твою так бунтовал. Ванечка, да сохранит тебя Господь от подобных состояний! Мне очень, очень больно от всего этого. Ты и меня как-то делаешь соучастницей этих темных твоих движений. А я ничего не могу. Я бы при всех моих трепыханиях и желаниях, при всей напряженности воли, не смогла бы сейчас к тебе поехать. Я так своего угла. У тебя я любила оставаться, но всегда я засыпала с мыслью: "Не проспать бы того момента, как будут приходить люди..." Не было никогда и нигде возможности сознанья: "Коли захочу - могу пролежать весь день". А так часто я этого инстинктивно хотела. У Первушиных бы еще туда-сюда, но и там были свои неудобства. Я уезжала из дома со словами: "Я так измучена всеми годами, что отдохнуть могла бы только у себя ". Ты так и написал, что еду "к себе". Я от тебя так и приняла, но это не было так. Ты часто сам в своей квартире не "у себя". И мне сейчас еще больше хочется покоя.

Прочти мои письма перед Парижем. То состояние теперь еще усилилось. Прибавилось беспокойство о тебе, доходящее до болезни. Я как-то панически боюсь этих моих состояний, вспоминая серию моих болезней в 42-43 годах. Я все свои болезни ставлю, безусловно, в связь с тогдашним моим душевным тупиком. Но теперь я еще горю желанием писать. У меня небывалый приток сил к работе. Я только и жду отъезда гостей из Woerden'a, чтобы уехать самой туда.

Впрочем, отъезд золовки, как человека очень и очень художественно одаренной - мне и не очень желателен. Она мне много дала практических советов в живописи и дала бы в дальнейшем еще больше. Сама она сделала колоссальные успехи в Америке. И главное, что ее "видение" сходно с моим. Это я еще в 1934 г. занесла у себя в записки. Прислать хотела все необходимое из Америки. Она в ужас пришла от моей бедности красками (материалом) и вынужденности работать не так и не тем, чем и как нужно. Хотела бы я безумно хоть 2-3 месяца в хорошую школу. И все теперь так трудно. Наши сумасшедшие финансовые реформы всех сделают нищими и никому не помогут. Кажется, придется работать для заработка, чтобы приобрести независимость для искусства. Никто не смеет снимать порядочных сумм со счетов. Ну, ничего. Это все не так важно, т.к. я еще и в школу-то не собираюсь на деле, а лишь в желаниях. Если бы написала то, чем живу (и м. б. для чего живу), - то все бы поставила на карту, чтобы издать. И хорошо издать. Вижу оболочку даже. Сама бы ее дала. Дала бы, Ваня, не бойся, не плохо! Вижу ее, эту книжку-сборник рассказов, всю через мой (особенный) синеватый, голубовато-сиреневый свет... Сквозь цветы... доверчивый ребенок, дитя, умученное бессердечным веком. Если не сердце, то плаксивый сентиментализм современника все же примет это и м. б. даже прольет слюнявую слезу, не поняв того, что всякий из них и сам - соучастник. О, да! Лик скрытый! Все за одного и один - за всех! Я открываю вот сию минуту, как никогда ярко, что в моем (еще не родившемся на бумаге, но давно живущем во мне) бьется то же, что и твое сердце! Ты увидишь.

Иногда мне кажется, что все это было, и сама не знаю, где мой вымысел и где явь. Недавно, рассказывая "американцам" о некоторых дикостях нашего времени, я чуть-чуть не рассказала им мой собственный рассказ, веря в тот момент сама, что это - быль. Я не рассказала, вовремя спохватившись. Но сердце мое билось как сумасшедшее в творческой радости, осознав, уже плоть моей мечты. Ты понимаешь. Я должна сейчас же, не медля, начать работать. И буду запоем. Знаю. Но надо покой. Я очень сомневаюсь в том, что Ксения Львовна привезет мне машинку. Досадно. Я так нервна, что не могу себя заставить писать пером. Но придется. Никого не буду видеть, уйду вся в работу. Т.е. так вот хочу, а что удастся - Бог весть. "Американцы" не докучают. Она очень измучена сама: большая художница в вечном заряде и задерганная повседневным. Урывает для работы 2-3 часа во время сна ребенка ⁵⁸² . У нее есть чудесные работы. Особенно детские портреты и картины материнства. Ребенок ее восхитительный, нежнейший, умный, ласковый, льнущий, не по возрасту понятливый. Мне много дала эта девочка, много тепла. Чего-то давно забытого. Захотелось писать "вид и человека", с какого-то времени мне портреты не стали удаваться. Давно, в России, я рисовала только боялась. Несомненно, какой-то внутренний "срыв", ожог на человеке. В этой девочке я вижу столько милости, нежности, приветливости в отношении каждого, что при всем желании жесткого не может быть найдено. И у меня появилась смелость снова начать портрет. Но, по правде говоря, зажжена-то я не этим. Это только схватить хочется. То, что для будущего будет необходимо, а болею -то я желанием писать. О, машинка, машинка! М. б. устрою с Америкой. У меня новость - с недавних пор непреодолимое желание писать (живописно) в очень больших размерах. Прежде было наоборот. Хочу во всю стену, кажется, и то не уберется. Ах, как вижу!! Какие краски!

И если напишу эту книжку... (ах, если бы написать!) - то в сердце одна мечта - своему народу. Только им! Когда-нибудь будет.

Ах, как бы я иллюстрировала мой роман! Я говорю "мой роман", т.к. он уже живой. Мне нечего придумывать. Они все живут. Я так все вижу, что даже вот эти мелочные, мещанские пальцы, пальчишки моей Эльзы вижу, и как она встряхивает только что остриженной головой, а 1а garèon {Под мальчика (фр.). } и гремит дешевкой браслеток, рассказывая скользкий и такой немецкий анекдот. Даже где она стоит, вижу и обстановку их комнаты "салона", т.к. "салон" по их понятиям обязательно должен быть у "порядочных людей". И так далее. Вижу и слышу моего милого Сергея Лаврентьича. О, как вижу, в том, в чем видала его, и в чем создала сама. И эту последнюю танцульку... "im Freien" {"Под открытым небом" (нем.). }, такую саму по себе пошленько-немецкую, но так много обещавшую "ему" - и так все у него взявшую, открыв глаза на то, что "ее" уже нет. Ах, а эта теннисная площадка, впервые обновленная весной, в чудесном Dahlem'e, где только виллы и особняки, куда она, моя Вера, попала ранним утром на работу. Эти праздные забавы богатства и эта ограбленность молодой жизни по другую сторону сетки забора. И Kurfurstendamm весной с продавщицами фиалок и первые столики на террасах, и весь этот праздный, шатающийся богатый Берлин, толкающийся, снующий, несущийся, жадно берущий свое и не свое, струящийся мимо нее, не вкусившей ни радости, ни досуга, ни простора жизни. И даже не , не имеющей времени на осознание того, что могло бы быть иначе . О, не так как эти пресытившиеся Kurfurstendamm'цы - те обожрались и упились... И все это разом поймет моя Вера и поймет, что те - обожрались, сожрав и ее долю. Но не пугайся - никакой "морали" скучной и никакой тенденции... Это было бы ужасно. Ну, увидишь. Но когда же?! Когда же?! Когда!?

Ваня, почему ты озаглавил: "Завет прощальный " ^582а . Почему прощальный, и как это понять? На прощанье мое с Парижем, т.е. с тобой, при отъезде из Парижа? Мне не хочется такого заголовка. Как будто бы у тебя больше никаких "заветов" для меня и не будет... Мне это больно. Я не люблю слово "прощай" ни в каких вариантах. Вообще... ах да что там! Ты так огорчаешь меня! Я очень за тебя страдаю. И как бы хотела тебя радостно почувствовать, чтобы с легким сердцем взяться за труд. Писать буду для тебя! Только так и смогу. Тебе, будто тебе рассказывая. Как была бы счастлива знать, что пишешь и ты. Теперь о ином: как Ивонины? Что у детей? Я не оставляю мысли их взять к себе, если поедет Первушина. Я бы как-нибудь раздобыла денег для билетов. Теперь у меня мало расходов, могу все возможное снять для них со счета. Напиши тотчас же. Надо кое-что узнать из формальностей. У нас они бы отпились молоком. Сейчас его много. Масло, творог (дивный), сметана. Хлеба вдоволь. Во имя тебя - крестного Колиного - сделаю радостно. А заодно бы и научила их по-русски, да и молиться тоже. Пусть Ксения Львовна их привезет и отвезет, да и позанимается с ними, благо у нас никаких развлечений от скуки нету. Но об этом ты пока никому не говори. Сообщи мне только о состоянии их дел и здоровья. Как адрес Юли? Рецепт торта я подробно описала Марии Михайловне Меркуловой. Это так скучно, что м. б. ты для краткости возьмешь просто у нее, если она не уничтожила. Я не люблю кухню, а к тебе в письмах - сугубо. Целую и крещу. Оля

[На полях:] У нас еще цветут жасмин и розы. Распускаются липы.

Привет Эмерик, коли она молодцом перевела тебя!

Я мечусь и покою себя. Как же ты? Как глаз?

12.VII.1946    8 ч. вечера

Предыдущее письмо ⁵⁸³ , большое и светлое - опущено сегодня в 4 ч. дня. Это - вдогон.

Девочка светленькая моя, жизнь моя, Оля моя... В сумеречном душевном состоянии, взял я твои последние 3 письма ⁵⁸⁴ , перечитал, и вот что скажу: голубка! умница, дар ты бесценный мой... Ты пишешь - как дышишь... свободно. Отлично дала (а ведь как кратко!) твою прогулку в то старое поместье, где в 41 году... только ждала, только предчувствовала радость, что любишь, радость, что тебя уже любят... твой любимый писатель Шмелев, ныне - просто и верно - твой Ваня, Ванёк, Тоник... Дивно дала, чутко, мастерски! - все, в нескольких строчках!.. У меня сердце вспорхнуло и защемило сладко. Прошлое ... ("и много переменилось в жизни для меня... и сам, покорный вечному закону, переменился я..." ⁵⁸⁵ ) Помнишь Пушкина? (его ночная поездка, дорога в Тригорское..?) Ольга... такое же чувство испытал я, читая Тебя... - большое сердце.

Спешу, волнуясь, - и - кляксы сажаю. Ты смогла дать , заставила меня пережить. Ты многое можешь! М. б. - все . Ты стала мудрей, глубже, смелей (главное!) тоньше. Ты - повторю тебе - художник Слова (будешь бо-ольшая!) м. б. и краски. Но, главное - Слова! Ольга! Я поцеловал 4-листничек. Он тебе - дался сам. Пусть "курятник"... - поместье стало, но в тебе - сон светлый! Я все увидел! вспомнил. И, главное, тебя, ... - "звезды глубоко тонут и в прудочке"... Ах, девчурка! дочего ты большая, мой дар, мне, найденный, талан! Смело, благословясь! - благословляю. Ты - помни - настоящая ! И все эти письма, все в них - отлично, легко. Ты поешь, легко. И эти 1 1/2 странички мечты о романе, и твоя горячность и боль (боль Веры твоей) - ты все несешь, и как мне такое знакомо. Ты - подлинная, цыпонька! И как я хочу зацеловать тебя! Но тут я серьезен, я свято-правдив, я не дерзнул бы так говорить тебе - кривя душой, обмануть!

Как светло волнуюсь и сажаю черные кляксы! Все во мне вдохновенно дрожит, радостью за тебя! Ты можешь, ты - должна! Но помни: никогда не пиши в сильном волнении и, тем более - спешке, иначе будут "кляксы"! А вот так, покойно, как писала "Ячмени" (яшная ты моя!) как сейчас читал - лезла через забор... (всю видел) солнце... земляника... Так. Отлично дала, как стояла под деревом, и - свето-тени, и синее, и ситцы ... (!!) ах, ты, умница! - что сказала, Ольга! - все можешь. Но надо окрепнуть. Да, Оля, так и надо, будто любимому говоришь, шепчешь, которого нельзя же обманывать. Тогда всех "обманешь": все поверят в творческие Твои, тобой созданные образы! Чудеска! Да разве Ваня твой мо-жет обмануться?! ... ошибаться?.. В чем-угодно, только не в этом: Да, да, да: подлинная, творящая! О, ты сделала огромные успехи, ты - окрепла, насыщена, (не замечая того!) - вот Итог дум, страданий, любви... терзаний... срывов, ласканий, моих тебе песен... за эти 7 лет! Да. Они, эти 7 лет - недаром . Но, Оль, если были мы бережней... как бы насытила ты эти 5 недель - не меньше этого 7-летия. Верь мне, Оль. Любимую... единственную... - могу ли, дерзну ли обмануть?! Все у тебя. И живопись не уйдет, - как отступление, отдых, разгон, трамплин. можешь. Не спеши только. Распределяй, цени время. И "Богомолье" переведешь. Без контроля, к черту! Когда сама найдешь нужным, - запросишь, по своей волюшке. Оля - пиши тогда, когда успокоишься (как эту прогулку в Wickenburgh {В оригинале описка: Woerden.}) - и найдешь все. Этот твой 4-листник я целую. Я его выну, наклею, вставлю в особую рамочку, повешу к Святому. Ах, как бы вот сейчас, светло хотел сесть у твоих ножек и прижать голову к твоей груди, и смотреть в глаза твои и гладить лобик твой! И вливаться глазами в эти губки, в твой покоряющий и влекущий рот!.. рот, не ротик. Свежий, сильный и какой же полный особых чувств и мысли ... Рот твой, желаний!..

Ольга, истинный художник! - если удержишь м-е-р-у, найдешь "покой и волю". Читай, вчитывай себя в Пушкина! Какое у тебя издание? Напиши скорей. Я хотел бы послать тебе... лучшее, если найду. Какое счастье творить. Какое счастье любить! Но какое же безмерное счастье когда и любимая, и любящая - созвучна, творит! И так все постигает, как и ты, когда - рОвня, того же жита! Люблю, так же - больше, чем тогда... в 41! Оля - ты моя, вся. Оля будем вместе - в чудесном мире! Оля, я сейчас послал пневматик той пианистке ⁵⁸⁶ : уезжаю, не приходите - пришлось по требованию врача уехать на отдых. Ну, ее, к черту! Я хочу чтобы ничто не мутилось во мне. Только ты - чистая, вся во мне.

[На полях:] Белый цветочек - от доброй Юли, - я посылаю его тебе, - знак чистоты творчества твоего. Взял его со священной полки, у икон.

Раздраженный никогда не должен говорить о важной. Так и писать: никогда в повышенном волнении, а в светлом.

Оля, верь мне! Мы будем вместе петь, "веленью Божию послушны"! ⁵⁸⁷

Как счастлив, что могу, и вправе, по совести так сказать тебе, мой дар!

Оля, пиши, не думая, что пишешь для печати ! Никогда, забудь. Тогда больше свободы и - себя, воли твоей и покоя !

Я все тебе написал с полным сознанием ответственности, без запала. Пусть ты - все хладен , и уравновешен: ты - настоящая! Я никогда не ошибался в тебе. Ваня

Твой всегда, вечно Ваня, Тонька, безумец, и ровный, думающий, тебя хранящий Ванёк, Ванечек, Ваничка. И. Ш.

[Приписка на конверте:] 2 книги шлю, помимо издательства. Брошено в ящик на почте 12.VII.46 в 9 ч. Вечера. Побежал сам.

Ванюша, радость моя, светик, как бы хотелось тебя обнять ласково, пригреть и отогреть, чтобы с тебя сошла корочка злобы, которую чую в твоем молчании. Милушка, ты ведь не такой, ты мой ласковый, нежный и ты любишь и понимаешь и жалеешь Олю. Если бы я была около тебя и ты бы увидел мою нежность к тебе и ласку и правду быть чутким, то ты бы внял мне и заплакал радостно, изжил бы свою злость на меня. Ты не пишешь мне и пытаешь меня. За это время ты несомненно уже получил и мои ягодки и березку с крестом, и мой "реверанс" тебе ⁵⁸⁸ . И ни звука. Ну, не важно, не важно. Я ласково глажу тебя и целую сердечко. Вчера видела сон: ты, О. А. и я. Ты меня коришь чем-то, чем-то мною сказанным и тобой злостно истолкованным. Я отчаянно несчастна, т.к. не могу доказать тебе, что ты не прав. Доведенная до крайнего огорчения, говорю О. А.: "Ну, скажите Вы, как объективный свидетель, ну что я могу сделать?" И она спокойно так: "Да, это часто у него так бывает, Вы не огорчайтесь и знайте для себя, что Вы - правы, в этом и есть для Вас утешение, а я это так хорошо понимаю".

Я оборачиваюсь к О. А. и говорю в слезах: "О. А., успокойте его Вы! Вы знаете, что я не виновата!" И проснулась. Мне тягостно, что от тебя нет писем. Этим ты ничего хорошего не достигаешь. Конечно, я не велика птица, но все же для моего -то чувства больно, что не могу начать работать. Ты не даешь мне. Пока кончаю.

15.VII.46 Два твои письма от 11.VII ⁵⁸⁹ . Я в отчаянии. Когда же кончатся эти уколы. На главное не ответил: как реагирует твоя болезнь на капли. Ты только приписал: "Перестал принимать капли и стало лучше". Но это же у тебя от злого - "хуже, мол, стало от твоего лечения!" Я давно заметила, что все мое тебе - плохо. Меня бесит это твое упреканье за театр. Спроси, пожалуйста, Ксению Львовну, как трудно мы достали билеты и как я просила ее купить "для И. С. самый лучший, хоть за 1000 фр.". Не веришь - не надо! Будет!

И еще: что это такое "амурничаешь"? ⁵⁹⁰ Как тебе не стыдно?! Вот раз навсегда:

Не говоря о себе лично (т.к. у тебя видимо сложилось свое мнение обо мне!) - касательно д-ра Клинкенберга вообще : это прекраснейший и чистейший человек, которого я чту, и люблю свято его труженическую чистую душу. "Амурничать" - никак к нему не приложимо. И ко мне он относится помимо всяких этих низеньких чувствиц. А в частности и в данном случае почему о нем не пишу: - потому что он в Швеции.

Это объяснение дано тебе, однако, не для реабилитации себя (этого не сделала бы из уважения и к нему, и к себе), но только для того, чтобы показать тебе, как ты можешь толковать на свой лад. И так все! Ваш Париж с его грязненьким подходом ко всему презираю. В кафе в Утрехте ⁵⁹¹ , где я одна сидела, - бывают даже монашки, когда им надо

Мне стало противно от всего того, чем ты меня все время обдаешь. И еще: "Ты ему (доктору) конечно показала мою книжку с посвящением?" Твое посвящение во французской книжке ведь нисколько не отвечает всему тобою сказанному в письмах, посланных одновременно с книжкой. Никаких моих "высот" ты не видишь, да и нет их, видимо. И к чему все это. Не хочу разбирать твое письмо дальше. Можно далеко зайти, а я не хочу этого. Но скажу только, что говоря о победе над злым, ты на самом деле продолжаешь злобствовать. И чего ты о моем здоровье... Я должна беречься, что и делаю. Никто мне лежать не прописывал. Dr. Klinkenbergh до своего отъезда (я его видела накануне отъезда) в Швецию сказал мне на мои жалобы касательно сердца, что это чисто нервного характера ухудшение, что надо главным образом быть внутренне-спокойной. Был удивительно заботлив. Нет, ты его сущности никак не почувствовал и не понял. "Амурничать" с ним и в голову бы никому не пришло, при всем его шарме. Он святой для меня. Без ханжества. Я бы очень дорожила его дружбой со мной, но и этого быть не может, т.к. он сверхзанят. Все эти дни я была занята малюткой, которая получила ангину, ты конечно замашешь на меня опять руками. Но я не хочу себе в этом отказать. Я наслаждаюсь любовью этого ребенка и была (хоть призрачно) счастлива. Как обожаю я детей. Эта крошка прелестна, сверхмила и ласкова. Милая, кроткая, умница, не по годам ее разумница. Ангелочек. С ужасом думаю о том, что завтра уедут. Как она вся чудесно пахнет. И какое наслаждение ее приветливый голосок певуче позовет меня, и вся она засветится улыбкой. Я спала с ней в одной комнате. Она долго молчала проснувшись и только когда пошевелюсь - тихонечко позовет "О-йга". Эти ножонки, ручонки, все ее существо милое. Ну, довольно. Дети Ивонина устроены. Хорошо. Дай Бог, чтобы поокрепли. Что же у твоей Анны Васильевны? Чем она больна? Слава Богу, что нашлась ей замена ⁵⁹² хотя бы на 1 день пока. И кажется совершенно по рецепту И. А. Нечего смущаться ее элегантностью ⁵⁹³ . Большому писателю не грех убрать комнаты и элегантной даме. Конечно она не имеет отношения к советскому "делегату" ⁵⁹⁴ . Да ты же справиться можешь, кто прислал. Сколько стоит твоя французская книжка? Я должна иметь несколько экземпляров - м. б. смогу заказать через мать Беатрисы, отдав ей стоимость здесь. Но мне надо знать цену. Не исправляй дела с переводом "Богомолья" - я твое отношение к себе знаю. Поручи это кому хочешь. Мою радостную охоту к этому, мою мечту ты разбил сам. Достаточно хлестать меня. Мне все эти Ксении Львовны просто стали противны.

Как ласково рвалось к тебе сердце. Как обидно опять ты оттолкнул. Господь с тобой. Оля

[Приписка поверх текста:] Это письмо закрыто моим сердечным 16.VII.46. Милый мой Ваня!

Сегодня твои 3 письма ⁵⁹⁵ и одно мозаичное из них. Ах ты воркотунчик мой! Все же шлю мое карандашное ⁵⁹⁶ тебе. Там я грустила и огорчалась тобой. Радостно и легко поставлю крест на всяческих обидах и обидках. И ты так, да? Ах, знаешь хорошо было в душе как шла в мой зачарованный Wickenburgh. Ячмени посеяны, но по другую сторону. Они еще зеленые. Набирают силку. Усатики. Теперь дожди, холодно. А до воскресенья стояла жара. Чудесно было. Я ходила в моем красном платье, а то надевала белую русскую кофту. Знаешь? Муж золовки делал цветные фотографии. Если вышло хорошо, то пришлю тебе. Он конечно яркий "из наших", но мог бы быть как таковой хуже. Ты знаешь, Ваня, если Ксения Львовна не возьмет машинку, так я просто закажу в Америке, новую. Чего биться с репарациями. В Голландии ужасны всяческие мастера. Ничего бы для меня не было приятней как писать на твоей машинке, но и как-то даже страшно, святотатно. Я бы сейчас хотела начать "Богомолье". Для этого есть латинская машинка у нас. Ее только что починили.

Не можешь ли ты узнать, м. б. можно просто почтой заказным пакетом послать машинку. Она ведь старая. Ну пусть что-нибудь возьмут пошлины! Ванюрочка, спасибо тебе за высланные книжки. Я когда их получу, сразу же обращусь куда надо. М. б. "Пути Небесные" переведут на голландский язык ⁵⁹⁷ .

Пусть пройдут они по Европе.

Пока не забыла: Madame F. N. Tholen, Wilhelminaparfe 56, Utrecht. Она кажется не говорит по-французски. Не м. б. я и ошибаюсь. Эмерик - молодчина!

тебе? Ах, эти посетители! Как дорого время и как его мало. Ванечек, хочу начать читать хороших немецких мастеров слова, для "Богомолья". Это очень важно. Есть удивительно сочные "языки". Например люблю Stephan Zweig'a и его брата (?) Arnold'a Zweig'a. До чего сочно и красочно. И все в области чувств и внутреннего. Это ничего, что Zweig еврей - и пусть его сюжеты напоминают бунинскую литературу, хотя они никак не порнографичны. Мне это не важно, - важно богатство и меткость слов, удачная передача чувств и действий в слово. Все равно как можно на полотнах больших художников учиться писать. Я читала всех немецких классиков, включая даже Lessing'a и Klopstock'a ⁵⁹⁸ . Скучный "Laokoon" ⁵⁹⁹ осилила.

Grillparzer'a ⁶⁰⁰ взяла тогда для экзамена. Kleist'a ⁶⁰¹ изучала. Не говорю о Гете и Шиллере. Последнего люблю больше. Они в стихах не так много дадут, да и не современны. Много у них еще остатков высокопарных, того, что в обыденной жизни уже заснуло. Zweig - больше современен. Хорош Joseph Ponten ⁶⁰² , не люблю Thomas Mann'a. И вот когда так перебираю, хочется почитать именно Zweig'oв. И вообще побольше хорошего немецкого слова. Тогда само идет оно в руку. Просила уже (12.VII) И. А. послать мне пособия для перевода. Хотела бы сделать обложку для "Богомолья", с той техникой, которую мне преподала золовка должно выйти божественно. (Они сегодня уехали. Мне до слез жаль девчурку. Я ее очень полюбила. Ах, как полюбила. Она болела и ночами, вся разметавшись в жару, все же тихонько позовет "О-йга". Душенька моя. В воскресенье будут ее крестить, а 25-го улетают домой.) Хочу попробовать обязательно и для "Куликова поля" эту же систему. В рисунке я гораздо стала зрелее. Чувствую. Ты находишь, что и в слове? Золовка, читая мое голландское подношение с оранжем {Апельсин (от нем. orange). }, обращала мое внимание на некоторые места, которые я сама как-то даже не осознала. А так, - само сказалось-написалось. Например: "никто не знал куда они (беженцы) идут, никто не знал что ожидает их в будущем". - Золовка: "Вот если бы это посредственность писала, то, уверена, сказала бы так: "никто не знал куда они идут и что их ожидает впереди". И никакого впечатления бы не получилось. Это твое повторное ( без "и") - ярко передает то, что надо".

Затем: "ласковые звезды сквозь пустоту каштана". Это после канонады, взрывов, сумасшествия, и вот в ночь капитуляции эта какая-то зловещая тишина... И эти "ласковые звезды". "Потрясающе, Ольга!" Ночь эта у меня дана хорошо, сама знаю. "Звезды" только кусочек. Там больше есть. Никто мне не показал этих мест, а я сама в каком-то как бы трансе написала, но не видя. Ведь не знаю же я, например, - объективно, какое у меня лицо: красиво или уродливо. Оно такое свое , что не разберешься. Скорее всегда угнетена, видя отрицательно. Так и работу. Плюсов как-то и не видишь. Она меня уверяла, что даже на чужом языке у меня есть ряд "потрясающих" оборотов, таких, какие бы даже хороший голландский писатель мог себе пожелать. "Он бы стал искать их, надумывать , чтобы быть метким и - ...странно Ольга, но так - оригинальным. Ты в чужом тебе языке страшно оригинальна, как бы опытна в каком-то особом, твоем стиле". Меня это заинтересовало, ибо это не пустые похвалы, а некий разбор и... читателя уже. Значит как-то доходит. До той, кому это было дано - не дошло, конечно. Она - корова. Я окрылена и воодушевлена твоими письмами сегодня. От полноты души и сердца тебе говорю спасибо! Это так мне благостно. Хочу очень скоро начать. Еще один рассказик вдруг родился. Из детского. Твоя Ольгуна ведь всегда глупка была. Ах, как тяжело расставалась. Как уже за сутки переживала разлуку.

В субботу брали меня на воскресенье домой (военное время) из института. Бежишь бывало в 4 ч. в субботу, ног не чуешь... Поужинаем - а я все время "мамочка, можно?", - кусочка бывало не возьму без этого "можно?". А после уныние уже защемит сердце. Ночью-то и грустно уже. Не спится. А в воскресенье часочки считать. Вот как-то в марте было... Льдышки длинные у труб водосточных висели. Особенно они мне запомнились, хрустко так сколола я одну, придя веселенькой в субботу. Сколько рассказов, поцелуев, обниманий. До захлёбу. Не знаешь с чего и начинать-то. После обедни в воскресенье так грустно... тает чуть на улице, кап-кап с крыши. Стою и смотрю на льдышки, как они тают, уходят, плачут. "Да чаво Вы, барышня, пойдемте мороза лепить..." - подхватывает меня Саша, в шутку теперь всегда "барышней". Мы лепим снегурку и мне кажется, что время отдаляется... пока -то слепим, обедать... чаи... и только потом идти туда... Столько еще этапов. Но вот слепили... Как приятно катать снежные комья, как легка налипает влажный снег, какую дивную мы слепили снегурку. "Обедать, Олюша!" - Ох... обрывается в сердце. Одним этапом меньше. Не ем, глотаю слезы. "Да что ты, ведь только одна неделька, да в четверг-то я ведь приду к тебе..." Не то все это... Ах, уходить. Опять туда. Тоска наваливается, тяжелым камнем. И я сама не знаю, что тут такого безысходного в том, что надо идти туда. Тоска, тоска.

Чай тоже быстро приходит. Мне ни до чего, и даже рябинового варенья не надо. "Мамочка, милая, дорогая, золотая, бриллиантовая ты моя... (шепчу я ей в слезах мои обычные причитания) не могу я, мамочка, не могу. Ах, какая счастливая Саша, все, все, кто остается, кто тебя каждый день могут видеть". Я плачу, реву - рёвом, не слушая никаких увещеваний. Сашенька в дверях - хочет понести мой чемоданчик, я чую не видя (сижу уткнувшись в мамино плечо). Она конечно сердобольно качает головой и делает маме молчаливые знаки. А потом она нарочито веселым и бодрым голосом скажет какую-нибудь прибаутку и потянет меня за косы. "Погоди, Саша, я только к снегурочке схожу". Я бегу туда во дворик, что перед самым маминым окошком и бросаюсь на шею к снегурке. Ее мне не стыдно, и она меня конечно понимает. На нее смотреть будет мама, каждое утро и каждый вечер. А я... я уйду. "Милая, дорогая, золотая, бриллиантовая моя", - шепчу я снегурке, думая о маме...

Вишу на неохватном круглом стане снежной моей подружки, и она кажется мне такой милой, ласковой и... теплой. Помню это чувство, как зашедшиеся от снежка губь1 обманывались ощущениями и не различали что холодно и что тепло. "Олюшенька, идти надо! - да что это Вы? Плакать-то зачем же?" - "Ах снегурочка моя, милая моя... Ах, Сашенька..." Лепечу и сама не понимаю. Долгий, казалось, путь. Молча. Нет у парадного крыльца льдышек-сосулек - стаяли. И становится еще тоскливей от этого сравненья - и их не будет... Проходя мимо дома соседей слышу, гаммы... как и в субботу... все то же. "Ах..." - вздыхается. И хочется все больше и больше вникать в это горькое я будто "причитать", и плакать.

"Ах, мамочка, они, они вот тут играют... и будут и завтра..." Обрываюсь и глотаю слезы... - "Ну что же такого, да перестань, и в самом деле будто горе какое. Ну постыдись". Но я не могу уже и "стыдиться". И почему-то особенно трогают мое сердце эти ледяные сосульки, стаявшие за день, ушедшие, как и я. О, сколько раз переживались эти чувства в разных вариантах. Но помню однажды... мы встретили священника. И Сашенька засмеялась: "Пути не будет... погодите, еще вернемся!"

Чудом мне тогда истинным показалось это, но ведь и впрямь вернулись: что-то попортилось в банях, где нас всегда после дома мыли и велели приводить "завтра".

Все забывалось тогда, и почему-то эта лишняя ночь-подарок не была такой тягостной, как перед ней прощальная на воскресенье... Целый вечер...

Целая длинная ночь у мамы!

лучше красных. Листва-то замятая как характерно. И то, да не то, - как и в натуре: - лист у черной и тот, - да не тот, что у красной.

Я конечно далеко не довольна ими, но все-таки ничего. Довольна я никогда своим не бываю. Но что-то в ягодках есть, что меня с ними мирит. А в могилке - нравится береза. И эта нежность мне удалась, по-моему. А?

Спасибо тебе за фотографию. Ты очень на ней хорош. И похож. Мне хочется с себя портрет написать, не фотографию... Сижу в комнатке моей, где висит твой портрет. Любуюсь. Милый, светлый, хороший Ванёк. Будь ласковым, тихим, радостным. Будь в миру, с собой. Конечно же Ольгуна тебя любит. Ты это знаешь. Отлично. Не разжигай в себе того, чего нет и не было. Я не понимаю откуда ты только все берешь. И что ты крутишь ерунду с Златицей, Светлатицей, или как ее? Ну, пусть ходит за тобой, верно она захвачена тобой. А ты Олю разогревать: "Чудесная блондинка, краситься ей не надо. Какое имя! Какие глаза!" Все "какое, какое!". Но что ты этим хочешь? Уверить меня, что тебя она зацепила? Ведь все равно не поверю. Хотел подразнить Ольку. Не надо. Не в том наше! Ну, увлекся если бы?! Больно было бы, но м. б. это тебе надо как художнику для новых искр? Я спокойна, Ваня, т.к. знаю, что и мое, и твое выше "черных чулок", и т.п.

Они (чулки) потому меня и задеть не могут. Ну, до следующего письма! Обнимаю тебя, очень нежно и голублю. Оля

[На полях:] У тебя впечатление, что капли не помогли? Напиши мне! Это очень хороший доктор. Что у Вас делается в Париже с эмиграцией? Напиши!

Как фамилия Юли?? Напиши же! Novgorod-Seversky?

21июля 1946    Если вскроешь до Ангела, очень прошу - отложи чтение письма до полудня "Дня св. Ольги".

Светлая моя Ольгуна, всю обвиваю лаской. Весь с тобой, милый Ангел, празднично озарен. Сегодня и я тобою именинник, - Иван-да-Ольга! Вижу цветок наш - Любка-Василек. Нет такого?.. Но я-то вижу, слышу... Поле, луговинка на опушке березняка. Сросшиеся, родные цветы, - дурманность томная - и полевое, чуть хлебное, - Любка-Василек. Как всю тебя вбираю, милая ночнушка-любка!

Только будь здорова, сильна, - так это важно для работы, зрелой, светлой.

Прелестная, дай - тихо поцеловать тебя, святая именинница, мой Ангел!

Тобой весь полон, тобой томлюсь... Как чудесно-тонко написала ты - "ДОма"! Дочего же богата твоя душа! Как хорошо - сосульки ... это нечувствие для губок - снега... дочего же все - глубоко..! душа какая, как сумела, умница, чудеска!.. как переживаешь твою тревогу, твое горе, дитя чудесное!.. Это не "бросок", не проба: это очень глубокО-психологический рассказ, большой , хотя и малый по размеру. Я - в восторге, целую твою руку, твое сердце.

О, как ты мне дорога... бесценная!.. Хочу гореть тобой, - в работе, в высшем. Слышать тебя хочу, твое дыханье...

Для тебя, моя Богиня,

Если б ты была пичужкой, -

Был бы я зеленым лесом.

Станет Олечка голубкой, -

Буду сизым голубочком...

Но сегодня ты - Святая,

Буду светлым Ангелочком.

Всем с тобою стану, Оля...

Все по силам, я - художник,

Нет предела, весь я воля,

Я - что травка-подорожник.

Подорожник... - он художник:

Все следочки слышит, знает,

Все пылинки собирает.

Только - горе-подорожник!

По дорогам много пыли...

Подорожник - чтО острожник:

Ско-лько пыли... - горькой были!.. ⁶⁰³

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но - мимо, мимо...

Посылаю тебе, мой Ангел-Ольга, светлые стихи, - в День Твой. Я распелся. Ты меня распела. Это - Wickenburgh'cкая страничка, наша. Буду счастлив, если она ответит на твою чудесную страничку - "Прогулка в Wickenburgh". Кланяюсь тебе, волшебная... Нашептало сердце, - светлая моя Ольгуна. Вот, прими:

Оле - в День ангела. 24.VII.1946

     Июль 1941 - Июль 1946

Над Wickenburgh'ом ночь и сон,

Но в сердце - свет и ликованье.

Ты помнишь, Оля, трепетанье,

И робкий шепот - "любит он..."

Ты помнишь влажное дыханье

Прудов и парка. Звездный ход.

И сердца радостный полет,

Его восторг и замиранье.

Ты помнишь... - башенка белела,

Ночного часа сонный бой,

И воздыханье - "ди-вный... мой..."

О, как душа твоя горела!

Я помню... - весь в томленьи, ждал

ПисьмА, где бисерные строчки...

С каким восторгом я внимал -

Про звезды говорила ты,

Прозрев любовью тайну эту:

Нашла глубокую замету

Небесной, Высшей, Красоты.

Предела нет Господней Воле,

Число и мера в Нем - одно:

И Млечный Путь, и тропка в поле,

Звезда ли, искра... - все - равно,

Все у Него в безмерном Лоне:

Твоя любовь, и ты сама -

Звезда Любви на небосклоне,

Светляк - и Солнце, Свет - и тьма.

"ГлубОко тонут..." Так любовь,

Угаснув здесь, - сияет в Небе:

Так зерна, брошенные вновь,

Истлевши - возродятся в хлебе.

Любовь, застывшую в крови,

Мы вознесем живой на Небо, -

И зарожденное в Любви

Ив. Шмелев

20.VII.1946 Париж

Тебе, мой Ангел... сердце спело, ты в нем пела, девочка моя, моя Творица! Помни: не в воспылании пиши, - остынув, в полной воле, "в восторге светлого волненья". Как тобою полон, светел, весь! Сейчас не могу текущее. Пишу особо, не мешая с непреходящим. Дай же руку, - поцелую светло. Как счастлив я, что ты - такая! что нашла себя. Работай. Вместе, дружки, - ты, я.

Светись, голубка. Всегда с тобой, в тебе.

Ангел мой, Ольгуна!..

Твой всегда -

Сейчас посылка от тебя, - "память St-Geneviève". Ди-вно, Ольга! Какое светлое! какая мера - во всем! какая чистота, какая нежность, все благоговейно, и как же просто!.. Совершенство. Нет больше слов. Благодарю, преклоняюсь, весь.

Ольгунка! Как чудесно твое четверостишие, - раздолье!.. как просто, сильно. Вижу... О, это - "разольюсь"!..

Ольга! величие, и свет, и - счастье: ты - такая!..

Твой, беспредельная... Твой Ваня

21.VII.1946

Париж

Ванечек родной мой, - сегодня дивные твои письма (от разных Bourdon, Aimée и т.д.) ⁶⁰⁴

Ванёк, я в восторге от Wickenburgh'a. Подчеркнула тебе места меня потрясшие ⁶⁰⁵ . Я еще напишу. Не могу словами, - так все это прекрасно. Дивно, дивно... Только обещай: если любишь меня, никому не читай, хоть и понимаю, что это трудно. Но если прочтешь, - то это значит бросишь наше самое чудесное на базар. Обещай! Умоляю. Вот тебе: на деле докажи, что любишь. Зачем ты мою мазню показываешь? Мне стыдно. Люди из уважения к тебе не противоречат, т.к. ты сверх меры меня хвалишь. Ксения Львовна мне ни гу-гу. И к Ангелу ни строки. Ее последнее письмо было делово е. Не пойму, почему она ничего не пишет о ходе ее визы (* От Наты ни единого письма...). Эмерик трогательна, хотя она конечно и для себя старается. Но это же понятно. Да и судить нельзя. Молодец, что хорошо перевела. Я хочу очень скоро, на днях, уйти в работу. А пока не теряю времени и кое-что рисую. Лилии мои (на большом листе) натуральной величины, все 7 - очень мне нравятся. Думаю подобие им: т.е. они же, но по новому методу прокладываю фон и оставляю только рисунок белым. Должно получиться очень интересно. Затем есть у меня идея одна, кое-что сделала. Хочу маслом. Хочу себя попробовать (* сама вчера не думала, что сегодня почти закончу автопортрет. 28.VII.46.). И Пушеньку, когда получу фотографии - она слишком жива - подвижна в натуре, нельзя уловить. Ее мать тоже ни разу ее не могла схватить. Подумай, они [до сего дня] сидят в Амстердаме - их водят за нос, видимо аэроплан не в порядке. Но мы уже распростились. Сегодня я была на одной картинной выставке. Какая дребедень творилась в послевоенные годы (1914-1918), что-то вылупится теперь?? Право, смелость даже берется, как поглядишь на всяческую бездарь. Ведь я работаю-то урывками, а это все - профессионалы. Относительно машинки я спрашивала... "Да... чинить, конечно чиним, но это плохое дело, если Вы с починки начнете". Вот что сказали. Советовал покупать новую в Америке. А наши американцы не очень берутся. Посмотрю чего добьется Ксения Львовна. Она может ее отдать в багаж и за мой счет отправиться на вокзал на автомобиле, а здесь я ее встречу тоже на автомобиле. Но почему-то я на нее не рассчитываю. Пока что я займусь переводом "Богомолья". И хоть чуточку (на пробу) "Въезд в Париж". Для И. А. От него ни звука. Жду не дождусь, когда уйду в работу. Свойственнички раздули морды, т.е. по-за спин действуют. Знаю от Енакиева, который их насмешки слыхал. Вернее не их , а одного флюнта ⁶⁰⁶ , который однако говоря так, видимо рассчитывал найти подходящую почву. А мне и на руку: отойду от всяких их приемов и однако время выгадаю. Никого не позову больше. Пошли к черту! При разделе себя гнусно показывают, а т.к. я их насквозь вижу и то, как они своего брата (витающего) облапошивают, то и злятся на мои глаза. Хотя пока что про раздел я еще ни слова не сказала. Но не побоюсь, если надо и сказать смогу, что жулят. Им поперек горла, что не они получат имение. Как мелки люди. Меня эти "черепки" никак не волнуют. Задевает только то, когда так ползуче хотят тебя дурой обвести. Ну, этого-то я не потерплю и скажу, что вижу их насквозь.

Да, люди, люди! Ничего нет приятней, как сказать гадость про подобного себе или учинить ему неприятность. Ты вот пишешь, что А[нна] В[асильевна] перекрестилась, а эта же А[нна] В[асильевна] не постыдилась наврать на меня, что я тебя "порочила". Она же врет. Ее даже и духу-то и не было уже, когда я в ванной комнате (одна будучи) сказала идиоту Серову. Мне эта же самая А[нна] В[асильевна] совершенно другое пела. Вот и разбери. Но мне наплевать на нее. Это к слову. Интересно, до какой поры Меркуловы еще "любят", и когда они начнут находить мои пороки? Серов-то уже наверное клеймит и сейчас. Его видимо не было в церкви в Ольгин день. Ты ничего не пишешь. Конечно, мне не надо было с ним никак говорить. Он же оскорбил меня, сказав это: "Мы, друзья, знавшие О. А. - оскорблены". Надо мне было хорошенько оборвать его на этом. Нет, я знаю, на что он зол: ты одобрял уход его "Марго". Вот он и не может переварить. Да, ну его к шуту. Не понимаю, как эта вся ерунда привертелась к письму, когда я даже ничего и не думала в этом направлении.

28.VII.46 Сегодня кончила лилии (но бумага плохая, тонка слишком - не эффектно), крючит бумагу. В 7 ч. уже была за работой, начала даже не умываясь. Это у меня так всегда. Запой! - Боюсь, что теперь ухну с головой и не достать меня. На все - наплевать. Могу не есть - не пить. Так было давно-давно 16-ти лет, когда начинала рисовать в школе.

28.VII.46 Ванечек мой дорогой, сегодня запоем рисую. Только к столу на несколько минут выходила, мама и готовила. А я как обалделая за мольбертом. Да, да, за настоящим мольбертом! Писала маслом (впервые!) свой портрет. Пока что... ничего. Глаза и вообще верх недурно. Очень недурно. Рот как будто начал удаваться. Мне самой нравятся некоторые эффекты, пятна, передают удачно кожу, мой тэн {Цвет лица (от нем. Teint). }, что-то такое мое. Глаза живые. Пишу в натуральную величину. Масса удовольствия. Единственное, что плохо - это выражение напряженности в работе передаешь невольно и портрету. И это взглядывание в зеркало... часто теряешь направление, увлекаясь чем-нибудь отдельным. И меняются пропорции. Себя писать очень трудно. Моя жесткость в портретах все еще не избыта. Отчего она, не понимаю. Пейзажи и цветы у меня, напротив, очень нежны, мягки.

Что-то надо уловить и усвоить. Сегодня за портретом думала о тебе, о письмах твоих, о стихах твоих... о тебе... о тебе. И захотелось что-нибудь тебе послать на радость. Шутя, буквально в 5 минут, вызвав в памяти то, что думаю, ты зовешь "восковкой-любкой" - бросила на бумагу. Мне представилось, что они именно на твоей серо-фиолетовой хороши должны быть. Как ты их находишь? Это то, что ты имел в виду? Надпись в "форме", т.к. ты конечно кому-нибудь показать захочешь, как и ягодки. На земляничке ты сам подставил "те" к "прости" - "за бездарь". Ничего, что в "форме"? Мне чудятся эти обе свечечки, и лиловенькая, и дурманная, очень свежими, сорвать хочется. Стебельки сочные. Помнишь? Я-то их в последний раз девочкой 10-12 л. видала. А вот живут в памяти. Если портрет не испорчу, а хоть по меньшей мере таким же закончу, как он получается, то в рамку вставлю. Я до болезни хочу работать. Буду в "перемены" рисовать тебя из сердца, а все главное время для работы, пока не выйдет. М. б. несколько дней не смогу много писать. Вот сейчас у меня глаза просто режет от 14 ч. рабочего дня. А оторваться не могла. Сейчас уже 12 ч. ночи, а так хочется поболтать с тобой. Я знаю, что гораздо лучше могу кистью теперь, нежели год тому назад. Портрет пишу прямо краской, без рисунка предварительного. Это я подсмотрела у скульптора эту манеру. Чище выходит и интересней. Пишу себя в русской блузе.

Ванюша, не шли бумаги (я получила коробку американской), - а то я буду слать обратно. - Ах, Тоник , ... Ну, ты поймешь о чем я... какие искры, какой пожар. И правда, что бумага и почта загорятся. А ты пойми меня! Какой странный удел! Я не старуха ведь и полна еще жизни и силы, и все время так должна себя держать. И я знаю, что так для чего-то надо. Ах, Ваня, ты в суете и каком-то дурмане, так и не угадал меня подлинной. Только, однажды... чуть-чуть я рассказала тебе о моей сути. О том, как я представляла себе любовь, какой я ее хотела. То было детство и ранняя очень юность, но "сердце и душа не стареет", и я по сию пору в главном такая. В моем аскетизме я нахожу великий смысл. Я знаю, что собираю себя для большого, для большего. Ты превосходно выразил то же в "Wickenburgh'e". Если бы я была рыба, то и цены бы не было тому, от чего я берегу, отнимаю силы, сосредотачивая их для другого. Ах, да ты поймешь. Как я болезненно иногда ищу красоты в чистоте. Как я нашла тебя в "Неупиваемой чаше". Именно ради этой чистоты... Отступления-уступки... Это именно у-ступки-ступеньки, на которых я или топчусь на месте, или спускаюсь по той лесенке, которой хочу пройти вверх. Я никогда такой не бывала и не бываю, какой ты меня видел. Можно бы очень жалеть об этом (что показала искаженный духовный образ), если бы я не уверена была, что ты поймешь. Я очень много мучилась и в страданиях как-то созрела. И это ты тоже наверное поймешь. Теперь я переполнена до краев волей к работе. Мне только капельку тишины. Иногда даже не хочу приезда Ксении Львовны. Помешает. Теперь тоже много мотивов и для красок. Богатство! А еще от Парижа сколько осталось! Ждет череда.

И я всегда знаю, когда "зрею". Тогда для всего - и для красок, и для пера. Это чувствуется. Напиши мне точные слова Зеелера. Дамы - мне мало значат. Сегодня мне снилась какая-то тетрадь, и кто-то сказал: "это "Няня из Москвы" в переводе каком-то". И так волновалась ночью, что проснулась. И вот, ты сегодня мне о "Няне" пишешь ⁶⁰⁷ . Ванечек, и за что ты только меня любишь?! Мне даже страшно. Я недостойна. Нет, не думай, что я плохо к тебе, или недостаточно хорошо, как бы ты хотел, но просто: для тебя нету достойных. Как я рада, что тебе по сердцу моя березка. И как я быстро ее вынула из себя. Так и хотела, чтобы светло тебе было при думах о покойной. Как ты решил с иллюстрацией "Лета Господня"? Дал согласие? Сегодня видела много картин Пикассо ⁶⁰⁸ , - прекрасных тоже. А что с ним теперь? С ума спятил! Одну - ваза на фоне синем (О, каком!!!) с розоватыми, блёклыми цветами - могла бы скрасть, кажется.

Я помешалась на определенном синем цвете! Как бы я его хотела передать! В Париже все-таки масса чего посмотреть художнику! В моем "журнале для хозяек" идет серия статей о Париже под названием "Из страны мечты". Когда читаю и смотрю на иллюстрации, - то сердце заходит... Думаю, как и у тебя. Так же как когда мчалась с Porte de St. Cloud. Каждый раз... О, это вовсе не "телесная влюбленность". Нет, нет. Я тебя душой ценю выше, больше, полнее, когда ты - Илья . О, не [конец], нет конечно. Ну, пусть дорогой Тоник... он очень чистый!

Я люблю Виктора Алексеевича... тоже. Я всех твоих люблю, - они чисты. Вагаевым бы не увлеклась. У него слишком блестяща внешность, всяческая. Это мне всегда как-то мешает. Предубеждение, что ли. Вагаев был бы мне незрел, слишком еще "бродивший". Но Виктора люблю. Тебя - писателя я душой нашла в "Неупиваемой чаше". Ее я первую прочла. Я потрясена была тогда. И утешена. Я увидела свет в грязной жизни. И помню, сказала: "Значит есть же такое, чего я искала, и даже теперь, среди грязи, т.к. Шмелев наш современник". Ты дал мне силу верить в существование чистоты. Тобой - не главное. Через него я прохожу. Другим, вечным - дышу и живу. Обнимаю, твоя Оля

[На полях:] 29.VII.46 утро Письмо от Ксении Львовны.

Ванечка, голландская таможня не позволяет ввоз вещей свыше 25 гульденов. Или надо доказать, что я не вхожу ни в какие денежные обязательства принимая такой подарок. Хочу просить Ксению Львовну заявить, что это не подарок и не покупка, а временное одолжение, пока ее муж не выпишет ее в Америку.

Надо, чтобы ты заверил, что мне эта машинка необходима для работы, а не как объект продажи.

3.VIII.46

Ванечек, беспрестанно думаю о тебе. Сегодня сны... всю ночь тебя искала. Приехала будто к тебе в Париж... огромная квартира, полна людей. Художники, критики, журналисты... Кто-то пишет портрет какой-то. Где же И. С? У ... (не помню, у кого сказали, но по чувству - будто у Карташевых, что ли, или Меркуловых). И я тебя все жду и жду. Звоню по телефону, маскируя перед публикой, что будто сообщить хочу о коротком замыкании в твоей квартире. А короткое замыкание случилось будто в каком-то автомобиле, где ехал... жеребеночек. Звоню... подбираю французские слова... Тебя там уже нет. Ты у "тети". Какой тети? Юли? Звонить хочу Юле... но разве у нее есть телефон? Ищу ее No... роюсь в письмах, не нахожу... мучаюсь. Как бывает во сне. Один из художников должен мне окончательно сказать, могу ли я писать или нет... Он видел уже какой-то мой рисунок. Встречает меня в коридоре и кричит: "Работайте же! Работайте!" А я боюсь и замираю его спросить о моих способностях, и вдруг осеняет мысль: "Да он же видел уже мои работы..." Вчера перечитывала твои письма, многое оттуда, но все же и под впечатлением сна. Все время светло грущу о тебе. От тебя сегодня книжки... "Солдаты", "Иностранец". Я очень рада. Спасибо. Когда прочту, послать заказным? У тебя это единственное?

Но не было писем. Но ты же все светлый, милый? И не пишешь просто так почему-то. Не в бунте же? Я боюсь бунтов. Какое дивное у меня к тебе чувство. Береги его! Не царапай! Вчера работала все присутственные часы в библиотеке, первая пришла и последняя ушла. Я в отчаянии от "Богомолья". Перевела за 3 часа в библиотеке и 3 ч. дома всего 2 1/2 странички, да и то не набело. У тебя невероятно русский язык, да еще с такими оттенками, как Василий Васильевич и Горкин. Все-таки, при самом гениальном переводу аромата твоего не будет. Не может быть. Прелесть "Богомолья" именно в этом аромате. И я спрашиваю себя: "Да поймут ли иностранцы это?" Это все нам дорого и ценно и понятно чтобы им пришелся еще по вкусу. Иначе, - что останется от чудесного "Богомолья"? Я переведу все же нескольку страниц для И. А., чтобы он судил меня на будущее для твоего. М. б. понятнее им было бы "Марево"? "Въезд в Париж" (полезно!!!), "Два письма"? Я отделаю несколько страниц набело и пошлю. Мне необходимы пособия, - невозможно трепаться в библиотеку каждый день, - масса уходит времени, и устаю. С 1/2 1-го до 1/2 7-го из дома, а работала только 3 ч., - остальное в пути. М. б. И. А. вышлет словари. Здешний словарь безумно старинный - допотопные выражения, а современного нет. Мне не хочется откладывать и своего . Боюсь состариться. Жизнь так коротка. Сегодня почему-то представилось: - если я умру, то ты даже и к похоронам бы не поспел с визой. Так все волокитно. И ведь никто ничего не знает. Попытаюсь для Ксении Львовны достать поскорее визу. Ванёк, когда она поедет - то мне ничего не посылай. Красок у меня теперь много акварельных, а масляных наверное и у вас нету. Мне нужен акварельны й фирнис {Лак ( от нем. Firnis). }. Но это не так важно. Ванечка, как нежно я о тебе думаю! Очень, очень нежно. Вспоминается мой приезд к тебе... второй... Помнишь, Юля была и, кажется, Брайкин? Помню все, все. Как Юля мне чай сготовила... мы с тобой пили. Кажется долго говорили. О звонке к Dr. Головину ⁶⁰⁹ , помню. Помню дождь был, а меня вез французско-голландский дипломат в машине. Везло так тогда. А сейчас в состоянии высшей восприимчивости... сны... чудные... Вчера сон: попала в Данию или Швецию... массу шоколада и колбас вижу. Думаю: это и это надо купить... Набираю всего, а деньги?.. Голландские. Смотрю, у меня масса каких-то чужих бумажных денег... и все похожи на почтовые марки с изображением шведского короля ⁶¹⁰ , которого я, к слову сказать - не уважаю. Дурак старый с голыми коленками в теннис носится. Проснулась и думаю... странно... с чего это Швеция?

В почте утренней же... вижу мне с... точь в точь маркой моего сна... с королем шведским Dr. Klinkenbergh написал. Он массу там работал по операциям (это его вакат), а в свободное время, "когда был один, читал из очень особенной книги Ивана Шмелева. Удивительно большой талант. Но все же насколько подлинник прекрасней должен быть такого перевода. Я нашел много глубоких мыслей в этой исключительной книге" (* Перевожу точно его слова. "Читать из книги" - показывает большее, нежели просто "читал книгу", - так они о Библии говорят.). Я сужу (и в голландском тексте это еще ярче), что Эмерик, хоть и похвалена всеми, все же не дала того, о чем писал ты: "дала меня, - облекла только во французскую обложку". Dr. Klinkenbergh, владеющий французским языком как своим родным, очень интересовался прочесть именно во французском переводе, и говорил мне еще раньше: "Я сразу учую, как переведено, не имея даже понятия об оригинале". Видимо, чувствуется все же перевод. Он пишет мне об этом вопросе специально, т.к. мы об этом говорили. Меня очень занимало, как она тебя поднесет французам. Но, попробовав переводить тебя, я вижу, как это трудно. "Пути Небесные" не так трудны, как "Богомолье", - они хоть частично написаны "обыкновенным" языком (хоть и сверх-гениальным твоим русский { В оригинале подчеркнуто волнистой линией. } колорит, да еще горкинский. Но все же трудно было и ей, безусловно.

Я боюсь, что у меня вообще ничего не выйдет. И не хочу терять времени и для своего. Я должна начать. Посоветуй (ты опытен), с чего начать? Рассказы? Из серии ли клинической, или военной, или из детства в "Заветный образ". С романом погожу. Скажи скорее!! М. б. сперва схватить рассказы. Набить руку? Но душа горит больше иным. Портрет мой почти кончен. Сходство есть. Мама и Арнольд находят, что "это совсем я, только серьезна очень". Мама сегодня долго перед ним сидела, и потом пришла вниз ко мне и сказала: "Ты знаешь, ничего больше не трогай у портрета, - он очень хорош. Это не для похвалы". Арнольд вчера тоже: "В конце концов это получился замечательный портрет. Ты его вделай в раму". - Спросила: "Можно такое показать кому-нибудь - скажем в гостиной повесить?" - "Безусловно..." - Арнольд занимался искусством - он много понимает в живописи, видит недостатки. И очень строг ко мне, всегда смотрит с улыбкой (как мне кажется) на мои вдохновения. Не знаю, но просто как часто у своих не бывает пророков. Мама тоже так, по-моему, смотрела. После Парижа очень поощряет работать. Заболел Сережа, лежит в моей комнатке. Это единственный уголок, где он может лежать. А так-то он спал в гостиной. У меня нет опять рабочего уголка. Сижу напритыке. Я сама его уложила туда, т.к. ему доктор велел строго лежать. У него тоже ангина. Наверное, еще наследие Пушинки. Жар. Лежит и читает тебя. Ах, как я полна тобой... Если бы знал ты... Почувствуй. И никогда не сердись... Ты никогда не встречал ни у кого в жизни того, что во мне. Это так светло и высоко! Ольга Александровна любила тебя. Я знаю. Я не касаюсь ее памяти, но думаю, что эта моя симфония высшей любви, влюбленности, сознание сего (это только у созревших), причем отнюдь не прозаическая трезвость при этом. И при всей этой напряженной влюбленности в тебя - высшая точка чистоты чувств, - думаю, эта симфония редкость. Понимаешь: О. А. была влюблена в тебя девочкой-подростком - тогда не могло еще быть такой зрелой оценки... Был сильный захват чувств, было, думаю, жадное (с тобой только так и могло) упоение любовью, потом, когда пришла глубокая, зрелая любовь - прошла юная влюбленность. У меня же как-то странно: и 17-летняя девочка и зрелая женщина, и... аскет... Да, весталка. Но с каким отвержением всего... весталка. Какое горение души... Ни для какой Весты ⁶¹¹ так не служили девы, как служит тебе моя душа. Все мое огромное чувство должно пропеть тебя... О, Ванечка мой, не сердись никогда... как ценно все то, чем живем. "От Череповца до Белозерска... бывало едешь-едешь..." ⁶¹² Мне кажется, что все во мне: и Париж, и Череповец, и Белозерск, и Мценск... как он мне снился. Я почему-то уверена, что буду там. Поедем, Ваня! Весь мир нас не любит, наше. Не правительство наше, а все наше. И чем мы лучше, тем больше нас не любят. Как хочу туда. Безудержно. Ваня, я так туда хочу! О, если бы! Поехал бы ты? Неужели нет? Юля смотрит и чувствует совсем как я. Ты ее ценишь. На меня ты сердишься, когда я так, а вот она тоже так думает. Там слишком много дорогого, чтобы ото всего отказаться, только из-за головки. Она не вечна, а "остальное", главное-то, ведь вечно. Я хочу служить только нашему. Хочу туда ехать. Мне так хочется стать независимой от всех условностей жизни. Надо деньги для поездки. Я думаю, как бы мне с пользой заняться живописью. Прикладным? Зарабатывать, чтобы не быть связанной в поездках. Так неудержимо, неуемно хочу туда! Если бы автомобиль. И так из страны в страну... ты бы поехал со мной? Но сперва работать, работать!

"Богомолье" (хотя бы пробно), - письма наши переписать. Но главное начать свое. Я думаю, что обложка для "Куликова поля" должна быть отдана "Богомолью", а для "Куликова поля" - иное. Для "Неупиваемой" у меня созрела тоже "рубашечка". Дивно должно быть. Все же внешний вид много дает читателю. Тебе понравится - знаю. Жаль, что так мал формат.

мне при мысли о тебе. Поцелуй Юлю от меня... Привет Меркуловым... Зеелеру. Этих чувствую как друзей твоих, верных. Хочу им сделать радость, дабы отразилась она и на тебе через них. Меркулов сам - чистый-честный, положительный. Он тебе - стена для твоего чудесного, тонкого мира в шумах и брызгах повседневщины. Я очень ценю его для тебя. Держись за них. Зеелер - верный, четкий. Ему кланяюсь. Очень чутко люблю Н. А. Расловлеву - голубиная душа. Ах, ресничка упала (* Это ресничка прикреплена лаком для ногтей. Светлая ресничка, не черная.) - возьми ее. Я плачу. От тонкой-тонкой тоски-радости по тебе. Милый мой Ванёк, радость моя, свет жизни моей. Ландыш ты мой, звенящий тонко. Колокольчик ласковый, наших полей. Голубой лучик вечернего часа... люблю этот свет... Ванечка, я так высоко тебя люблю. Если бы я была в постриге и так бы вот чувствовала, как сейчас, то и то бы душа моя чуткая не нашла бы и тени греха. Это - высшая песня сердца, самая чудесная симфония того, что создал Господь. Обнимаю тебя очень ласково, и радостно, и грустно-нежно. Твоя Оля

Благослови меня на труд. Я серьезно начинаю. Благослови. Так и пришли мне Благословение. Оля

[Приписка на конверте:] 8 ч. вечера - уже прочла, "Солдаты" и "Иностранца". Непередаваемо взволновали "Солдаты". Во многом узнаю тебя. Предельно ярко. Мучаюсь, грызет червь, как после "Это было". Преодолею. Все вижу.

4.VIII Писем нет неделю - волнуюсь...

5 авг. - на 6-ое - 46 - 12 ч. 30 ночи

Оле (Ольге Александровне Бредиус-Субботиной, к подаренному ей мною рассказу-сказу моему "Куликово поле", со всеми авторскими правами на рассказ этот).

Вот, Олёночек, - твое - "Признание", довесок к отданному тебе "Куликову полю".

Голубка чистая... моя родная Оля,

В предчувствии тебя, творил я тот рассказ...

Нет, не рассказ то был, а некий странный Сказ,

Мой робкий Сказ, - про... что? Про "Куликово поле".

Творил его в ночи, - и плакал, одинокий,

Утратив все мое - Россию и семью.

Творил, томясь, в чужой ночи глубокой,

Но кто-то - неземной - провидел боль мою.

Она - ты помнишь, да? - отражена и в "Поле", -

В душе смиренного... и в той душе - другой,

Горящей, трепетной, сердечно-светлой Оли...

Прозрение мое я утвердил тобой.

Я помню эту ночь и страх-благоговенье:

О Преподобном я, земной, дерзал сказать...

Творил - и чувствовал, как будто, дуновенье..? -

Не Он ли укреплял меня на то дерзать?..

И я дерзал, творил, - и сотворилось "Поле".

Тянулись мутно дни, - и скорбь вернулась вновь.

О, эта скорбь и боль... такой не знал я боли,

И сердце крикнуло: "возьми... меня... к себе!..

Я страшно одинок!.. Нет, не могу я доле..!" -

Она услышала: ты написала мне,

Из чуждой стороны, моя - другая Оля.

Она внушила так, - ты в это веришь, Оля:

Ты мне на боль мою твоей отозвалась.

И стал твоим {*} мой Сказ про "Куликово Поле", -

И боль моя с твоей в святой любви слилась.

4-5 авг. 1946 (ночь)

Париж                                                 Ив. Шмелев

{* В оригинале подчеркнуто разреженной чертой.}

[На полях:] Вот, Оля, семь строф, пометы наши: 1939-1946 гг. "Куликово поле", помнится, писалось в феврале-марте 1939 г. В июне, твое письмо, написанное 9.VI. Мой "крик" - 5-6 июня. Письмо твое, посланное по адресу "Возрождения", лежало там, могло и пропасть, что бывало не раз, и было переслано мне в возрожденческом конверте, - получил его 21-22 июня 39 г. Наша "встреча" висела совсем на волоске... Прими. Целую руку, написавшую мне, и благодарю Господа и ее, услышавшую мое отчаяние.

NB Можешь издать его, когда угодно, для чего угодно. - во имя кого-чего угодно. С "Куликовым полем" нельзя ни-чего объединять. Но я должен этот сказ просмотреть, ничего не добавляя. Он должен сохранить свой лик 1939 г. февраль-март. И.Ш.

Исполнение этого стихотворения в чтении - трудное: надо взять очень отчетливо-медлительный ритм, как бы в глубокой думе и грусти. Тут близко и к поминовенному молению , и к возрастающему просветлению, как бы - "Слава в вышних Богу", но все равно - тон чтения - вечерний... несколько как бы и усталый. Благоговейный, во всяком случае.

пересмотрю , все прикину... Работы 1-2 дня. Я для тебя перепишу его, установлю точный, окончательный текст, ничего не добавляя , он должен сохранить вид, как к весне 39 г. Только кое-что выну , именно - чтобы не очень лез в глаза подлый прах большевизма, - мне претит дура-любовница комиссара, учившаяся музыкам! ⁶¹³ Но неземное... - неприкосновенно. Пусть будет, как было до нашей встречи. И. Ш.

Вот теперь, написав (немалый это был труд, хоть и скорый!) стихи, еще резче, явнее вижу, как была неслучайна встреча наша: все точно, все было руководимо, начиная с того дня, когда мне, осенью-зимой 1938 г., рассказал основу этого сказа, у могилки покойной жены моей Ольги Александровны, в St-Geneviève de Bois, Павел Александрович Васильчиков, года через 1 1/2 после этого сообщения скончавшийся. Он погребен в 2-3 метрах от моей могилки. Ему нравилась березка наша, и на его могилке посажена березка, теперь мощно разросшаяся.

"Вика" ⁶¹⁴ твоя замечательно жива, вольна... без лака, а?..

Есть лак? Напиши, какой, фабрику!

7.VIII.46 Середа 9 вечера Только что была Юля. Сегодня, с легкой руки Эмерик, - посетители! - и деловые, и "просто так".

Ольгушка, не могу оторваться от тебя, весь в отдаче... Да, не забыть: в стихотворении "Марево" ⁶¹⁵ , в 3 строфе 1 стих, замени: "Так знойный свет " - вместо - "день". Ка-ак я тебя люблю!.. - все больше, глубже, отчаянней... - если еще можно "больше"! Ты вся - ласка, вся - облекание... это какое-то истаивание, исход любовью - у меня к тебе. Свет! Пил твое письмо сегодня, от 3-го. - Не забыть: "Солдаты" - оставь себе, верни лишь, заказом, "Иностранца" - единственный оттиск. - Ольгуна, дай прильнуть к тебе... Сегодня, весь день, - хоть и с посетителями, - с тобой. Только с тобой. Сердце захолонет так трепетно... вот, ты здесь... слышу, со мной. Душа твоя. Ты, вся, незаменимая, "неизбежная". Где слова - для тебя, для тебя? Что это?.. - пере-любовь? пере-влюбленье? - Это сверх-любовь. Нельзя больше... нет дыханья. Господи, какое счастье так нести любовь! и - какая мУ-ка, пусть сладкая. Ты так расширилась во мне, так заполнила... так опоила собой - тончайшим вином любовным! - кружится голова. Прекрасная! Вся... до реснички, - целовал ее!., ка-ак!.. - тебя, всю, целовал, до исступленья! Со страшной силой вернулись августо-сентябрьские дни 41 г. - обновленные, насЫщенные новым, лучшим, глубочайшим! Ценнейшим, что познал и познаю в тебе. Дружка, жена... почти... Нет, не любовница!.. жена... священная для меня, ставшая для меня святой... - любовью, через любовь. За эти годы, за эти последние 2-3 мес. ты так наполнилась! ты плещешь в меня непостижимым чувством - ты поешь во мне!

Если бы ты была здесь!., не шептать, а только бы возле тебя быть, дышать тобой, слышать, как дышишь!.. Я так благоговейно к тебе... неизъяснимая! Едина со мной твоя душа... о, как едина! до - чуда. Ты... кто ты мне?.. Почему ты - все?.. Не знаю.

Надумщица в снах... ну, и головка у тебя - безумка-снушка! Ты уже получила мое заказное письмо ⁶¹⁶ , - там мно-го!.. но всего - ни в каких письмах нельзя. Не расстрачивайся, - молю! - на поездки по библиотекам. Это надо как-то иначе. И не бойся, не осложняй работу над "Богомольем" - а проще и вольней, - твой же мой язык, наш! Так и валяй, будто мне по-немецки рассказываешь, от сердца! Не старайся. Это - как учась на велосипеде или плавать: покойно, - и выйдет. Ты, ведь, с огромным воображением: ты и воплотишься во всех, только - немецким словом. Уве-рен, что сразу найдешь все. Не старайся ходить, а ходи, не думая . Так и пишется все. Душой, а не "чердачком". Ах, глу-пка!.. упустила дни-дни... парижские... - сколько бы с тобой пооткрывали! Всего. И не думай, "поймут" ли. Перелагай, забыв - для кого. Нет, ничего больше не касайся, только "Богомолье". Когда почувствуешь, что ткнулась в стену... - оставь. Не езди в общественную библиотеку! Чушь. Не томи сердца, не расточай дней. Состариться - не бойся: ты никогда не состаришься: ты - душа живая, Олюлька-живулька. Не панихидься... - не помрем до срока: слишком у нас много не сказанного, не сделанного, Так и верь. Но как же ви-деть тебя хочу! Хоть 1-2 денька!.. Чтобы мне - в Голландию - надо еще нансеновский паспорт выбирать (у меня просрочен). Тебе - скок - в Париж, и Буало. И Ваня. И - никто не знает! Теперь - огражу себя. Разменялся для других - слишком. Вышел - "на дешевку". И ты. А сколько дря-ни!.. недостойны и взгляда твоего. Ты все переоценила, всех... только вот Юлю еще не оценила в полноте. - Буду искать акварельный фирнис. Какие масляные, напиши! NoNo, цвет, фабрику. Дознаю. - Слушай... ты меня всего взмыла, напомнив о приезде... 7 мая! О, как помню! - чай пили!.. - тебя я пил, Оля... счастье туманное пригубливал.

Сны твои... до короткого замыкания и жеребенка в автомобиле! Еще увидишь носорога в детской колясочке! Ты все можешь...

Тот, интервьюер, - по Эмерик! ^616а - признался, что понял ⁶¹⁷ : тот понимал и давал: "смысл христианства - страдание". Нет: "Пути" дают "пути" иные, подымают... до Света Радости... да, через - и - "страдание". Хочу писать большую статью. Очарован "Чашей". Он, оказывается, не только литературный хроникер большой вечерней газеты (даст туда к [сему], когда будут проводить книгу в Париже): он и "литературный директор" какого-то другого книгоиздательства. Судьба "Чаши" на весах. Сегодня вдова переводчика - Монго ⁶¹⁸ (старая "кубышка") была, едет в Швейцарию, где готов договор о "Чаше". Я затормозил, требую новых условий: Эмерик молит - ей переводить: "я вас узнала "Чашей"!.." Ладно, если д-р Klinkenbergh - искренний. Думаю - он-то в силе - понять. Но ка-ак- он может чувствовать - как в оригинале?.. Конечно, оригинал недосягаем. Сравни: старый цыган кричит (2 раза!) "зелень злая!.." (я то вижу и слышу - и даю!) А Эмерик... - "Poison!" - "яд!" - только и всего !! Один плевок что может дать!.. Так и все. Но, милая, Эмерик - гений, в сравнении с вообще - переводчиками. И оценена. Сообщала: один ученый писатель (историк, что ли) не может читать романов , особенно больших: три раза бросал "Анну Каренину" - на первой четверти. Так и не читал. Но он - давний знакомый семьи Эмерик, француз. Про-чи-тал "Пути Небесные" - "и изумился". М. б. и врет Эмерик... Юля, сегодня: старик - агроном, русский, 84 л., в St. Remy - я его знаю: весь и посейчас в своем саду и огороде, очень рассудочный "петровец-разумовец"... - сунула Юля ему русскую книгу. Вчера. Сегодня приносит: "по-тря-сен, весь... за всю жизнь такого не читал. А всех классиков читал... Как вчера в 6 ч. вечера сел - так и - до 3 утра, всю, не прерывая... и забыл, где я..." Этот уж не соврет. Я знаю его. У-мный, но... разумный , от дней студенчества. И вот... - насытился... Ну, я его увижу, повытяну, чего увидел - все -то. Или - Бога почувствовал?..

Оля: мой совет - начинай свое или "детским", или - "Заветным образом". Пока. Надо - расписаться.

Счастлив, что автопортрет удался. При-шли хоть снимок! (и цветные фото! - американец снимал!) Как больно снимать со стенки! Выгорят?.. Сниму... упрячу. Буду навещать. - Да, никогда не встречал в жизни того, что в тебе! да!!! Ты - единственна. Неповторима. Как и я (для тебя). Ты - художественно-зрелая, для Любви. М. б. и для - любви... Во всяком случае - для нежности, предельной. Если ты в ударе (не в угаре). Но и в угаре - ты - особенная. Для меня (каких бы лет я ни был, с 16!) - ты, и дневная, и ночная, - всех кукушек и кукушищь мира перекукуешь. И ка-ак!

- Ты и Мадонна, и Венера, - Ты - Чаша Жизни и - champagne {Шампанское (фр.). }... - Но, для промера, где же... ме-ра?.. - И небо в звездах? - и... campagne (поля)!? ... - Порой тиха, порой раздолька, - В тебе игры - со всех широт... - Но для меня ты только Олька, - По=рой, по=рой... - твой вздох и... рот. - О, этот рот в извиве губок..! - О, этот вздох и - ох, в груди... Ты вся - огнем пьянящий кубок, Ты вся - молитва, вся - "при-ди-и!.." - Ты и стремнина, и лагуна, - И ручеек, и водопад... - Но ты во всем - моя Ольгуна, - Всему, всему в тебе я брат. - Ты не жена и не невеста, - Моя ты, да? и твой я, да? - Мы оба из того же теста?.. - Чего ж и мерить нам тогда! - Ты улыбнулась, мой Олечек?.. - Ты улыбну-лась... как я рад! - Играй, журчи, мой ручеечек, - Греми и падай, водопад!

Прости, гулька, за эти стишки - "Без мерки" симфония высшей любви , влюбленности, сознание сего (это только у созревших), причем отнюдь не прозаическая трезвость при этом... и при всей этой напряженной влюбленности в тебя - высшая точка чистоты чувств, думаю, что эта симфония - редкость" . Я сознательно выписываю из твоего письма. Ты права. Я такую любовь, такую полную, переживаю впервые. Да, с тобой, Оля, у меня и зрелая, большая любовь, и юная влюбленность! Как верно ты определила. Тогда (в сомнительной жизни)... когда перестал замечать любовь (она была, большая, но не чувствовалась ясно) влюбленности уже не было. Теперь - я писал тебе - я снова, и трепетно-жадно, жарко влюблен в тебя (больше, чем не видя тебя, в 41 г.), я жду тебя, я сгадываю о тебе - любит? не любит? И знаю: да, да, да, лю-бит! И я весь полон счастья, юного, свежего, розового, голубого... Да, Весталка... Но знай, Оля: весталки служили (ночами (чуть не написал - ногами!) (клиторизм!) жрИцам и даже жрецам (Верховному)). Все очень сложно (в моих чувствах). Я понимаю тебя, я чту тебя, и твое высокое меня волнует несказанно. И потому - еще раз! - прости за "Без меры" (это Тонька сбаловал, ей-ей!) - мою игру. Были весталки, но... весталов не было (а все "свисталы", крутились округ весталок). Сколько было "закланий" и сожжений за сие этих бедных "обрекшихся"! У Тацита ⁶¹⁹ , кажется, и статистика дана, или - У Т. Ливия? ⁶²⁰ - к верховному жрецу (по рангу!))... - т.е. главная Весталка - жрица. И тогда, из соседней когорты приходили легионеры... (без ленточки Почетного легиона) и вот, весталки забывали, что недалеко Тарайская скала-круча над Тибром ⁶²¹ , и... крутили. Конечно, были исключения... "римские Оли"... - чу-дески!.. Я бы им слагал латинские стихи - и какие! Я отлично владел латинским, и с 1-го класса сочинял "пустяки". Подражая стихам преданий... Хочешь вспомню? "Corpus in corpus - Gonum est opus" (но это не мое, а предание). Значит (простишь?) - "Тело в тело - хорошее дело". Есть и куда хлёще. Я сочинял невинные, светленькие, про курочку и петушка... например "Gallus galinam amaverat - galina gallo non daverat". Это во 2-м кл. За сие - сидел 2 ч. после уроков, и то за "ловкость в латинском языке". Поняла? Gallus - петух. Galina - курочка. Amaverat - любил. Non - не, daverat - прошедшее от do (настоящее), dedi (прошедшее), datum (супин), dare (infinitiv - давать). "Ловкость в языке" - (сознательная) ошибка поэта, который считал (?!), что глагол d o спрягается по 1-му спряжению. Do, dovi и т.д. а do-то глагол неправильный. Надо было, кажется dederat . Но тогда бы не получилась рифма. Ну, я нарочно. Поняла? Петух курочку любил, а курочка петуху не ... "daverat". Потом меня латинист года два все тягал, а ну-ка, "daverat"? Пока я, в 5 кл. не поднес ему сочиненную metamorphos'y (на манер Овидиевых) строк в 50 - без единой ошибки! - "превращение гимназии в... цирк"! Описал подробно, как рушились стены гимназии, а учителя облачались в доспехи для бега на колесницах, а ученики... их судили. Причем латинисту был присужден Золотой (лавровый) венок. За сие мне - было поставлено - 6! шестерка! (небывалый балл!)

как я толкую любовь. Чего я хочу? Твоей души, твоей глубинной сущности, с ней сближения, слияния. Я - земной, как и ты - земная. Наши души закрыты телесной оболочкой. Инстинкт внушает мне: слиться с душой, почувствовать ее можно полней всего, ярче всего - с любимой. В этом сближении-пароксизме как бы сближение самих душ наших... и оно происходит (в высшем достижении!), когда, бессознательно, но чувственно для нас ! - (инстинктом!) происходит обмен- слияние сил жизненных соков наших ! (ты понимаешь?), и в итоге - зачатие, дитя. Дитя и есть осуществившееся слияние душ: душа нового, общего (двойного), существа содержит в себе уже две и счастья. Оно, общение, - постоянно там. Это общение - слияние происходит непрестанно. Только ощущения сего - иные, более могучие, чем земные, более высшего душевного наполнения. Но есть, очевидно, и еще более высшая ступень - слияние душ и зачатие новой (3-ей) души - духовной, (небесное дитя) - в лицезрении и восприятии - постоянном восприятии! - божественного! - тут-то и есть любовь в Духе, - самое крайнее приближение к Богу. Через себя, через свои пределы, - не перескочишь! На земле - по-земному. И земное, если в любви творится, даст огромное наслаждение. Gallus galinam amaverat, sed (но) galina gallo non "daverat"!.. Напрасно. Снесенное при таком "non" яичко - бесплодно. Вот наказание курочке, которая не дает... Ну, и не создает... цыпку. Знаешь ли... - то, что ты так страстно начинаешь пытаться творить, а я... пою... - это есть результат хотя бы нашего сближения (телами). Но когда сближение полное, то и последующий подъем творческих сил - огромней! И это творящие в искусстве постигают почти бессознательно: они хотят много любить... и часто перелюбливают, беспорядочно, растрачивая себя, перескакивают с одной лошадки на другую... - в итоге часто, бесплодие творческое. Лишь - взрывы. Для творчества нужно обновление любви, но не беспорядок. Обновление - нахождение нового - в любимом - любимой. Ты теперь и представить себе не можешь, как бы ты светло и чисто горела (не сгорая!) (мною чуть обожженная, но от меня - получившая легко творила, если бы не была этой galin'oй, которая - "gallo non "daverat""! Ты была бы полна творчески-плодоносящей силой. Наши "эссенции" {"Сущности" (от фр. essences). творческому акту (всякому). И - здоровью тела, и здоровью - души. Мне не стыдно это писать тебе : я не отделяю тебя от себя. Я как бы себе это говорю: так ты близка и дорога мне, так ты - вся во мне ! И так это - чудесно, и так, в любви, подымает и благородит все в человеке! Ну, оставим... тебя!..

страшна - страшна разнузданной мощью своего духовно-дьявольского потенциала! Я весь - Россия, но я не поеду туда, к этому дьявольскому игрищу. Тебя я понимаю... Но ты не представляешь себе всего. Вчитайся в мое "Марево" - и в прозу, и в стихи, - как я люблю и тоскую. С тобой я на край света готов, но не туда... - ибо там и твоя, и моя погибель. Там нет духовного творчества, возможностей дли него. Там все - затычка дыр, по плану бесов. Там тебе не дадут свободы. Да, Россия - вечна, и Она - будет! Но сейчас Ее нет. Какая ты еще детка!.. на автомобиле!.. Первый же хам со знаком НКВД - возьмет этот автомобиль, а тебя - изнасилуют, и пошлют куда захотят, и на что захотят. Вот, теперь, у нас, в Париже, секретный циркуляр по "Союзу патриотов" ⁶²² : каждый член Союза обязан (!) под угрозой (смерти!) выслеживать в эмиграции врагов Советского Союза, вести "записи", для сообщения кому следует, и за каждую голову указанного невозвращенца назначена плата в 5 тыс. фр.! Вот, к какому разврату ведет советская власть! - в Европе!.. Что же там-то?! ... Здесь готовят палачей. И есть г-да - действующие уже. И есть - жертвы. Этот "циркуляр" опубликован в No 3 "Свободного голоса" ⁶²³ (с великим трудом появляющегося листка оппозиции (Карташев, Мельгунов ⁶²⁴

Да, верю в тебя, и знаю, что ты дашь чудесные "рубашечки" книжкам. Теперь "Куликово поле" - твое , полностью. Шей на него рубашечку. Прилагаю письмо о дарении, - это храни, как документ.

Как ты чудесно-нежна ко мне! Я тебя все время чувствую, словно ты возле меня... душа твоя меня зовет, ищет. Оля - я с тобой, всегда. Я тебя ищу, зову.

никакой ! Он эти 3-4 мес. является на 5-10 мин. раз в неделю и даже реже. Я его переоценивал . Он, буквально, не облегчает мне бытия житейского. Да я и не нуждаюсь в его присутствии. Я теперь точно знаю: все, что им делалось (о, пустяки!) - делалось ради собственного его тщеславия. Он никогда, ничем не поступился. Смешно ты пишешь: "он тебе стена ты вздумала восхищаться! Да еще за что-то радовать! Не делай сего. Это - смешно, а мне даже и обидно . И он такой же клеветник и зубополоскатель. Я знаю, что они (оба: и М[ария] М[ихайловна]) ! Они ни о ком , никогда не сказали доброго слова! Я не плохое ! Да, да. Я давно разочаровался. Юля среди всех этих "друзей" (это условное выражение, = "добрые знакомцы") - святая. Бог с ними. Я из миролюбия не отвертываюсь от них. Это - гнилое болото. В лучшем случае - приличные обыватели. Ничего от них, для души, нельзя ждать, а как предметы для наблюдений - они тоже ничто, не нужны. Никогда ни одной оригинальной мысли, своей, ничего. А[лександр] Н[иколаевич] - сравнительно еще из лучших. Вчера он меня раздражил, но я не подал вида. У меня были по издательскому делу (о "Чаше"). Застали как раз, минутой позже, у меня А[лександр] Н[иколаевич]. Он, оказывается пришел - "должок получить". И он, в присутствии постороннего, все же, уходя, пошептал мне - "должок"... 178 фр. ..! У меня не было мелких, е тысячи не мог сдать. Ушел. И вот, сейчас явился - "должок получить". Я ему отдал, опять не подав вида. Ты видишь - каковы они. Обманута была и Юля: она что А[лександр] Н[иколаевич] каждый день приходит ко мне и чем-то облегчает он уезжал в церковь, а молока еще не привозили. Бывало, он, беря себе продуктовые карточки, предлагал взять и для меня - и брал. Последние 3 мес., когда я болею, он и это перестал делать. Они все привыкли ко мне, и мое им уже не импонирует - привычка. Я для них - как все. Помнишь, из Эзопа? ^{625 626} . А в 4-ый м. б. и на хвост ему напис... Так то-с... Зеелер - вот, единственный порядочный, верный, чтит служителей искусства! Но он завален домашним, "за все". Но он делает для меня много, и, действительна может быть другом верным. Когда гады пробовали меня поливать грязью, - вот эти - "советские патриоты" и прочая св-чь, он много сделал, пытался... писал и в Америку, и здесь остепенял кого надо, ибо старались меня изобразить "врагом Израиля". Это теперь о, клеймо!.. И мне многое портили, я писал тебе: и в Америке, и в Швейцарии, и в Париже. Меня хотели лишить (с благославления и молчаливого согласия Бунина!) что называется "огня и воды" (римское выражение), Зеелер за меня копья ломал. Благородно показала себя и Тэффи ⁶²⁷ . Остальные собратья - "нейтралы". Расловлевы - чистые ⁶²⁸ . Наталья Александровна - светлая. Нет, недостойны Меркуловы никакой "радости" от тебя, "дабы отразилось это и на мне". Напрасно, милая. Я протестую. Я не могу им простить перемывание ими перед тобой только я! много сделала для Дяди Ваня, во имя ли Оли, во имя ли моих качеств. Без нее - как бы я мог, когда нельзя было получать из Швейцарии, моего же заработка сбереженного, а раз, когда мне перевели 500 швейцарских франков, официально, через "office de change", я одним ударом потерял на этом около 35 тыс. фр.! Меркуловы любят очень считать в чужих карманах (* (и в твоем сосчитали!)). Своего не шевельнут. Знай его. Умирай я с голода - мне м. б. кинут корку, да и ту возьмут из помойки. Это - мещане чистой пробы. Ну, радуй их... Если так... - тогда уж я никогда ничего не приму от тебя, - мне будет горько=уравняла!

Родная, прости мне эту грязноватую страничку... М. б. я и сам виноват: я слишком быстр бываю, и впечатлителен, как и ты: и если мне окажут внимание на грош - я ломаю рубли, как и ты .

Целую мою Олю, мое дитя.

Прилагаю деловое письмо о дарении тебе "Куликова поля". Ванька

Оля, Олюшечка, голубка моя, моя девочка!.. как я вижу тебя, как вспоминаю!.. Троицын день - твое рождение!.. О, всю бы тебя засыпал цветами!., всю бы нежно обласкал... "как ты умеешь"! - О, я бо-льше умею, я нашел бы еще, еще... творчески нашел бы!.. знаю. Мы - нашли бы... новую душу... бы дитя!., любовь - творит чудо. Но... прости... я раздражаю тебя... томлю... Но я сам так сгораю... так томлю себя - тобой!.. Ты и не воображаешь... что это?! ... Это ты, ласка твоя, нежность твоя. Строчки бисерные твои входят в меня страстной лаской... Я словно руки, губы твои слышу... и такое пылкое воображение во мне, что я... почти с тобой... я вскрикиваю и задыхаюсь, в страстной любви... я слышу тебя, как чудесно и страстно дышит твое тело... я всю тебя слышу, знаю!.. Ольга!.. дайся... Оля... О, моя глупая galina!.. Я вспоминаю... пустой двор... вижу, как пышная курочка - после петуха - встряхивается... и понимаю, как даже и она взволнована случившимся... как-то нервно принимается клевать... и петух - тоже... весь в волнении. Меня это иногда тревожно возбуждало. Да. Я вид-ел... за куркой - женщину!.. Дикое какое ощущение!.. И быстро уходил, чтобы не видеть дальше... Это бывало после моей усиленной работы, творческой... так раздражало присутствие молодой бабенки тут же, - я был уже женат, это было в поместье матушки... когда я долго сдерживал себя, весь взятый мыслями и образами работы... а во мне начинало; кричать томление... Но быстро проходило. Не часто я был страстен... Зачем я пишу тебе?.. Но ты для меня - я сам. ,.

[На полях:] Оля, я сейчас та-ак хочу тебя!.. - до жертвы жизнью, всего себя тебе отдать!.. Ольга, я хочу тебя! Оля, я хочу всю тебя! во мне горит... я бы обжег

Олюлька, хочу тебя вот сейчас... изломал бы тебя, упрямку! До стона - хочу тебя, только тебя, одну тебя!.. Я часы не оставлял бы тебя, замучил бы... молодку-курочку!

Во мне такая огненность... до цинизма и до... моления тебе! Я пью твой сок. О, со-чная какая!.. си-льная! вишня! Раздавил бы...

одна ты мне необходима. Все другие - отвратительны, клянусь.