Переписка И. С. Шмелева и О. А. Бредиус-Субботиной. 1939-1942 годы. Часть 7.

20.Х.41 9 час. 15 вечера

Как хороша ты, Оля, как светла! Как мне тебя благодарить за этот личный дар?! Это - Лик мне светит. Я ждал его, - вот такой вот, - в себе носил. Это не красота, это - ее предел, это - запредел ее. Понимаешь, это лицо, - о нем надо, можно сказать одно: о, какое ми-лое лицо! В этом "ми-лое" столько есть, что можно только сердцем... не словами, ни-чем - назвать. Эта светлость, это мягкость, это - ясность-лучезарность - это сильней всяких "красот", глубже, неуловимей, - милость, умиление. "Красота..." - в ней не звучит тепло, не слышно - "сердце", она не излучает "содержания". В ясности твоего образа - огромное, его, это огромное, надо долго искать в душе своей, чутко вбирать его , творчески - сердцем наполнять. Это то, чего ждут, ищут все. Свое, особенное, ни на что не похожее, не тип, а чистая особость, чего нельзя уже ни у кого найти, - единственное, неповторимое, - чего нельзя утратить без потери всего. Понимаешь ли эти путанные пробы найти, что - это?! Выразить? Но ведь это - в снимке - один миг жизни лика! А их, мигов, - беспределье! - Вот, какое твое лицо. Я склоняюсь, как перед чудотворным ликом. Я благоговею, вбираю взглядом, - как прелестна! сколько жизни, за этими очами, - светом! Чудо мое чудесное! Благодарю, у меня нет слов сказать все, что есть... - только в душе сияет "Свете тихий" мой, мой... - одному мне так говорящий, так поющий не-звуками, а чем-то, - еще - для человеческого слова - непонятным, каким-то ему еще не данным - чувством? Милая, как же ты светла, жива, ми-ла!.. Ах, Оля, это невозможно... это особенное, музыка души, - лицо поет! Вот - чудо неуловимого искусства. Этот портрет - только великий мастер его понял бы... и - сделал славой. Такие лица - редкость, ну... как Мона Лиза... - но там - другое. Так вот, я - прав. Вот - Анастасия, могла бы быть такой, если бы не родилась из... моего воображения. Ныне она явилась в жизни. Мне, ее Предтече-провозвестнику. Дар мне - за веру, что Она есть. Жизнь оправдала творчество души и сердца. Слава Господу, за все, за все! За муки, за все боли, за - эту Радость - все покрыто. Тобой, Живой. Целую эти лучезарные глаза, - звезды. Милая, целую. Свет мой!

Но, как ты мне явилась..! Чудом. Слушай. Я уже писал, как получил перо. Узенький, тугой пакетик, по длине заклеенный. Я открыл концы и - выдавил картонный футлярчик - там перо. И... - оставил на столе обложку. Решил - спишу адрес магазина-отправителя, - поблагодарить за "Comission". Чтобы удобней прочитать, - разрезал ножницами... начал, было, - и увидел - какая-то бумажка там, белая... осторожно, вынул... конверт, - бланк, отель, имя... два слова - m-me N.N. просила... и т.д. Конверт... и - моя Ты... единственная в мире... Ты! Такой свет - счастья..! Не мог словами... нельзя. Если бы я... - мог, мог! - выкинул обертку!.. Это было бы таким ударом, таким намеком... Бог вразумил, я знаю. Я не мог тебя утратить. И не утрачу. Вот - это ты будешь в рамочке, - найду, что необходимо, что достойно. О, светлая, чистая моя. Как ты прекрасна, до - прославления! песнопения! Завтра пойду по адресу отеля, поблагодарить. И - там увижу. Я так взволнован, так все во мне дрожит, от Света счастья... - свет чую, счастья. И мне страшно, в сравнении с тобой... такому! А, что будет - будет. Я тебя нашел. И - не могу утратить. Тревожусь, не опоздаю ли, застану ли? Послано 18-го. Завтра - 21-ое. Пошлю "pneu" и попрошу позвонить, дам телефон друзей назначить час. У меня нет, я не выношу их, да и нужды нет особой. Кому надо - меня всегда найдут. Вот, когда ты будешь - другое дело. В Москве, бывало, изводили, висели. Правда, и я, порой, висел, но только для дела (по - нашему "Книгоиздательству писателей" ²⁴² ), а если что "личное" - просил Олю. Милая, благодарю.

Закончу об Ивике. Явятся когда - я встречу их рукоплесканием. Молодец - девчонка! Нашлось-таки нечто посильней математики. Сразу сломала все! взяла! А то бы... Ивик - "слепой"... его бы слопали, бабища какая, хищная... А тут - взаимно, уже два года встреч в Auberge de la Jeunnesse {Туристическая база для молодежи (фр.). }, - ее письма, ее пылкая влюбленность - взяла. Как она его искала, когда рухнул французский фронт ²⁴³ , и мальчик оказался в Пиренеях ²⁴⁴ , а она - в самом пекле, у Рубэ... Летом съехались у - дяди ее - торговца, где-то. Ну, заполыхало... безопасно. А там - явилась в Париж, дома все сломала, - взяла - и - будет "русский" - пусть полурусский, как и она, почти. Отец - француз. То-то он принялся читать дядю-Ваню... Это - она его, уверен. Какова энергия. Там Рубэ, нашла русского учителя, и, говорит, уже понимает разговор. Я рад за Ивку, только бы сдал тяжелый конкурс - самый тяжелый. Он выбрал - "чистую науку". Ecole Normale Supérieure ²⁴⁵ . Твой Ив. Шмелев. О, как целую всю.

Крещу тебя. Боже, дай ей сил! Твой Ив. Шмелев

21.Х.41 2 ч. 20 мин. дня

кончил - ночью

Милый друг, пишу Вам оказией, м. б. мне удастся это. Послал мужу Вашей приятельницы "пней" и жду ответа, чтобы лично поблагодарить его за великодушную миссию. Попробую послать для Вас французское издание "Солнца" ²⁴⁶ и немецкое - "Любви" ²⁴⁷ . И - свое сердце, в глазах моих. Я в озарении, весь, как никогда. Ваша икона - неизъяснимо ослепляет. Я в бреду, священном. Знаете ли Вы, Дари..? - Вы - Дари. В Вас - непонятное, необлекаемое словом, ни-как... - узренная раз, Вы незабвенны. Нет сил забыться, - Вы, Вы, Вы... - так неотступно, так безвольно. Почему - "Вы"? Да, вот - "оказия"... - но тут - перед иконой-то - благоговение, и я - "в параде". Это тайна неповторимых ликов. Это неопределимо - "радостностью", "счастьем", "неземным", - эти слова в Вас ничто не выражают, ни-как не определяют. Это - Божия тайна, ласка Божия, красота Божия. Это ведь свет поет Вашим светозарным устремлением, обетованием, неисповедимым в Вас чудесным чудом. Это тайна, - от нее не оторвешься, она влечет непобедимо. Какое счастье - всегда смотреть на Вас, Вас видеть! Вас чувствовать, как благодатно ослепленный. Молиться, вот что можно, с Вами. Свете тихий... изумленная Святая! Слова не выражают Вас, лишь чувство знает, кто Вы. И не скажет, не может, так оно безмолвно. Сколько раз спрашивал себя - "кто - Вы... ?!" Нет ответа сердцу, и не будет: ему не надо ни ответа, ни определений: знает без слов: слова роняют. В Вас Небо, Свет, - Вы - Божие дитя, никто его не видел. Безнадежно пытаться находить слова: Вы - ненаходимы словом, - только чувством, тончайшим, возносящим, как в "Тебе поем". О, как бессилен я - дать Вам определение. Несу Вас в сердце, возношу молитвой. Свете мой тихий..! Олёк мой! Как хороша ты!

Сегодня хлопотливый день. Разговор об авторских правах. Я не даю. Знают, что им надо. Просят "хотя бы две-три книги, - для "всея России"". Из Кёнигсберга, кто-то... в проекте - "трест книгоиздательств". Что же намечают? "Богомолье"... "Лето Господне"... "Пути Небесные"..! Знают - пойдет м. б. в сотнях тысяч. Такого не найдут ни у кого; все знают. Я тоже знаю. Если договоримся, обусловив, как мне, мне (и - тебе, моя дружка, главное - тебе!) полезно, - "Путей" не дам. Они принадлежат кому-то... не только мне... кому-то. Они творятся. И - с-творятся. В них чудная Дари, дополненная, новая Дари, - звено от женщины - к все-женщине, к ангело-женщине, нетленной. Господи, дай силы! "Пути" пойдут своей дорогой, своим путем. "Пути" возьмут Россию, будут Ей светить, - так сердце шепчет. "Пути" - священный знак, обетование, искание, надежда... осуществление надежды, воскресание!

Ваше перо - слова не напишет, знайте! Вам только, только во-имя Ваше, для Вас и - через Вас. "Пути" непостижимо Ваши. Двойные. Ее - Отшедшей, Ей писались, ЕЮ... и - ныне сущей, озаренной и озаряющей, - Вы знаете ее?! ... Она - необычайна, уверяю Вас. Да, да?

Да, вот что... Простите... в одном из писем, - кажется, вчера? - я перед Вами очень виноват. Я не должен был касаться. Я удручен... прошу - простите! Вы поймете. Я сравнил... груда самоцветов, в них луч, плененный, бьется светом, в искрах, колет, льется, сверкает страстно, взрывно... - и - рядом... - темное, сырое... тинное. Я не должен был. Мог иначе: свет - тени, смутность, непонимание... предел различности. Это моя ошибка, - и как мне не по себе теперь! Простите, винюсь: бесславно это, нехорошо. Так не должен был. Не помрачите света Вашего, - так больно, так... сорвалось. Не вижу оправданий себе, - поверьте, мне перед Вами стыдно . Ну... браните, только помилуйте, - голову мою, повинную.

М. б. уже уехал г. Т[олен]? Сейчас мне нашли-таки "Солнце Мертвых", библиотечный экземпляр, до дыр зачитанный, но цельный. Я его себе оставлю, очень он "испытан" читателем. Я пошлю Вам свой, "единственный", - Единственной, - мне в радость это. Над ним я... плакал... редко-редко брал с полки, сердце трогал - спит или... все еще живо? Живо, всегда томится, видит. Не утомляйте сердца, слегка касайтесь... верю - найдете больше, чем когда-то, внятней, все. Трудно его читать: ритм скрытый слышен... порой - болезненный. Найдете мое сердце, перебои уловите, тоску... о, Вам все будет внятно. Вы, ведь, - как - ни-кто. О, милая... мой свет, последний!

..."Пней" все нет, - м. б. уже уехал? Но тогда отель вернул бы мне. До завтра. Я хотел г. Т[олену] за его великодушие дать на память голландский экземпляр "Человека", - в отчаянном, должно быть перевоЗе! И Вам - русский "Солнце" и немецкий "Любовь в Крыму". Там недурно моя переводчица ²⁴⁸ дала "сборную" статью об авторе, с выдержками из Бальмонта ²⁴⁹ , Амфитеатрова ²⁵⁰ и др. Да, я знаю, кто первый у нас писатель... - много слышу, от кругов "литературы" - доносится. Сегодня от Мережковского ²⁵¹ ко мне "посол", зондируют, как я насчет продажи "авторских". Им нужно, очень, - мою инициативу. Сказал: готовые деньги мне нетрудно брать, - сами придут. В России сейчас - все чувствуют - да так и есть! - духовное оголодание, нужен - Свет. Будет. От Церкви. От литературы чистой, ее так мало. "Советская" бесповоротно признана "похабством, окаянством", наконец-то! Я 15 лет боролся с "Возрождением" столько места уделявшем "помойке" - кормление Ходасевичам ²⁵² . Посветит "Богомолье", "Лето Господне" - его будет две книги. "Пути Небесные" - тобой посветят, Оля, - но что мне делать? Поймешь ли... - что со мной? И счастье, до невыносимости... - и - ох, как трудно мне! Ты "пришла чудесно и укрыто", чуть не пропала, до того "укрыто". Я писал, как ты была затиснута, в обложку. Надо было учувствовать. Я учувствовал. Вчера пришла, и принесла перо, первое мне в жизни - в дар. Какое счастье! как Знак! Так и принял - ко благу! Ты спала ночку, первую, - в конвертике, как новорожденная детулька, - в томе Даля, - гладилась от скручки. Я нагрузил четыре тома. К утру ты была - гла-денькая, покорная, "пай-детка" (все - твои слова). Я поцеловал тебя, так нежно, не разбудить бы. Ты сейчас... вот ты! рядом, всего аршинчик, - о, как хорошо-прелестна! Как... сердцем смотришь - вся в полете, в свете!.. О-ля..! Нет сил быть без тебя, так до-лго-долго... Ты в стеклянном, живая... стекла не слышно, - ты - Царица, да! Знаешь, чуть есть... Царица наша, красавица... Мученица Александра ²⁵³ ... - святая, Царица... Святой Руси? Да, была бы... если бы Святая Русь была... но темная она была, подспудная-святая... И Царица... подспудная, невзгодная, несрочная... Ты - чуть, намек неуловимый. В кокошнике боярышни... - вся, наша Русь. Ты - кровная. Ты - светозорька, ты - радостная королева-девочка, да, вот когда нашел-то! Ты сложная, Дари-Анастасия-Ольга-Воскресшая - и Победительница скорби. Что мне делать?! Ты вошла, Неупиваемая Радость. Я знаю - без тебя нет жизни, воли к работе, нет вольного дыхания. Ты должна быть... ты - будешь! Или ничего не будет. Я все силы за тебя отдам, все испытаю, Господу все предам, молю, - и буду делать , добиваться, умолять тебя, крепить... только бы ты была сильна, здорова, не теряла веры, не хладела. Все наше пронизано предназначе-нием! Этого нельзя придумать. Сейчас, так ярко вижу, что чувствовал, как получилось первое твое письмо, то, "день Рождения". Такой ласки не помню... так согрело, до восторга святого... никто так не писал, сердцем... так переполненным. Я так взял в сердце..! Проверь, когда ответил. Я не мог медлить... скоро? В ужас прихожу опять, - если бы затерялось, в редакции! Столько моего терялось! После узнавал: несколько раз издательства искали меня, иностранные - кто портил?! Мне писали с Аляски, из Австралии... - искал читатель... Сколько не достали меня..! - "терялось", залеживалось месяцами. Если бы твое пропало! Не получив ответа, - не написала бы еще? Так бы и... - Ужас, ужас. Господь не допустил. Как свет, я принял. Проследи, как я тебя касался, тихо, тихо... душу твою хотел раскрыть, все больше, так бережно, так... любовно-нежно. И это - "я да птичка"... - так меня... коснулось, самого трепетного в сердце, так жалко тебя стало, - будто все я понял. И - ты уже родная стала, я уже не мог молчать... я смущался только, не смел открыться, показаться навязчивым... - боялся, себя боялся, жалости твоей ко мне боялся... - целения боялся, милосердия боялся, - ну, один... и буду... везти возок. И - Свет!! какой же - Свет! И это, это , Оля... не твое душевное богатство, твои дары неиспиваемы... да! да!! - даже и твои "изломы", - но это так острит желания! - так душу теребит - ведет... - разница сжимается, - душа-то наша "не взрослеет", Оля! - мы оба слишком молоды ею. Да, у тебя "изломы". Но это - "пряность". Не лишне это. Но для меня - пожалуй лишне. Разжигать меня не надо, я не хладен, - во мне довольно пряностей, - ты же пока не знаешь. Да, я пылкий, иначе - не был бы - я. - Ты должна узнать меня, тогда... - решится. Да... вчера, когда пришла и подарила... день был особенный - 20 окт. - 7-ое, "Сергия и Вакха" ²⁵⁴ , день Ангела отца. Вспоминал я... день уходил. И вот... - "открытия", в траурный мой день. А, для меня все - "знаки". Сегодня - 8 окт. - день его кончины, 56 л. тому, в 85-м. День прошел, 8 с половиной уже. "Пней" все нет. До завтра? На тебя любуюсь... - пришла со-всем ты? Оля? да? Как ты славно смотришь - видишь... что? Все забыто. Неделями ждут письма. Земмеринг, небось, не понимает... или - понимает. Я ей чуть коснусь, какая ты... - позволишь? Чуть-чуть. Она на книжке видела. Умная она. Знаешь, она достойна ласкового слова, твоего, верь, милая. Чувства ее так чисты, так неколебимо верны. И Милочка ²⁵⁵ . Конечно, им и в голову не приходило видеть во мне другое, что-то, - только любимого писателя, столь "много" им дававшего, - вот почему они такие - видят они во мне. Еще не купил "магнит" - духи! - а может быть оказия от них. Но напиши - какие ты любишь. Это - для меня. Для "чар" - обмана. Наши рабочие бывают в отпуске. Достану завтра. Теперь все у меня - "завтра". Только не ты, и не то, что надо делать, - жду адресов, ищу путей, - где эта Бауэр, писательница? Да вряд ли она тут - что-нибудь. Два письма послано. Так тянется... - надо "нерв" найти, кто мог бы разрешить мою поездку. Ведь знаю, есть мои читатели... десять моих книг читают... и - находили, узнавали из книг моих с признательностью - что, бывало, казалось темным. Я писал тебе, как кто-то "всю русскую психологию" постиг из "Няни" - "Киндерфрау", - какое неудачное название. Я сколько раз писал - непременно " из Москвы "! Гов {Воспитательница (от фр. gouvernante). } - не звучит так - Фрау - Москау... Ну, Бог наведет. Племянница Олина ²⁵⁶ - с этим их "романом" - да еще тут... ее "муж" ²⁵⁷ спятил... мыкается она... вызову ее завтра - эта все дороги знает, упорная. Оля, бывало, все дивилась. Для "дяди-Вани" - все сделает. Ты ее, м. б. в радио слыхала... Кутырина... - фольклор... баю "баю" {Так в оригинале.}, петухом кричала, былины напевала... дарованье, да, есть... но... "ложное искусство" - под-искусство. Поздно взялась. Математичка, музыкантша - ученица Рахманинова ²⁵⁸ , по Москве. И - в голове сумбур. С мужем развелась ²⁵⁹ - француз, ничтожество! - сплелась с... дубиной, самозванцем ²⁶⁰ , идиотом, - я ей все нагадал! - и вот, спасает от желто-дома. Как еще жив... - ходит по Парижу и всех "кроет", знает по-французски одно слово - "m....." - ген. Камброна ²⁶¹ . Чуть было его немцы не забрали, - а надо бы... - она случилась, выдрала: ее признал один из немцев - видел в "Солдатском очаге" - она там пела. Так вот, она - возьмется - может многое. Сейчас вызову ее (утро 22-го). Ивка не заявляется, "медует". - И - курсы, работа.

Прошу... сделай для меня... - не надо ли тебе чего... ?! мне дорога твоя свобода, - м. б. ты стеснена в чем? у меня есть все ... и будет еще больше воле. А в России... все бы поглядели вместе... всю прознали! и - как! На своей машине, сильной. - Помню, как в Праге инженерша меня мотала..! - вот рассказ-то..! Я давал "машину", бег-гон... в - "Это было"... в - "Приключении" ²⁶² ... где еще? Отец любил верхом, Оля - тоже любила гон, и - машину... много изъездили. Военно-Грузинской дорогой в Грузию спускаться..! Или - Байдарские ворота, скучная дорога... - и - ух, вдруг простор! - все море... и какое!! Не найти нигде - вдруг, провалился камень... - мо-ре! в грудь, - небом! синим током - морем! волей!.. - Помню, давал я в "Винограде" ²⁶³ - тут не знают, - на Чатырдагском Перевале... - море... великое "корыто с синькой" - Саше - горничная-девушка - вдруг мелькнуло... только корыто с синькой знала! - Тебе понравится мой "Виноград" - ты сама - му-скатный виноград мой. Ну, слушай, кончик III гл. - уловишь "колыханье", гул - дале-о-кий... моря? - вслушайся в ритм... Музыкант уловит, - плавность, на-кат... Вот, сейчас: (из "Винограда") ..."Винтами и петлями (пауза) - я буду для тебя двоеточие ставить, легче услыхать внутренний ритм, - побежала вниз белая дорога на синее море" :: - паузы, разного счета, - "а оно яснело - и вливалось в глаза. Влилось, - и никогда не уйдет теперь, хоть потеряй глаза, :: хоть уткнись в темный угол :: на весь век свой. Корыто ли с синькой увидит взгляд, к небу ли подымутся усталые глаза, - встанет оно, живое, и вольется в душу. Все целиком, огромное. Придет из-за тысяч верст и вольется. В снах придет теперь - и вольется". Ничего писалось? "Виноград" любили. Саша удалась - и - повар-старик. И - виноград. Дано вино в подвалах, как набирает силу. Му-зыка вина, песенка его дана. Тугоухие не слышат. А я - пою. Вот Рахманинов поймет - он говорил мне, - а я раньше его знал, что пою. Как спел бы... Тебе , моя царевна! Ты - тут! красавица, светло мне, от тебя... о, как благодарю за... Дар твой, за тебя . За - все. Господи, услышь, - я пел Тебя... я буду петь Тебя! Услышь!! Но надо и "нудить" цели... помоги, Господи! Светись, мой Свет!

Ольга, я так крепко тебя целую, так ........ - что писк я слышу. Оля, за что обидела пустой открыткой? Я весь с тобой. Глупая, целую. Твой Глупый

Утро 22-го - 10 ч. - а "пней" все нет. Буду звонить.

Сегодня опять напишу. Не могу. Ты чем меня зачаровала? чем?! Ну, погоди... мы это разгадаем, вместе узнаем.

"Погоди, тебя заставлю

Я смириться ..........." ²⁶⁴

М. б. ты дашь адрес верный, - на Сережу? - Я тогда буду par exprès (5 дней доходят). Сделай это. Скажи - куда.

24.Х.41 5 ч. вечера

Оля, я не могу больше так жить, - это сплошное страдание. Если нет у тебя силы изменить свою жизнь, так и скажи. Нельзя жить двойной жизнью, обманывая себя. Что препятствует тебе связать свою жизнь с моей? Если это - неопределенность, тревога за твоих, я ее устраняю: и мама, и брат будут всегда с тобой. Другое чувство? Но тогда скажи открыто, и я не потревожу тебя ни словом, - ни словом не упрекну, постараюсь все забыть. Удастся ли это - не знаю, но иного исхода не вижу. Необходимость увидеться? Для меня нет этой необходимости, я тебя узнал. Для тебя? Тогда постарайся встретиться со мной там, где живут наши друзья - Наталья Яковлевна с Мариной. Они пригласят тебя, - неужели и тут - "нельзя и думать"? На что же ты обрекаешь себя? и меня? У тебя родилась потребность беседовать со мной в письмах. У меня - больше: жизнь с тобой. Письма меня только мучают, в данных условиях. Да ты вон и этого хочешь меня лишить (твоя открытка в 2 строчки, а я все время пишу тебе). Нужно кончить эту тяжелую "игру", - для меня хотя бы. У меня мало надежды приехать в Голландию, но я ее не оставляю. Ну, хорошо: свидимся. А - дальше? Все то же? Нет, на это я не могу согласиться. Я должен знать твой прямой, заключительный ответ. Хочешь связать свою жизнь с моей? Решай. Знаю: тебе куда сложней, - я свободен. Но нельзя закрывать глаза, нельзя тянуть эту неопределенность: она убивает меня, я не могу в ней писать, и у меня не остается воли жить. Или - жизнь с тобой, или - ни-чего. Это уже мое дело - как я выйду из этой пустоты. Если при любви ко мне, во что я безусловно верю, - нет другого, тогда единственное решение: выйти из тупика, не портить своей жизни и не убивать меня. Отсюда: необходимо смело все сказать другому - и начать новое, не склоняться перед неопределенностью, - ее не будет, будет все ясно: новая жизнь, со свободным сердцем. Повторяю: ни за себя, ни за своих не бойся. Все мое - твое. Будущее твое совершенно обеспечено. Для текущего средства у меня есть; для будущего - открываются. В ближайшие дни я подпишу договор, вполне ограждающий интересы наши. Авторские мои права я никому не уступлю. Эти права будут - твоими. За покой твой (материальные удобства) - я отвечаю, можешь мне поверить. Да я знаю же, что для тебя главное не в этом. Но знай и ты: я не могу жить без тебя. Если твоя любовь - не только временное увлечение, - и ты не сможешь - без меня. Зачем тогда тянуть, ждать - чего? Тебя пугает чувство греха? Его нет, и не будет, греха. А как назвать жизнь - через силу? сверх сил? когда утрачена связь, освященная Церковью? А это есть на самом деле. Только - сделкой с совестью и, в сущности, - медленным самоуничтожением, связанным с моею гибелью. Надо найти силы - и решить радикально. Я предлагаю попытку - свидеться у Марины, там, где она. Это - легче. Если же тебе и это недоступно, в таком случае я не вижу никакого смысла и в моей поездке в Голландию, - она, при таком безволии и покорности судьбе, не приведет к развязке. Будь искренней перед совестью, не прячь за дерево голову, как глупый страус. Счастье берется, - а не приходит на зов, при полном безволии зовущего, при его "страхах".

В последний раз говорю: любишь - будем вместе; колеблешься, - скажи раз навсегда. И неопределенность кончится. Я говорю, как перед Богом: люблю тебя - и не могу без тебя. Жду тебя. Ни тебе, ни мне не надо "краденого счастья". Значит: узел надо разрубить, найти в себе сил и ничего не бояться. Людей бояться?! Значит: любви нет крепкой, и нечего себя обманывать. Я тебя высоко несу, крепко люблю, людей не боюсь, - слишком хорошо их знаю, - и перед всеми назову тебя моею законной женой, пусть и не вдруг освятится наша совместная жизнь Церковью. Двойная жизнь - обман, самообман, мне ее не надо.

Решай же. Я буду ждать этого решения до Рождества. Буду тебе писать, буду добиваться возможности тебя увидеть. С Новым Годом мы должны кончить эту муку. Что будет со мной, если утрачу тебя, - не знаю. М. б. буду стремиться уехать на Родину. М. б. - все кончится для меня, как это ни тяжело, ни кощунственно в отношении тебя, моя голубка.

У меня сейчас снова - боли. Это, я знаю, от "событий". Я сгораю на этом огне, - невольно, да, но это твой огонь.

Люблю тебя. Целую. Благословляю за то малое счастье, что ты даешь мне в письмах. Господь да сохранит тебя.

Твой Ив. Шмелев

25.Х.41 1 ч. 40 дня

Дорогая больнушка моя, весь с тобой, всегда! Ты больна, надо определить - чем. Твои сны - больные, слишком они красочны, блестят. Это всегда в болезни. Болезнь - следствие всего : и от чужого климата (ужасная Голландия!), и от сложившейся так горько жизни твоей, и от разлуки. Ты нашла меня - и нет меня. Не меня, а сердце, любовь мою. Заставь сделать общий анализ. Для твоего покоя - на все готов. Вчера послал письмо, - беру его назад. Я буду ждать тебя, не стану торопить, примирюсь с горькой долей, - только окрепни, моя святая, мое счастье, моя несбытка! Чтобы не огорчило тебя вчерашнее письмо, это посылаю par exprès, - не могу иначе, а то ты измучаешься. Меня сегодня взметнули твои строки (два письма expres). Бедняжка! Чего бы только не сделал для тебя! Что пользы, если стану укорять - жалеть, что ты с собой сделала, на что отдала жизнь, с чем связала! Теперь - бесцельно. Не прощаю И. А., что он не воспрепятствовал, все зная! Это ужас! Так что - тебе-то?! Конечно, это повод для развода, очень веский, но... это может длиться долго. Но больше всего мне больно - недуг твой. В тех условиях ты не оправишься. И ничего не могу придумать, чтобы спасти тебя. Живи, прикованная... - я с тобой скован, я буду пытаться уйти в работу, пока... - знаю, что мой роман "Пути Небесные" - не будут светлы, - слишком я придавлен. Нет, я не враг твой: мне больно только, очень больно, все. Буду добывать разрешение на поездку. Но ведь ты не будешь в силах приехать, где я буду! Ну, допустим, - ну, приеду в Arnhem... не в Schalkwijk ²⁶⁵ же Ваш, эту уездную щель, чтобы на тебя указывали пальцами! М. б. в Берлин? - писал я Квартировым, чтобы тебя позвали. Но ведь, пожалуй, и в Arnhem ты не приедешь. С больным человеком ты ничего не уладишь, а его névrose только тебя погубит. Его ты не исцелишь, жертва твоя бесплодна. Теперь понятно мне: дать жизнь будущему у-ро-ду! - это кошмар. За мои "нервы" не беспокойся: испытаны, нельзя больше их пытать, - не отзываются. Писал вчера - снова боли... Это - те же нервы, не от язвы, а - отражательные, от "вздутий", - не могу режим держать, такие условия (хлеб), но все есть у меня, с избытком, - могу делиться - и рад. Мое меню - даже роскошь. Русская "няня", 65 л., новгородка, - прекрасно готовит. На днях я угощал моего друга-доктора: салат, суп из потрохов, жареная курица, хорошее бордо (я не пью ), блинчики с творогом, виноград, кофе. И это - случайно [вышло], к такому часу забежал доктор. Мясо - 4-5 раз в неделю (жиго, ветчина, бифштекс). Очень она меня жалеет, эта "няня", что один я на свете. Она ходила за дочкой ген. Слащова ²⁶⁶ , убитого в Москве большевиками. Как я живу тобой, Олёк мой! Все смотрю, смотрю: новая..! - пишу твоим стило! Ты еще не знаешь, а я уже написал тебе (21.X). Чтобы ты знала, как я живу тобой, вот письма: после 25.IX, где я просил тебя связать церковно свою жизнь с моей, - я писал: 30.X - expres , 7 и 8 - expres (вернулись), 9 - expres, 10 - открытое, 11-го - закрытое (по твоему приказу я не посылаю ни заказных, ни срочных, только это письмо - как исключение, во имя твоего покоя). Дальше 15.X - закрытое, 16.Х - издательство послало, пока, 2 моих книги. Завтра (нет, в понедельник 27-го) - другие. "Старый Валаам" должен прийти из монастыря на Карпатской Руси. 17.Х - два, утром и вечером (Я почувствовал, как тебе нужно мое-твое сердце!), 20-го X - 2 закрытых и 3 открытых, из них одна старая, забившаяся в моем писательском хаосе. Бывало, Оля его улаживала, а я сердился, что мешает мне. Мой "хаос" особый, - для - "чтобы под рукой все было!" 21.Х - два закрытых утром и вечером, 23-го закрытое, 24 - два закрытых письма. Ви-дишь, Ольгушка?! - как я не пишу тебе! Я - исписываюсь - для тебя . Моя святая, Царица! Для всего света у меня уже ни-чего не остается. Все - лежит, ты все закрыла. Так ... - я никогда, ни-кого не любил. Оля - особо, - она - детская любовь, перелившаяся в необходимость любви - очень тонкой. А к тебе - все - и эта, "очень тонкая", и - сильная, требовательная, бурная, жгучая, и - умная, - от общего нам "искусства" - "к светлой дружке". Сердце должно подсказать тебе, когда и как - уйти от тяжкой атмосферы Шалквейка, - это нужно, спасай себя, во-имя большего, чем ты, я, наше чувство... - во-имя бу-дущего! и - того ценного в духе, что в обоих нас. Но - будь осторожна: психоз свободен, безотчетно. Я теперь буду об этом ду-мать... - а, это моя судьба - думать, выдумывать, надумывать, - не открещусь. Но сидеть сложа руки - не буду, буду искать, тебя.

- Сказать в письме о "Путях" - романе - невозможно: о "хаосе" - нельзя. Все еще хаос. Кратко: в Дари все тонут. В 1-ой половине 2-ой части Дима - призрак, живой, (видится Дари, встречи в поле, в парке, до...(!!)). Циник-доктор (не твой кавказец, а давно, до тебя, наметил) - атеист. Борьба Дари - и выход ее "на проповедь", духовный рост. Все слито с природой, (гимны), с бытом поместий, типы людские русские (от низов дО верха). Болезнь Виктора Алексеевича и первое "чудо" (стучится Оптина Пустынь). Первое посещение обители (старец Амвросий ²⁶⁷ ). Появление живого Димы. Грехопадение (июльский полдень, гроза). Крестный ход, в полях (будет раньше о "зачатии" - и тревоги Дари). Явление матушки Агнии (это начало смешения "неба" и "земли"). Не понятно тебе? Трудно - на словах, надо говорить - глаза в глаза, тогда услышишь сердцем. Отъезд Димы на фронт (он был ранен, а не убит, был в отпуске - и уезжает.) Его гибель там... Дари узнает, что она беременна. Ее переживания, - это самое важное в этой части, много света - и - ужаса. Эта часть романа кончается смертью мальчика, (на 2-м году). Должно дать любовь матери - тончайшую и - животную (ряд сцен!) - к ребенку, и - Дари. Это ряд сцен, меня страшащих, - одолею ли? Два-три посещения Оптиной. "О русском счастье". ("Дворянское гнездо", Татьяна... - В[иктор] Ал[ексеевич] хотел бы вести Дари, - бессилен.) Тайна - чей ребенок - неизвестно ни ей, ни В[иктору] Ал[ексеевичу]... но читателю, [пожалуй], будет ясно. Тут очень трудно дать "намеки". Будто нет греха... для Дари... - явь в ней слилась с галлюцинациями, но сердце ее - знает, от кого. Тут интересное место - самоубийство юноши, в нее влюбленного, - художника, бывшего владельца "Уютовки". Ах, Оля, какая ночь у меня - в наброске: первая ночь Дари, (и игра звезд в зеркале), под Ивана Купала (приезд)! Там-то твое... гениальное! - "звезды глубоко тонут и в прудочке"!!! Новая фигура: няня, бывшая крепостная Варвары Тургеневой ²⁶⁸ , матери писателя. Много "знамений". Эта "няня" - символ русской женской души, очень здоровой, она очень влияет на Дари. Потеряв ребенка, пережив гибель "небесного супруга", Дари видит "оставленный "возок"". Надо его до-везти. 3-я часть романа - духовное обновление В[иктора] А[лексеевича] - Дари - попытка обновиться - атеиста-доктора, полупокоренного Дари, его покушение на Дари (страшная сцена, как бы "явление Ада - Дьяволу"). Гибель доктора. Но столько фигур, это нельзя в письме. Провал в 20 лет. (Это трудно для структуры романа.) - новое место. Новая Дари. Ее смерть (это по трудности - выполнимо ли?). Действие в Средней Азии, на туркестанской дороге, на р. Аму-Дарье. Сбылось пророчество старца Иосифа ²⁶⁹ . "А светлый конец найдешь, земной, на своей реке!" (Аму Дарья ) Это такой должен быть апофеоз Святости, ее победы, чистоты, любви к людям ( всенародное покаяние Дари! ) Видишь мой "хаос"? Он уложится в форму в процессе работы. (Да, явление тигра в орловском поле!) Все - правда. Читатель должен видеть, как небо слито с землей. Ну, милка моя... не могу больше, чувствую как в твоем сердце - и радость, и недоумение. Но твой Ваня-мальчик, (зови так, не Иван Сергеевич!) знает, видит вышивку на канве романа, и должен одолеть - по-бе-дить! И с тобой - только с тобой, - победа бу-дет! Работы - на меньше года бы. Да, знаю. "Няню из Москвы" - я написал - в 3 месяца. Пусть попробуют такой рекорд поставить! Для "Путей" - мне надо любить, о-чень, безумно... - тогда роман будет насыщен тихой "страстью". 1-ая часть была в любви Олиной, но... мешала ей боль за нашего мальчика. Я ее заменил Дари, и Дари меня будила. Ах, Оля... это трудно объяснить. Я знаю, что в работе над II частью я буду грезить, гореть, м. б. видеть. Она будет связана тобой, про-ни-зана. Беря от меня силы, ты мне будешь возвращать их - удесятеренно. Да! Я буду о-чень тебя любить..! Но... будет ли все это?! "Пути" не могут быть оскопленными. К концу только - повеет бесплотностью. Кульминационный пункт - зачатие. (Поляна, малина спеет. О, какой бунт красного, запахов.... - пожар крови!) Дари в этот один момент вся истает, отдаст все, что было в ней земного. Как бы - за этим - наступит ее "Преображение". Да, картина падающих звезд (28 [июля] Прохора-Никанора ²⁷⁰ ). Ну, не кажется тебе, что я - полусумасшедший? Нет, это я все сведу в страстную симфонию.

О семье, о матери - в следующем письме. И на все отвечу. На твои чуткие слова - о музыке, живописи. Губки дай, поцелую. Ты - новая у меня под стеклом, - необычайна. Все уже дано в письмах, они в дороге. Все. Ты - Царица, так напомнишь, в миг какой-то, - Императрицу! Оля, все, все для тебя, всему покорен, - только живи! победи болезнь! ничем не тревожься, деточка, кровка моя родная, - все для тебя, скую себя твоею цепью, сломаю боль свою, - будь же здорова, я пошлю "селюкрин" - очень важно. Можно? Напиши. Антигриппал прими. Я принял, и болел бронхитом только два-три дня. Много дал тебе письмами, увидишь. Ка-ак я тебя вижу! Божий дар Ты мне. Как жду..! как .... - не скажу. Целую, всю. Уже ничего не помню. Отвечу. Не пишу больше, чтобы не вернули. Благодарю за ласку! Ив. Шмелев

[На полях:] Если бы захватил m-r Т[олена] - послал бы тебе мое колечко, черной эмали, бриллиант.

Совсем не тревожусь за Россию! Освятится!

Не надо ли тебе денег? Я пошлю на Сережу, если разрешат, или на Марину.

Как я восхищен тобою - новой!

Не захватил голландца!

Как я хочу тебя, видеть, слышать тебя, баюкать! Ах, Оля... - а дни уходят.

Получила - меня от Мариночки? опять торгуют мои авторские права!

Вчера письмо Ваше от 10-го окт.

К нему мне нечего добавить. Вы знаете, что Вы там и как писали. Но я скажу Вам все же, что я все увидала, все поняла.

Вы не оставили ничего, что могло бы больно уколоть меня.

Сердце мое, открытое Вам мною и без затей . - Вы как бы бросили в помойку, в сорный угол,.. в котел общий, где варятся игранья в чувства, кипя словесной пеной наших эмигрантских тетей. (Я часто таких видела: одна мне показала письмо свое, оставившему ее... "другу"... "я стою у последней черты", а когда я спросила, что это значит, - так сама не знала и призналась, что "просто хорошо звучит".)

Зачем ты это сделал?

Ты , именно ты не мог не видеть, не осязать, положенное тебе в руки, живое мое сердце!

Зачем мое святое читаешь, хочешь читать, наоборот?

На зов мой приехать... "слышу не приезжайте!" Ведь Вы не верите этому сами!! Не можете верить!

Вы не поняли мое: "я не могу приехать, и это мне большое горе"??

Да, "тети" тоже могут это, но разве Вы- то не различили?

Ты не оставил ничего бы резать. "Осколки"-то Ваши в меня швырнули, - "осколки", сделанные самим собою!..

О "Путях Небесных" даже... "они убиты, нет не Вами, - мною, моей ошибкой". И... "это мне награда, от читателя. Не от читательницы". И этого Вы не оставили мне! Хоть и говорил вначале письма как о "читательнице чуткой, хотя бы только". Нет, этот "бабий", "тонкий", "знаток", - он ценит... и это Вам "ценнее, чем читательница".

Правда ли это?

..."бабы из приличных". Чем определяете Вы "приличность"? Классом?.. "Котлеты... по 6 минут на каждую..." Даже деление произвели: 30 : 5 = 6!..

Что это? Вы - роковыми словами швырнули в мою душу: "теперь уже поздно, не надо объяснений", "это письмо последнее", и "...Ваших 33 письма!" И... много еще! Если Вам дорого то, ценное, большое, - не надо так!

Не нахожу я объяснений тому, что породило это в Вас! И вот и с розой: я в муке за тебя, что больно тебе было бы подумать, не плакала ли я, - по себе судя, - я писала: "это не слезы - вода из розы". Это и было так. Как же ты-то меня колол за это?!

Ты ничего не пощадил, чтобы меня изранить. Даже, узнав все из того же от 2-го, о том, что "свежи у меня еще краски", - воспел бледность лица,

горящей изнутри, Ирины!

Мое больное, самое больное, о сожженных моих портретах, там, в России, о разбитой моей мечте большой, о всем з-а-д-а-в-л-е-н-н-о-м во мне... Вы и это не пощадили.

Ирина - художница, у нее "прекрасные этюды".

Да, у меня их нет. И никогда не будет. Я никому об этом здесь не открывала, - тебе про эту боль сказала, робко... не сразу доверилась.

А ты?.. Ириной бросил?

Чтоб Вы не поняли, как это будет больно? Нет, ты знал, как ты меня изранишь! И это ты, - понявший с полувздоха тоску Ирины!..

Я все тебе открыла, - ясней нельзя!

Мое все сердце я отдала тебе, а ты... ты, в твоих руках его, горячее, имея,.. хотел сам, сам хотел увидеть его... это горящее... увидеть камнем!

Ты вдруг не понял, что могло случиться. "Какой страх", "почему страх".

Вспомни, вспомни, ЧТО я тебе давала, к чему звала тебя к себе, звала в "горе", что "сама не могу приехать"... К чему о Лизе, о Татьяне? Этого - они не обещали. Я вспомнила "Даму с собачкой"... Это - Лиза? Твое письмо чудовищно...

Вы на меня обвинительный акт опрокинули, - пригвоздили. И даже доктора, отца Ирины, вспомнили, - меня уколоть было удобней: ..."очень уж глупо-религиозен, все на волю Божию..." Умышленно - неприкровенно? Я понимаю.

Ты понимаешь меня немножко слишком примитивно: - я - зрелая духом. И для меня: "на Волю Божию" - значит: вся моя правда, моя Вера, мой Опыт! Смеяться над этим разве мог ты?

Вчера я Вам писала свой роман, - всю жизнь мою, в нескольких письмах... Конечно не посылаю...

Вы мелочами себя тревожите: "духи не пахнут, роза завяла", а спросили Вы, что в моем сердце?

Мне больно будет, если Вы меня не поймете...

Понять же очень просто: - читайте тО , что тут стоИт и не ищите других, надстрочных смыслов...

Я не жалуюсь. Я Вас и не укоряю. Но я сказать во имя Правды, что то, что сделали Вы, - опасно.

Как берегла я Вас! И даже то, о чем я уже скрывать не смела, - я все же скрыла по мере сил, чтобы сохранить покой Вам! Не помешать в работе. Я уничтожила 2-3 письма о драме с мужем, о всем, что было, об унижении... Я только написала то, чего уже нельзя было скрыть, что "о Париже нельзя и думать"... О... "моем горе", чтобы дать знать тебе и этим дать возможность тебе приехать.

Я верила, что наше с тобой - Правда. И потому - "на Волю Божью". На "грешность" мою толкнул меня ты сам же: "как же смел я Дари мою бросить в искушенье, в позор, на край погибели?"

Нет, ты меня совсем не знаешь!

Не важно, что ты зовешь меня Святая, Прекрасная и все другое... Но важно, как со мной ты поступаешь! "Чистая"... и "чистой" о... "котлетах"...

И как легко у тебя с "ошибкой" получилось! Ну, прямо "Полукровка" Вертинского ²⁷¹ !

Я, кончая, хочу сказать, что если ты ищешь сердце, ласку, друга, - то - оставь... все это... имени этому, в твоем письме 10-го - я не найду. Не знаю, что это...

Но оставь это!

И я тебе не повторяю что люблю, и как люблю. Ты знаешь это. А не знаешь если?.. то, значит, и не узнаешь, хоть сотни раз тверди я все об этом!..

Мне - нечего тебе еще отдать!

Я все дала!

Вынь это из мусора, куда ты сам забросил, отмой, почисти - и увидишь!

Мне грустно, если это письмо должно доставить боль тебе. Я всегда помню: "мне нужны радостные письма". С какой лаской, нежностью, бережливой заботливостью я тебе писала, выбирая даже слово, чтобы лучше, мягче... А ты не понял? Сердца звук не понял? Ты-то?! И "стих" мой не увидел? Хоть писала его и внешне стихом. Там было о созвучиях, цветах и ароматах, и поцелуе. Я не художница! Я знаю! Я слишком захлебнулась, захлебалась жизнью.

Забудьте про мои "таланты" - их просто нет!

Не говорите о них н-и-к-о-г-д-а!

Мне больно это! Все это только было!

Поймите, что мне больно, что я сожгла себя в искусстве!

Ольга

P.S. Вы, со свойственной Вам гениальностью творить чудесное, - Вы так же гениально сотворили это злое, 10-го!

Что это? Я жду объяснений Ваших. Я до них не могу писать Вам.

Ольга

27.Х.41     1 ч. 20 мин. дня

Ольгушечка моя, забудь мое помрачение, - все это от страшной любви к тебе, от хаоса во мне и ужаса, что могу тебя утратить. Вот, клянусь именем, памятью моих дорогих, - люблю тебя все мучительней, все отчаянней! Вот именно - отчаянней, и потому, все во мне кричит, я нагромождаю себе ужасов, мечусь в своем нагромождении, - и это - безвольно - отдается в письмах. Этого не будет больше, - ты увидишь, ты м. б. до этого письма прочтешь, ско-лько я послал! Я уже забыл, что я тебе писал, - так все в хаосе. Я теряюсь, как тебе объяснить какое-то мое письмо - чертово пись-мо! - от 10-го окт. Я писал открытое 10-го, а 11-го - закрытое, судя по записи в блокноте, чтобы хоть это помнить: сколько писем и когда послал. Только и могу - тебе писать. Совсем утонул в тебе, всего себя - тебе! Ну, что я тебе скажу?! Если бы я все (или - почти все?) знал, что теперь знаю, не написал бы так. Нет же у меня копий! Ни одно твое замечание не верно. Т.е. - твои выводы из моих идиотских строк. Я горя всем, - и ревностью, и сознанием, что потерял тебя, и растерянностью, и - болью за тебя, и - бессилием сейчас все это устранить, спасти тебя! Ольга моя, безумная, умная, глубокая, святая, да, да! - чистая, да-да! - единственная, - да, да, да! Для меня не может быть никаких Ирин, Людмил... - никого! В любви к тебе - так она всеохватна, всезахватна, - я себя, настоящего, теряю... все мне темно, слова безотчетны, я - без самонаблюдения... я мечусь. Я с тобой - как с другом, как с товаркой, как с самим собой, - и потому все тебе говорю, - и эти идиотские, пошлые "котлеты"... Так и есть! Для меня это - котлеты жрать - когда другие этому предаются! Я никогда не предавался, - я люблю чисто, так только могу. И вот "бабы" - котлетные, для жратвы, - у жрущих. Это - вне меня. Теперь - Ирина эта... Нет ее для меня! Ты - только. Ее "пейзажи"... - как мальчик написал, взманить тебя - к себе, глупо и недостойно это тебя и меня, - ее "пейзажи", все не стоят одной твоей буковки в светлом письме твоем! Прости же мое неистовство! Ну, так неверно я принял твое письмо - от 2 окт.? - Я был в отчаянии. Я хотел... - о, было такое! - умереть, - я даже, в отчаянии, неосторожно порезался бритвой, - безопасной! - потерял много крови, 2 часа был один без памяти, с платком, прижатым к шее, у артерии, - прости, это случайно , я весь дрожал... Стал слабеть, лег, прижал платок... и ничего не чувствовал. Когда пришел в себя - платок присох, я его сорвал... и опять... но тут я кинулся к воде, замотал горло, - и потом, слава Богу... Залил одеколоном и йодом. На другой день я был вполне здоров и - еще лучше! Будто искупался. Ну, вот - видишь, что со мной. Безумие любви, вот что. Теперь другое... написал, что Милочка Земмеринг хочет приехать - посоветоваться, как ей готовить себя для России. Она не приедет. Я не хочу. Все равно, она и уехала бы, какой приехала бы... Но т.к. я все тебе пишу, я написал бы, если бы она приехала, - а ты могла бы волноваться... - и потому я написал, что м. б. сам весной приеду в Берлин, и обо всем поговорим, а ей посоветовал - продолжать на юридическом факультете или - идти в институт "Экрана" - всего Экрана, техники и сцены, - это сила для жизни, если брать экран не как жидовски-доходную статью, а как важнейший рычаг просвещения и ведения народа. Как - "это письмо последнее"? Это, я - написал? Но это же бред! Это безумие. Я ничего не помню. О-ля, Бог мой, миллионы "прим" - ничто! Ты - одна, гений мой, творица истинная! Оля, мой водитель, - ты должна работать, ты - все! Ольга, я не смел и коснуться мысли, образа, что, что (!) ты мне отдавала! Я уперся в одно, как ослепленный ужасом: она уходит, она связана, она - другого любит, она ему всем пожертвовала, - все все - для него. А меня... - как "разнообразие", как пряность, так... Я как бы иногда чувствовал игру твою. Ты же писала, что ты была - "игрок упорный, и часто срывала все, когда ход навоображал! Это - мое преступление! Оля, я не в силах отвечать на твои обвинения. Оба мы хороши - два сапога - пара. Но ты-то - Свет, а я - во тьме. Я ни-чего не знаю, о тебе, - или очень мало. Ради Бога, все, всю драму дай мне... не бойся, я не стану мучиться. Но я должен все знать. Но все это уже - прошлое, и из моих писем ты все увидишь, как я - к тебе. Вчера я так молился о тебе! До слез, до крика - к Ней, Пречистой, - сохранить Тебя! Оля, после молитвы - дикой, иступленной, перемешанной Тобой, всей, всякой, в горящем воображении, - я все на Тебя смотрел, - ты в луче лампы, тут, как Новая Чудотворная моя, Икона Небесная! - и - страшно-страшно Земная, - я твое дыханье пил! - после всего я... стал смотреть (до 4 ч. ночи) "Старый Валаам". И - прочитал страниц до 60, все думая: "вот это ей понравится... вот тут она будет сладко плакать... вот это ее еще ко мне приблизит... вот - улыбнется, вот смеяться будет..." - Пойми, ты все пронизала собой - во мне. Если ты меня забудешь - я все забуду, жизнь свою сожгу сразу, без думки, - как спичку чиркну! Вот я какой - к тебе, с тобой, - без тебя. Знай это. Я все сделаю, чтобы быть около тебя. Я нашел путь. Вдруг осветило! Я получу право ехать! Сегодня же пишу. Мне не откажут. Верю. Он меня чтит, очень, и он имеет огромное знакомство - там. Это наш военный, писатель ²⁷² . Он все сделает, о чем попрошу, я верю. Если не сделает, - никто не сделает. Ласковая ласточка, я тебя люблю, как никогда не любил! Это - выше всех чувств моих, - выше сил моих! Все забудь, - не было моего помрачения! Не могу разбираться, не стану. Не хочу. Это пыль от моего бунта, она слепит. Брось. Приласкай, приласкайся, прижмись сердцем, сожги меня собой, - я не могу без тебя. Прочти все мои письма, последние, они в пути. Ты меня связала требованием - не слать expres. Ведь письма плетутся, и они отстают уже от нового меня, еще ближе к тебе, - нельзя быть ближе, искренней, жарчей, страстней, нежней! Ты - все взяла - не слышишь? Я - в боли за тебя, пойми, глупая, злюка, красочка, свежесть, - о, твое лицо! Все девушки, все женщины одной реснички твоей не стоят! Я - весь чистый, твой, клянусь Сережечкой! Ни одного взгляда, ни на какую! - не нужны мне, ничто для меня они! Это я - про Ирину - она как дочка друга, я был бы рад, если бы она была Ивкина! Да нельзя теперь, и она на 6 л. его старше. Но если бы я тебя не встретил, а она хоть чуть любила бы меня, и мне было бы 45-40 л. - нет, и тогда не женился бы! Ни за что! Я ее целовал при Оле, как ребенка, всей чистотой и - полным безразличием. Мы ее 10-леткой знали. Оля, твой изумительный по краскам, по глубокому чувству стих-сердце... он во мне, как Солнце! Олёк, взгляни лаской, прижмись глазками к сердцу, - увидь, увидь! Ужаснешься, что там, ты все его взяла, оно все занято, груди больно от такой любви! Брось это "Вы"! Оно режет меня. Оля, гадкая, бедная, ласкунчик мой, безумка, мученица, - сделай, как советую (послано письмо). Поезжай в санаторий. Я буду у тебя, да, да! Ты вся - дар от Бога. Пришли три письма о твоей жизни! Все хочу знать! Как ты жгла себя - для другого, во-имя чего! Ольга, безумица, все-Женщина! Я счастлив был бы землю целовать, где ты пройдешь! Я - для тебя Тоник, мальчик твой, - только умней и... еще пыльче! (неправ, но все равно). - Твой портрет сегодня увеличу, завтра. Бегаю по квартире, в пустоте, ловлю тебя, мыслью ищу - Оля, Оля, Олёк! Не могу жить без тебя. Ты - кто Ты мне? Дочурка, мама, - у меня не было мамы, а... мамаша! - сестричка, жена, любимка, (Тетёль { Тетёль - здесь: тетя Оля (обращение Ива Жантийома к О. А. Шмелевой).}, Ивки) ты - все цветы на свете, все лучи, все звоны... ты - Жизнь, живая кровь, - тобой я есмь. Ол-ь, я... такой! Слышишь ли, как бьется сила жизни во мне! От тебя. Оля, я ничего не ответил на твое письмо: его нет, и моего не было. Ты - только. Все - ты. Я ничем не мог тебя мучить. Это - сон дурной. Ты - Дари. Дар - Ты, и я весь - любовь. Нет терпения выискивать в твоем письме. Его нет. Твой безумец Ив. Шмелев

[На полях:] Весь твой, все эти дни с июня 39. Я для тебя "ты", не Вы. Не смей!!! Не смей, Оля моя!

Что "опасно"? Что я сделал так? Крещу тебя!

Твое творчество в России (твои портреты) - святое для меня! Го-споди!

Ты - гениальна сердцем. Потому - необычаен Дар. И еще смеешь сомневаться в себе! В Божьем даре?!

Ну, и подобрались друг к другу! Кажется, оба задохнемся, друг от друга! Не знал такого чувства. Потому что два таланта - и каких..! до чего же схожих!!

Мы совсем безумные! Помни одно: люблю - до смерти.

Любимушка мой, это только "gutachten" {Свидетельство }. Письма идут особо.

Как я ушла к... "чужому"? Или вернее почему? Кто он? Я кажется тебе писала (или порвала?) о его потрясении в детстве-юности, о его "болезни"? Так вот: отец - деспот, мать - святая. Мать умерла. Все: жена, дети, прислуга - были подвластны отцу. Он "добрый-малый", - я с ним чудесно лажу, лучше, чем его дочки. Правда теперь (ему 78) - он мягче стал, - ну, а тогда был неограниченным "монархом". Дети воспитывались им, конечно, во всем том, что мне здесь так мерзко. Кальвинизм - ужасно тут проявлен. И - все!.. Мать страдала... потом узналось. Арнольд боготворил мать. Понимал драму. И вот он - отпрыск и надежда "великого рода!", - он чурается этого рода. Для него "Бредиусы" стали нарицательным, для всего, что его душе было мерзко. Он рано развился. В 14 лет прочел всего Канта, знал весь энциклопедический словарь. Читал массу. Отец - собственно мало образован. Не знаю, что он читал, хоть и говорит на разных языках. По воле родителя Ара (он старший) отдали учиться музыке (орган(!)) - он был и музыкален, и мечтателен, и очень религиозен. С восторгом принял это учение... и... попал! М. б. ты слышал о скандале в Голландии, об одном известном (знаменитость) органисте - homosexual'e? Об этом мой отчим еще в бытность в России слышал. Его выслали из Голландии, - уехал в Вену, а оттуда, тоже со скандалом, - в Америку. И там 1-2 года тому назад умер. Ару было лет 9-10. Я не могу от него всего узнать. Но было что-то ужасное. Мальчишка бился, кусался, до истерики, до исступленья. На его глазах учитель проделывал гадости со старшими, которые тоже отбивались, били стульями своего "патрона". Арнольду было сказано, что если он дома расскажет, то всем будет огромное несчастье - месть!

...Он умолял дома взять его от органиста. "Ах, ты лентяй, то-то ты ничего еще не можешь играть... а то так... красиво... мальчик играл бы для нас на органе... и так духовно!" Когда он плакал, молил, не шел просто - его лупили (отец) по щекам. Ну, а учитель все разжигался на упрямца. И вот случилось самое ужасное... Тот, для вида, для отвода глаз, - жил с бабой. Именно - бабой. И вот та, должна была мальчишку совратить. Мне только 1 раз муж сказал: "отвратительная глыба мяса, периной на меня рухнула и все душила". И вся эта мерзость до... припадка у А. Что было с ним, он сам не знает. Органист на все это любовался и... избил "идиота-мальчишку". И так вот около 2-х лет. Под вечным страхом подобного. До тех пор, пока одна девушка, невеста одной из "жертв" - совершенно нормального мальчика, - заявила полиции, не боясь "угроз". Надо было найти "улики" - рассказов было не достаточно. И вот на одном концерте в соборе, этот мальчик "сдался", дал понять, что наконец согласен. Спровоцировал. И вот, когда уже нельзя было сомневаться что это такое - вышла полиция, спрятавшаяся за трубы органа. Арест. Высылка. Только тогда дома поняли, отчего этот "лентяй" упрямился идти на уроки. Но, не вразумился отец. И в каждом случае жизни проявлял себя по-старому. Так, когда А. надо было выбрать профессию, - отец нашел благоприлично его старшему отпрыску быть пастором. А. - очень верующий. Стал учиться. Но, учась, он понял, что кальвинизм - не Церковь, ничто. Он изучил все религии, был в Лондоне, Париже, Берлине. Он был всецело взят Православием .

Когда он сдал выпускной экзамен, и ему предложили приход - он отказался. Он пришел к матери и рассказал, что лгать не может, что он сам не верит, тому, что должен проповедовать. Мать поняла его, хоть было ей очень больно. Во время разговора их вошел отец и... узнав... дал Ару пощечину! Это окончившему-то студенту! Ты все поймешь, если скажу, что здесь до 30 лет - дети под опекой. Даже не венчают до 30 лет без бумаги от родителей о согласии. Отец не понял ничего . Он сказал: "помни, я, я твой отец - тебе на земле заместитель Бога, - меня слушайся. Ты как Каин, если уйдешь из Церкви!" Ар все бросил. Не работал. Уехал в горы - страстный альпинист. Хотел все с жизнью кончить. Гнет у них дома ужасный. Одна сестра кидалась из окошка. От гнета. И вот случилось с ним: на языке науки - Verdrängung, Hemmung, Winterbewu?tsein - Störung {Искривление, торможение, "зимнее сознание", расстройство (нем.). }... называй как хочешь. Единый свет, который еще остался - была мать...

Все, что связывалось с женщиной-женой-любовницей... было - грязью. Конечно, он развивался, рос, был здоровый мальчик, - был влюблен в девушку у них в доме, (Тоничкина Паша ²⁷³ ), но что это было?.. Она была похожа на Мадонну. Не смела напоминать другое, вызывать другое... Другое - низость, гадость, улица.

Он был в Берлине в 1929 г. - видел меня в церкви. Думал, что я замужем - была я с крестницей моей на руках - причащала ее. Ему казалось, что в моей молитве, в "материнстве" он увидал... и то... и другое... И - не отвратило. Впервые. Он бывал в церкви. Приехал нарочно для этого из Голландии - отдохнуть духом. Тут еще припуталась одна история - ему не удалось узнать, кто я. А в 1931 г. - после моей любви - моего горя, - он был снова. Мы увидали ласки, тоски какой-то было в его взгляде... И вот, не зная, кто я, думая, что чья-то жена, он на другое утро представился моему отчиму, прося его дать некоторые православные книги. Его направил староста к нам. Поймешь и удивление, и восторг, и... что-то неописуемое при знакомстве?.. Я-то была тогда мертва. Я вся была убита, взята куда-то... Он [чуял] это. Нежно подошел. Потом перед отъездом во всем признался и просил позволить... не терять из вида. Писал мне... Стихи... Письма... удивительные письма. Он так любил православие, так впитывал в себя все, то, чего не видел дома. Учил русский язык. Массу всего знает. А дома драмы... Мать умерла еще раньше, в 1926/27 г. Это его убило страшно. Он называл меня Мадонной-Женщиной - его Mutterimago {Символ материнства (нем.). }, святыней. Он был у своего доктора, чтобы рассказать, что все прошло, что любовь - счастье, что... Но ему ничего не пришлось сказать... доктор на пороге ему уже крикнул: "Вы любите?!" "Вы - здоровы"! То, что было у него - понятно! А я? Я им была от смерти отогрета. Меня он чутко понял. Ждал терпеливо годы, пока забуду. Он полюбил даже... того... любимого... ушедшего... Странно?! Впервые он целовал свою "Мадонну", перед которой раньше только стоял в молитве. И молился на ту, которую целовал. Он массу дал мне тепла, доверия. Всю израненную, он меня успокоил. Мы писали много. Я стала ему дорога... и все же слишком... мама. Я мамой и осталась... так все время... берегу его, помогаю бороться с жизнью. Отца переупрямить. За все его "аллюры" Ар прослыл в "роду" чудаком. Его - вера, его ученье, его... женитьба... что как не чудачество. На бедной? Русской? Кто такие русские? Казаки? Свечки жрут, руками мясо держат? Православие? А это что такое? Его ломали, упрекали, точили. Ко мне летели телеграммы даже. Вплоть до... ах, ну, их!

Я отказала! Гордо! Отказала, когда мы были обручены. Я отказалась уже от места в клинике. Лежал покойник отчим, а брат Сережа - при смерти. Чудо его спасло. Я отказалась. Это был сент./окт. 1936. Ты был тогда в Берлине! Муж поругался с отцом, уехал и заявил, что будет сельским хозяином, а, что с пастором оставили бы его в покое. Я ему это советовала. Я его тогда уже вела. И правильно вела. Мне и доктор его, и И. А. - сказали это.

Я выпрямляла ему волю, давала слова для отца, поддерживала его. Любила ли его? Да, любила, но не так, как Тебя... Любила, опекая , а это ведь не даст то , что ищешь. Мама... Няня... Я не могла ему вся , всей душой отдаться, без оглядок: "а как это ему?" И я все время помнила, что надо ему помочь и быть начеку.

И вот... когда я кончила все, то встал вопрос: "что же дальше?" Мой шеф, ужасный врач, вдруг как-то позвал меня, в октябре же (в конце) и говорит, что жутко на меня смотреть, что мне бы нужен "отдых" - будто забыл, что я уходить теперь же, не откладывая на Рождество, просит меня на неделю уйти в отпуск. Спать, есть, гулять.

Небывалое... Ни с кем. Я 10 лет работала - такого не видала... Он требовал, чтобы тотчас же! Я ушла. Спала. И вся затихла как-то. И вдруг звонок (после 3-х дней покоя моего), - сестра Арнольда - моя подруга . Я ей сказала: "пойми, мне тяжело вас всех видеть, дай отболеть, не приходи!" - "Нет, Olga, необходимо, поверь, я не спроста". Она пришла. И умоляла , да умоляла понять ее отца: - тот, получив отказ , мой гордый отказ . - поехал к сыну. И тот ему сказал впервые в жизни: "уйди, не дам тебе ни Веру мою, ни Сердце!" Долго говорили, и - отец не "милостиво", а мило звал меня, упрашивал, молил приехать. Elisabeth мне показала его письмо к ней - ко мне он не решался. Боялся он за жизнь своего сына. Ар был тогда как мертвый весь. Много чего было! И. А. "позволил" мне ("нашей русской ²⁷⁴ была у консула. И вот, обычно длилось 3-4 недели. А тут - 3 минуты. Это я приняла как знак! Я ехала на другой день к старику. Он мне прислал даже спальный билет II kl. Мы говорили много. Я его взяла совсем. Прямотой? Я не ломала себя. Была горда всем Нашим . И так и показала. И. А. хотела быть достойной. Меня он наставлял (* Первоначально не хотел "отдать им". Но узнав Арнольда - полюбил его и благословил.). Старик все понял. И... он , он, тот, который все расстроил, молил меня... не бросать сына...

Каак он меня молил. Мне он открыл и свою душу, как он несчастен, не понят, никем, никем. И дети... дети все как чужие. Я много ему сказала Правды. Все понял. Пригласил меня на Рождество приехать, когда и сын будет. Ару я не писала больше. Ждала, что он. Волю его пытала. А он... он весь рухнул. Не рисковал писать. Как и все у него в жизни. Он "не имеет права на радость". "Жизнь - долг, обязанность". На Святках все и решилось. Я знала, что Ар без меня ничего бы не добился. Это не самомнение - это - правда. Это знает и его отец, и доктор, и сестра. На Пасхе было обручение официальное. А в ноябре 1937, 16-го числа - свадьба, - в Голландии - гражданская и в церкви, и 19-го ноября - в Берлине в соборе... Это и была - свадьба . Скоро 4 года! Мы уехали в Югославию, оба искали наше, православное. Ар полон им! Женитьба дала ему уверенность в себе, хоть и немного. До этого... его торкали, смотрели, как на человека... ну, как на белую ворону. Многие из "рода" знали его отношение к Бредиусам, а те, кто не знали - чувствовали, что он не "свой". С ним не считались. "Ну, что он может?" "Такую глупость и в профессии своей показал..." После женитьбы стали считаться. Я заставила. И православие поставила на высоту. Все приняли. Брат его, настолько не брал его в расчет, что серьезно думал у меня найти "тепленькое местечко". Я ласково и нежно... показала, что ошибся. Без слов, без указаний - понял. Влюблен... и только. Девочки у него постоянно - развлечется. Во время же нашей свадьбы, - было его чувство - очень... тревожно. На балу он даже мне почти прямо сказал. Бесился при мысли, что скоро мы вдвоем уедем. Тоже - чернил бы с радостью брата! И вот мы - вместе... Ты видишь - я "не отбилась от родимой стаи"... Тут все сложнее. И м. б. ты поймешь, что, оставаясь чудным человеком, тонким, (нет, не угрем, тинным), - Ар все же - вне жизни... Иногда мне очень с ним тяжело. Он - трудный. И жизни, Жизни - нет...

У него нет импульса жизни, желания счастья, радости этого счастья. Всего того, чем полон ты.

Господи, как я люблю тебя, "Ивик", мой, позволь тебя назвать так. Мне давно нравится это ласковое... "Ивик..." Ты, понимаешь? Я хочу сама радости, а я ее только отыскиваю для другого. Я... устала.

Ар - теоретик... Всегда боялся жизни. У него жизнь вся в его плане. А время... все ломает. "Вот погоди, я все устрою!!" А жизнь уходит. И с отпуском... не то, что он не хочет, а правда... "некогда". И раз женат, и я хорошая, то чего же беспокоиться?.. Когда-нибудь (?!) мы все устроим. Вот... в этом роде... Мне трудно тебе это все объяснить. И я часто теперь замечаю у тебя ноты недоверия. Например: "Что это... страдала или - услаждалась?" И... "почему не ушла из клиники?" Ты за моей спиной чего-то ищешь. Не надо. И теперь я боюсь, что ты мне бросишь: "адвокат А.". Нет, это только, чтобы все объяснить! Ты понимаешь?

Это для него будет общим крахом. В семье его съедят тоже. "И этого не сумел". И то уже донимают, отчего детей нет. Рады бы и это ему повесить. Я этого, детей, не хочу. От них всех не хочу! Не знаю почему... Не знаю. Не хотела. М. б. устала. От всей жизни устала.

Как все будет? Не знаю... М. б. все очень просто. Уйти "к другому" - невозможно. Чем бы это кончилось? Наверное горем. Я этого горя не в силах перешагнуть! М. б., - случится само, как несколько раз бывало. Ссора... Уйду. К тебе... М. б. даже скоро. Кто знает. Но все равно, и уходя, вот даже так, я буду знать, что это "дитя" "не ведает, что творит". Он - дитя. И наивен так же, как глупое дитя. Я у него первая и единственная. Знаю , что другой не будет... Понимаешь, его надо знать. Писем он никогда красть не будет! - это у отца им омерзело. Тот и до сих пор это делает... Понимаешь: я - жена-мать-мадонна, - вдруг уйду, разочарую. Покажусь той... обычной, которую он презирал и которой боялся... Мне он сказал: "Ты мне Небо и Землю показала рядом, освятила любовь, дала веру в чистоту..." У него долгое время отвращение даже к детям было, как напоминанию о любви. Это было сильное психическое потрясение. Ведь только 9-10 лет! Девушку, жившую у них, он бил однажды. Почему? Мне Doctor объяснил. Зачем живая, - не Мадонна?!

Трудно, трудно жить! Пойми меня! Ар совсем не ревнив, т.е. так кажется... потому, что слишком я - вне подозрений. Он сам никогда бы не изменил, и потому не может и у меня во-образить. Он долго верно не понимал бы, что ему говорят серьезно. Вчера так было. У него взяли любимую лошадь, и он сказал: "да все хорошее приятно всем, - вот на тебя тоже небось были бы желающие (шутя!)". Я - "ну, а отпустил бы?" - "Чушь какая, мне писать надо". - "Нет, скажи, Ар!" Хохочет детски: "ты как ребенок: папа, а я если так, то ты как? Глупышка". Не понял. А я так спросила, что у мамы глаза круглые стали. Он дитя до жути. Вот, длинное письмо, а всего не объяснить. Спроси И. А. Он нас всех знает. Он А. тебе раскроет. Целую и люблю. Оля

[На полях:] Я - ни "рода Бредиусов", ни людей не боюсь. Пойми! О "подходе" к А., м. б. спросить совета у И. А.? Он - психолог! Скажи!

Ивика твоего поздравляю!

Мой милый, дорогой... мучитель!

Вчера вечером - твои 17-го, 18-го X... И потому пишу вот!

знала , что... все темное прошло. Почему? Не знаю... А тогда, 8, 9, и до... вчера... мне было так противно на душе, так тошно. В день Иоанна Богослова я не могла Вам писать (прости мне это "Вы" - еще мне трудно так привыкнуть)... - а 13-го я писала тааак, что - ужас. Ужас, потому, что не было зримых причин... Но они были эти причины, - в тебе были! Твое письмо от 10-го меня отбросило и придавило. Говорю тебе прямо. Каким образом оно получилось?! Мне это надо понять! Это очень важно. Когда я тебе в моем от 22-го сказала, что до объяснений твоих, я писать тебе не буду, то это не было "наказанием", - нет, я действительно не могла бы тебе писать. Все надломилось и опрокинулось. Я увидела в тебе то, от чего однажды очень страдала, отчего вся моя... сломка жизни! И потому я хотела, хочу видеть,.. что тебя толкнуло. Я смертельно испугалась... Я читала совершенно то, что... тогда... в 1924-27 годах. Понимаешь, словами то же. И потому хочу знать... Слова ли только, или за словами - ужас. Я в жизни перенесла невероятно много, - ты не сможешь себе представить... Но это... это было предельностью страданий. Если бы это показали в кино, то - зал бы принял за нагромождение, передержку. Я - все вынесла. Я и сейчас еще как будто оглушена... Прошу тебя... открой мне, что тебя смутило? И почему так?

Я - странная такая... могу вынести я много, долго терпеть, но в каком-то определенном... вдруг - не могу. И тогда... ничто, ничто уже не удержит... Так и было тогда... давно... Я девочка была совсем, но нашла силы. Я не к тебе это отношу, а... вообще.

Жизнь моя... полна встреч, событий, драм и потрясений. И каждая - роман. Вот бы тебе писать их! Пиши! Я дам тебе их!

Не понимаю, как это случалось. Я не искала ни людей, ни их и сердца. Т.е. нет, я... ждала... одного... определенного... но его не было... а все другое? Иногда принимала за "заветное"... была ошибка. Их было много... этих... "претендентов" на... как мой отчим-остряк шутя их звал, "претендент на скальп". Нет, конечно, их "скальпы" были мне не нужны, - они охотно снимали голову сами. Вчера нашла в бумагах "акафист" отчима на меня:

²⁷⁵ , Древлян истребити хотящи, врабие и враны с возженными хвостами на домы их насылаше и сии огню предате. Ты же возженными стрелами сердца своего верных рабов твоих многажды испепелила еси. Темже, сие зряще, вопиим ти: радуйся, в хитрости твоей княгиню Ольгу превзошедшая, радуйся сих новых Древлян неумолимая победо, радуйся обаяния женского непревосходимая художница, радуйся, яко ни вранов, ни врабиев для победы твоей никакоже требуети, Великая скальпоносице Ольго, радуйся!"

Конечно, шутка. Отчим любил такие "писульки" и делал их на знакомых тоже. Я не была "кокеткой", хотя мне дама одна говорила (мать подруги): "Олечка, Вы вся - кокетство... Вы со мной вот, старой женщиной, говорите и не замечаете, как кокетничаете, вся блестите". Конечно, это не было кокетство. Я, - верно несознательно... просто: быть самой собой... И это было всюду... у всех наций. В Художественной школе писать хотел один преподаватель (из старших, - т.е. в смысле "прежних") - "Мону Лизу", "Джiоконду" - просил меня позировать. Как сумасшедший бегал и "ловил улыбку Моны Лизы XX века". Хотел он "дать свою разгадку новой Джiоконды". Мне было тогда 17 лет. Я знаю, что у меня бывало это сходство. Это и женщины находили. Особенно, когда я была полнее. Я была в юности полнее. Нет, не толстушка, конечно! Я писала тебе о "свежести красок", - ты верно понял "румянец во всю щеку"? Нет. У меня цвета пастели, и потому их портит всякое прикосновение посторонней "приправы". Пока еще не нужно. Это от папы. Я никогда не загораю. И пудру (только для лба и носа) мне всегда подбирали и составляли в магазине при мне же. И летом я могу пользоваться еще от зимы. Так мал загар. Мои духи хотел ты знать. Ты не поверишь: - это тоже очень субъективно... Я всегда меняю, мешаю несколько сразу, по настроению, по вкусу, - иногда я не переношу их... и голова болит. Но в общем очень люблю. Всегда какой-нибудь цветочный (ландыш) мешаю с подходящим "fantasie". И пробую. Никто не знает: какие духи у меня... они мои просто! Последние, что я тебе послала: "My sin" (англ.) и... ландыш. Обожаю Guerlain'a - почти что все... Но их нет давно. Были л'Эман, Коти... но бросила... хоть долго их имела. И... вообще... я их сама выдумываю.

Например, помнишь были в моде л'Ориган (Коти)? Я их не могла терпеть под конец и отдала прислуге в клинике... Мигрень всегда бывала. Поэтому всегда сама пробую. Ничего не посылай! Хорошо? Лечиться я буду... Ты спрашиваешь, отчего худею?.. От... тебя! И тут ничего не поможет. Когда я жду твоих писем, то я буквально, дрожу. Я их еле-еле вскрываю. Пересыхает в горле. Буквально! Я никогда этого не испытала. Не сплю. С тобой говорю. Сердце стучит. Не до еды. И все - украдкой. О сложности с А. - я тебе писала... К нему нельзя прийти просто с "уходом". Я знаю одно: - если уйти, то это должно быть вне зависимости от тебя. Мне ведь все виднее. Поверь мне! Мучений у меня очень много. Не таких, как ты думаешь. Я - достаточно новая. Но помимо - этого! Пойми и помолись! Недаром же я вспомнила о "Даме с собачкой". Легко ли мне это?! Не знаю, как Без "ты" и этого "безумства" было бы легче? Или нельзя?! Я иногда с ума схожу без тебя, читая твою страсть! Послушай, я вчера свой дневник читала (18 лет!) - там было: "Оля (подруге), ты пишешь, что недавно прочла о любви двоих, знавших друг друга только по письмам. Да, это, конечно, странно, но мне так понятно. Я бы хотела такой любви, и только такой. Он любит ведь только душу!" Послушай, бесценный мой, все, все, чего я, шутя , желала, - все мне далось. Так, я говорила своей подруге-лютеранке: "Оля (тоже Оля, было 3 подруги - все Оли), я тебе завидую; - если ты выйдешь замуж, то будешь венчаться в 2-х церквах, - как это красиво!" Я дурочка тогда была, (18 1/2), (идиотка была - даже не дурочка!) - шутя болтала... и... получила. И многое - такое. И вот о письмах. Дневник мой очень забавный... Тебе бы почитать. Все та же! та же! Много об этюдах в школе. Маленькие пробы пера... А, как ты больно меня дразнил Ириной... И... зачем о 6-тиминутных, "из приличных"? Ну, хорошо, не буду... Какая Bauer? Где? Я найду ее по книге и все сделаю, что могу (* Может дать визу только германская власть! Узнала!). Но, м. б., мне -то лучше в стороне остаться? Голландия - это деревня - все известно. Бредиусы - очень известны. Знаешь известного ценителя - знатока Рембранта? Dr. Bredius? Он у Вас, в Monaco. Это дядя. Их целый музей в Гааге. Очень известны. Пригвоздят меня (не муж, он не ихний) цепями, не дадут так просто! Я их знаю! И как же знаю! Муж-то с ними боролся. Их - жертва. И болезнь его от них была отчасти. Потом я думала: устроить вечер здесь, в нашем болоте, по-моему для тебя будет... неудовлетворительно (* а главное: для меня опасна такая огласка. Муж поймет, что я с тобой! Он все всегда знает.)... На Пасху было 20 человек русских в храме. Очень мало-русски! "Дамы" считают священным долгом стать вполне "Mevronw"..! У меня ни одной подруги! В Утрехте - есть одна - прелесть - это исключение! А муж - дубина! Я его так и зову "дубина". Сломал ее конечно. Уйти хотела. Осталась. Здесь женщина - ребенок, без прав. Хуже Домостроя. Завидовала мне, что "мягкий муж, - я вот однажды в такого же влюбилась, ища тепла и ласки, и уйти хотела; - в нашего соседа". Бедная! А дубина был у Вас и сделал все как... дубина!

меня посылать. Но я у 2-х фотографов была - лучших. И ничего не вышло. У мужа есть мой чудный портрет с глазами, одновременно с твоим 1-ым снималась. Хотела я с того переснять, но у мужа - как все - "под спудом", и так не знаю даже, где он. М. б. найдет, тогда дам переснять тебе. Марина не шлет. Она ужасно не точна. Тогда письмо от янв., послала в марте! Неужели и теперь так. Попроси ее! Еще! Я так жду! Вчера прислали извещение, что 2 книги пришли! Какое же тебе спасибо! Я так горю вся нетерпением! Какие? С твоим автографом? Из Булони. Пришли скорей автограф! Ах да, отчего папа умер? Не бойся - не tbc. {Туберкулез (лат.). }, - у него была оспа. Это было ужасно... Натуральная оспа, без всякой эпидемии в городе, - хотя в Казани часто она скрывается у татар. Меня на tbc. всю тысячу раз пересветили и перестукали. Ничего! Constitutionell - подхожу, и потому шеф и "кавказец" меня подробно исследовали, когда начинала худеть... Ничего! ("кавказец" - только рентгеновские снимки исследовал, - ко мне же не подпускал его мой шеф). О Hypophyse я знаю. Это очень важно. У меня был пациент - молодой барон, разбившийся на охоте и повредивший Hypophyse - у него стал diabetis insipidus, - ужасно страдал. Это не сахарная болезнь, но лишь ее симптомы! Из моей лаборатории диагноз вышел.

Как часто это бывало. Сколько диагнозов, "отгадок", драм, я выносила из моей работы. Было интересно. Но очень тяжело!

[На полях:] Посылаю пока маленькие "глаза".

Мне хочется рисовать! М. б. буду - для себя!

Непременно, непременно напиши, что ты сказал в злом письме о моих 33-х письмах, - я не разобрала. Сжечь хотел "в 11 ч."? Или что это: 11 ч.? Скажи.

Книгу фон de Фелдэ я знаю. Я их, такие не люблю. М. б. интересно и даже "полезно", но и вредно...

Не получила "стрелки" Ирины. В письме 14-го о Достоевском я не о речи его. Одна заметка в "Дневнике писателя" ²⁷⁶ .

Отчаянно люблю! Пиши мне все , все, как ты любишь. И знай, что... всем тебе отвечу!.. Обнимаю тебя долго... бесконечно, жарко...

Здравствуй, гуленька, ну, как твое здоровье, - не пишешь ты? Какое ласковое перышко твое, - должно быть знает, кому пишу, старается. Сегодня не отвечаю на твое, 16.X, - другим я занят, да... - тобой. Всегда. Знаешь, меду мне прислали, мно-го... всю бы в нем выкупал, потом всю бы... обцеловал до пятнышка последнего, - ну, как амброзии вкусил бы... знаешь, боги-то, амброзию вкушали... стал бы им причастным, - ты же сама амброзия, гулюлька! Сегодня я с утра "в полете", - мое сердце. Так взмывает, - ну, что такое? Все ты в нем, так неугомонно-дивно, - что такое? Ну, вспомни... книги получила? Или - письмо? Светло тебе? Ну хоть немного? Не забыла еще Далекого? Не пиши, ни-когда, что ты меня "уж бояться стала"? Мне больно. И забудь, что - "мне нужны радостные письма". Уж какой раз ты об этом мне..! Изволь забыть. Меня... бояться? Ну, можно ли так, бо-льно! У меня сердце тает для тебя, такою нежностью, такою лаской... О-ля! Никогда, - помни!, ничем не упрекну чудесную мою чудеску - "Девушку с цветами". На, вот тебе, - за это:

// веснянка! / Кто ты? / откуда ты?.. // Все новый образ, / новая загадка... / Песня? / Кто пропоет тебя? / как передать ручьистость линий, / изгиб руки, / невнятную улыбку... / пальчик этот! - / Что он поет?/ что видят затененные глаза, / за далью?...///

Девушка с цветами, / кто ты? // Девственность / - и грусть. / И светлость. // Смотришь в даль... / Что там, за далью... - / счастье? // У сердца - белые ромашки, / пленницы твои, / ручные. / Ну, / загадай о счастье: // " ... любит?.. / не любит... / любит..?" // Ну?.. (* пауза, чуть длительней.) - // что шепчет сердце / - сердцу? /

"Любит"! //

О, милые цветы, / осенние, / - предснежье! / Спешите, / доцветайте в ветре. / А вы, / у сердца... / слышите, как бьется? // что поет?/ Прошелестите мне, / шепните... / лепестком, последним, / нежным... //

Дождь, / ветер. / Дали смутны. / Где вы... / цветы, последние?.. // Сухие, / потемневшие головки... / - только?! // А цвет ваш / белый, / - ваши лепестки..? /// Отпели песню, / все... / опали. ///

Девушка с цветами, / где ты? / Все в дали смотришь? // Смутны дали, / в ветре. / А вы, / у сердца... / пленницы ручные... / где же вы?.. // Спросить у ветра..? /

- Ветер, / ве-тер..! // Лю-бит..? ///

Ветер... / ветер... ///

Для чтения ясные паузы даны знаком / (отрубь, как бы, но... чутко!!) Тогда слышно.

// более длительные паузы

/// еще длительней.

Париж

Тебе, Олёль, - пропелось. Может быть, в ответ, на то письмо, 16.Х..? - Не знаю. Так, пропелось. Не надо смутных далей. Не надо ветра. Ждать - не надо. Так - сказалось. Это не я сказал, - пропелось. Что они ответят, эти дали? Смутным. О, ми-лая... веснянка!.. Целую.

Как бы тебе я про-чел!.. Писал - и - странно! - плакал.

3 ч. дня

"Девушка с цветами" будет увеличена, чтобы - на мольберт. Чудесно! Спасибо тебе, Олёк. Спасибо - брату. Это большая радость. Но как ты похудела! Не смей!! Умоляю, принимай "cellucrine", фосфор, ешь больше, пой, (если можешь), гуляй, отдыхай, ни-каких работ, так и заяви - больна. Ты на самом деле больна. Но, ради Бога, Олечек... детка. Ты писала - "хитрю" я, будто скудно мне живется. Смешно. Вот, сейчас я завтракал. Вот что: чудесно жареный на сковороде картофель (на постном масле, я люблю порой), - велел своей "подруге дней моих суровых" ²⁷⁷ модница была, трясла сережками, часто подтягивая сквозные чулочки, и любила - "покажите на карте военной, где фронт французский". - Я эту манеру не люблю, меня это стало тревожить , и я заменил Ариной Родионовной, давно, с год). Так вот - картофель (пищит на сковородке!) - как бы мы поели дружно, будь ты тут! Стоя бы в кухне, ели. Прямо бы с "шипелки" (сковородки), я бы тебе поджаренных в ротик, а ты мне, и глаза бы, пожалуй, выкололи, или - в губку. Затем - пара битков с гарниром, рюмка зубровки (это по случаю холодной погоды и моего состояния, "несущего"), бретонская галета на масле, с вареньем - мирабель, кофе с медом. Плохо? Потому и пишу пло-хо. Ах, Олёк... будь ты со мной сейчас, как бы мы... я тебя обнял бы, до пи-ска... сыграли бы с тобой в четыре руки "Крейцерову сона-ту-у..." - лопнули бы все струны на рояле! Поняла?.. Глу-пая, ты ни-чего, конечно, не поняла. Бог даст, поймешь, если не будешь смотреть в дали. Ах, какой бы я рассказ тебе рассказал, - сейчас лежал и вспомнил - как меня Оля "разыграла" на... бегах! Это вот расска-зик. Так и не напишу. (Потому и "Мери", и бега в "Путях", что заплатил за них. Пусть напишут!) Это из... "Семейного счастья" ^{27 8} , - это му-дрость. И какой же эффект! Уж чего я не видал, а такого не ожидал. Это - как любящая жена учит мужа, - до чего же тонко-педагогично! Как-нибудь расскажу. Надо это "в лицах", - это я умею, во мне, говорят, бо-льшой артист, пропал. Да ведь и нельзя же в одном поезде сразу и в Москву, и в Питер. А почему вспомнил? Сегодня снежок просыпал скупой сольцей - и вспомнил - шубу надо вынуть, - в ней я на бега начал в Москве. Здесь она на складе все дремала, прошлый год взял - зима была студеная. Новая почти шуба, шаль в смушку, с сединой, и шапка, как у хохлов, такая же, с проломцем. Прошлый год выйдешь - Париж дивится! Ну, - Москва! Парад. Бывало, на бега в ней - на лихаче! Пролихачивал, довольно ²⁷⁹ . Вот, Оля меня раз и научила... да-а!.. Но - до будущего письма, напомнишь если.

длиной 12 шагов больших, шириной 9-10, - плясать можно. И окна огромные, надо два радиатора, да я один отдал знакомым, там больные. Скоро затопят, сейчас что-то забурлило в водяных радиаторах. Милушка, Олька, велела ты поставить печь или радиатор электрический в твоей комнате наверху? Тебе необходимо тепло-тепло, нервные детки - особенно требуют. У меня сердце кровью заливается, как подумаю о твоих муках! Я весь дрожу. Так... делить себя! Ужас! Ну, я стиснул зубы, я терплю. Писать не могу, конечно... не мо-гу-у... С тобой... я бы к лету кончил "Пути"! Теперь моя сила - от тебя. И от тебя - "не могу". Изволь дать мне эту гнусную "Полукровку"! Не отстану. Ольга, Олька, гулька, гу-ленька... - ну, когда же?.. Я не знаю, добьюсь ли визы. Увидеть... - и - вырвать сердце! Это - на пытку..? Я не знаю. Не хотел нынче ни строчки тебе писать, а только - "Девушку с цветами", - на! Но я не в тебя, не такой жестоковыйный, несмотря на... мое детство, после отца. А ты, "ласкунчик", - вот какая же-сто-кая: я готов изорвать твою открытку от 13.X, где два слова: "почему не писали давно", "грустно" и - "не могу больше". Это - из дали-то! Это - на 2 недели-то! И почему - это - мне - "все мужчины одинаковы"? Ты столько мужчин знала?! Что это - за сравнение? Не стыдно? Из каких это "пред-по-сы-лок"? И почему это у И. А. - плакать? выплакаться? Думаешь, он меня нежней? Нет. Я тебе уж - чужой? Не знаешь ты меня. Ты - попробуй - скажи И. А. напротив... - узнаешь. Я его люблю. Но - я его и знаю. У всех свои, конечно, "пунктики". Вот, если дифирамб споешь Ивану Александровичу - шелком заиграет. Да, он умен, но - абстрактно. Я терпеть не могу их "диалектики", философов. Я люблю тело - во всем, даже - в духовном. Прочтешь, м. б., "Старый Валаам" - там, сквозь Тело - дух сквозится. Не терплю формул, схем, чертежей в разрезах, женщин - педагогических, спекулятивной философии (созерцательной). Я люблю тебя, Гульку, в белом, леснушку - в баварочке, ножку в сквозном чулочке, грудь в обрисовке-чуть - ну, дышит "про себя"... - я всю тебя люблю, моя все-мирка! Ты - одна - во Всем. Ах, Олёк, как трудно. И трудно тебе понять, что ²⁸⁰ ... - цветы отходят, - ветер, вечер... Напиши о здоровье, о t°. Лежи. Ну, помаленьку отучай... меня. Реже пиши, "жури"... жди "Воли Божией". Да... М. б. можно тебе писать на маму? М. б. возьмешь ящик на почте? Если пропадают письма. От 30-го IX expres - получен? Очень важный. Книги? Я хотел бы на брата Сережу послать тебе духи. Какие - твои? Извести обо всем, - куда послать? Повез бы тебя в Opera, к цыганам, сидели бы в русском ресторане... везде! Развеселил бы я мою Ольгушку, мою Царевну! Целую. Твой весь Ив. Шмелев

Напиши адрес Сережи. Я на него пошлю для тебя - "cellucrine" - и еще какие лекарства и духи - какие?

Вот, Олёль, сперва, упрощенная ткань романа "Пути Небесные" ²⁸¹ . Самая сжатая. Постепенно я ее буду - для тебя - растягивать и наносить на нее вырисовку.

Приезд в Уютово, под Мценском, в канун Ивана Купалы ²⁸² , 23 июня. Их встречает перезвон церквей. Вечер, идет всенощная. На Дари это производит глубокое впечатление: с Предтечей для нее связано "обетование" (см. 1ч. - Воскресенский монастырь ²⁸³ желание в ней живет. В благовестах и в том, что сегодня канун "Предтечи", - на новоселье - чуется ей некое "знамение": она просветлена. Вид вечером городка (из окна поезда) - мягко отражен в ее душе. Встреча на вокзале, - сюрприз - группа путейцев, шампанское, она - в белом, чудесная, радостная... груда земляники... Почему - встреча? Любовь сослуживцев к Виктору Алексеевичу (1), слухи о Дари и "романе" - в преувеличенном виде дошли до Мценска (2). Приказ по линии директора Управления дороги - показать товарищеское сочувствие собрату, "обойденному" - дружно собраться всем "линейным" инженерам (3), "тайна" - разбогатевший от сибирского наследства (!) с необычайной красавицей (маскарад в Дворянском собрании вызвал фантастические толки), почему-то "ушел в трущобу, купив именьице". Зовут - в город, - ужин в летнем саду, на берегу реки... - но Дари устала. Она - засыпана цветами. Едет одна в Уютово, (5-6 верст), её провожают бывшие владельцы имения - студент-медик (70-ые годы!) и - его брат 18 л., даровитый художник. На него Дари произвела потрясающее впечатление, ее глаза . (Должна быть линия "романа" - ) он не может уехать на "этюды", как хотел, он остается, - в баньке бывшей жить, - для этюдов "этого лица... "святой"" + ? (что - в ней - ему захватывающе - неясно). - Ну, видишь, Олёк, как трудно даже пустую ткань давать, а это даже еще и не 1-ая глава! Товарищи увозят В[иктора] А[лексеевича] праздновать "встречу" в городе, до... 3-х ночи! Уютово. Дорога во ржи. Закат. "Уютово". Общий вид. В усадьбе, в людской, "именины" "Аграфены-няни", воспитавшей молодых людей. Встреча ее с Дари. (Она - бывшая крепостная Варвары Петровны Тургеневой: Спасское-Лутовиново ²⁸⁴ - совсем недалеко.) Это очень нужный мне тип русской цельной души крестьянской женщины, (огромная ее роль в романе!). Она очень независима. Ей - ее первая ночь в усадьбе. Она - наверху - спальня ее. Трюмо. Окно на пруд. Звезды. Соловьи. Она причесывается на ночь перед трюмо. Трюмо отлогое - отражение в нем звезд, самой Дари... Дари - в звездах, в трюмо!

Впервые - ее любование собой, ее торс (в светелке жарко), ее грудь (черные соски), - в звездах... - в ней пробуждается нечто вакхическое... - первое "видение"... Димы (1-ая галлюцинация)... и впервые, здесь, ее "успокоенность" - после январской бури - подвергается испытанию. Она - в кресле вольтеровском, у окна. Засыпает (полу-сон) в пении соловьев (последних!). Ее сон - спутанный, (и Дима!) из обрывков дня . И - танцы у воды обнаженных женщин... - тело владеет духом, покрывает... сладкая истома, возникновение "греховного". Пробуждение. Ночь. Звезды... И - твое, Олёк! - открытие, очень глубокое - "звезды глубоко тонут и в прудочке!". В этом - для Дари - святая связанность Неба с земным. Звон колокольцев. Компания провожает В. А. до "Уютова", пение. Фейерверк на пруду - в честь новоприбывших владельцев (полупьяные). Вроде серенады. Баритон - инженер, кн. [фамилия нрзб.], - видевший Дари в московском маскараде - поет. Дари показывается в окне... - видением. Общий восторг. О "кончине" Димы Дари не знает. (Ей это скажет В. А. несколько дней после). Утро. Дари впервые идет (она уже не засыпала) к ранней [обедне] - в Мценск. Дорога росистыми полями, березовой рощей, - мягкий пейзаж русского июня - травы, лошадь, коляска, дымящаяся река, - встреча с "дурочкой" при въезде в город. Радостный свет в душе Дари. Она - нашла успокоение - "уют"... Слова дурочки о "грозе" (ясное небо!), которая вот накатит, - не смущают. Мечта о ребенке проснулась ярко - (причащение детей-младенцев!) - с этой мечтой она возвращается в усадьбу... (Это - 1-ая глава).

Оля, это все очень скупо, без красок... и я вижу, что так передавать тебе нельзя. Я дальше дам лишь самое краткое течение "событий". Здесь я не мог и намека дать на " внут р "... на "душу" - а это самое важное в "Путях".

9 ч. 15 мин. вечера

Завтра "Казанская" ²⁸⁵ , был у всенощной, - пересилил себя, помня твою нерадостность, что не был на Иоанна Богослова, про "ножки устали" ^{286 287} , - ты ее знаешь, - я просил ей здоровья, света, силы, - счастья. Я услыхал любимое место - от Луки, I, 26 - 38 и возглас - "Богородицу и Матерь Света..." ²⁸⁸ - унес меня к далекому - "Свете тихий", к тебе, Ольгуля, в лето, в тихий свет... "Казанская" - мой приходской праздник ²⁸⁹ , - многое вспомнилось... - Темная икона, родовая ²⁹⁰ ..?" Что же смущать мою светлую, видевшую так мало света! Ну, слушай. Это всегда мне больно вспоминать. Ну, шепну тебе, ты меня больше пожалеешь (как народ понимает), хоть в сердце приласкаешь. Нет, нет, только не жалости! Я не выпрашиваю, не жалости, а - ласки, любви. Народное слово "жалеет" неопределимо: это выше, глубже "ласки" - это - сердцем к сердцу.

После кончины отца - я писал тебе - матушка была в очень трудном [положении]. Я поступил в гимназию ²⁹¹ . Задерганный дома, я ничего не понимал по русской грамматике! Учитель был больной ²⁹² до - часто - моего бесчувствия. Гимназия, постоянные двойки по русскому "разбору" (это продолжалось 2-3 мес., перевод в другую гимназию - и - пятерки!). После наказания пол был усеян мелкими кусками сухих березовых веток. А я молился криком черному образу "Казанской" - спаси! помоги!! Мое все тело было покрыто рубцами, и меня... силой заставляли ходить в баню! Понимаешь? Когда меня втаскивали в комнату матери - и шли где-то приготовления к "пытке" (искали розог) я дрожа, маленький, - (я был очень худой, и нервный) я, с кулачками у груди, молил черную икону... Она была недвижна, за негасимой лампадой. И - начиналось. Иногда 3 раза в неделю. В другой гимназии ²⁹³ мне не давался латинский (в 6-м кл. я был влюблен в "Метаморфозы" Овидия, был - лучший). Меня теперь секли за латинские двойки. Потом - за всякие. Потом... - дошло до призыва дворника: я уже мог бороться (это продолжалось до... 4 кл., когда мне было 12 л.). Помню, я схватил хлебный нож. Тогда - кончилось. Все это было толчком к будущему "неверию" (глупо-студенческое). Я отстаивал себя с ранних лет. Помню, в 5-м кл. я занимался физическими опытами в своей комнате, гальванопластикой, выводил цыплят аппаратом своей конструкции, выращивал в комнате "огурцы Рытова", "японскую рожь", - у меня был всегда хаос. И в то же время ночами глотал все, что было из книг, все, романы, (Загоскин ²⁹⁴ особенно). Я прочитывал до десятка книг в неделю! да еще бегал в Румянцевскую публичную библиотеку ²⁹⁵ . Учился у сестры Мани ²⁹⁶ на рояле, пел (!). У меня, - все говорили - исключительный был голос, огромный объем легких (доктора и теперь удивляются, легкие закрывали почки далеко внизу), и диафрагма поставлена - "на [1 сл. нрзб.] исключительного диапазона" (я и теперь читаю публично сочно, сильно - хоть 3 часа!). Словом, до встречи с Олей, - у меня все минутки дня и часы ночи пожалуй были заняты. Я весь - и всем - кипел. Как я себя перед тобой расхваливаю! а?! - Я пишу только правду. - Нет, я зла не помнил. Мать я... сожалел. А после - и любил. Она никого не ласкала, такой нрав. Отец... - он был другой, он никогда меня не тронул. Уезжая в Европу, я нежно простился. Она писала мне с большой любовью. Да, она уже гордилась мной. Она уже меня смущалась. Молилась. Кажется, я стал для нее "самым любимым". Бедная старушка. Сухонькая стала. Умерла на 89-м или 88-м [году] - а м. б. и на 91-м, кажется в 36 г. - или 35-м году - все спуталось у меня. - Вот почему я мало - о ней. И еще помню - Пасху. Мне было лет 12. Я был очень нервный, тик лица. Чем больше волнения - больше передергиваний. После говенья матушка всегда - раздражена, - усталость. Разговлялись ночью, после ранней обедни. Я дернул щекой - и мать дала пощечину. Я - другой - опять. Так продолжалось все разговение (падали слезы, на пасху, соленые) - наконец, я выбежал и забился в чулан, под лестницу, - и плакал. (Горкина уже не было.) Вот так-вот я выучивался переживать страдания... маленькие... но я переносил их так, будто так все страдают. Я развивал в себе "воображение страдания". - Так зачинался будущий страдающий русский писатель. Значит, у меня была уже готова мягкая душевная ткань. Ее создали - отец, Горкин, другие... девочки в пансионе ²⁹⁷ в сени, на мороз - чтобы умереть. О "поле" я познал очень рано (ну, понятно: большой двор, - все!). Но я остался сравнительно чистым. (Я был девственно-чист для Оли.) Гимназистки меня дразнили - "глазастый"! 12 лет я был влюблен - "до безумия". Плакал от любви - все в ту же Сашу. Потом - в деревне - в Таню. Отзвуком этого - совсем нежданно - явились "Росстани", ее деревня, под Звенигородом ²⁹⁸ (местность, дана любовно). О ней - чуть в "Истории любовной", как собирали землянику на "вырубке" (вишни - в кувшин!). Ну, вот, голубка, мои боли и радости. В молодости я был на волоске от смерти раз 4-5. Раз тонул - откачали (в деревне, где Таня). 2-ой раз тонули вместе с Сережечкой в Сочи ²⁹⁹ , - уже почти без чувств нас выкинуло 9-м валом (мы схватили друг-друга - и потому тонули). Ну, что об этом? ... Да, смерть отца была так мне остро-страшно-болезненна, - мне тяжело писать, вот почему я никак не могу приступить, чтобы дать последние 3-4 очерка "Лета Господня" II ч. У меня для нее уже очерков 15 ждут (были напечатаны в газетах). Ну, будут печататься в России, как новое. Такого материала, в книги не включенного, у меня - до 60 печатных листов - целый капитал. Кто его использует? Книги, "как приложения " - например к будущей "Ниве" или другому - дадут тоже очень большой капитал, причем авторские права останутся за автором, и "приложения" еще более способствует ходу отдельных изданий. Я хотел бы, чтобы это было все - твое, Оля. Ты исполнила бы мою волю. Оля, - вот икона Богоматери... я смотрю на нее - и говорю Ей: "да, Оля, моя любовь, мой свет, - истинная, огромнейшее сердце, необычайное дарование, она все может, она - готовая для художественного творчества, - в слове. Благослови ее, Пречистая! Она - достойная".

- иначе и быть не могло! Знаешь, мне тебя совсем не стыдно, о чем бы я ни говорил тебе - все слова с тобой возможны... чистые слова, любви и ласки. И все - движения, все, все... - они - ласка, - и всегда, во всем - чистая, так я смотрю на тебя, будто ты - я. Во многом я устыдился бы перед сестрой Катей (самой близкой из 3-х) ³⁰⁰ , а перед тобой - ну, будто давно-давно ты стала моей, так внутренно моей, до самой-самой телесной близости - ну, ты - во мне, и я - в тебе. И - нераздельно. Вот, мысленно, - обнял тебя - и держу... и всю целую - и - весь забылся. Оля, как все будет - не знаю. Я молился. Иногда, мгновенье... мысль... - ты будешь здесь, такая уверенная, вдруг, ты будешь... ты уже едешь... - даже задохнешься!

Ответь же, можно на Сережу писать? Послать? Какие твои любимые духи? Не ландыш? Нет... не грэпэпль? - Блоссона (его Оля всегда покупала), одни из самых тонких и дорогих. Любила Ландыш, но он томит. Я любил, когда она тихо подойдет, а я пишу, ни-чего не слышу, хоть пожар, - не вижу, - и... на голову мне - накапает грэпэплем... я не слышу, потом - запах бросает меня куда-то... и я прихожу в себя. Чтобы заставить меня идти спать (я уже измучен) - говорит: "ну и я не буду спать, буду сидеть тихо". Мне жаль ее - и я иду. Оля, девочка... неужели ни когда не повторится - с тобой, необычайной? И следа не будет? - обе м. б. ярчайшие - исчезнут..? Целую, всю. Твой Ив. Шмелев. Жду и жду.

[На полях:] Оля, это у тебя, у шейки, цветы - бегония или орхидеи?

Когда ты прислала стило - моя машинка вдруг сломалась! (Обиделась?) Надо починить.

Я не смею тебе всего о себе - текущее - писать: тебя это задевает, расстраивает.

Ты на большом портрете так ясна - чудесна... вот именно - такая (давняя моя).

Ты хоть немного признаешь за мной чутья к прекрасному? Ты - можно ли быть прекрасней?!!! Не в красоте.

Пишу о справках - в Гаагу, в Берлин. Но мы можем не встретится и при разрешении на поездку в Голландию.