• Приглашаем посетить наш сайт
    Культурология (cult-lib.ru)
  • Переписка И. С. Шмелева и О. А. Бредиус-Субботиной. 1942-1950 годы. Часть 5.

    От составителя
    Последний роман Шмелева
    Возвращение в Россию
    Архив И.С. Шмелева в РГАЛИ
    Из истории семьи Субботиных.
    1939-1942 годы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16 17
    18 19
    Примечания: 1 2 3 4 5
    1942-1950 годы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16 17
    18 19 20 21 22 23
    Примечания: 1 2 3 4 5 6

    41

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    14.V.43

    Милая Олюша, давно не писал тебе: был в хлопотах, и - подавленность от письма 25 апр. Последние письма, 5-го и 6-го 219 - из подлинно "Олиных" писем, и это меня разрядило. Вчера, пользуясь первым, почти жарким, днем, ездил в Сен-Женевьев, где не был с... июля! И болезнь, и холода - мешали. И этим был подавлен. Ты всегда писала - будь со мной прям, открыт. Я всегда прям и открыт, слишком даже раскрывался, - мое свойство, много тяжелого мне приносившее в жизни, - я плохой политик. Этой чистоте в слове-мысли-образе благодарны читатели: даже творческим вымыслом я не обманывал: он рождался "внутренним вИдением". И вот, открытый в письмах к тебе, я всегда получал - "не казни", "злые письма", "злишься". Конечно, не безгрешен я, не свят я. Но я всегда говорил сердцем. Ты вон и мой больной палец сочла за "византийство"! Это когда я был без прислуги и должен был все для себя делать! Твои письма последних месяцев были, поистине, "от гололеди", хуже: они были - пу-сты-ми, бесплодными. Ты же писала: "даже твои ласковые письма меня не согревают". Просто, они были уже не нужны. Вот, что такое - "гололедь"! И я старался ее растопить: смотри письма! Если ты еще не утратила чуткости, они скажут тебе, казнил ли я или - был в тревоге за тебя. Редко пишу..? Беру, что под рукой, - от 10-го окт. прошлого года. За это время по 24 апр. ты получила 39 закрытых и 10 открытых. От тебя за этот отрезок - 30 и 6. Об объеме и не говорю. Как и - о содержании. Я не гололедь. Я не писал тебе, что твои письма мне безразличны, а тебя даже начатая работа над продолжением заветного труда - никак не обрадовала. Ты даже не отвечала на повторный запрос, получила ли фото в письме от 11.III 220 , профиль с бородой. Вот как тебе мое стало безразлично. Ты, должно быть невнимательно и читаешь. Не раз просил я передать привет и похристосоваться с мамой и братом. Безответно. Ну, ко мне привыкли, примелькалось. Пусть так и останется. Про-шу: пусть так и остается, я не живу внешне. До сего дня, - до последнего твоего письма! - так и не захотели принять цветов. Конечно, они уже не интересны: примелькалось. Я писал 7.IV 221 , заказную открытку 10-го IV 222 , - она-то во время попала! Заплатил твой долг - 250 фр. - не ради тебя, не за тебя, а дознался у Елизаветы Семеновны, сколько и - еще не дошли, и свободно мог просить купить для тебя цветы. И до 6.V - впустую мое движенье сердца! Хорошо. Я прошу - больше не посылать ни-когда. Поверь, что мне приятней, - ближе! - твои сухие цветочки - в искреннюю минуту вложенные в письмо. Кстати, парижские цветочники не принимают уже комиссии, с 8 марта, и мне некому переслать просьбу о цветах. Некому! Я лучше буду сам себе во имя твое покупать себе - как бы от тебя! - что приятно душе. И ты, если хочешь, так поступай. Про-шу. Я узнал о твоем возмущении жадностью парижского цветочника, показал специалистам-цветоводам тот голый горшочек, который прислал Андре Боман {В оригинале: Андрю Бауман. Далее исправление не оговаривается.}, на Пасху. Они определили - самое бо-льшее - ну, сто франков. Ты же внесла "Авроре" в Утрехте - 15 с половиной гульденов! Значит, помимо комиссионных, помимо торговой нормальной прибыли, парижский глот положил твои 9-10 гульденов, как недобросовестную наживу. Нечего им потакать. Я перед Рождеством внес А. Боману - 300 фр. и 60 фр. комиссионных. Что тебе доставили! А твой "большой букет" лучших роз к моему чтению! И это - в июне! Меня всегда раздражает недобросовестность, и я не хочу и не могу этому помогать. Мне некого просить о содействии, опыт сделан.

    Да, ты невнимательно читаешь письма: я причащался в четверг, а не в субботу. В субботу я крестил невесту Ивика. Кстати, о твоем восторге "пиром веры". Я не разделяю, я возмущен. Это - "постановка", а не таинство. Вести к таинству в... спортивный бассейн! Туда, где всегда "свидания", похабство, где сами стены пропитаны плотскими испарениями и прочим... - как ни сменяй воду - места не сменишь. Это - "самолюбование" и "бумм"! Тут и другое: лю-бо-ва-ние! Молодой нарочитый "монах" доставляет себе щекотное - о, о-чень сокрытое, может быть даже от сознания его - "сладострастие", нечто подпольное... может быть. Во всяком случае это - реклама! - столь чуждое духу православия. Уверен: ни один здравый иерей этого не допустил бы. Это - позор православия, а не "пир веры". Это скорей - в духе католичества, такая шумиха. Почему, непременно, надо "погружение"? нагота в сорочке? - в мокрой-то - сквозится сокровенное! - тут, при крещении взрослого, довольно и "символического" освящения водой и Духом. И сколь же чисто и благодатно было крещение Лукианы в бедной церковке, без "зевак", поливанием на главу, батюшкой, - монахом строгим, уже немолодым, глубоким человеком - познавшим и науки, и - веру! "Базар-крик" не свойствен Православию, как выстрелы из ружей - петарды, пускание голубей, и прочее у римских католиков. Меня отталкивает такая "труба". И - глупо, да, глу-по! Ты не вообрази, что я чем-то тут раздражен, не припиши еще мне мелкого чувствишка, в отношении к нарочитому монаху! Смешно и - тоже глупо. Но вот что не смешно и не "глупо": это твое краткое поведание о "Святая Святых", о твоей исповеди у Святого Гроба Распятого за ны. Вот что отняло у меня волю писать тебе, пока я не переломил себя, хотя бы и после твоих ласковых двух последних писем. Вдумайся! Ты была в состоянии явной истерии. Ты не смогла почувствовать святотатственную сущность совершенного при твоем невольном участии. Но ты, повторю, была - жертвой недуга. А нарочитый, - может быть и сам недужный - совершил гадкое, страшное даже. Знаешь, тут - все - от надрыва и - у нарочитого - от выпирающей... похоти. По-разному это проявляется! Я не стану вдаваться в глубины сего: это - из сферы, присущей иным героям Достоевского, самым-то гадостным больным. Может быть и Достоевскому, который, описав, выплевывал из себя мучившее его. Тут - на народный аршин - голое хлыстовство - радение, тут - Гр-распутинство 223 . Может быть и бессознательное. Но у меня есть "ключ" к объяснению. Не первый раз эти "духовные" - !! - "поцелуи-касания". Ты писала мне. Значит, эти "прикладывания" обращали твое внимание, были тебе, как бы, отличительными, ты с ними считалась. Иначе - зачем бы и сообщать?! Ты еще писала: никто (и ничто) не может тебя понять и успокоить: только "нарочитый" - твое словцо! - мо-жет. Он все понимает. Вот какой умница, какой понятливый! Ты знаешь: опыт подвижников - за многие века - и всюду!! - ни-когда не позволяет - не допускает! - молодым монахам - пусть и иереям - ранее чуть ли не 45-50-ти лет! - быть духовниками, "старцами". Они руководствуются и учениями Св. Отец, между прочим - особенно - Иоанна Лествичника 224 . Там очень все глубоко и сложно. Монахам молодым не дозволено читать всю Библию, например. А тут - все дозволено, сверх-дозволено, без подготовки. Крестить в спортивном бассейне, в "публичном доме" почти... - девиц в рубашечках, мокрых, сквозных... а тут на духу выслушивает нарочитый интимные признания, для него-то раздражающего, подчас, содержания, - не о тебе речь, я не знаю, как ты раскрываешься на духу, - м. б. в состоянии нервного распада, истерии - до-гола! - а нарочитому - при всей его напряженности остаться "духовником" - разжигающе-опаляюще сладостно-больно... некий духовный блуд. Ты можешь быть - бесспорно, - очаровательна. Ну, как нее быть бедному голодному монашку-сластолюбцу! А он-то ведь сластолюбец, я вижу! И многое я знаю... да! Сластолюбец... и до сладенького пирожка охочь, маменька пичкает, зная слабость своего нЕщечка {Сокровище, любимое существо (рус. диал.) ночью, или поздно вечером, в пустой, понятно церковке ... ибо на людях сей нарочитый не отважился бы на "жест с макушкой" - молодой женщине. Вдуматься только!.. Никогда ни один старец, истинный, ни один Святой не мог бы отважиться, дерзнуть на такое. Ни-когда. Это м. б. бывало в исповедальнях у "аббэ" {"Аббат" (от фр. abbé). }, в парижских и прочих модных "Мадлен" с "глубоковерующими дамами света и полусвета"... - но это не могло быть и не бывало с русскими женщинами и у православных пастырей. Русская женщина целомудренна... как ты... - ты тут ни при чем, - я говорю это твердо! - ты была - не ты, ты не сознавала! Но "нарочитый" обязан сознавать. Мне уже и раньше многое в нем казалось странным и "укрытым", вплоть до его "стояния ночью у Св. Гроба". Тут тоже некое "уклонение". Тут "натаскивание себя", как это делается у хлыстов. И этот "хлыст" мог бы тебя посвятить в "хлыстову богородицу" 225 , при твоем омертвении и разъятости. Берегись. То, что совершил нарочный, отвратно, неповторимо. У меня такое чувство, будто я проглотил такое гадкое... такое... - ты не подумала об этом? Ведь это "моленье вместе", голова к голове, может быть даже с "касанием", для нарочитого-то было верхом сладострастного упоения... - иначе как же принять этот "пригробный поцелуй в макушку"?!! Ты когда-нибудь видела, что духовники целовали своих - чад духовных, особенно молодых женщин?! слыхала ты?! Ну, так спроси у более опытных. Когда я одному духовному отцу (не моему!) рассказал о твоем случае, заменив лиц жизни - выдумкой - и дурной - оголтелого беллетриста, - "читал где-то, давно"! - он возмутился духом я крикнул - "ах, мерзавец!! какую ложь, какой пасквиль на духовенство!! должно быть этот сочиняка из жидов!" Позор, и гнусный позор. В страшные часы воспоминаний Страстей Христовых, после "плача Богоматери" 226 , тут, у умученного за ны - такая гнусная идиллия... слияние слез и - поцелуй! На людях дерзнул бы?! кто дерзнул бы?! Никто и никогда. А сей - дерзнул. Ибо - одержим "бунтом плоти", похоти, сладострастием. И все это выпирает из-под покровов "духовной любви духовного отца к духовной дщери", из сокрушения за несчастную, из глубочайшей жалости! Так-таки и нельзя без "поцелуя в макушку"? Никак нельзя? Или - призная - это была "эмоция"? Но, ведь, где же предел таким "эмоциям"?!! Это подлое воровство "сластишек", без риска ответа: ночью, втайне, при такой "разъятости" исповедницы, при такой ее наивной искренности и чистоте! Да, я тебя ни пылинкой не коснусь в этом, ты - вне сего. Иначе ты не сказала бы мне. Хотя... - ты тут что-то чувствовала, (очень глубоко, где-то в подсознании) что-то... "необычайное"! Воистину - необычайное - ибо это величайшее святотатственное кощунство и надругание над Святым - ты тут же и написала - "лучше больше не говорить об этом": ты как бы предчувствовала мои "раскопки". Да, я всегда вглядываюсь в слова и дела людские, привык так. А раз в игре ты, кого я люблю верно, как же тут-то мне скользить поверх? Ну, теперь оставим.

    Хорошо, что приняла, наконец, антигриппаль. Если бы была точна раньше - не было бы последствий гриппа. А ты болела им. Последствия гриппа, нераспознанного, небережение себя, когда он оставил следы в бронхах и легком, для многих были печальны, вплоть до ползучего воспаления легких. Будь же осторожней. Я тебе пошлю, если будет оказия: заказал. При гриппе на исходе необходима проверка врача, нет ли "залежей" в легких. Иначе - возобновление и - по-жар! У тебя же еще и кровотечения. Пришлю, если ты не болела брюшным тифом - и против тифа, тоже глотанием, без температуры ! Страховка на 1 год, надо повторять каждый год. Но это лучше, чем обычная прививка: жар сильный, а у тебя "последствия".

    Не упрекай меня в охлаждении: ты надумываешь, этого нет, я-то знаю, и я прям с тобой. Я не всегда могу писать лирические письма и жить "вскриками". Мое чувство к тебе стало глубже и сильней. А тебе нужно - внешнее выражение? Вдумайся. 2 года "вскриков" - а дальше..? - "Вампука" 227 словно - "бежим-спешим", на месте. Ты меня мало знаешь. Разбирая архив, нашел статью Бальмонта: "Шмелев, кого никто не знает" 228 . Т.е. - внутренний, "устный". Он узнал - и написал. По его словам я - живой - непередаваемо. Моя речь и движения, по его мнению, дают то, перед чем отступают все мои писания. Ну, ему судить. Статья была напечатана.

    Олюша, я тебя люблю, я - твой, весь . И жалею тебя. Прости мне мою прямоту, но я не могу иначе, - ты для меня - свет, моя бесценная. Люблю. О-сень... о-сень-осень. Сережечка так говорил. О, как мне грустно, как горько - не увидеть тебя. Господь видит.

    Твой Ваня

    Получил жасмин - и думаю о тебе, вдыхая.

    Анна Васильевна снова приходит (2 раза в неделю), ем я сытно, привык все для себя делать, здоров. Но очень все же мешает работе моей.

    Уже написал письмо - подали (в 5 ч. дня) твою открытку! 229 Опять больна?! Ну, вот... Не смей вставать до срока! Это последствия гриппа (хорошо, что приняла antigrippal!) У твоего А. или брюшной тиф, или верней - "залежи" в легких. Банки !!! Дурак ваш врач. Банки - подряд три дня, на-ночь !!!

    42

    О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

    25.V.43 г.

    Дорогой Иван!

    Твое письмо от 14-го я получила 20-го и не могла, не имела ни слов, ни духа, ни сил, чтобы на него ответить. Но теперь делаю все же это, ибо случилось одно обстоятельство, показавшее мне всю ненадежность и тщетность дней наших и еще, что есть вещи, которые мы обязаны выполнить "пока еще с ближним своим на пути" 230 . Скажу коротко: в эту субботу я случайно наткнулась на опухоль в правой груди и подмышкой 231 , в воскресенье местный, домашний доктор посмотрел и, т.к. я сама многое понимаю, не стал лукавить, а без обиняков высказал свое мнение, утешая впрочем успехами в области хирургии рака за последние годы. Он не совсем исключал возможность и чего-нибудь другого и для подтверждения диагноза послал меня тотчас же, рекомендуя сделать пробную вырезку опухоли, к известному хирургу-специалисту в Утрехт. Мы на лошади туда и ездили в праздник же. Но это все не важно. Но за этот день пытки я многое взвесила и продумала, будучи одна в своей комнате. И, конечно, это твое письмо... Мне жутко от таких плодов твоего воображения. Но не о произведенном впечатлении им на меня я хочу тут говорить, ибо об этом можно сказать одной строкой: ты говоришь, что у тебя "чувство, будто ты что-то отвратительное проглотил", ну так вот - это ты плоды своей собственной фантазии проглотил и заставил меня это же отвратительное проглотить.

    За обязанность же я свою почитаю (и положила это сделать в незабываемое это воскресенье) сказать тебе, что все , решительно все - твой вымысел.

    Поверишь ли ты мне, или твоему болезненному воображению - дело твое. Духовной и интимной стороны всей истории я не хочу и не смею больше касаться, тем более, что доказательств тебе, кроме веры никаких дать не могу. Если ты мое отношение ко всему, как к Святая Святых, объяснил моей боязнью перед "твоими раскопками", то что я могла бы тебе сказать?

    Из фактов могу тебе сказать, что никакой "укрытости" не было и никакой "пустой церковки", а наоборот - стояли исповедники, ожидающие очереди и слушали громко читавшееся правило. О.Д[ионисий] совершенно открыто себя вел. Можешь об этом факте спросить Сережу, который исповедовался много спустя еще и меня и стоял с прочими. Как можешь ты толковать о какой-то моей "разъятости", не имея никакого понятия ни о моей исповеди, ни о состоянии моем ?

    Эти чудовищные и страшные слова твои объясню себе твоим незнанием меня лично . И пока что вообще не хочу касаться никаких моих чувств и переживаний.

    Я знаю, что ни в чем никого нельзя переубедить, и если ты так все видишь и так веришь, то Бог с тобой, но я утверждаю, что все от начала до конца Страшный, какой нашептать мог только сам дьявол. Для меня не нужно ни извинений, ни объяснений, ибо не я здесь главное. Но если ты не захочешь увидеть правды, то я верю, что если не передо мной, и не здесь, то Там, перед Ним, за подобное ты понесешь ответ и из этого ответа увидишь, где Правда. Больше мне нечего сказать. И трудно. - Завтра я назначена снова к хирургу, а эти дни была дома, чтобы мерить температуру и беречь руку (я ей собственно ничего не должна бы делать и писать), чтобы проверить опухоль. Хирург склонен думать не инфекционного ли характера эта опухоль, от ранки, бывшей на моей руке { Подчеркнуто И.С. Шмелевым, его помета: ? } . Узнаю все завтра, если ему все будет ясно, а м. б. меня-то и обманет?! Пока что он очень утешал, склоняясь к инфекции. "Домашний же врач" очень переполошился и поставил мою почку тоже в зависимость, ибо хирургу уже было все обо мне известно, когда пришла. Рано утром вчера звонил мне, чтобы узнать, что и как.

    Ну, на все воля Божия. Будь здоров. Оля

    26.V.43 г.

    Только что вернулась от доктора и "не стала от того умнее", как здесь говорят.

    Сегодня у него и речи нет о возможном воспалении. Он предложил завтра утром оперировать грудь, будто бы {С начала абзаца и до этих слов фрагмент письма выделен И. С. Шмелевым. Его помета: !! Господи.} дело получаса, под местным наркозом. Я ему теперь мало верю, т.к. не могу объяснить себе его оптимизма в воскресенье, а теперь он его будто бы забыл... Опухоль он отдаст на исследование гистолога, - тогда, где же его уверенность в незлокачественности { Подчеркнуто И. С. Шмелевым. Его помета: ?! } . Ну, увидим. Ничего не поделаешь. Что уж есть, того не изменить мне. После операции обещает отпустить меня тотчас домой. Но, когда я спросила, будет ли резать и под рукой, то сказал, что "ну для этого надо будет лечь в клинику"... Не пойму ничего: собирается что ли все-таки резать после? И тут же сказал: м. б. под рукой само собой пройдет.

    Но вот другое: в воскресенье следующее (30.V), едет Фасин муж, совершенно неожиданное получил разрешение. Я в субботу хотела все ей послать, но теперь не знаю, смогу ли все так устроить, как бы хотела, м. б. все-таки нездоровиться будет (* Но я пошлю все, что смогу. Пошлю, хоть Тилли.). Вряд ли смогу завтра рукой работать и писать. И письмо тороплюсь отправить сейчас же, т.к. самим надо являться, а смогу ли я завтра путешествовать.

    Помолись. Оля

    43

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    2.VI.[1943]

    Свет мой, Олюшенька моя дорогая, я так подавлен твоим душевным состоянием, - вместе с тобой в тревоге, понимаю это твое, все твое, все сам не раз переживал - и ско-лько! - за все эти годы, когда болезнь моя вспыхивала, и врачи чуть ли не приговаривали меня... - я-то видел, хоть они и не говорили ясно. Сколько раз грозило мне, - и Бог миловал. Мне больно знать, что ты опять (это же не раз было!) считаешь себя чуть ли не обреченной. Родная, детка моя, не томись, веруй! - тысячи врачей тысячи раз ошибались и будут ошибаться. Как смел ваш уездный врач тебя встревожить?! - это или дурак, или - паникер, нервяк и неуч. Не знает, что во всей болезни главное - самочувствие больного, а он, ничтожный, не имея твердых данных, ошеломил тебя! Не врач, а - ничтожество, полоумный. Всякие бывают опухоли, - особливо у женщин, - а у тебя и особенно, ибо ты вся - необычайна, со всей твоей "физикой" и психикой. Возможно, (я же не доктор и, понятно, могу лишь предполагать!) что и вся "опухоль" - какой-то преходящий воспалительный процесс, - м. б. в области лимфатической системы, - область внутренне-грудная так связана с мышечной! - причем и t° не показатель, может и не проявляться. Очевидно, это как-то сразу проявилось (м. б. даже и на почве нарушения обмена веществ, ненормального питания... (ты, думаю, постилась!)), - теперь всякие опухоли - очень частое явление! Уверяю тебя, ибо знаю случаи. А ты вот слишком много знаешь из медицины и анатомии и, как студенты-медики, проходящие курс терапии, находят у себя тьму всяких (и самых страшных!) заболеваний, так и ты, нервка, чутка и - суеверка милая! - сейчас же за страшное. Где основания? Выводы из слов и жестов врачей?.. Умница, да ты же отлично (когда разумна) опрокинешь сама свои набеглые предположения. Помни и повторяй: "Господь мя пасет и никто же мя лишит"! 232 Недавно был случай, переполошили семью - скорей, скорей... резать... (была опухоль в груди у молодой женщины, лет 37-38). Сделали, удачно. И... - после гистологического исследования - нашли совсем не злокачественное. Студент 2-3 курса медик мог бы по одному присутствию подмышечной опухоли найти у себя "признаки" бубонной чумы! Я молюсь за тебя (и на тебя молюсь, Оля!), я болею твоим душевным состоянием - и что-то мне говорит внутри, что Господь будет милостив к тебе... - и ко мне! - хоть я-то и недостоин Его Милости. Твои тревоги-боли - мои же! Да... Знаешь, я все эти недели был сам не свой, как и ты была - сама не своя. Были и светлые промежутки, но большей частью я был "не у себя". С 16-го мая я был болен (простуда), и 10 дней валялся дома, потеряв вкус к еде и делу. Недомогание, вроде инфлюенции. И погода была серая, с ветрами. Я привел лишь в некоторый порядок свой литературный багаж, собрал напечатанное, но еще не изданное книгами, и увидал - почти 5 новых книг! (с неоконченными оставленными романами - "Солдаты" 233 , "Иностранец" 234 ...) Все эти дни твои душевные волнения мне передавались, знаю... - о, тоска какая! -

    Сейчас я, несмотря на твое письмо, я куда светлее... Оля, одно верное у нас - Господь, Святое. Ты счастливей меня: о, как трудно мне полной душой молиться! Как я говел... ?! Стыдно мне. Теперь скажу тебе, детка: я был так душевно опустошен, что не нашел сил пойти к Светлой Утрене! Да. Так одинок был, так - оставлен. Твои милые ландышки... - одни они светили мне. Я их - 15-го мая - отвез на дачу племянницы 235 и там посадил в зАтени. А через день заболел. Я мучился гадким письмом своим, клял себя... - за-чем я так?! Ты права: это дьявол распалил мое дикое воображение. Прости, родимочка Олюша, прости. Чистая, светлая моя, святая... Прости безумца. И не поминай. Я все зачеркнул. Дивлюсь на себя, какой я пламенный и безоглядный, "несущийся" (по Достоевскому)... - до сей поры, до подлинного "склона дней" 236 . Не укаталась Сивка. А пора бы. Оставим, забудем, гуля моя, голубочка. Я с тобой, чутко, близко, нежно, весь, весь с тобой, - моя непостижимка, - о, какая ты сложная, какая насЫщенная знаемым и незнаемым. Да, ты права: я и до сей поры не постиг всей тебя. И потому - срываюсь. А ты снизойди от сложности своей, от загадки в тебе - к моему подчас восторженному недоумению перед тобой - и прости. Теперь многое отошло, теперь ты - часа сего Оля, и только тревогой твоей пронизан, только и живу - тревогой твоей и твоей надеждой. Надеждой - сильней. Ты должна быть, ты будешь здорова! И ты скоро напишешь мне, что ты успокоилась. И я успокоюсь. Я эти дни все порывался вложиться в "Пути Небесные"... - и все чего-то ждал. Да, я ждал твоего письма, и когда сегодня, в 6 вечера, получил, - боялся открыть его. И потом, прочитав и перечитав... - сидел, оглушенный... болью твоей пришибленный. И вот, к ночи мне стало легче... а теперь еще легче... - я же с тобой, и ты - со мной, вот здесь, так близко, так тепло со мной, так ласково, так светло-тихо, - со мной, во мне. Олюночка моя, дай твою головку, усталую, истомленную, я прижму ее к сердцу... я глажу твои косы, твои височки... свет глаз твоих вбираю, и мне тепло, и свет мне - твой, Оля, свет, - вечный свет твой, пресвет-лая моя! Прости твоего безумца. Я тебя ни в чем не винил, не смел, не мог, - ты вся для меня во святой броне. И всегда была, как открылось мне твое сердце. А если я загорался, так это от дурного во мне, - во мне! - Прости, голубонька. Со слезами пишу тебе: прости.

    Не поддавайся, не теряй воли, не шатай веру в себя - веру в свое чудесное.

    Письмо это придет м. б. ко дню рождения твоего. Господи, помоги же, чтобы день этот был светел в душе-сердце моей Олюши, Ольгунки милой. Господи, пошли ей здоровья и радости и счастья - славить Тебя, Тобою дарованными ей силами! Да будет. Целую тебя, Ольгуночка, нежно, свято, благостно, чистоту твою целую, боль твою снимаю... крещу тебя, всей силой, во мне живущей. Если ты почему-либо не будешь иметь возможность написать, пусть мама хоть открыточку мне пошлет. А я с тобой, всегда, - всегда ты будешь меня слышать, я буду неотрывно - возле. Буду чаще писать, не ожидая от тебя. А за все дурное во мне - прости. Ведь ты чутка, и не обманет тебя сердце: твой Ваня тебя любит и безмерно ценит. Только он все еще взрывается, глупец, неуемный, - горько и смешно мне - за себя. Но ты понимаешь, ты - простишь. И не могу послать цветочков тебе. И не знаю, будет ли завтра открыта почта (Вознесение и у иноверцев). Да хранит тебя Господь и Пречистая... о, милая, светлая моя... если бы Господь дал мне сил молиться за тебя!

    Целую, крещу сердцем, весь с тобой.

    Ваня

    Утро 3.VI Сейчас посылка от mr. Tholen. Спасибо, милая Олюша, но я же все, все достаю! А лекарств никаких не принимаю. Сейчас хочу поехать к Т[олену] и попытаться передать духи, яички, лекарства, книгу и pastilles Vichy - для тебя. Возьмет ли?!

    [На полях:] Был у Толена и, как всегда, не застал. Просил передать ему посылочку.

    44

    О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

    [19.VI.1943]

    Милый Ваня! Мне очень трудно писать, но все же, хоть строчку сама. Операция была очень большая: ампутация груди, удаление железы под рукой (правой) и маленькая операция выше локтя.

    О том, что я изуродована, что больно все, (даже правая сторона лица), говорить не приходится, - это все "нормально". Надо благодарить Бога за очень многое:

    1) чудом открыла я опухоль рано;

    2) операцию делал удивительный доктор 237 , когда-нибудь опишу; - коротко о нем нельзя;

    3) все условия, при которых была операция и та легкость у меня, с какой я пошла;

    4) наконец то, что я была последней им оперирована, а потом он должен был уехать, а теперь болен. Он - знаменитый хирург тут, и точно, что ему подсказывало: очень торопил до отъезда своего. Вчера через ассистента передал мне, что первое , что сделает, как сможет выходить, это навестит меня, - надеется через несколько дней, даже если еще не в состоянии будет работать.

    Что будут со мной делать дальше - не знаю, не спрашиваю. Кажется, рентгеном лечить.

    Доктор хороший психолог. Изъял из всей истории нашего "домашнего врача", сказав Ару, что тот меня только навинтит и ему работу отягчит. И домашний врач исключен. Он только был у меня как частный посетитель.

    Невозможно писать левой рукой и устала.

    Коротко: по-немножку встаю. Маленькое осложнение: вода собралась на месте, где была грудь (будто маленькая [грудка]) а так даже до углубления выскоблил.

    И ранка выше локтя плохо затянулась. Но все это тоже почти "нормально".

    Забыла самое главное-то!! Doctor после операции позвонил Ару и сказал: "операция прошла так, как я только мог желать". И еще похвалил меня за храбрость.

    Вот и все.

    А теперь надо поправляться, хоть и не легко: - не могу есть.

    Спасибо тебе за все доброе.

    Будь здоров! Крещу. Целую.

    Оля

    P.S. A я знала, что заболею. Маме сказала незадолго.

    P.P.S. Ах, да, - Толен не взял еще 2-х пакетов масла, 4 пакета лекарства, банку меда, kilo ветчины, очень хорошей, сама коптила и солила (наш мясной паек, - на целый год дают, что полагается, так что я научилась хорошо солить) и яичко с картиной Кремля не взял, несмотря на скандал его жены. Говорит, что не пропустили бы. Твое последнее мне тоже не взял. Но я благодарю тебя за желание.

    О.

    45

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    25.VI.43 12 ч. дня

    Дорогая моя Ольгуночка, как я рад - от тебя письмо вчера вечером! С 9.VI - открытка мамы от 2-го, - я был в томительной неизвестности, намучивая себя, не мог места найти, думать уже не мог здраво - в томительной тревоге. И потому, с 10-11-го, когда послал тебе письма с рассказом "Трапезондский коньяк" 238 , - получила? - не был в силах писать. Эти жгучие думы, как прошла операция... Господи! Боялся осложнений, лезло все в голову... не недуг твой, - он миновал уже и не вернется, верю, верую... а как ты перенесла все, как ты - вся, вся... - все лезло в душу. Как сердце, как душа твоя... - ну, что говорить: ты, чуткая, знаешь меня - себя (мы так похожи внутренним своим!) - и представляешь, что переживал я. Да, как и ты, я верю, что Господь был с тобой - во всем. Ты будешь жить, ты будешь радостная, здоровая, ты найдешь волю - и жизнь обернется для тебя светом! Помогай же выздоровлению, укрепляйся: спа-семся! Так, верю, дано. Пройти через муки, сомнения, тревоги, - и укрепиться, омолодиться духовно и душевно. Свет мой ясный... ты - многим-многим - свет, тихая моя звездочка, далекая. Если можно только это... - я тебя еще сильней люблю, чище, глубже, дорогая Ольгунка. Когда будешь сильней, напиши мне все, что скажет сердце, меня все, все за эти дни с 31 мая, что было с тобой, томит - все знать хочу, все твои чувствования, - будто это мои, и так все мне дорого, до последней черточки, - это мне даст как бы отшедшее, как бы тебя самое, как бы я сам все эти дни был с тобой.

    передачи Толену! А как я просил ее! И я был почти уверен, что ты все получила, и был рад твоей маленькой радостью. И вот... что за люди! Все - только для себя!! Ничто не изменит этих господ "европейцев". Они лишены сердца, способности вживаться в чувства - не ихние. "Каждый для себя" - вот вечный девиз их. И отзовется (и отзывается!) такое предельное шкурничество! Не будет счастья г-ну "Толену" - в самом широком значении. Посылка - для больного человека, - знал же он! - хотя бы и сквозь толщу-шкурность свою! - для доброй знакомой его жены, - и так поступить. Хотя бы что-нибудь мог взять! Хотя бы только лекарства, пасхальное яичко! Отобрали бы... Пусть, надо было пойти и на это. Это лишь отговорка. Для своей Фаси он, конечно, забрал все, что хотел. Милые духи для тебя... сколько я их добывал, хранил, ждал случая! Он мог бы открыть их, как свои. Не захотел . Шкура. Он получит воздаяние, - и ско-ро. Я это чувствую. И я хочу этого, хо - чу . Мало им, толстокожим... - будет больше. Ах, Олёк... все возмерится. И уже возмеряется. Прочуй, как только ты умеешь читать меня... - прочти "Чудесный билет"... - из "Про одну старуху". Вчера почему-то попалось мне на глаза... - "Губить пойдут - а мы спасемся!" 239 Там ни одного лишнего, пустого, слова нет, - так ясно я увидел. И сам, себе, вслух, один, прочитал вчера, - перед получением твоего письма. Прочти. К сему идет. Я - во многом (за эти месяцы) сделал пересмотр - из моего душевного склада. Да, я, как всегда, брал не рассудком, а чувством... - не - "как должно быть", а... - как хотелось, чтобы было. И - поплатился томлением тягчайшим. Плачусь. Но меня не оставляет вера, то что-то, что во мне "шепчет". Ну, как мой рассказчик перед группой фонтана Святого Михаила-Архангела на парижской площади. А ОН - "спасемся"! Вопреки всем толстомясым "голландцам" и прочим глухим и слепым. - Ах, скот этот Тюлень-Толен! Ну, отобрали бы... Подумать, какая важность. Но для них - вещи - все . А сердце человеческое - они его не видят, не могут представить, они слишком узки и сухостойны, слишком лишены воображения-чувства.

    Завтра я напишу тебе, а сейчас надо ехать по "злобу дня сего", для пропитания, по пятницам я получаю особый творог, ехать далеко, заеду за моим пакетом к этой "Holer'e" 240 - приятелю той "холеры-остолопа". Так ты и не получила "Под горами"! Теперь я вложусь в "Пути Небесные", буду писать гОном. Я спокоен за тебя. Не оставляй меня без писем. Не сможешь если - пусть мама, хоть две строчки. Господь с тобой, моя светлая. Целую. Ваня

    Дари погребена в Шамордино 241 . Вчера была у меня пожилая дама 242 , которая видела могилку Дари и ее посмертное фото.

    25.VI.43 10 ч. вечера

    Не пришлось послать, и вот, дописываю. Волнения за эти дни томлений сказались разбитостью, слабостью. Вернулся домой вареный. Не заходил и за посылкой незадачливой моей. Боже, как я убит этой незадачей, - как думалось - вот моя бедняжка будет читать мое, еще нечитанное, будет вдыхать "Душистый горошек", любоваться новым "пасхаликом", так запоздавшим... и Vichy-pastilles будет хрупать... a "cellucrine" так нужен тебе, для укрепления... - и вот! Сердце сладко, до щемящей боли, понывает, как представляю себе тебя, всю затерзанную тоской, тревогой неопределенности - до операции-то! - и ты, в эти часы , ду-мала обо мне, в заботе обо мне, ничтожном! Родная, ласточка, свет вечный мой, святая детка... Да что обо мне... - этот дикарь-жестянка, этот голландец Т[олен] лишил тебя, - сознательно, не желая утруждать себя, тревожась за свой покой в дороге, не взял..! Последний наш мужик этого не сделал бы, - перед страданием, перед чистотой! Ведь не слепец же этот бесчеловечный!? - ведь он хотя бы от своей жены знал о тебе!.. - кто ты, какая - ты! О, пустышки, формы человечьи, набитые черным мясом, напитые черной кровью, салом налитые! - о, ско-лько их повсюду здесь!.. - таких!! Забудем.

    Оля, не думай о болезни. Помни: ты - в Руце Божией. Пречистая с тобою, все святое - тут, около, - светло молись - и будешь жить, вернешь и волю творческую, и радость перед всем чудесным в Божьем мире! Ты должна быть - и бу-дешь! Все Господне - тебе опора, укрепление, исцеление. Не ослабляй себя. Надо петь, надо заставить себя петь. Не волнуй себя накручиваньем дум. Как пришла слабость духа - шепчи умно: "Господь мя пасет, и никто-же мя лишит!" Не мне тебе советовать, знаю... - ты духовно сколь же полней меня, полуопустошенного. - Бог даст и наше прояснится. Все я жду этого, все жду. Что-то должно произойти... - не знаю, но - во мне тревога-нетревожная. Все думается - вот пройдет [боль]... - и вдруг... - и так воспрянет сердце, так всполохнется... - сам не знаю, - какие у меня надежды?.. А вот... не знаю.

    243 , известного чаеторговца. Знала о. Амвросия, с 7 л. бывала каждый год в Оптиной пустыни, в Шамордине 244 (женский монастырь, созданный о. Амвросием, помог Перлов). Любила очень Шамординский монастырь. Как-то сокрушалась, что хотела бы часто-часто бывать, да все не удается. Одна слепая монахиня (игуменья?) 245 , слывшая за прозорливицу, сказала ей лет за 10 до войны 14 года: "что же поделаешь... а случится и так, что мно-го годов, мно-го-много... и совсем не увидишь Шамордина... а перед концом жизни зачастишь, все тут наезжать и будешь, дело тебе будет до Шамордина нашего... вот и наглядишься напоследок". Ей теперь 64 г. И она верит, что увидит, и будет дело - восстановлять обитель, оби-те-ли... Она теперь без гроша, в труде копеечном... - и верит, что Господь поможет, - и она будет нужна не только новому Шамордину. - Недалеко от Шамордина монастырская "дача" Руднево. Там маленькая церковь. И там погребена у стены алтаря Дарья Ивановна. В. А. Вейденгаммер (о нем она много слыхала в Оптиной) перевез прах Д[арьи] И[вановны] из Ташкента, где она погибла на железной дороге в Руднево, которое та очень любила. Дама видела посмертное фото усопшей - "удиви-тельное лицо!" - не может забыть. А видела лет 35 тому, впервые: "светлое, такое небесно-покойное... в белом кружевном чепце... - лилия-лик..."

    Олюша, тебе бы отдохнуть в том старинном замке - Витонбург? - как в 41 году. Сделай так, чтобы удалось там жить, дышать. Тебе нельзя кружиться в хозяйстве, окрепнуть надо. Там станешь рисовать, писать. Голубка, на коленях молю тебя!..

    Как я беспомощен перед этими "force-majeure" {"Непреодолимая сила" (фр.). } - грозовой эпохи нашей... - полетел бы к тебе, завтра был бы у твоей постели, держал бы руку... о, как нежно глядел бы в тебя!.. Целую. Ваня

    Молюсь за тебя, как могу. Я не смею просить - пиши, не утруди ручку, пусть посильнеет, тогда! Но два слова, только.

    46

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    17. VII. 43

    в твоей милой головке! С ангелом тебя, моя голубка, моя Олюночка, моя Ольга - далекая! И не могу сделать ничего, чтобы ты и моими цветами любовалась, чтобы я так легко-светло прислал в них свое сердце - живое сердце тебе. Но оно тобой бьется-бьется... пусть эти дни и мучительно, замирая и тоскуя порой. Я вот уж 15 дней не получаю о тебе ни строчки. Не могу ничего думать, делать. Господи, когда же, наконец, разрешится это томление?! Я переписываю для тебя "Под горами", и в понедельник, м. б. пошлю часть - первые главки. Но вот, какая незадача... болит правая рука, у большого пальца, и в кисти, сводит при усилии, и острая боль. Это - писательская болезнь, знаю. Проходит, и опять. Бывало не раз последние годы. И на машинке трудно. Все эти дни не знаю, куда деть себя, к чему приложиться, - так все не радует, не берет! А в таком состоянии я не могу работать. Читаю, бросаю... вожусь с разными пустяками... И хозяйство - о, как это скучно! - требует усилий, беготни. Да еще события... особенно эти "открытия" разных "ям" 246 - следы кровавого большевистского разгула. Кипел, хотел писать статью, - о, громовую! - и вижу, что нельзя, как надо. Ибо, кто, кто содействовал всему этому кошмару - вот эти 25 лет?! Сама Европа. Она укрепила бесов, признала их, давала кредиты, укрепляла змеиное гнездо. Теперь - расхлебывает эту кровавую кашу, омывает кровью. Все, все, все... - за одним исключением - святого убиенного короля - Александра! 247 И веймарцы 248 тоже, и вот через все это ныне приходится лить кровь. Новая Германия в этом не повинна: но ей приходится расплачиваться за грехи старой. А главные-то питатели - англичане и американцы. И - все жиды. Это они, они помогли [развести] эти "фрукты" (Винница и проч.) А сколько таких "charriers" {"Каменоломни" ( фр.). - хотя бы мое "Солнце мертвых" - и др. - были даны миллионам европейцев. Тысячи обращений, воззваний - (Национальный комитет в Париже) 249 доходили до власть имущих, до членов парламентов (знали они, читали!!), тысячи связей были использованы. Да и лучшие, понимавшие, тогда, из влиятельных иностранцев подтверждали наши предостережения... Ничего! Корысть, жадность, радость, что Россия, наконец, скинута со счетов в мире, - все это покрывали русский вопль. И вот - расплата пришла. Если бы в свое время помогли белой армии стереть большевиков, свободная сильная Россия, новая, (!) была бы в совете держав, и не было бы допущено этой бойни. Ибо, по всей вероятности, Россия была бы судьей и сдержкой в грозивших мировых сполохах. Мы свою миссию выполнили честно, полно, во всей мере наших возможностей. Все было сделано нами. Ты знаешь и мое усилие - писателя: пусть меня судят! Я все сделал. И все, на своем посту. Неисчислима наша пролитая кровь, в неравной борьбе! Легли лучшие! А мир... плясал. И доплясался. И обратился против - пусть несколько запоздавших - провидевших, понявших грозящий ужас - молодых сил Германии и Италии. Я все, все знаю. На все кладу поправки. Но я знаю, - и кто главный виновник всего: алчба и злоба мира, его ненависть к нам. Мы заплатили за свои грехи, но мир пьет и - все выпьет.

    Прости эти строки, так неидущие к именинному письму. Но столько накипело в сердце! И вот, я нигде не могу сказать печатно о всей правде... Это меня давит, убивает.

    Родная, дай же мне весточку о себе, о здоровье... - я так исстрадался. Голубка, - через свои скорби-боли - подумай о твоем одиноком Ване!

    мной. Будто бы было предупреждение. (?!) Болтовня, но это нервит. И для моих я это делаю. "Камо пойду от Духа Твоего..."? 250 Но чувствую, что мои нервы, моя подавленность... требуют воздуха, перемены места. Жара. Все разъехались. Я почти безвыходно сижу дома, не знаю, без сил душевных - за что взяться...

    Завтра или в понедельник пошлю письмо и в нем начало "Под горами" 2 51

    Целую тебя, дорогая именинница, Олюша моя. Да будет с тобой Господь-Христос, и его Пречистая. Твой Ваня

    Поцелуй от меня маму. Привет Сереже.

    И. Шмелев

    47

    [10.VII.1943]

    Милый Ванюша!

    Пишу тебе из дома и правой рукой (хоть еще и с трудом). Спасибо тебе за последнее письмо от 25-го, я его только что получила. Ты просишь описать тебе все мое состояние перед я блаженствую от ясности и необычайного покоя души, у меня такое чувство, точно случилось со мной что-то необычайно светлое, какой-то душевный праздник. Это даже неописуемо. Это какой-то душевный или духовный опыт, о котором я прежде только слыхала.

    Не думаю, что этому способствовала обстановка: из моего выздоровления сделали окружающие (и некоторые даже издалёка, даже с фронта) какое-то торжество, какой-то, я бы сказала, бенефис жизненный вызвала моя болезнь. Мне было дано увидеть людей и чувства их открытыми и ясными. Многие, м. б. впервые, стали откровенны и говорили и писали не то, что "модно", "красиво" и т.д., но то, чем они живут где-то в глубине. Не в отношении меня , но в отношении главных вопросов жизни .

    и покорности Воле Божией. Тонкий и чуткий подход, редкое сердце и юмор, несмотря на ее положение.), - это святые люди. И как же много чудесного в жизни. Как многое я теперь иначе вижу, сколько надо было в себе изменить.

    Где-то я читала, что есть такое наблюдение, что с утратой какого-нибудь физического члена, человек утрачивает и какую-нибудь соответствующую сторону души. Может быть. Не знаю в связи ли с утратой моей физической или по другой причине, но во мне, конечно, что-то изменилось. Как много надо, однако, говорить и как же трудно! - Ну, сначала: "трепыхалась" и очень страдала я, собственно, одни сутки, до визита к врачу. То воскресенье; я думала "незабываемое", но я его уже забыла.

    В приемной доктора, до глубоко , жила уверенность и вера. Мне Ар не смог, (не хватило духу ему) сказать (* После гистологического исследования, в субботу А. был у хирурга (чтобы узнать результат), но мне не сказал, а доктор это очень одобрил и даже домашнего врача исключил, чтобы никаким путем меня не волновать раньше воскресного утра.), как поручил ему доктор, что операция необходима неотложно и радикально (ампутация), с мамой и Сережей они решили мне сказать лишь , т.е. только об операции под рукой и сослались на то, что доктор уходит в отпуск (что так и было), потому и срочно, а сообщить об ампутации Ар письмом просил самого доктора. 30-го мая (воскресенье) меня отвезли в лечебницу, где хирург уже сам заказал мне комнату, чудную, и назначил час операции. Формальность требует согласия пациента на всякую ампутацию, потому доктор был у меня в воскресенье вечером "поговорить о том - о сем". Болтал обо всем, а потом исследовал сердце, легкие, вены, почку, т.к. этого хотел Арнольд. Объяснил мне, какой наркоз даст и, вообще, говорил как с коллегой.

    И тут что-то нашло на меня, ту, которая обычно все хочет выведать: смотрю на него и говорю: "Знаете, доктор, я не хочу ничего больше знать, что Вы будете завтра со мной делать, не хочу из Вас выматывать..." - а он подхватил и говорит: "Чудесно, это самое разумное, но давайте условимся: позвольте мне завтра помочь Вам так, как только я умею хорошо, как мне поможет мое знание, мое желание и мои силы?" Я была тронута и дала согласие на все. Уходя, он наказал сестрам дать maximum забот обо мне, т.к. де она заслужила. Произнес даже маленькую речь. Я дивно спала ту ночь, которая из-за приготовления к операции была не очень длинной. Утром тиха. Мне было бы стыдно не быть такой. Почему? Не знаю. Помню, что мне неприятно было, что и так моей соседке по комнате мешают спать приготовлениями. Наркоз приняла легко, без "провалов", а просто ушла в "небытие". Ты знаешь, что во время операции проснулась, не сказав ни звука, кроме "да я проснулась". Я много передумала (но как-то не точно к чему. И вот когда проснулась, то и находилась именно в этом состоянии обретенного покоя. Это было что-то новое, не мое. И всех это как-то поразило. Три минуты были ко мне допущены мама, Арнольд и Сережа, говорить я, конечно, не могла. А они смотрели с каким-то благоговейным изумлением, потом, приложив губы к руке, лежавшей поверх одеяла, и вышли. Пришел доктор и то же выражение, подошел к изголовью и сказал: "Я помог Вам на всю жизнь и очень рад, поражаюсь Вашей храбростью... все очень хорошо". Боли были адские, давали шприцы {Здесь: делали уколы.}, но ночью я сама сократила на 1 шприц, - не люблю. Мучительны были всякие звуки. Вечером опять был доктор, меня тошнило. Долго не работали почки - почти сутки. Шли дни... физически мучительные ужасно. Перевязка была очень тугая, так что трудно дышать. Поты. Жар. Но я все еще не знала об ампутации. Доктор уехал, а Арнольд сказал, что он сам не знает точно. На 7-ой день сменили бинт, и я услыхала слова сестры одной, что нет груди. Но это была чужая сестра, и мне сказали, что она ничего не знает. Т.к. я лежала в клинической рубашке-распашонке, то не могла видеть себя спереди, а рукой боялась коснуться боли. Накануне моего рожденья сняли швы, и тогда я спросила и узнала все. И тут настали тяжелые дни. Я утратила на время мой покой и пережила нечто очень тяжелое. Но это нашла еще лучшее и светлейшее. Сестры говорили, что всю 1-ую неделю удивлялись на покой мой, т.к. обычно такие пациентки жестоко страдают. Я же даже на боли не пожаловалась ни разу, только боялась, когда меня неумело поднимали и прямо пытку устраивали. "Утрату" физическую же свою я пережила бурно и тягостно, но затем в несколько дней сломила себя решительно и окончательно. Это было удивительно. В Троицу я была светла и радостна. Не то что кое-как утешена

    Не хочу говорить о всех и всяких физических муках, - их было много. Вставанья первые на 5 мин. были мучительны. Я же очень беспомощна. И проблема одеванья? Платье надеть нельзя, рука то не поднимается. Фигура? И все это прошло. В дни моего упадка меня много поддержали люди. И свои, и чужие. Тогда я ничего не ела. Ничего. Не могла. Какой-то шок. У меня и теперь все время боли и днем и ночью, при всяком движении, но это меня ничуть не смущает. Я и к почке своей отношусь иначе как-то. Это м. б. дико, но у меня прямо какое-то постоянное радование, точно не опасная болезнь была со мной, а что-то удивительно приятное. Такое мое состояние не прошло незамеченным и другими, вот что пишет доктор в одном письме к Арнольду и мне: "...Я должен еще раз сердечно поблагодарить "mevronw" за ее прекрасное поведение в дни ее пребывания в лечебнице. Она дала сестрам и всем нам исключительный пример своей верой в Бога - воистину она держала доброе имя и честь своих предков высоко. Она была милая и симпатичная пациентка, и я для нее особенно рад, что все так хорошо удалось, и что ей не следует иметь ни единой заботы в будущем, и что теперь все снова в порядке". Этот доктор очень верующий, идеалист, живет только для больных, не имея от жизни ничего. Когда мы прощались, то он сказал мне: "Я перенесся в Вас и почувствовал, что сделаю все так, как хотел бы себе получить помощь от той науки, которой отдаю все свои силы. Вы тоже ей служили, и я знаю, что много служили... Я Вас лечил так, как бы лечил члена моей семьи". Глаза его были закрыты тогда, но когда он их открыл, они блестели влагой. Я плакала. Старшая сестра, стоявшая тут же, сказала: "Вот я не люблю в глаза хвалить, но спросите кого хотите, что я говорила всем о Вас... я рада, что случай меня столкнул с Вами, а доктор то же самое говорил, он всех людей сразу видит и Вас он всю понял... Так осторожен он еще ни с кем не был, хотя славится своей мягкостью". Сестре этой около 70 л. Она монахиня. Я, конечно, протестовала и говорила, что я похвал их недостойна, благодарила их и доктора за его поддержку, а тот сказал: "не меня, нет, нет, но Того, Кто Там", - и показал вверх. "А покой Ваш изумительный Вы получили через веру". Он говорил, что поражен был той мной, которую ему вкатили в операционный зал и после. И все это видели. И это неизреченная милость Божия, а не моя заслуга, дающая такую поддержку в жизни, такую радость. Сережа и Арнольд, каждый порознь, сказали, что они потрясены видом моим в день после операции были, небывалым. А мама сказала... "Ну знаешь, помнишь то выражение у умершего Александра Александровича (отчима) торжественности и покоя, - так вот что-то от этого было и у тебя. Ты была так красива, но не обычной красотой, а какой-то строгостью, почти как судья". Мне было очень тихо. И знаешь, я все думала: "Как рада буду, когда проснусь, узнаю, что жива осталась". А случилось, что когда проснулась, то вспомнила эти думы и... ничего не ощутила. Ничего, кроме покоя. Ну, будь здоров, целую, Оля

    [На полях:] А ты меня не балуешь письмами!

    Велено больше лежать и отдыхать.

    48

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    21.VII.43

    эти дни, вдруг свалилась! О, как благодарю тебя, как я весь закружен счастьем, радостью... - о, как это слабо - "радость" тут! - ты - живая, ты - полна чудесной Жизнью, моя - необычайная. Такой-то вот я и чувствовал тебя всегда. Ты не можешь уйти с земли, не выполнив тебе назначенного, а оно - бо-льшое, оно - огромное светом и плодом. Такое во мне чувство. Творчество - ? Да, и оно, и оно, во многих видах, - в слове, мысли, в красках, в чем угодно, что зовет сердце твое и дар твой, но не в этом только, не этим наполнишь свою требовательную душу, все существо свое: а жизнью в высоком и чарующем этой высотой - деле, так близком тебе, требовательной в жизни духа, души, всего существа твоего - всей тебя. Олюгла милая, как я рад, как ты меня подняла, слабенькая еще... еще "бинтушка". Ибо ты - си-льная! Письмо твое - исключительно насыщено мыслью и тонким ее светом. Я все вобрал, все влил, что смог учувствовать в неполноте строк. Понимаю, - обо всем, что тронуто в письме, или ничего не надо писать - не выразят в полноте слова-образы, или уж сказывать сердце к сердцу, и до-лго, долго, - но мне, говорю, все сказалось - несказанное и несказуемое. Ты будешь жить и делать, долго и полно будешь. Сему - назначена. Ты вся - родная, связанная с родным и живой кровью, и жарким сердцем, и духом служения в любви, и - ДУШОЙ! Вот все это, и все возможности и преизбытки твои нравственные и творческие, и горенье любви чудесное - к родимому и так истерзанному всем, всем... - я все это давно чувствовал и видел в тебе, но теперь, после всего, теперь, когда ты так выросла духом и душевно, - и вырастешь всей полнотой твоей, и телесно укрепишься, - и будешь в цветеньи полном, - забудь - и ты забыла! - о болезни, ампутации, о болях,.. - так это мало в сравнении с тем, - какая ты, кто ты, и ЧТО ты будешь выполнять в назначенном тебе от Бога пути. Ты - редкая... я знаю это. Ты из того рода Родины нашей, откуда выходили в жизнь те, кем жива жизнь: наши святые-я, наши подвижники, наши трудники Руси, наши "добрые люди древней Руси", как называл Ключевский 252 , наши чистые деятели на путях воспитания, очищения, примера, помощи, просветления, про-све-ще-ния в полном-глубоком смысле. Какое поле беспредельное! и что ты, такая, с таким богатством ума и сердца и даров Божиих - сделать можешь!!! ... - Олюна, я столько вобрал и столько в себе уместил и постиг - из твоего письма! И почувствовал, чуть ли не осязаемо, как ты вся в руце Господа, в Его Лоне, - в Его Путях! И радостно мне, и так легко дышать стало! Знаешь, голубка... одно явление твое людям делает их лучшими! Так это во всем видно, и сколько раз я сознавал это, выхватывая из твоих писем. Ты и не думаешь об этом, ты лишь свою жизнь набрасываешь, - порой, просто, мимоходом, словечком, образом, и не думая, что из этого я увижу, - и я вижу самое главное, как ты делаешь людей лучшими. Какая сила дара Господня в тебе! И как же несчастен я, что не дано мне - пока? - увидеть тебя земными глазами, но я вижу душой и сердцем... и - рассудком..? Я не умею, я не люблю, как-то не по мне брать рассудком. Так - только вообразить, что и как можешь ты делать среди людей, среди своих... - примером, словом, взглядом, вздохом, укором, лаской, - о, больше всего лаской, тихим сердцем. Но ты властна и на гнев, я знаю... - и будут гореть стыдом, будут неметь и трепетать, будут грехи и неправды свои больно слышать, когда увидят властный твой взгляд укора, раздраженья, негодованья, сердца! Я всегда говорил тебе, что ты из особого состава, сложного... - и на земле не-слу-чай-но явлена. Таких я еще не встречал... не мыслил. Твой хирург лишь чуть постиг - из твоего мира! - многое было бы ему невнятно: он взял очень "запросто", рассудком, - что ж, иначе и не мог, иной лепки, хотя и достойнейший человек, пошли ему, Господи, здоровья и радости. Милая, ведь и д-р Га-аз, тюремного замка в Москве, и врач Гинденбург из Минска, о котором говорит Достоевский в "Дневнике писателя" 253 - высоких качеств люди; но они... "от разумного делания", из какой-то своей логики духа, но не - естество, не песня души, не сущность во Христе духа, - это у них - нажитое, воспитанное, выхоженное, - не взлет, не сущность, не - свободное дыханье, без чего нельзя жить, как тебе, и тебе подобным святым, редкостям в человечестве! Это у них выработалось в хорошую "привычку". У тебя - рождено с тобой. Но оставлю, а то посмеешься над "размягченностью" всегда унылого - последнее время! - Вани и скажешь - "не пой ты мне, милый, акафиста". - Ах, Олюночка, ну это в следующем письме... я хочу сказать тебе, какие мысли родились во мне от безумной бомбардировки Рима 254 ... - как бы вариация-дополнение "Легенды о Великом Инквизиторе" 255 . Кипел я - бесплодно горя - эти дни, уходя от себя, - страдал, разглядывая в газетах фотографии "Винницк[ого] фр[онта]" - и проч. Написал бы... но... - "крылья связаны". А тебе напишу о "римском действе" бесов. Роднуша, родимоч-ка, как я рад, что ты так написала мне, что ты - воскресаешь! Твое письмо - от 10.VII на штемпеле, заказом, шло... - одиннадцать дней, и я горько думаю, что мои письма тебе - Ангелу - посланные 17-го, придут позже! Целую твои глазки, деточка, мудрица святая... ручки твои целую, боль всю твою чувствую и целую... - да минет все. И минет! ми-нет!! Ми- нет!!! ... Снова хочу вложиться в "Пути" - "Ныне отпущаеши..." А пока хочу послать тебе продолжение "сада" из "Под горами" {Далее в оригинале перепечатан фрагмент рассказа И. С. Шмелева "Под горами".}.

    (Закончу эту сцену завтра.)

    49

    О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

    Милый Ванюша!

    Очень волнуюсь за тебя. Как твое здоровье?

    Вышел промежуток в моих письмах 256 . Много всего. На глазах наших разыгрывается ужасная драма: с трого : умирает Валя Розанова от рака позвоночного столба. Накануне моей операции я была в Гааге и причащалась Св. Тайн, видела Валю, которая меня ободряла "по опыту", т.к. самой ей 2 года тому отняли грудь (рак!), а потом "как товарищ по несчастью" писала в клинику мне, будучи уже немного больной. Потом слегла, а вот теперь уж быстро приближается к развязке. Валю я особенно люблю и прямо убита этим горем. Очень много развилось трагизма, представь: ей стало все, до мельчайших подробностей известно. Вся безнадежность ее. Ей сказали!!!! Ужас! Отнять всякую надежду! А она.., чтобы не тревожить мать и Пустошкина, таила эту истину в себе, пока тот, кто сказал, сам не открыл это ее сестре. Она ломает комедию перед матерью, не смея даже плакать. Розановы все очень сильны духом, но Валя - особенная. Хотела я в Ольгин день ехать в храм, но прямо не могу. Да и слаба еще я. Здесь был один доктор, лечивший рак очень успешно. Его затравили коллеги и не дали его теории ходу. Я звонила ему, но не получив ответа, просто позвонила кому-то, проживающим на той же улице. Оказалось, что он умер! А та дама сказала по телефону, что он сущие чудеса творил, массами исцелял. Я-то о нем из русских газет заграничных давным-давно еще читала. Вчера звонила еще одной докторше. Та дала как будто луч надежды, выразив предположение, не инфекционное ли это заболевание, т.к. отсутствие параличей, а по телу появляются затвердения и красные пятна. Кто их знает. Валю исследовали как раз тогда, когда производились аресты врачей , м. б. плохо были сделаны снимки. Хочется верить, но так мало надежды. Прости мне, что ни о чем ином не могу писать, - я в большой печали.

    Лучше Вали я никого из женщин не встречала. Ни на Родине, ни за рубежом. Она - вся обаяние и женственность, очаровательная, светлая Валя.

    Днем и ночью думаю я о ней, а помочь вот никто не может. Христиански говоря: все мы в руке Божией и надо, конечно, всю жизнь свою направлять к достойному ожиданию конца, но все же так тяжело это переживать на близких людях.

    Мое здоровье пока слава Богу. Начинаю втягиваться в жизнь. Пишу тебе кратко, но не сердись, скоро напишу больше. Сейчас же тороплюсь, чтобы дать о себе знать и не томить тебя. Это письмо не в счет!

    Оля

    50

    О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

    12/25.VII.43

    Милый Ванюша!

    257 (простое!). И еще большое, пребольшое спасибо за переписку "Под горами". Наслажусь ими. Отчего же ты так утомлен? Почему не поедешь на дачу? Вероятно Юля тебя звала? Я не все понимаю в отношении твоего племянника... А ты скуп на описания вашей встречи. Ничего не сказал, кроме сообщения о смерти Кати. Оценку твою дяди В. 258 я тоже не знаю с какой стороны понимать, ибо не знаю точно, каков он и как себя проявляет, а также не знаю точно и твоих взглядов, т.е. вернее всех оттенков.

    Мои именины мы будем праздновать собственно сегодня, т.к. вчера я безумно устала: ездила в Гаагу в церковь, еще накануне уехала в Утрехт, где и ночевала, чтобы с ранним поездом попасть в церковь. В 7 54 села в вагон, а вдруг по микрофону сообщают, что путь испорчен и нас повезут через Амстердам. Результат: приехала только к "Милость мира" 259 дома нахожу письма: ее, ее сестры Оли и Пустошкина 259а (сожженного горем), из коих вижу, как Валя меня ждала, но т.к. я сперва не собиралась в Гаагу, то очень огорчилась. Пустошкин пишет: "Она собирается с Вами отвести душу". А я-то, негодная, быстро укатила. Боялась опоздать к автобусу.

    Еле доехала: с билетом 2-го класса еле втиснулась в 3-й, но когда огляделась, то увидала, что он, собственно, для Wermacht и вот перед самым отходом нас стали выбрасывать, но т.к. все было забито и можно было только выйти через окно, то случилась задержка и поезд тронулся.

    жаре и давке. Какая-то тетя так меня двинула, что даже устыдила ее. Долго не могла отдохнуть. Болит рука, все мускулы. Погода стоит чудная, а до этих дней был холодище, так что я не понимаю, что у тебя жара и завидую. Свидание с Валей меня очень потрясло. Очень жаль бедного Пустошкина. В ней вся его жизнь и радость. И как тонок и чуток он с ней. Говорит: "Не думал, что так будет. Надеялся, что Валя закроет мои глаза". Она лежит вся в цветах, люди ее любят и все балуют. Она роскошно обставлена, чудно питаться могла бы, но... ничего не кушает. Я отвезла ей собственного печенья, умоляла хоть отведать. Нет. Ах, Валя, Валя, какая это огромная сила духа. И как жестока к ней судьба. К чему было рассказывать людям (да еще как!!) о ее безнадежности? Я м. б. грешу, но думаю, что это сделано под косвенным влиянием Натальи, узаконенной цепи жизненной Пустошкина. Я грешница, не могу одолеть отвращения к этой мартышке. Все в ней ломанье и притворство.

    26.VII. Кончаю сегодня. Вышли очень удачные именины: приехал в 1/2 8 ч. вечера мой хирург и было очень уютно. Сперва все "пугал", что ему к пациентам спешить надо, но засиделся до 11 ч. и только-только мог домой добраться. Страшно меня чествовали. Доктор сперва, увидя, что попал на семейное торжество, смутился, - не помешал ли. Всех он очаровал. Угощенье вышло чудное. Меня мучает, что тебе по хозяйству трудно. И что у тебя с рукой? От писанья? Пишешь ли ты "Пути"? Отдохни летом, постарайся уехать к Юле. Ах, Ваня, спроси при случае Елизавету Семеновну, получила ли она деньги. Меня смущает, т.к. до сих пор от нее нет ни строки об этом, а Фася уверяет, что ее муж переслал. М. б. он поручил той же "холере", а та и забыла. Я послала 20 гульденов и просила указать мое имя. У нас стоит тоже жара, пышет как из печки. Цветов в саду у меня масса, дом утопает в цветах. У меня много порывов и писать и рисовать, но все не соберусь. Руку больно. У меня многие буквы не выходят как-то, и до сих пор слаб мускул подбородка и нижней губы. Для посторонних это не видно, но мне трудно, например, плевать или полоскать рот. Со временем стало лучше, но не прошло. Рот был чуточку как-то атрофирован после операции. И все еще болит правое лицо, особенно губы. Причесываться больно, вся? кожа передает ток какой-то. Но это все пустое. Жаль, что правая рука. Ваня, меня очень интересует то, что ты писал будто я ушибла когда-то грудь. Я забыла. Ты это хорошо знаешь? Ответь на этот вопрос.

    [На полях:] Целую тебя и благословляю. Будь здоров. Оля

    Конечно, Валю разуверяют близкие, но это очень трудно, "отрава" дана. Уже и она не верит.

    От составителя
    Последний роман Шмелева
    Возвращение в Россию
    Архив И.С. Шмелева в РГАЛИ
    Из истории семьи Субботиных.
    1939-1942 годы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16 17
    18 19
    1 2 3 4 5
    1942-1950 годы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16 17
    18 19 20 21 22 23
    Примечания: 1 2 3 4 5 6
    Раздел сайта: