• Приглашаем посетить наш сайт
    Чернышевский (chernyshevskiy.lit-info.ru)
  • Переписка И. С. Шмелева и О. А. Бредиус-Субботиной. 1942-1950 годы. Часть 2.

    От составителя
    Последний роман Шмелева
    Возвращение в Россию
    Архив И.С. Шмелева в РГАЛИ
    Из истории семьи Субботиных.
    1939-1942 годы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16 17
    18 19
    Примечания: 1 2 3 4 5
    1942-1950 годы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16 17
    18 19 20 21 22 23
    Примечания: 1 2 3 4 5 6

    11

    О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

    [Середина июля 1942]

    Милый Ванюша, пишу тебе из салона моего парикмахера, хочу сама отправить письмо из Utrecht'a. Давно от тебя опять нет весточки. Ты здоров? Я постоянно за тебя волнуюсь. Получил ли ты мой "рассказ"? Я страшусь о нем подумать - такая бездарь. Ну, уж послала! Ванюша, я много буду думать о тебе 27-го июля {Описка, имеется в виду 24 июля.}. Этот твой когда-то светлый день, проведи в мире и тишине. Я молюсь всегда за О. А. Не грусти очень сильно. Будь тих и кроток! Я не забуду никогда, как ты писал мне в прошлом году... обо всем этом. И как я плакала, и как тебя любила, не знала этого, но уже таила от самой себя. И потом моя прогулка, дорога в поле, вся в ячменях и... солнце... Помнишь? И письмо тебе... Ах, помню, как его писала. Горело сердце! Чудное было время! Какая тоска, что нет солнца, нет лета... У вас как? Здесь от сырости все гибнет. И люди тоже страдают. Мама себя чувствует разбитой от этой гнетущей погоды. Заболел и А. Что-то с пузырем. Сырость, холод, - он вечно в поле, на ветру, промокший. Удивительно, как часты здесь именно эти заболевания. Сегодня, кажется, чуть лучше. Он не лежит никогда. Мне казалось, что тоже была кровь, пошлю к доктору. Я пока здорова. Пополнела. Вес самый мой большой, даже стыдно. Скоро опять все анализы повторять будут. Вчера, вдруг получили письмо из Гааги, адресовано: О. Bredius, S. Subbotin, A. Owtschinnikova. Смотрю на имя отправителя и глазам не верю: один наш самый лучший друг из Берлина 97 . Читаю - верно, в Гааге по делам. Умоляет отозваться и увидеться. Только вечером смогли найти телефоном друг друга и условились, что в пятницу, 24-го увидимся в Гааге. Если твоя Олька не заболеет, то мы проведем именины совершенно необыкновенным образом. И я сама буду гостьей. Я так жду твоих писем, так тревожусь о тебе, что ничего не могу сама писать. Что ты? Как ты? Как дела с поездкой? Ты ничего об этом не пишешь. Я уж не пристаю к тебе. Ты не хочешь? А порой мне страшно: не случилось бы чего?! Я видела недавно страшный-страшный сон. На Сергеев день. Когда именинник твой Сережик? В сентябре? 98

    Меня мучает "роман", который я задумала. Или: не задумала , а сам задумался. Порой я ночью даже и в полусне мысленно пишу целые картины. Иногда так ярко, так сложно-жизненно, что мне страшно - можно ли воплотить? Я где-то в себе ощущаю, живу, дышу этим, но смогу ли передать другим? Будет ли это легко, правдиво, тонко? Какая масса ощущений, чувств, переживаний затопляют моих героев, все мое , из жизни, пережитое. И как же трудно. Порой я так увлекаюсь, что сердце начинает биться, я и ревную, и люблю, и отчаиваюсь вместе с ними. Ну, да... душа-то романа - не вымысел. Это - сама жизнь. И пусть это не хроника моей жизни, но именно, в большом и узком - это - душа того, что когда-то пережилось. Это не биография, никак, но я знаю, что я все буду там сама, подлинная, хоть и не хочу этого рассудком. Я не знаю названия, оно даже не приходило мне в голову, - м. б. просто назову именем героини, героя. Какие они? Тоже еще не знаю. Не знаю ее имени... А какие-то дать надо. Подскажи!? Как ее назвать. Похожую на Олю? Не хочу Не люблю "Евгений". Владимир мне поет о чем-то. Знаешь, бабушка меня благословила деревянным резным образком при отъезде с Родины и сказала: "возьми, этот маленький - его удобно брать с собой. - Это, кажется, св. Феодосии, надпись не разберу". Я молилась тогда как Феодосию. Но однажды я нашла и разглядела надпись: "Св. Владимир". Я была очень тогда рада. "Владимир и Ольга" были для меня всегда связаны. Равноапостольные, российские Князья. Но это - отступление. М. б. попробовать писать? А? Ну, - гадость мой рассказ, но это - первый. "Первый блин комом!" Утешаю себя! Или начать с рассказов? У меня есть темы. У меня иногда бывают состояния, когда я буквально осязаю все. Шла однажды: сырь, муть, ветер, вода стальная, холодная. Облака серые, а в просветах, [воющий] какой-то, желтоватый отсвет, холодный, колющий. И так я все это ощутила, что родилась картина целая к моему роману. Будто у меня в руках все это, - только возьми, и вставь в рамку! Ну, довольно! Целую, Ванечек. Оля

    [На полях:] Очень уж неловко писать на коленях. Пиши же, Ванюша, я так жду! Я подумаю о тебе в 12 ч. дня, 27-го. Услышь!

    В 11 ч. вечера думай обо мне всегда!

    Прости кляксы.

    12

    И. С. Шмелев - О. Л. Бредиус-Субботиной

    3.VIII.42 4 дня

    Ну вот, снова "зигзаг", Олюша... 99 - и сама, будто, не хотела, и я как просил, а таки вырвала зубы! Что это? зачем?! Грустно. И ко Дню ангела как нагромоздила, чтобы почувствовать себя обиженной. За-чем это?! И так все по-прежнему, хоть и каялась. Чего же стоит такое раскаяние! Как рвалась "определить все в себе", "уяснить себя"... кинулась в Гаагу... - и разве это было серьезно? Зигзаг - и только. И сама знала, что только мелькнет зигзагом. И многое. Когда ты кончишь о "розах за чтение"? Или не надо говорить тебе правды?.. Поздно мне лгать учиться. И эта "агава" к твоему Дню... 100 - или это мне за розы?! Почему в таком случае не поднесли тебе кочан в горшке, куст картошки или мозольное дерево - столетник? Знаю эту отвратительную агавку, - на базарах у нас глаза мозолила мне эта розово-голубая ёжистая шишка. И это - на День ангела! Вместо благородной гардении... чистой розы... - а-га-ва... безжизненное. Грустно. Безвкусие, пошлость, вроде коллекции кактусиков, как старые девы или французские монашки заводят, - что-то мелко-мертво-колючее. Я расстроен.

    Кажется, недомогание проходит, уже неделя, как нет тошнотности и прочего. Но сплю плохо. Нарастает душевная разбитость. Ты спрашиваешь, почему не пишу "Пути". Погляди на мои письма... - томы написал за год, и сколько там сил положено, отдано души сколько, се-рдца, Оля..! А ты еще удивляешься. Да разве одни эти письма? А сколько люди теребят, и сколько текущей переписки!.. И за собой ходить... Спасибо верным друзьям... - где бы я без них был теперь! Их заботами и любовью жив.

    О твоем блестящем письме о "Чаше", экране, об исполнительницах... я писал тебе. Почему не получила письма, от 30.VI, заказного, на маму?! 101 Писал еще - 30 июля заказное, на маму 102 . Там о твоем рассказе. Да, он хорош. Не пишу подробно, надо десяток страниц. Если свидимся - докажу, и почему, и какая нужна правка. В живом обмене за полчаса получишь больше, чем от сотни книг по технике искусства. Олюша, говорю правду, не "комом", а для начала - дала отлично. Ты мо-жешь, ты должна работать. Вот тебе моя правда. По-мни. Целую, детулька, та-ак целую... о, как я эту ночь тобой жил... до страсти! Если бы ты была..! Ах, Оля... если бы ты явилась..! Я не знаю, достану ли разрешение, - меня заверяют, что сейчас это почти безнадежно. Но я не положу рук, пока не получу точного ответа. Еще два-три дня, окрепну, - и все сделаю. Если бы ты попыталась получить - для совета с парижской знаменитостью, о болезни! Оля моя... молю тебя, ты мне так необходима..! - Твое проникновение в Анастасию - глубоко-тонко. Ты все бы дала. Я ничего не знаю в экране, никаких артисток... - был в синема за последние 15 лет - 5-6 раз. Помни, Ольгунка... твой рассказ очень удался. Как поцеловал бы тебя за него, и как ты меня поцеловала бы, когда я все в нем разобрал бы для тебя... - я терпеть не могу "разбирать"! - но для тебя, раскрыть "приемы"... а ты бы все поняла... - весь для тебя. Оля, я хочу видеть тебя, познавать тебя, всю тихую, открытую, прямую, нежную, всю тебя - правду. Просветленье любовью для меня только в душевной открытости, как сам с собой. Не чинись со мной, будь вся - пряма... - и не смущайся, что надо учиться искусству. Я всегда учусь, до сегодня. Искусство - искус, всегда. Раскрывание тайн его. Они бездонны. Искусство неисчерпаемо, "неупиваемо". В нем - искание и обретение красоты. Красота... - это неопределимо словом, это дается особым чувством - проникновенно. Что такое - красота? Лучшее определение дал, по-моему, Н. Я. Данилевский, автор знаменитой книги 103 - как современна, хоть писалась 70 лет тому! Шпенглер 104 воспринял идею его "смен" и "циклов". Данилевский определяет красоту: "Красота есть единственная духовная сторона материи, - следовательно, Красота есть единственная связь этих двух основных начал мира..." 105 в страсти любви не чувствуется дурного, противного чистоте любви. Это единственное выражение любви на земле, ее полноты. В этом сближении любовь получает оболочку, осязаемую чувствами, материальное выражение Красоты.

    Сколько и как бы говорил я тебе о Красоте, любви, - во мне столько бьется, но писать у меня нет терпенья, да и не в письмах об этом можно. Олёнок мой, какими бы чудесными огнями зажег я твое сердце, и как осветилось бы в тебе, и нежно, и страстно, и во всей глубине и высоте познание любви-Красоты! Это так во мне бродит, так волнует, такую дает силу! Ночью мечтал о тебе, и осязал всю твою красоту - всю... и - как..! До вскрика, до изнеможенья. Только в 6-м часу мог успокоиться... и как же любил тебя! Ты не поймешь из слов... - и какую силу познал в себе, и не только мысли-чувства... но и - земного, слишком даже земного... творчества в любви... до неуловимого ощущения... до сознания, - вот так вот, вот в этот миг, вот... этим - дается, создается новая жизнь... - в другом, в дру-гой... Я был в пожаре... - может быть это было близко к тому, что ты передала мне в письме от 4 июля, когда воскликнула... - "о, из... чай..!" Я слышал, как все во мне кричало - звало - тебя! только - тебя! И вдруг выплыло... почти темное... вспомнилась ночь в Капбретоне... когда я увидал "огни" в глазах, в "повадке" женщины... - которая хотела любви... и так все повела, что... один взгляд, только... мое "навстречу" ей... - и... я проклинал бы потом себя. Но она была замужняя, жена одного очень видного человека 106 , и я глубоко уважал этого человека... и я - сковал себя. Но то было бы мигом, фейерверком... и все бы исчерпалось этим мигом, и очень грубо исчерпалось бы... - тут не было ни-чего от высшего в любви... а просто - крик животного... но именно этого-то и хотела она... При встрече расскажу. Я никогда не шел на этот "вскрик саморастерзания", на это - "эвое!" - обезумевшей вакханки. До того раз дошло с ней, от нее, от ее намеков заставить меня понять, чего ей надо... что как-то нашел в кармане пиджака... два цветочка фуксии... - ты помнишь этих бело-тонко-ногих (как ниточки) балерин в бело-ало-фиолетовых юбочках..? так я нашел их у себя с "ножками", - несвободными, а связанными петелькой, ножка за ножку, в узелок... - очень тонкая была работа! и какой же ясный намек. И я его не понял! - для нее не понял. Тогда-то она выбрала иной прием, более ясный "для глупца", - или уж слишком определенный, и... голый.

    Ты все загадками мне пишешь: почему ты была "потрясена", - говорю о встрече в Гааге в День ангела. Что это за друг семьи? Получила духи? Не понравились? Ты ни слова о них, - м. б. не дошли? Серов говорит: "вы меня напугали... я уже хотел вас показать рентгенологу... но вы совсем здоровы теперь!" - это было вчера. Ну, не совсем, конечно, я не спал недели две нормальным сном. Я ослабел. Скучно о сем. Голова пуста, напряжение, должно быть, исчерпалось ночью - жгучим воображением... Ольга, я зову тебя, я мучаюсь, страдаю... Я мог бы сделать мою жизнь легкой, наполнить радостью преходящей... но у меня - "запреты" повелевающие. Тебя полюбил - и все обречено на запрет. Караимочка мне умно-косвенно призналась, как нежна она ко мне... нашла такую форму... - и я благодарственно склонился, "не принимая всерьез", будто. Так мне во всех смыслах легко. Но всего не напишешь. Знаешь, Олюночка... как радостно чувствовать, что силен волею, что есть си-ла, которая помогает этой воле... - это - глубокая любовь, ты это!

    Устал, никнут мысли. На многое не ответил. Чем обидела тебя мама? И за-чем Сережа привез тебе этот пошлый "дар от меня"? Для меня даже слово "агава" - отвратительно! Не хочу думать, что так ты заплатила мне, повинному лишь в правде, за "розы на чтении". Сегодня письмо от Земмеринг, я ей не ответил на ее пасхальное даже! Пишет, что же вы, не хотите ответить издательству относительно - немецкого нового издания "Солнца мертвых"? А я... за-был! А мне же аванс предлагали... Отвечу. Возможно, что выйдет в Швеции еще... - придется написать издательству в Стокгольм. Очень я ленив насчет своих книг, всегда они сами издавались, переводились. Зато так прочней. Я попытаюсь достать для тебя подлинник "Под горами". М. б. найдется где или отдельным изданием, или в сборнике "Знания" 107 . И ты увидишь, насколько все неизмеримо лучше, чем перевод. И глупое дали же название - "Любовь в Крыму". Для заманки? Идиоты. Оля, я думал, что болезнь моя - роковая. Господь смилостивился, я опять - я. Не хотел тебя тревожить, а был момент, когда я был почти уверен, что свезут в госпиталь.

    Целую. Твой Ваня

    13

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    16.VIII.42     6 вечера

    Милый мой, бесценный мой Ольгуньчик, Ольгушоночек, Ольгунок-ангелок... - и зачем только я тебя тревожу! Голубка моя, радость моя ненаглядка, все у меня приходит в порядок, уверяю тебя, - я-то уверен! - и никакой даже язвы нет. Вот уже неделя, как нет тошнот, а все это от нервного столпотворения. Я сегодня даже опыт над собой проделал, - люблю о-пыты! - нарочно придумал самый ядовитый обед: глаза бы вылезли, если бы язва была, - ну, суди, чудесная моя Гиппократочка! Суп на телятине и костях оной, крепчайший бульон-лапша, от одного духу все бы панкреатические {Поджелудочная железа (от фр. pancréas). } гланды заиграли и открыли бы все краны-соки... второе - рыба тон {Тунец (от фр. thon). }, - не "Тоник", не "Тоничка"... а самый жирный тон, - с угрем поспорит! - а я еще его маслом полил постным, для "ожирения"... и на третье - кисель из варенья, кислых - английских - вишен... - и вот, прошло 4 часа, и не только нет болей, нет даже изжоги и прочего, и легко, будто я миндального молока попил с сухариком! Я-то знаю, что такое "бульон" - в былое время я от курицына супа корчился, как угорь, кричать впору, - знаю я биологическую химию, знаю, чтО там и отчего происходит. И вот, ни-чего. А вчера пришла Маринина тетка 108 , сказал ей, что со мною творится - творилось! - а она - "и со мной точь-в-точь... это же "гюпер-асидитэ" {Повышенная кислотность (от фр. hyper-acidité). головой, но теперь принимают горизонтальный вид, а вскоре и вертикаль правильную примут. Я все эти недели не чувствовал усталости, только похудел немного, но и это минет, уверен. И уже стали бока гладкие! Аппетит сильный, а доктор говорит - "благодарите Бога за... крепкое здоровье". Я его выругал, - "какое кре-пкое!? - не глазьте!" - а он свое. "С вашими "опытами" другой давно бы "на сани сел"", - помнишь, как Владимир Мономах писал завещание? - "Седя на санех"... 109 и т.д. В старину возили усопших только на санях, хоть бы тебе июль! - образное выражение взял Мономахово. Сегодняшний "опыт" удался. А завтра хотел бы взять холодящую ванну и мокрым лечь на сквозняке, - для закалки. Я это, могу делать, для "нервов". Но ты не беспокойся, я теперь этого не сделаю, потому что, потому что... ну, ты знаешь - почему. Я хочу видеть Олю, капризку-мнитку, мою роднушку, мою царевну, мою больнушку. Я тебе пришлю и книгу, и лекарства, только бы была оказия! Нервы мои приходят в порядок, я это слышу. И вот, еще проверив с неделю, возьмусь за поездку. Хочу, о-чень хочу писать, а это - вернейший у меня знак "волнующего покоя". Чуть сегодня не сел, но стал писать тебе. Даю слово, если буду чувствовать себя хорошо: до октября закончу "Лето Господне" - 4-5 очерков. А там - "Пути Небесные" - которые должен кончить к Пасхе, если буду жив. Поцелуй Ваньку! - Хорошо я сделал, что не поехал в усадьбу тортов, ватрушек, пирожков, брюнеток, красивых глаз... Глаза... да, у караимочки и у Ани стопудовой очень красивые глаза, но я знаю одну чудеску, у которой глаза несравненные, глаза... - о, милая жасминка! глаза... - умная моя, девочка нежная, свет мой, - о, как ты дорога мне, Ольгуна! Все на воздухе, пуст Париж, даже доктор куда-то cсунулся... а я один, но ты со мной "в уме", - и я не один. У меня все есть, о-чень даже все. А как я сегодня утренний кофе пил! Два яйца полу-сырых... и ма-сла... с сухарями... - даже стыдно! Кто-то прислал отличных яиц, я их очень люблю, отлично переношу, хоть по пятку в день, - и через два часа - захотел снова есть, обедал, а сейчас хочу ужинать, хоть и семи нет. Курю... - воля! - только четыре раза в день, - ночью ни-когда! - по... трети папироски! Видишь? Знаю, что мне вредно. Все старцы предостерегали матушку - писал тебе. Теперь вижу, как они верно понимали, что меня будет мучить. Ольгушка, я сейчас в романическом настроении, т.е. не роман у меня, а тянет к роману... - к "Путям". Вспомнилось: одна мещаночка исповедывалась старцу: "и вся я в рО-ма-нах..." А он ей - "а, - в рОманах... так правь целый год молебен ежедень муч. Роману... 110 не Сладкопевцу 111 , а му-ченику... - вот тебе и но-вый "рОман", самый разантересный. Умучишься, и кончатся твои роО-маны!" - Пришел неуютный посетитель... - вчера тоже, два неуютных. Я отгымкиваюсь в таких случаях, но только редко кто учует. Ушел. Ужинал легко: блинчик с вишневым вареньем, белый сухарь с миндальным молоком. Все. Сейчас легко, болей нет, прошло полтора часа. - Олюночка, боюсь даже поверить, что, м. б., и дальше хорошо будет. Да, Марина, говорит, - ужасный вид, а не хочет из упрямства брать отпуск. Лечение не помогло. Алеша совершенно обескровлен, до обмороков, - сильный геморрой. Должны оперировать, хочет приехать сюда, тут тетя его будет укреплять. Наталья Яковлевна от горя с ног валится. Жаль мне бедняг. Напишу Марине увещевание. Ах, Ольгунка... ох, не соглашайся на операцию... все вывери! Попробуй это новое лечение, - не знаю, как доставить тебе книгу. И лекарства. Метод удивительно простой, разумный, до чудесного! Берлинский доктор нелогично говорит. Ну, что такое, что из одной и той же почки ? Просто: эта почка чем-то слабей другой. А чем..? Почему, непременно, "песочек"? Олюна, помни: и ты, и я, мы оба подвергли себя, нашу нервную организацию, огромному испытанию. Правда, твое заболевание - весна 40 г. - явилось не следствием "потрясения любовью" - прости, детка, это я позволяю сказать главным образом о себе, - но, ведь, и другие потрясения переживала ты тогда! - а дальше уж... что и говорить: весна да и зима 41-42 гг. несомненно трясли и шатали нервную твою организацию. И потому я ухватился - и для тебя, особенно - для тебя!! - за новый метод: вернуть "нервам" сил, пополнить растрату, обрести "равновесие" и устойчивость. Дорогулинька, ты будешь здорова, ты должна быть здорова. Ты нужна Жизни, верь в это. Ты мне нужна, всему моему, что ты ценишь-любишь во мне, в моем. Тебя Господь послал мне, ты мой ангел-хранитель земной, ты примешь бережно мое наследство - духовное, ты его пополнишь - да, да! - ты его сохранишь в достойном виде, - и тогда мое будет жить, через тебя. Только ты, только одна ты так можешь. Это не мое себялюбие говорит, ты знаешь: я знаю, что не плохое семя я дал жизни, людям, родному. Олёк мой, свет мой, опора моя, моя надежа... ты должна быть здоровой, сильной, - ты призвана. Не допускай себя до заболеваний. Пока ты не укрепишь нервы - нашу "защиту" от болезней - я верю так теперь! - ты должна хоть от гриппа предохранять себя, а потому мой вечный лейтмотив - антигриппал! Изволь застраховаться!! Если у тебя нет, напиши: ты получишь. И должна попробовать новый метод лечения. Он совершенно невинный, абсолютно безвредный.

    Олёк, не думай, что, посылая шоколад, я лишаю себя пайка. Шоколадного пайка у меня нет, я еще не дожил до категории, которая получает его. Я покупаю конфеты, они внетикеточны, и я могу и для себя купить, когда захочу. Вот сейчас - взял конфету, - вот и след ее, мазну... - - {На письме пятно.} очень вкусный шоколад! И я хотел бы твой ротик... на, Олёк, правда, вкусно?.. Ах, как хотел бы много-много свежего воздуха, раздолья, солнца, цветов, леса... - с тобой, с тобой. И как же родного воздуха хотел бы! Я его слышу, я все вижу, - так ярко создает воображение! - Завтра буду писать вторую главу "Именин", оставленную - два слишком года тому! - продолжение очерка "Крендель" 112 , - именины отца. Затем его болезнь - иконы чудотворные, доктора, знахари... сбившаяся с ног жизнь... страдания, мои переживания, много-много... всего. Кончина отца. Бытовое, панихиды, отпевания, люди... грустное и смешное... похороны... пустота... - и новая жизнь и горе, горе... такое острое, хоть и не вполне сознаваемое. И будет закончено "Лето Господне". 11 часов, я с тобой, в тебе, весь, твой Ванёк. Поздно, до завтра, чтобы не докучать французам стуком. Покойной ночи, ласточка, голубка, гу-лька... любимка... спи спокойно, светлая моя, Олю... на..!

    Не могу отстать от тебя, пером - твоим драгоценным Даром! - пишу. Смотри, как кто-то промышляет о твоем Ванечке! В 10-м вечера смотрю - сахару два куска осталось! А достать... до 1-го сент. 2 недели! Думаю - ну, на варенье отыграюсь. Бу-дет сахар... Звонок. Юля! Ездила с мужем на 2 дня за город. - "Ах, я тебе достану сахару..." (а я и не поминал!) "а пока - вот..." - и высыпает из дорожной сумки... кусков 15!!! - Ну, видишь? Кто-то заботится. Знаю - Она, святая, Оля. Послала. Знаю, верую. "Все эти два дня думала о тебе... бедный, один, в духоте..." А я - в чудной прохладной своей квартире! Читаю, лежу, покоен. - "Вы должны проехать, совсем близко... по metro, - и такая природа!" Решил - в субботу поеду на целый день. С ними. Ночевать не люблю, вернусь, - и так просто, по metro, загородное, верст 15. Если буду здоров, возьму еду, книгу... буду лежать в затени, дышать! Поездка - дальняя... ты знаешь... - должна быть! Сентябрь хорошо, люблю "бабье лето". И - Бог даст, - исцелую все пальчики на ручках... услышу твое сердечко. Хо-чу! Я - спокоен. Я даже удивлен, что нет тошноты, что я силен, что нет и боли, нет "вздутий", ни-чего... Будто я совсем здоров! Господи, продли это "!" - И я... я найду силу, дар пропеть Его! О, милая! Благословляю тебя, неназываемая моя! За-чем я не сдержался? Написал о недугах?! Но я не мог не сказать тебе о тревогах. Верь мне. Я ничего не скрываю. От тебя ни-чего не скрою: Бог даст, все будет хорошо.

    До завтра. Сейчас без 10 мин. 12 ночи. Послушаю последнюю информацию. И - спать. Ольга моя, как люблю..! Как нежно, чисто, глубоко!.. Будь покойна. Будь здоровенькая, - дай, перекрещу... Господь с тобой. Это - твои молитвы меня крепят, - и... ЕЕ молитвы. - Завтра возвращается Елизавета Семеновна ("караимочка"), и я опять должен завтракать у них... но только по моей диете. Не думай, я так ничего не принимаю... Это не от тебя , и потому так - не принимаю. Я - все же - так или иначе нахожу способы - возмещать. Ну, спи, бессонка... бывшая бессонка... - теперь ты должна спать крепко, - я всегда с тобой. Знай это, Ольгушоночек мой... всегда. На душе мне легко, - ты думаешь обо мне, ты вся - ласка, вся - думочка моя, вся - вечная! Так есть мне хочется... !! - но - воздержусь до утра. Легкость во мне - дороже насыщенья. А, кажется, - три ужина съел бы!!! И еще хочется - писать. И еще... - но ты знаешь, что еще. Мы оба знаем. Да. Да будет .

    17.VIII.42 9-30 утра Олёк чудесный, - от возбуждения ли, или это от пустоты в желудке, не мог и не мог заснуть. Спал не больше 2 ч., ра-а-но проснулся, и - едово на уме. Татарин вспомнился: помнишь - видел татарин во сне кисель, да ложки не было... Чу-дак... да лапой-то зачерпнул бы! Пару яиц полусырых, кофе две чашки, с маслом замешал... молока не осталось... ветчины ломтик... а есть все хочется. А переесть боюсь. Смешно на себя. И писать хочу, и плясать хочу... Бывало, в таком "движении" я крокодилом по квартире, - большая была зала в Москве, ляжешь набок, потом плечи повернешь, на ладони обопрешься и - помчишься так, "хвост" - ноги-то! - помчишь... - что я проделывал! Я сейчас помчался бы верхом на казацком седле верст двадцать бы отмахал, на заре, в Крыму... - воздух какой, какой простор! Я всю ночь с тобой, в мечтах жгучих, по горам катал, заезжал в кафейни, ел жгучие чебуреки... знаешь? - пирожки татар, на бараньем сале, пузырчатые... - а виноград... кисти-грозди какие, со-чные, теплые... сладкие... и ты такая яркая, свежая, летняя - утренняя, гроздь спелая... и в глазах, синих-синих, от моря, от неба, заревые облачка в них, дымкой плывут, и как все молодо, как все свеже-сильно, как бьется-играет жизнью! - Пишешь о чем-то в моем письме: "ошеломляюще-неожиданно... слишком ты там - не ты!" Не пойму. Почему для меня "дама" определяется... миллионами..! Отку-да это ты..? Да ты вчитайся, милка... ты ли не поняла, я ли неясно что выразил..? Что ты мне навязываешь?! Я, именно, этих "дам" ни-как не беру... ну, ни-как... потому-то и вскипело во мне, что ты с ними считаешься, для них "прибираешь", для них - "показ"! За тебя зло разобрало. С больной головы на здоровую?.. Я за тебя страшусь, ты опять напрягаешься, и для всякой др . . . влоск ложишься! Сама писала же, "сама вожусь все чищу..." - Иверскую, что ли, встречаешь?! Да я бы плюнул на все - смотри не смотри... какое мне дело до тебя, ба-рыня... ?! "Смотрины"... 112а - с усмешкой, а все таки - "чтобы ни сучка ни задоринки"! Нашла - для кого! Ну, конечно - "за свою честь". Значит, считаешься с такими барынями... а они ничто для тебя. Не пойму. Олька, не задирайся со мной, я вовсе не через свою болезнь смотрю, а... взволновался, как ты себя укатываешь. Ох, горда ты, так горда и настойна на своем, что и меня не пощадила... выговор мне, с объяснениями "прописных истин". Ну, не надо, умница, будь кроткой... ах, как я тебя ти-хую люблю... "женское" для меня особенно в тихости, ровности... плавности! Ведь твой - и всех! - идеал - ОНА, Пречистая! А какая Она?! Ты ее видела, образ носишь в себе. Оля, я отныне ни-как не стану твоим - часто налетным - цепляться. Не надо, Олечек... ох, не надо. Я тебе ответил, и не раз! - о твоем зорком разборе "Чаши" экранной, и о дивах. Меня поранило твое - "как кончится война - уеду... сперва в Швейцарию..." и т.д. А я где же? Будто забыт, будто и не было меня... вне жизни, вне тебя! Разве я что имею против - и моего друга - И. А.?! Но почему ты меня "обошла", будто похоронила? Почему пишешь - "совершенно ненужно и неуместно - ! - твое замечание о Швейцарии" - ? Перечти же... - увидишь. Почему "неуместно", что "неуместно"? Не пойму. Но не буду... я так тих к тебе, так нежен, так весь - с тобой. Хоть раз бы вгляделась в меня, в мое к тебе! И поняла, как только ты умеешь понять!!

    [На полях:] Правда, Оля, я совсем не без ухода. Никому не навязывай заботу обо мне в Париже. Я - обережен.

    Представь: я и не заметил, как от 17 кусков сахара к утру осталось - 8! Ночью ел? Нет, кажется.

    Оля, что "еще не все в порядке..." (о твоем здоровье!) Все скажи.

    Оля. А ты меня считаешь "пустым" в сравнении с И. А. Я тебе ни-чего не могу дать от... духа? М. б. и так. Я никогда не жил "от ума". Да у меня и нет его, - я всегда чувствами жил, искал, создавал. М. б. я даже, просто глупый. Мне всегда не по себе от "умных". Я от образов - не от схем, не от "диалектики". И всегда отмахивался, когда И. А. - в письмах называл меня мысли-телем, чудак. Ну, какой я "философ"!?

    Все во мне вскипает через края... если бы доспать недоспанное - и писать!.. Кажется, все могу, все превозмогу! Как ярко все вижу! Вот, - это я готов работать.

    Если описался, неудачно сорвался - прости кротко, ну, про-сти-и... - не помню, чем погрешил. Одно знаю - безмерно, безоглядно люблю тебя. Твой Ваня. Оля моя!!!

    Оля, не принижай, не темни свет в нас, не укоряй!

    Спи, покойной ночи, детка.

    14

    О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

    20.VIII.42

    Как горько мне, что ты болен. Сказать не могу! Но меня тревожит не столько сама болезнь, как твое самочувствие. Откуда такой "упадок"? Что такое с тобой вдруг случилось? Какие думы? Какие "тревожные" мысли? (Ты как-то мне так сказал)? Я тоже думаю, что твой ulcus duodeny не спал, а только притих. Ты же все еще слишком молод, - я тебе как-то писала, что со старостью это проходит, а у кипучих, молодых это - самая им присущая болезнь. Чего ты все кипишь-то? А? И сам себя навинчиваешь тоже часто. Ванёк, мне очень больно, что и меня, или: главным образом меня ставишь виной болезни и усталости... Разве я тебе тО дать хотела?! Знаешь, Ванюра, если бы ты лично смог поговорить со мной, то никогда бы не мучился так, как теперь это бывает. В письме не скажешь, а при личном свидании... все бы ты во мне увидел. Да, я детка твоя. Больше детка и сестра, чем что-либо другое. Или вернее: все, все, и то, другое что я не по годам молодо выгляжу; это оттого, что у меня и внутри какое-то все еще детство... Я не могу выразить. Правда, когда я пишу о детстве, то будто сейчас все переживаю. Ванюша, какое счастье было бы тебя услышать об искусстве, о творчестве. Я даже из 2-3 строк твоих так много черпаю. Я знаю, что ты действительно бы "зажег" меня. Ты лишь коснулся, сказал, что Александрушку " не видишь", и... я чувствую, что хочу и смогу тебе ее показать. Я до радости, до восторга ее сама вижу, через тебя вижу! Вот она:

    На продолговатом лице ее, милой моей Яйюшки, лучились всегда радостные, всегда ласковые глаза. Небольшие, серо-голубые, в светлых ресничках, под таким же светлыми, какими-то пушистыми, бровями, они никогда не бывали хмурыми. И оттого, что лицо ее всегда как бы было готово светиться приветливой улыбкой, - масса, масса расходилось смеющихся морщин и морщинок, особенно у глаз. Я помню ее загорелой, и оттого губы ее красивого рта казались бледными, а там, где щеки и виски закрывались обычно платочком - была белая, белая кожа, - какая-то особенная эта белизна. И ушки бледненькие. Я их часто целовала. Она носила сережки - маленькие колечки с бирюзинкой, а из одной выпал камушек, и Яйюшка туда вставляла кусочек синего "мраморного" мыла. Мне это всегда было очень занятно, как это она "драгоценный" камень сама делает так просто. Яйюшка была стройна и высока, держалась прямо, "статно". Русая, конечно. Когда ее отец умер, то у тетки Лукерьи осталась куча ребят мал-мала меньше. Александрушке шел 9-ый год. Молодой, красивый мужик был ее отец. Умер - сгорел. Схоронили его. Притряслись на пустых дрогах, на кляче домой с погоста Лукерья с детками постарше, а дома еще: один на печке, другая в зыбке. Крепилась Лукерья на погосте, а как ехали полем - завыла. Воет и в доме, хнычут ребятишки. Есть нечего. Не хочет и грудь давать меньшой девчонке - "а, пущай хошь все подохнем!" - "Мамонька, не вой, я тоже буду работать". - "Чего ты, дура, будешь работать, кому нас нужно, за что взяться?" - "Мамонька, я в люди пойду.., право мамонька, пусти меня в люди, я на всех потрафлю..."

    И "трафила" на всех Александрушка. И ушла в люди, сперва в няньки (сама ребенок) к ругателю-самодуру. "Уж он-то ли не колотил, не бил все, что под руку попадало, а меня ни разу не тронул", - говорила она. Алешка-живодер, пьяница, ямщик, то богат, то нищий. Няньчилась она там с младенцем, а сама всюду поспевала: и жене его чахоточной печку топит, и старухе голову вычешет, и "самому" огурешнаго рассолу принесет с похмелья выпить. "Тот" матерщиной кроет, а я ему: "Да, Алексей Григорьевич, батюшка, может Вам принести из погребка огурчиков?" А у самой запятки дрожат. Много она служила "в людях" и всюду поспевала. Бывало придет мать к ней на праздник, больше для того, чтобы деньжонок домой взять от нее, а ей все не нахвалятся: "Ну и девка, она допреж всех и ягоды-то оберет, все обрыщет. Печку топить стану, а она уж тут, как бес под ногами опять вертится". Грубая похвала, но всем стало известно, что "Сашка Лукерьина - золото". В 17 лет она нанялась работницей к моей бабушке. Пригожая, чистенькая была девчонка. Свечкой стояла в церкви. И платок-то даже как-то особенно, всей красотой распускался сзади по ее прямой спине. "Выговорила" мать ее за нее жалование, да столько-то платьев, да сак (тогда были в моде). У бабушки тогда работала старая служанка - Ульяна. Всех молодых да новых не жаловала. Даже бабушка иной раз прислушивалась, в каком настроении "Ульянушка". А коли молодую работницу "жаловали", то сейчас же следовало: "ну и давайте это своей "хорошавице", где уж мне? - нет, нет, мы уж стары стали, отслужили..." - Пришла Саша свеженькая, "стромкая", как про нее говорили. "Ну, Саша, с Ульяной Егорьевной уживайся, слушайся ее" - сказала ей бабушка. А Ульяна Саше еще и родня была.

    Туго ей приходилось под началом у сварливой тетки. Но лаской все она брала, все преграды. Та ворчит на нее, а она будто не слышит, делает свое дело. А вечером скажет: "Ульяна Егорьевна, хочешь голову тебе почешу?" В бане спину ей трет, незаметно тяжелую работу из-под рук вынимает. Полюбила ее и Ульяна. "Ну уж Сашку-то оставляйте, востра больно на роботу девка". К Преображенью работницам дают подарки: платья. Приходит раз Саша к бабушке: "Матушка, я чего просить у Вас желаю: платье-то кашемировое мне не шейте, сак-то тоже не надо уж". - "Чего это ты?" - "Да, матушка, куды мне? Я и так прохожу". Бабушка видела ее полные слез глаза при последних словах, пылающие щеки и не поверила. "Ты мне лучше правду говори, Саша, чего это тебе на ум пошло?" "Мне, матушка, не надо, а может Вы деньгами мамоньке отдадите". Оказалось, что брат один промотался, на промысел ушел в город, пропился, что ли, там? Все она отдать в дом хотела, уж не говоря о жаловании. То все целиком туда шло. Бабушка ей сшила и сак, и платья, и еще в руку денег сунула, и наказала про всякий случай у себя беречь. "Схоронила я это матушкино в платочек, да и берегу вот по сей день. Не могу истратить-то" - говаривала она уже пожилой, а мне тогда казалась, даже старой, моей няней. Скоро взяли Сашу домой. "Ломить-то некому было, братья в город ушли, а мамоньке не под силу. Пошла за сохой, за бороной ходить. С мужиками и лес делить ходила, огород городила, подсеки жгла. Сперва смеялись, да отстали. На сенокосе-то "в головах" ходила. Никто, бывало, не угонится. А еще и с покоса бывало приеду, да ягод принесу, кусты-то все обегаю. "Девка - хоть куда!" Знали, что это - Саша. А женихов нет. Голь-то кому нужна? У дедушки много бывало разных свадеб на приход. Однажды женился богатый парень, единственный сын, складный дом, хорошие люди, а невесту брали "неделуху". - "Ой, Иван, чего ты нашел своему Алешутке, куда глядел, чего он с этой "беспелюхой" делать станет, она ребятам носа утереть не сумеет". "Да, де, батюшко, невест-то взять, а эта богатая". - "Богатая, богатая, не гляди на отцов-то карман, гляди на руки да сердце, а чего у Натальи взять? Вот взяли бы Сашутку Лукерьину, чего лучше?" "Так-то оно так... да... выезду-то у их никакого нету". - "Какого тебе выезду понадобилось?" - "Да как же вот, ежели родня приедет, али бо што, а тут и поглядеть-то не на что, одна дрань". - "Ну, твое дело".

    Стояла у всех в глазах "дрань" да нищета Лукерьи, женились парни, любились, а Саша все одна да одна. Ломит работу с мужиками, одна на все руки. Всякую копейку отдаст мамоньке да пьяницам-братьям. Вот однажды приходит Саша к деду - тихая, одета чисто, будто прифрантилась, даже. - "Батюшка, я письмо пришла просить у Вас (это метрику, значит) - замуж я собралась". - "Ну? За кого, Саша?" - "Да за Василья Зуева, плотника". - "Так-себе мужичонка. - "Ни с чем пирожок", ведь это, Саша, неужели-то его ты полюбила?" - "Да не знаю, батюшка, а только все дома-то попрекают, что девка сижу, братья жениться хотят. Делиться надо". Вздохнула. Ничего не скажешь... "Вот что, Саша, подумай ты, девушка ты молодая, еще кто получше найдется, а из дома-то уходи, не бойся, приходи служить к матушке, коли хочешь. Подумай сперва!"

    Ну, думала... Отказала "Ваське-Зую". Письмо ему написала, что, дескать, мало его знает, а без любви перед Господом не встанет. А у того случись несчастье - порубил себе ногу... Саша-то в письме ему деньги обратно послала, 30 руб. "выкупу" он матери дал. Ну а тот, как порубил ногу, пишет ей, что "дескать, это воля Ваша, Александра Андреевна, а деньги я не приму обратно, а еще прошу я Вас меня нещастного хоть в больнице навестить". Саша пошла. Лежит, плачет. Пожалела. Сговор был. "Приехал на сговор мой Вася, а от него ни песен, ни басен, смотрят все, изба полнехонька набилась, а я то заливаюсь-говорю, выгородить хочу его. Так и просидел ровно рыба". Васька-Зуй без гроша, жить-то надо было у его родителей. Как у его родни жили... и не описать. Бедные, да жадные... У Машутки-то, у меньшой-то его сестренки, всего один сарафан был, и в пир, и в мир, и в добрые люди. На них же еще работала опять Саша. Хотелось ей повылезти из нужды, стала Васю подбивать взять и ее с собой в город, в прислуги. А свекровь уцепилась: не пущу. Еще бы: такие-то золотые руки. Саша твердо решила: в город, а там и Манютку еще вытяну из бедноты. По себе знала, каково бедной-то невестой сидеть. Свекор со свекровью сперва паспорта не давали. Обещали по скольку-то им присылать в месяц. А на прощанье сказали: "Подумайте, да кабы вам на обратный-то путь хватило, да на котомку милостыню собирать". Саша сказала себе: "Нет, не бывать этому, всякому мурлу сноровляла, а в городе да не сумею!" Тянула из сил последних, все почти что отсылать должны были в деревню, а все-таки справила она Васе "тройку" (* Это костюм так деревенские зовут.) и часы купила, сама оделась на диво и приехали домой на сенокос, не на кляче, а на почтовой паре. Взяла Саша Машутку с собой. Потом она у меня была няней, а Яйюшка в кухне работала и ночью спала в детской со мной и... Манюшкой (она тоже была очень еще молода). Маню я звала "Макулька". - Много связано у меня с ней. А Яйюшка, до нас (я забежала вперед) жила у многих. Васька пил. Когда мама моя вышла замуж, то взяли их обоих. Много чего было. Яйюшка жизнь свою на меня полагала. Помню: ездила она на свадьбу (много после) моей Макульки в деревню и простудилась под дождем едучи. Ревматизм схватил ее, скрючило пальцы, а в то время были случаи холеры. Плачет наша А[лександрушка] - что такое? Гостил тогда у нас дядя - доктор, а когда уехал, - призналась: "Боялась, что "Митинька"-то отправит в бараки, крючит меня, видно холера..." Лечили ее от ревматизма. А Васька пил. Деток не было. После "Макульки" А[лександрушка] взяла еще одну сиротку, Варюшку. Трудно ей стало работать у нас с ревматизмом, а без дела, как ее не убеждали, сидеть не хотела. Уехали они с Васькой-Зуем и Варей за Волгу, зажили чистенько, хозяевами. Она ходила торговать селедками. Его-то заработка не хватало. Много чего было. И как Васька - ничтожество, опускался, на один день когда без нее оставался, когда она была в больнице. Как она за него же еще страдала. Во время революции А[лександрушка] ходила промышлять дрова на топливо, ловила какие-то бревна в Волге. А потом мы узнали: умерла от столбняка! Она своими трудами скопила кое-что для Варюшки, и та ходила уже полубарышней. Тоже - пустышка, кажется. Сколько бы рассказала тебе об этой исключительной женщине. Она никогда не жила для себя. Нас любила больше своей родни. А сколько у нее было прибауток, песен... Когда ее еще девчонкой шпыняли "в людях", спьяна, - она песни пела. Сама рассказывала. Прости, что так увлеклась. Но м. б. тебя отвлечет это немного от дум о болезни?!

    Целую тебя Ванёк. Боженька тебя поправит! Не сомневайся! Будь тих, покоен. Ольгуля с тобой душой! Обнимаю тебя сердцем. Оля

    [На полях:] Я расписала тебе жизнь Яйи, но, увы, - ее портрет опять не вышел! В чем же дело? Скажи!

    А Ульяна - тоже своего рода героиня. Чудесная тоже. Но я ее не знаю. Много у наших перебывало разных людей... Макульку я видала уже... здоровой, очень красивой бабой, с 3-мя детьми и в ожидании 4-го. Я была уже девушкой, лет 16-ти. Мы неловко смотрели друг на друга, - она не смела сказать "Олинька", а я - "Макулька". Она ждала приема больных у моего дяди. Его всегда осаждали из всего округа, стоило ему приехать, хоть на день. Болел ее сынишка чем-то. Я любовалась на эту красавицу, ничем не похожую на брата Ваську. Она богато вышла замуж и была счастлива. Александрушка вывела-таки ее в люди!

    Напиши, как

    [Поверх текста:] Обратно! 112в

    15

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    28.VIII.42     9 ч. утра

    Бесценная Ольгунка, еще раз - об Александрушке 113 - дивно! Ты не сознавала, что писала "рассказ", не "озиралась" и была свободна! Дивный образ! И ка-кой народный язык! Какая святость русской души! Вот, милочка, и после этого ты еще дерзнешь говорить о никчемности и бесцельности?! "Никому, ничему не нужна?!" Вдумайся: сколько людей вот такая "Яйюшка" за свою огромную жизнь - не зная! - направила! Она и не сознавала, как не сознаешь ты, что изобразила! Твой "Грех" - прекрасен. Изволь его переписывать, править, "насыщать" значительными "мелочами"! Дай несколько черточек внешнего лика няни, и проч. Сама увидишь, чем дополнить: о пьянице Василии, об Александрушке, о весне (не бойся весны нашей, которая в тебе , такой ни у кого нельзя заимствовать, - все будет через тебя). Какое счастье, что ты видела Александрушку! - это же - Она, Россия. Какое счастье что мы оба - из одного, и что мы нашли друг друга! Ты мне понятна, как я тебе. О, милая! Эта Александрушка святей Лукерьи из "Живых мощей". Оля, а у тебя сколько же о бабушке! Изволь все писать. И подойдешь и к "Лику". Как я тебя целую! О, двояшка моя! Вся - родная, вся. Счастлив тобой. Ваня

    [На полях:] Я приеду, все сделаю.

    Я здоров, только сплю плохо.

    16

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    28.VIII.42 9-30 утра Успение Прев. Богородицы

    депеши , про-няло меня!!

    Утренняя моя (вижу, в солнце!), прекрасная!

    Олюлька-свет, ты захотела меня развлечь "в болезни" - и раскрыла еще раз свои "подвалы". И я так развлекся, что вчера не долепил марок на открытку тебе. Только бы дослали!

    Чудеска! Я взволнован, до чего ты ярко дала (и не думая о сем!) - твою "Яйюшку"! Я страшно рад, как ты слышишь ушками (чуть кусаю их, как ты целовала ушки Александрушки!). Одна бирюзинка из... голубого мыла (зна-ю!) че-го же стоит! Не выдумать. Ты дала свет в лике "Яйюшки". Вот это и о "мыльном камешке" - добавь-вставь в "Первый грех" ("Говенье"). И о Василии - два-три словца о "никчемности" его (Я таких знаю - мягкие они, безвольные, лени-вые!) - най-дешь, будто мимоходом. О... весне!!! Не бойся моего, умоляю: весна - всеобщая! Радость свою дай, слепящее солнце... дорога горит вся, - "заливной орех" (браво!) бо-о... бо-о-лыно-ой... - Добавь "бугристая" дорога где - там кажется, б-олыной - бо-ольш... Ведь это - детское сравнение, через твою душонку - ! - ты заливные орехи любишь! В этом-то - все!! Что это - пирог "с соленьем"? Ягодным или - грибным (грузди)!? Скажи ясней. Скажи об "Яйюшке", [продолговатом] лике... - что может ребенок увидеть и полюбить. - Очевидно, не рост... не статность, а глаза - свет - ласку, продолговатость, - губы... (очень кратко) и, конец о сережках (мыльце). Скажи, что ты в ней знала от бабушки (такая Богу угодна!) ну - как ребенок, и все будет ясно читателю. Найдешь! Очень хорошо - впросонках отец - и... нащупываешь знакомые жилки!!! (тут - вся любовь твоя, ! (При-ем дивный!!)

    Ольга, душу тебя! Не могу без тебя. Рвусь! Хочу тебя видеть, двояшка моя. Оля, и ты, ты, ты... рвись! Не знаю, кому из нас удастся - до-рваться. Сейчас вернули вчерашнюю открытку, недостаточно оплачена. Очень хорошо, справлюсь сейчас на почте, можно ли доплатить - и все же брошу. Олюночка-юночка, я весь словно взволнован, - тогда, в тошнотности, я не мог всего сказать о "Говеньи", - одно: хорошо! Это - "5" у меня. Пополнишь - будет с плюсом - отлично. А дар большой - все дар, - ясный сразу. Изволь быть собой, а не нытиком. Ольга, я тебя очень люблю, до... боли, до безумной ласки. И как мне хочется писать! Ты меня до-жгла. Душу тебя, зарылся в тебя, я слышу тебя, твое тепло. Если бы ты сейчас была здесь! Жизнь бы тебе отдал! - в миг. Твой Ваня, нежно целую, и дольше.

    17

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    31.VIII.42     1 ч. дня

    Любимка, Олюночка-ю-ночка... твое письмо 25-26 114 , ми-лая! Отвечу ниже, а вот... - в субботу ездил дышать. Чудесный день, и все чудесно. Юля встретила "дядю-Ваничку" на вокзале... - ви-згнула даже! Прошлой субботой не дождались. Сытно завтракали в ресторане, долго гуляли. "Маленькая Швейцария", и да-ли..! - три долины там и холмы-горы. Рябиной восхитился..! - вся горела, сочными кистями глаза ласкала-целовала - в темной перистой зелени. Под раскидистыми кривыми яблонями - стадо вдали! лежало. - Заметила ты, как яблони похожи - своим "станом" - на дебелых, отяжелевших, важных гранд-дам? - очень покойно-увесистых и со спокойной совестью..? И вот ответ тебе - "как ко мне "Юля""? Я нарочно захватил твое письмо об "Яйюшке", - читая, изменял, конечно, местоимения личные... и прочее. Она была поражена..! Она знает народный говор, выступала по фольклору в радио, но большей частью напоминает мне оперных пейзан, в новых лапотках, пахнущих лачком игрушечным... но это не значит, что она не чувствует живого говора. Рассказом она была захвачена, как и ее муж - между прочим, отличный, своеобразный поэт, только недавно мною открытый и - мною же признанный! Как-нибудь выпишу какие-нибудь его стихи, - все крайний Север. Вот как - к тебе! Очень сердечно, раз лю-бят "Дядю-Ваничку". Теперь - с восторгом. "Ка-кой язык!!" Олька моя, ты - бо-о-о-ольшая! у тебя все в этюде говорят своим языком. У меня ухо строгое, я-то все слышу. Да, необычайно. Как... - это отметил Толстой, сам мастер, - (но не всегда) - в языке народном. Он отлично знал деревенский, хорошо - мещанско-уездный, слабо - купеческий, губернский... - как у Эртеля 115 , - несправедливо мало-знаемого! - "Семья Гардениных" 116 , например... Там девчонка дворовая свой язык-тон имеет, старик-кучер - свой, баба, приказчики, конюха, повара, нищие... - все - свой. Это - чудо "языка". Так вот, в твоей передаче, - и это после 20 лет "европы"..! - все - свои. Это - такой дар твой, - граничит с чудесным. Да, мы с тобой одного теста, одной души и дара. Я признан - в частности - в "языкочуткости-меткости", ты - будешь признана. Солнышко мое золотое, жаркое... - не налюбуюсь на тебя. Ка-ак твой дедушка говорит... ка-ак... "отец жениха"..! ка-ак "Яйюшка"-девочка, девушка, женщина, пожилая... - все - разные оттенки! Все в передаче - метко! Достигнут предел качественности, сжатости, то-чности... - образы! Вижу, все вижу. Потому что была свободна, не озиралась, не старалась лучше дать. Это по-сле... когда написалось - делается отбор, вымарка, вставка-наполнение, "чистка", словом - отделка-обдумка. Пушкин сделал 18 вариантов "Жил на свете..."! 117 Ну, будя... захвалишь еще. Юля не знает, как я к тебе... ни как ты ко мне: писатель - глубокий-чуткий; художественно-чуткий, "влюбленный" читатель, - и все. Это ей близко-понятно. Ну, какое тебе дело до нее! - нам - до нее! То, что переживаешь ты, когда я в сердце у тебя... - самое то, точь-в-точь, и со мной. Все эти дни сердце играло, взмывало, несло тебя на крыльях трепетно-игривого стучанья, поющего биенья. Везде, во всем - ты, ты только. И в яблонях ты, и в далях, и в силуэте напоминающей тебя фигуры женской, и в облачке, и в самом воздухе раздольном, легком... и в березке на откосе, - везде твое виденье, - для меня. Ты все собой наполнила, - сейчас нашел духи, маленький флакон фирмы "Буржуа", "Жасмин"... не знаю, дадут ли они - жасминное, тебя? Купил. Кажется, розовым маслом и... апельсинным духом, - только. Мне у Герлен сказали правду: нет больше "настоящих" - "Жасмен"! Но... я наполню и их тобой. - Были в детском лагере 118 - чудесно! 165, разного возраста - был унесен! Все сделали три священника, бывшие офицеры белой армии. И что сделали! Французский ревизор-доктор, - часть на содержание добыли от "национальной помощи" - был обескуражен: "как, почему у вас все - чисты, все чисто и красиво одеты, все обуты даже... и все - так здоровы, и все почти... бедные, иные совсем сироты?! Разве только вашей более высокой, чем... - интеллигентностью могу объяснять?" - Вырвалась правда у - француза! Я был восхищен. Чудо. И в таком "чудесном", и весь в тебе, с тобой, - вернулся в Париж. Какие глаза, какие умные, вдумчивые и - счастливые! - сильные ли-чики у детей... и - какие надежды, как это крепит веру в наше! Я спокоен. И как же радостен... то-бой, моя подружка, моя дружка, сестренка, моя на-вечная, моя - суженая мне! Оля, меня порой бросает в ужас, мертвит, при мысли - если бы не встретил... !? не узнал... ?! - кажется, не было бы меня теперь, да. Все - дано, даровано - в крайний миг полного отчаяния моего. Вспомни, Люночка... вспомни, как проходил тот день, 9 июня... ты плакала... одна... перед пустотой. Вот такое же, - вероятно, куда безнадежней было со мной в первые дни июня 39 г., когда я воззвал криком к ней... - и ты услышала! Ты должна была услышать. И - воззвала ко мне. Ведь... я тогда, в самый тот день, пришел к тебе, я-сам... в книге... подумай! вду-майся, Олечек, Олька моя. Юнка моя, Люночка нежная... милое дитя чистое, вся чи-стая моя... вся - Божие Дитя, прелестная... Господи, благодарю тебя за милость Твою! за посланную Тобой - жизнь в свете! Я могу, я хочу работать, я слышу силы в себе, я хочу воспевать Тебя! Оля, я чутко берегу, лелею мое высокое чувство, рожденное во мне тобою. Какое чи-стое..! какое нежное... и при всем этом - какое чувство близости, и очень земной близости - любви опаляющей! Но и это земное, - как высокое произведение искусства, - оно не режет, не оскорбляет чувство душевной красоты, песни, изящества душевного, этого полета в чувстве предельной любви... подлинно-земной, требующей содержания, творческого акта... увенчания! Ни-как не оттеняет, не мрачит, не дает и намека на "привкус" чего-то, вызывающего стыд... нет. Будто мы давно - друг дружку знаем... спознались. Ну, тебе все с полслова ясно: ведь ты чувствуешь созвучно, такой-другой нет на свете. Ты - я. Так вот и созданы были, - игра случая? - пусть, но эта "случайность" стала "знамением" для меня. Это светло-благостная случайность стала - важнейшим событием жизни, властно-неотвратимой, живой, необходимой, - о себе говорю. Тобой буду дышать духовно, тобой влечься в творчестве. А ты... ты помни: ты - назначена для высшего проявления сил твоих в искусстве, ты - родилась 9. VI. И не замирай. Прошу, молю, тре-бую! А ты... тонешь в "гостях"! Не надо крайностей: гости - тоже маленькие радости, но и - омут, вериги. - Об И. А. свойствах твой больной, друг семьи, - правильно сделал вывод. В И. А. почти все, всегда - рассудочность, диалектика, схема. Он понимает искусство, но сам творить его не может. Он не полоняет, а та-щит читателя, втаскивает. Он о-чень умен, мудр, образован страшно широко и глубоко... он пылок в мыслях, и в чувствах, остроумен, шутлив умно, даже с огромным, - не всегда со вкусом, - юморе, скорей в мальчишничестве, - как, например, Владимир Соловьев 119 произведение Жизни. Это один из ее "очерков". Еще, видишь? Вон, на стене "натюрморт", чудесные груши, почти те же... - но жизни нет, лишь ее отражение. Это "мысль", чувственная даже, о... о... о грушах-дюшес. Красочкой пахнет. И еще - видишь, на картоне - без расцветки - тушью - нанесена "проекция" груш, "штрихи" их, схе-ма... - это "схематизация" груш, все стерилизовано, у них все отнято: лишь " идея груши". Может быть, о-чень четкая, но - это только "диалектические груши". Вот как "рай" и "лекция о рае". Иван Александрович чего-то лишен... - знай, я его люблю, чту, и ни-чего тут не примешано, клянусь! Он может все понимать, чувствовать, но... сам не может дать так, - он лишь теоретик, эстетик, мыслитель... вдохновенный даже, пророк даже, но не... художник. Он "диалектик" и в любви, но... не любовник, не муж, не отец! Он может любить возвышенно и тонко, но... ни "жасмина", ни "черемухи", ни "малины" не даст, и сам не услышит - полностью. Он бурен, м. б. даже стра-стен... но он - "холодный кипяток", как метко выразился о Мережковском не то Бальмонт, не то Амфитеатров. Он себя "натаскивает". И без-оглядным, самозабвенным не сможет быть. Глу-постей никогда не совершит. Он давно нашел - строго логично и безупречно-диалектически, что он си-ла, гениальный мыслитель и политик, непогрешим... - все это правильно с формальной стороны - и м. б. не совсем правильно по сущности, - ну, кажется же, что камбала однобока-одноглаза, а на самом деле... только вы-вихнута! - не то! Так и тут - кажется ему, что и т.д. - и - в сущности - неверно. Он себя "определил", и отсюда - самоценение, "приидите-поклонимся", противоречить? - ни-ни!!! - он - яркая "самость", - "я-я-я-Я..!" - ради Бога, не подумай, что я разношу, хватаю через край, лично, пристрастно... нет-же! - я очень хочу найти его сущность - и посильно - только! - нахожу. Олюнка моя, - скажу-шепну тебе: я имею данные. Я знаю его "опыты в художественном творчестве" 120 . Подробно - при встрече. Не хочу доверить бумаге. Он - очень великий талант, разнообразный, но в нем 9 частей - от Ума, одна - от - сферы чувств, души. Я предпочту простую грушовку-спелку, даже с червоточинкой-зрелью, чем... - даже того греческого живописца, который изобразил на полотне фрукты, которые клевали слетавшиеся птицы. Птиц-то, глаз-то можно обмануть, но прочие чувства - между ними чувство яви - нет, не обмануть! Большинство обманется; пожалуй, 99 из слушателей "рассказа" - скажут - хорошо! а сотый - нет, фальшиво, наду-мано... из папье-маше. Ты... ты сотворена двойственно, и потому необычайна! - ты и художник, подлинный и большой! - и духовная сторона в тебе сильна: ты - от Храма... девушка от Церкви, от Духа Свята, и потому так многогранна. Это не акафист: это мое видение, мой ощуп тебя, - и потому я растаю, сгорю в миг, если не увижу тебя, если потеряю, утрачу тебя... твоею волею - еще убийственней! Я - полная противоположность И. А. - по-люсы, хоть он и настаивает, что я - мыслитель, бо-льшой даже! Нет, "мысли" мои - воплощены в живое, живущее, - это мысли-чувства, в них ходит-бьется живая кровь. Мне не надо исписывать сотни страниц, чтобы дока-зать идею, внушить осмысливание вещей и соотношений их: это дается искусством и явно! - в миг один, жестом, словом живым, действием принятого в сердце лица... словцом, ибо этот "эссенс" {"Сущность" (от фр. } вытекает из сущности характера, положения... Можно дать об искусстве, о жертве во имя его, о любви... - целые томы... - и все будет забыто, останется труха с редкими зернами, и это все; ну "развития" прибавится - уму. Но вот кто-то написал "Неупиваемую..." - она вся останется в сердце, наполнит его и обогатит всего человека... как-то (??) - да еще и в расцветке, в разнообразных дозах, по слову: "могий вместити..." 121 Не думай - какое "я"-канье! Нет, у меня тоже "вывод" о себе, только не... "диалектический", а... "от образа": это вся моя сущность в "Неупиваемой" - и мой "ум" - м. б. очень малый! - и мои "чувства", страстные и укрощенные, мое сердце, моя любовь... - и все эти "силы" - очень в большой дозе, в огромном потенциале: ну, раскрывай сам, читатель, копайся... да и не надо тебе копаться, а вы-пьешь... все, и - опьянишься ли, или освежишься - зависит от твоего "аппетита", уменья смаковать, опробовать до... последнего, самого потаенного движения сердца-тела-души-духа Анастасии и Ильи. Почти уверен, что И. А. в моем воспринимает большой дозой - что - от участия в творческом - от идеи, и меньшей - от "образа", воплощения. Но он очень умен, и умственно очень глубок, и - в "чувствах" теоретически умело может разбираться, и потому ему почти все в творческом доступно, только... через телескоп или микроскоп умствования.

    Ну, ты меня знаешь, мне веришь, любишь меня, и потому верю, не обиделась за И. А.

    О "Лике"... Пиши, , твоему "дыханью"... мне было бы легче без "подмостков", без подставных лиц... а от себя. Тут какая свобода-то! Не надо обходить, условности по-боку: "ему показалось", "он подумал"... а открытой душой поешь, что в сердце накопила, - свободно, широко, и как же откровенно, искренно... всю душку свою покажешь, девочка моя, детка милая... Люночка, ю-ночка... - увидишь сама. Ты отлично и в третьем лице даешь... - вот же, "Яйюшка"! Но тут, про "Лик"... Ну, испробуй, не торопись, работа трудная, возьмет сил... береги себя от изнурительной работы, готовленья для гостей... - мой дедушка, как надоедят гости, говорил: "гости гостите, а поедете... - простите". И уходил спать. Олька, сколько у тебя в кладовых-то укрыто! Как ты упомнила... - как и я! Дивятся, а я только помалкиваю. Это же не запомнилось, это же... само-строится, когда надо: это "память сердца и... Божья дара" (* Огромная у тебя "память слуха", ушки-то твои не спали! - жили!! и на-жили.). Он - в тебе. Ты - КрЕзуха, от Креза! - ты - вся, как я. "И мне даже страшно, как мы похожи..." - твои слова! И вот почему я не могу уже в твоем даре обмануться. Тогда я должен буду и себя, и все свое - охулить и отказаться от себя. Это невозможно. Ты - я=ты - вся подлинная, мой алмаз.

    Сейчас увидел тебя под деревом, баварской крестьянкой - летняя! "Притупиться" к тебе нельзя, - ты слишком многоцветна, различна, - на тебя го-ды надо, чтобы... при-гля-де-ться только! Да и то... слишком у меня глаз "фасеточный", все и-щет! А ему помогает пыл воображения. Золотистая ты была? Открытая. Ну, дочь солнца. Ты понимаешь, когда "играет сердце". Ты всегда со мной. И - как это ма-ло! Ольга, неправда, последние месяцы я всегда звал тебя. И если бы чудо, - смогла ты быть здесь! Утонула бы в Лувре. Где бы ни побывали! Вчера проходил мимо ресторана "Корнилов", - если бы с ней! Все представил. Опера. Музей человеческой культуры. Скачки-бега. Версаль, Трианон, Гран-Палэ. Тюй-ильри. Жарден де Плянт {Ботанический сад (от фр. Jardin des Plantes). бы в Сен-Женевьев. Всенощную стояли бы в тихой Церковке 122 , и потом - слушали бы хор Афонского. Я бы не пустил тебя - просил бы! - на Эйфелеву башню. А Нотр-Дам!! - Олюнок мой, моя... - а тихие вечера, ты в кресле у стола..! Ты на кушетке, а я тебе читаю, сколько говорили бы, в-полслова... все ловя..! - "Села на "тетиву"", - пишешь... - на "ти-ну"?! - м. б.? так говорят про ботву картофельную. Можно и - ботва, только не "тетива", тетива - это все натянутое, до палок легкой лесенки, в которую вставлены ступеньки. Или на Севере так. - Нет, я не ожидал "лучше" - про рассказ. Напротив, я ожидал некоторой "неуверенности"... - ты - молодец, умка, взял бы нежно тебя за розовые ушки и поцеловал бы - дружку. Но про "Яйюшку" - поразила главным - в этом - все! - чутким слухом, богатством речи, ее оттенками и - "музыкой родного". Ты - мастер, моя красавка, у, ка-кая ты..! Оль, я зову, зову, я жду-жду тебя... Зачем я страшился... ?!! Утратить тебя страшился... - меня увидишь... Теперь мне все равно, - я хочу видеть тебя, ты лишь дыханье вина мне дала, я хочу пить... - пусть даже не касаясь стакана. Я хочу видеть твое вино, дышать им, видеть игру его в луче солнца, в зеленоватости месяца, и в хладе ночи предосенней... - в яблонях тебя увидеть, "баварочкой", "пушистой молодкой"... - слы-шать тебя хочу... ум твой осязать... - я же знаю, какой я стану робкий, закроюсь, как тебя увижу, и потом, стану чуть приоткрываться... не знаю... порой я бываю, становлюсь очень живым, как загорюсь... а ты... ты вся закроешься, мимозочка... ракушечка на воздухе. Только бы была здорова! О тебе молятся. Селюкрин... принимала? Он чудеса творит, говорит Алеша. Возьмет мно-го с собой, для родных наших. Да, это или воробьята или скворчата, скоро будут "сетками" носиться над толокой, у коров. Старые скворцы припускают детвору в стайки воробьят. Не называй - "Иван Сергеевич" - ре-жет! холодно мне. Ты так хорошо - уме-ешь... по-другому! А как хорошо - "Вань!" - так близко. Оль... - чего только не найду, как ласковей... но не пишу. Как пьяный... о, мое вино! Оль, - мне, без тебя - нельзя. И не было часа - знай! - даже ночью, в болях! - без думы о тебе. Оль, нет, нет... пиши, часто-часто... этим живу, не могу... часы считаю... как Тоник я... смешно и стыдно бы... а - как дорога ты мне! Оль, так глубоко... - ни-когда..! В ужас прихожу от мысли... если бы вдруг... утратил... тебя не стало бы... - и - тут же - и меня не стало бы. Да. - Мамочка чем больна? Надеюсь, мне разрешат, этим и живу. И не стану вплотную работать, пока не увижу тебя. Оль, а после - ты..? да? Здесь найдем "светил" - проверят и без операции, не мучая, помогут. За тебя жизнь отдам, Олёк. Как хочу радовать тебя! Жду подлинника "Под горами". Что-то ты решишь о "Солнце мертвых"? О "Лике"... писать от "мужчины" 123 ты совладала бы, да... но пиши собой! свободней, вся откройся, этим - захватишь, дыши=живи в работе. Вот, ты привыкла к длинным письмам моим, но пишу тебе - весь с тобой, живу... - а после - письма... не гожусь для моей работы, трудно перестроиться, отрешиться, "охладиться", да и отдача нервной силы, - ведь это некая растрата. В работе, я буду писать короче, но ты-то не лишай меня - себя. Ты моя Муза, мой свет, солнце мое! Данная, воистину - Дар. Люблю тебя не жадно, не алчно, - люблю светло, нежно - ведь ты моя детка-Оля, мой Оль, Олюна. Господь с тобой.

    [На полях:] Ребенком сажал подсолнушки, горошинки, лимонные и апельсиновые косточки, финички, "рожки". Лю-блю и по сию пору сажать, ростИть. А ты? Да, знаю.

    Знаешь, еще в 5 классе гимназии я в комнате, в горшке выращивал огромные огурцы, назывались Рытовские, сам опылял.

    Оль, я тоже люблю огород. Особенно - начало июля... огурцы когда, укроп, - к сентябрю морковь, репа, баклажаны, томаты...

    1 сент. - 19 авг. Донской Божией Матери Крестный ход у нас. Пришлю тебе его.

    О нервах я не понял: "я от vagus'a... a ты?" 124 Объясни глупому. Vagus - блуждающий нерв, знаю. Ты пишешь "betont - ударяемый"? Не пойму.

    Я пишу, Оль... на этой неделе закончу "Именины" 125 . Куличи, пирог. Суприз-подарок Горкина - папашеньке, и ночью - соловей, в октябре! Поет соловей в октябре!

    Милая пучеглазочка!

    О "набросках" И. А. напишу, и о моем плане, но "мелочей"совсем иной был бы подход, прием.

    Тут духи "Жасмин". Но какой же это "Jasmin"?! {Письмо надушено.}

    Отель?.. Ну, тебе видней. Почему мне тесновато у Сережи? Простор..? Нет, ты мой простор, ты, Оль! Я люблю простоту, на любителей. Но ты сама решай. Мне тесно, что я должен быть твоим гостем... смущает. Я всегда сам . Правда, Оль. Ливень с грозой помешал бежать на почту, оставалось 10 мин. Завтра пошлю. Твой, детка милая, Вань, Ванёк, Ваня

    О. А. Бредиус-Субботина - И. С. Шмелеву

    21.IX.42 вечер

    Милуша мой, Ваньчик!

    ° - вечером 35,8°. Это у меня всегда так после жара. Что было - не знаю. Как скучно лежать. Если бы встать завтра!

    А знаешь о чем я думаю?.. Я вспоминаю год назад. Это был чудный, ясный день, тепло, как летом. Я писала тебе письмо. Я помню как я тебе писала. Найди от 21-го. Наверное я не ошибаюсь. И во время моего писанья, кажется, принесли твое... Ах, как красиво расцветало чувство любви нашей, Ванечка! Мне так хорошо - тихо сейчас... Я лежу в своей "келейке", маленькой, но такой уютной... Хочешь, схему дам? {В письме рисунок О. А. Бредиус-Субботиной.} Она миленькая. Большое окно с желтым стеклом наверху, и оттого кажется всегда, будто солнце. На стенах немного, но милое сердцу - фото, картинки. Летом всегда цветы. Она светленькая, цвета - крем. А над диваном мягкий ковер, уютно. Мягкий свет лампы. Я только и стремилась к своему уголку. Мне радостно работать в ней. Тебе бы понравилось. Иконки - мои самые заветные. Лампадочку я тоже добыла. Твои пасхалики радость вносят. Как войду, - их и увижу сразу, в красном углу. Я люблю уйти в этот, хоть только маленький твой, но все же и твой уют. Тут ты в книгах, тут письма твои, твои розы сухие, твои конфеты, ты - сам.

    А, если бы к тебе перелететь чудом! Я часто себе это рисую. И вот осенью опять иначе: я приезжаю вечером в Париж... еще не совсем темно, а сумерки, тоскливые, дождь, ветер, сыро, стальное небо... Трепетно шумит отливающая листва, трепетно стучит сердце. Мне страшновато, как перед экзаменом. Сдаю багаж, бегу налегке. Не зная улиц, кручусь-кручусь. Вечностью кажется мне это искание тебя. И вот: rue Boileau. И тут уже только дом... О, как бьется сердце! И вот нашла. Дома ли? А если нет? И этот дом, и безнадежный ветер, и темнота... И я звоню. Я не угадываю за затемненными окнами, есть ли у тебя свет. Я звоню в темноту... И вот - шаги. Молнией несется: м. б. не один? м. б. гости? М. б. даже выйдет открыть дверь услужливый посетитель? Но это миги... Дверь открыта, и я ничего не вижу, не понимаю, я вся волнение... И... это - ты передо мной. Я в миг тебя узнала... не могу идти мыслью дальше... Как тепло, как уютно, как чудесно-родно у тебя... И как это чувствуешь еще в сто раз ярче с дождя и ветра, и исканий, и волнений.... Ты, конечно, суетишься, ты взбит весь, ты хлопочешь. Мы хватаемся то за одну тему, то за другую. Потом бросаем и ту и другую - просто смотрим друг на друга, смеемся, плачем. И наконец с грехом пополам устраиваем чай и сидим уютно у твоей лампы. И я уж знаю твое кресло, я в нем тону, блаженно отдыхая и от пути и от волнений. Шумит сентябрь (?) октябрь (?) дождем и ветром, а у нас так дивно тихо, тепло, уютно, радостно и... светло-светло в сердце. Ах, я так все вижу, так ярко, что у меня сердце и вправду бьется. Потом ты помогаешь мне устроиться где-то, и мы прощаемся до завтра... А ночь так длинна... не спится, город спит, все тихо, а не спится, кипят думы, все нервы по-своему проснулись. И утро... какое ясное, умытое какое-то, и тихо... Ни следа дождя и ветра. Холодновато, золотятся клены. Как радует меня все это. И Париж своей новизной мне, и этот холодок осенний, все радостно гармонизует с... этой давно желанной встречей. И я бегу, не позавтракав (не глоталось) к... rue Boileau... Не доходя еще... вижу... ты... Ты тоже не спал, конечно (плохо это, Ваня!) и тоже не мог один кушать. Мы смеемся. Мы всему рады. У тебя столько света, как чудесно, как радостно... какое счастье мне!

    Ну, писать ли дальше?! Я не могу. Мне так тоскливо, что ты далёко! И все это так возможно... и таак не ты быстро предаешься тоске, отчаянию. Нельзя так! Береги себя. Помни, что такие провалы массу уносят сил. Ты же так много должен сделать! Я не смотрю как ты, не говорю "завершить", - нет, ты должен и завершить, но и новое творить. Ты же призван на это! Ты должен это перед тебя призвавшим! Мне очень хочется писать. Окрепну, Бог даст и буду. Поуправиться с делами надо. Ну, не ворчи.

    Я не утопаю в хозяйстве, но есть дела неотложные. Осенью их много. И для почки моей тоже надо. О витаминах подумать было надо. Не ворчи. Я не могу заматывать маму, а посторонние руки не сделают. Это не те времена. Всюду самим надо. Не ворчи. Я надеюсь, что выберу себе время. У меня много тем. Еще есть одна "из народа". Ну, хоть не героиня на манер Яйюшки, но тоже - мать удивительная. Молодая баба-вдова, с кучей ребят. За 12 верст на себе (на закорках) {В оригинале: на зарошках.} носила мальчонку в школу, т.к. у того воспаление колена было. Нога срослась, не сгибалась, его дразнили. И что только эта женщина не делала, чтобы Пашутку в люди вывести. Вывела таки. Первый стал сапожник. А дразнить бросили, "уважали даже очень, особливо за то, что на гармоньи умел складно". Она ему и "тальянку" купила. Ходил баринком, парень хоть куда. Пашутке 12 лет было, а мать его все на себе таскала. Мой дед взял его к себе жить на все время школы. Красавица была баба, чистой русской красоты: круглолица, черноброва, румяная "что яблоко", как говорили про нее. Глаза - искры мечут, а голос певучий, но бисерком. Ходила, как пава. Несчастье с ней случилось, на большой дороге кто-то поймал ее... Руки наложить хотела, старший сынишка 14 лет Мишутка прибегал к нашим сказать, что "мамонька дурное в голову взяла". Отговорила ее бабушка, "со всяким, де, может попритчится несчастье такое, а она не гулящая какая, все знают, не корят ее, а коли руки наложить, так знала бы, что себе заготовить..." Ну утешилась, ей главное было, чтобы у батюшки-то ее не оттолкнули. И родила Машутку. Вся жизнь их тоже шла на глазах. Дочки работали у наших, а одна, Катя была моей няней, самой последней, собственно, горничной даже. Вышла замуж за очень интересного типа, в... Казани. Тоже достойно писания. Все, поездка матери ("Сашоны") к Кате в Казань, все очень интересно. Завяла только Катя. Не знаю, что с ней, жива ли? Не по такому она мужу. Сын родился, какой-то "гнилой" весь. А Катя-то - кровь с молоком была. А другого... не чтО сделал (не знали они, что ждать бы надо), весь хмель соскочил, ревел, как баба. Неплохой был мужик, делец, самородок своего рода. На все руки. А вот случалось. Много бы можно написать. Катя барыней ходила в шляпках. Иван Иванович так хотел. Но была ли счастлива?

    [На полях:] Ну, будет про разных няней! Скучно тебе? Иван Иванович - стоит, чтобы мы такой тип запечатали. Кабы да такому образование. Сам мыло варил. Научился, дошел. Барин был. Нас подкармливал в голод. Ну, целую тебя, солнышко. Вся в думах о тебе. Оля

    Нет, 21-го/8-го Куликовская битва?!

    22.IX Сегодня снилось, будто я в пустом партере "Малого" (что ли?) и кто-то объясняет постановку, я смотрю - это ты. Ты ставишь что-то из своего. Я вся взметнулась к тебе, а передо мной ряды стульев, а ты вот-вот уйдешь. И я кричу: "Иван...", не договариваю Сергеевич, зная, что это тебя "захолодит". Ты узнаешь меня, но на протянутые руки, не отвечаешь, а в проходе упрекаешь: "Нельзя же так, надо чуть больше творческой идеи, чутья искусства... культуры... нельзя же кричать... да еще "Иван"". И я отхлестана. Проснулась. Сегодня встала, t° - 36,0°. Целую.

    19

    И. С. Шмелев - О. А. Бредиус-Субботиной

    26.Х.42     11 ч. утра

    Светлая моя Олюночка, пишу в постели, не хочется вставать. Сейчас твое письмо, от 18.Х, заказное (в субботу получил простое, от 17-го 126 127 , писал о диагнозе Antoine'a. Страшного нет, верно. Но вот, после 16 дней без - почти! - тошнот (когда мне делали впрыскивания женатропина) 23-го и вчера в желудке набралось чуть ли не 2 литра кислой жидкости - и меня выхлестало. Вчера я терпел тошноту до 12 ч. ночи, наконец непроизвольно выкинуло! Я поразился: чуть ли не 2 литра! Первую половину дня я чувствую большой аппетит, утром ем овсянку, яйцо, жидкое кофе. Через 3 ч. - завтрак - все пропущено через машинку, пюре картофельное, телячьи котлетки (через машинку!), тыквенную кашу. Это - часа в 2-3. Вторую половину дня уже ничего не хочу. В 6-м начинается тошнота. Терплю, страдаю. Что делать?! Болей от язвы нет, или почти нет. Теперь мне делают впрыскивания "histropa" - это 1 раз в 3 дня. 12 впрыскиваний. Этот состав "Hisbs" - atropine, histidine, scopolamine et l'ion brome. Сделано пока 3. Тошноты с последствиями меня ослабляют. Остатков пищи нет, одна очень кислая жидкость, даже обжигает гортань! Я, кажется, опять худею. На ноги страшно смотреть. И при всем этом - очень хочу писать! Да, тяжелый висмут мне достанут. Но, думаю, он мне не так уж нужен. Только бы избыть эти тошноты-рвоты! Желудок расширен и вял. Сейчас написал Елизавете Семеновне, чтобы запросила доктора: я должен быть у него только через месяц! Еще 9 впрыскиваний по 3 дня = 27 дней. М. б. опять назначит женатропин? - Все о себе я. Милая Олюночка, опять больна! Господи, помоги ей - светику моему! Помоги, Пречистая! Олюна, зачем ты к знахарке хочешь? Я верю, что есть особенные люди, которые могут влиять на кровотечение (Гр. Распутин 128 ), но у тебя не постоянное это, - влияние [может] сказываться во время кровотечения - какое-то воздействие на сосуды. Не люблю тебя всей силой моих чувств? что ты все для меня? Предельным счастьем было бы - увидеть тебя. Если бы ты приехала - вот награда за все, за все. И если я "с ужасом" - как ты пишешь, - "отмахиваюсь", так это от страха за тебя: вдруг ты заболеешь!? Что, что я могу сделать, такой ты даешь мне душевные силы, я хочу как бы для тебя писать. Никто, никогда не закроет тебя для меня. До - конца жизни! Пусть я не видел тебя... но я знаю тебя, я чувствую тебя, - ты мне самая родная душа в мире. - А я испугался: 14 дней нет письма! Или больна, или - отвернулась, негодуя, что я согласился печатать свои статьи 129 . Ах, я все сам знаю, газета не блещет выдержкой, но вдумайся: читают там, до дыр... оголодавшие 2-3 миллиона! Это мои читатели! Вот это меня взяло. Я попытаюсь сказать доброе и нужное, сколько в силах. Но ты не укоришь меня? Видишь, как я ценю твое - ко мне. Я все ныне , как на выполняющийся Божий План. Тогда ничто не удручит. Погоди, я м. б. выскажусь с полнотой, возможной. Лишь бы быть здоровым. Сто-лько надо сказать! И сто-лько изобразить! Я - переполнен, несмотря на недуг мой. Олюша, я просил в письме 29-го IX - выбери сама главы из "Солнца мертвых". Я пока взял и вчера переписывал (сокращая) главу "Чудесное ожерелье" 130 Вот, мое онемение-то... я весь год этот как бы ожидал чего-то... болезни? Твой сон в канун решения Antoine'a... - Покров Пресвятой Богородицы! Может быть это ко мне имеет отношение? Через любимую, через святое для меня. Дай же, Господи, немного последней Милости нам обоим! Олюша, я пошлю тебе твой рассказ чудесный "Яйюшку" отдельно. Доктору скажу - написать тебе. Он - бедняга, умучен жизнью. Как он постарел за этот год! Не томи себя: твой Ванёк почти здоров, - надо лишь на нервы повлиять, чтобы как-то стянули желудок. Конечно, у меня высокая кислотность, пилор не пропускает кислую жидкость дальше, она скопляется и... сама выбрасывается. Есть же средства против нее? Я читал, что один германский врач нашел лучшее средство, излечивающее hyper aciditi в неделю. Это сок молодого картофеля, розовых его сортов, главным образом. Но м. б. впрыскивания "histropa" помогут. D-r Antoine очень большой доктор, лауреат медицинской академии, мне очень приятен , мой читатель. "Солнце мертвых" его покорило. Я посылаю к нему Ивика, - . Переутомление от усиленных занятий. Светлая девочка моя, будь же здорова!! - потерпи, лежи - лежи. Я все готов перенести, только бы ты была ! Как хочу видеть тебя! Хоть миг один! И как боюсь - поехала бы и заболела! Верь, Олёк, возможностью своего выздоровления клянусь, - начаты и оставлены два рассказа для газет (парижской и берлинской). Один очень страшный - и я не доволен заглавием 131 - изменю! - "Гадёныш". В основе действительный случай, как сын Троцкого 132 133 , свойственник которого Петр Гермогенович Смидович 134 (правая рука Ленина) был в селе Ильинском, где это случилось. После чуда была драка, избил один мальчишка "пархатого гаденыша". А потом создалась легенда... - ночью один старик принял икону, взял ее с поверхности пруда и - спрятали ее, до времени. Я написал 2 страницы только, - Серов восторгался. Правда, мягко выходило. Но я задумался... - о последствиях - там. Я страшусь... я не могу, чтобы мое искусство стало поводом к пролитию крови. Ведь виновники-то всегда в недосягаемости. А - гаденыш - умер уже. И я - при всей моей страстности, при всем моем сознании, сколько страданий России причинено еврейством, - я не могу "бить лежачего" 135 . Это-то и удерживает меня от печатания "Восточного мотива". Только через одного читателя 136 . Надо было Ване написать все . А гибель была неминуема: от смерти меня отделяло лишь время на проход от Алушты до Ялты. Я был уже на все , жажда писать, - и - болен. Я достаточно силен, я могу писать у стола, болей нет, но... этот страх надвигающейся тошноты! - Нет, Олюнка моя, никто-никто-никто не может закрыть тебя! И не хочет, - я для "дам" - лишь чтимый писатель, любимый: меня жалеют. И мои отношения ко всем - самые светлые, к чутким читательницам. А ты... - ты вся , как читательница, как дружка, как женщина - но в каком-то очень высоком значении! - безгранично дорога, нужна мне. Ты дарована мне, как чудесная замена отшедшей. Пусть даже заочно. Ты оживила меня, усыпавшего. Ты вернула меня к работе. - Сейчас письмо из Берлина. Какой-то д-р Аксенов 137 , - пишет мне Милочка Земмеринг - мой восторженный читатель, даст лекарство от - кислотности. Его перешлют мне. Была на бегах? 138 бы тебе и об азарте... Азарт - всегда в состязании, скверно только, что при азарте - часто обман - сговор наездников, - обманывают самих лошадей! И это - видишь. Твоя интуиция - частое явление в играх. "Младенцам - всегда везет". Сам не раз видал. И - в рулетке. - Ты писала: будто я не отозвался на твои письма, в которых всю душу отдавала. Нет, Олёк: я все принял в сердце, и все сохранил, но пойми же: меня таскали по исследованиям, я был умучен и - подавлен. Я ждал конца... Я думаю, что я буду знать о конце. Оля покойная это скажет. Она явится мне - особенной и скажет. Пока - я ее не видел. К выздоровлению она является в светлом одеянии, - и этого не видел. - Бегония красива, но не праздничное это. Не смущайся. У меня не было праздника - Дня ангела. День рождения - да, я твою фуфайку надел, - и был бодрый! И розы твои, чудесные, уже увядшие - были для меня живым приветом. Олюночка, не хлопочи о висмуте, он мне м. б. и не нужен. Болей нет. В больших дозах он хорош, как laxative {Слабительное (фр.). }. Как ты чудесно описала тишину осеннего склоняющегося дня - эту вечернюю зорю в яблоневых садах! И как я хотел бы быть возле тебя! Оля, я так хочу любоваться красотой творенья Его - с тобой! Мы вместе нашли бы, находили бы все не приметить . Ты чудесно чутка. Оля, пиши, что и как хочешь. Лежа пиши хоть. И не надрывайся в хозяйстве. Да, и в хозяйстве есть красота... ах, когда рубят капусту! снимают яблоки! мочат антоновку!! когда хлеб пекут! когда веют! - все, все дал бы во 2 ч. "Путей". - Оля, снова возобновляются монастыри там ! Какой это свет! Оля, мне скоро пришлют "Под горами". Я тебе пошлю как-нибудь найду путь. О, милая, нежная, ласковая... Не забывай своего Ваника. Жив - тобой. Целую мою девочку родную. Господь с тобой, Он вернет тебе здоровье. Молюсь. Благословляю тебя. Твой всегда-всегда Ваня

    Умоляю тебя, не вздумай принимать, если знахарка что даст!

    6 ч. вечера должен встать и идти на почту.

    20

    И. С. Шмелев -

    10.XI.42     8-30 вечера

    Олюночка-золотая, только из твоего сердца могла родиться эта открытка 139 ,- вот она, - ласточка залетная, целую ее, - живое сердце твое в ней. Все в ней: и великая любовь твоя, и мучительная тоска-тревога. Так мне понятно все это, - это же и во мне, мое. Оля, мне лучше - и будет лучше. Я - спокойней. Вчера немного гулял. Дни - золотые, крепкие, но мороза еще не было. В такие-то вот дни - быть бы у тебя, дышать в садах, пить крепкий настой осенний, - легкое, холодящее вино! Оно всегда бодрит меня, влечет к работе. Болей нет, но к вечеру чувствуется кислотность. Уколы "histropa" кажется, полезны, но они "о двух концах": если делать их близко - по времени - от приемов пищи, можно остановить пищеварение - и тогда - тошнота с последствиями. Это я точно установил, и велел сестре милосердия брать не 3/4 centimètrecube {Кубический сантиметр (фр.). даже "обрастаю"... Самочувствие лучше. Крепко возьму себя в руки, буду соблюдать диету, - м. б. от мяса на время откажусь. Надо дать отдохнуть estomac {Желудок (фр.). } и проч.! - Пишу тебе в постели, поленился - не вставал сегодня. Мне покойней так. Родная моя, в целом мире - единственная! Кляну себя, что писал 29-го X 140 , - встревожил тебя своей "панихидой"... Но, Оля, не могу и таить от тебя - открываюсь тебе в тоске, - будто ищу у тебя защиты, света... Прости, голубка. Я целовал, глазами-ресницами ласкал письмецо твое. Ско-лько в нем..! - слышу я за этими строчками..! И как понятно это горькое - быть на чужом веселье со своим горестным сердцем 141 . Олюночка, пойми же меня! Дождись меня - я должен к тебе приехать! И, Бог поможет, - приеду. Что мне говорить - о счастье несбыточном - увидеть тебя здесь? Но хотел бы встретить тебя... - и - о, как страшусь! - если ты заболеешь здесь, это будет ударом мне, - боюсь и думать, - каким! Я всегда мог бы лечь в клинику-лечебницу, хорошую, частную, - боюсь госпиталей! - но не хочу, это меня придавит. Ведь все в моей болезни - кажется, определилось, - надо: терпение - и волю. Моя "Арина Родионовна" приходит в 8 ч. утра, уходит - часа в 3. Все мне сготовит, подаст. Стучит, возится в другой комнате, (на зиму моя огромная - "студия"? - разделена, мой "заломчик-альков" вместе с кабинетом) - и мне не так одиноко, если нет захожих. Я не умею совсем рисовать (бездарен!), но попробую дать тебе некоторое представление о моей квартире. Вот как (окна на Boileau) на запад-юго-запад {В письме рисунок И. С. Шмелева.}. Нет, как бездарно нацарапал. Будут топить, а пока - малый радиатор, есть и еще два, в запасе, на случай морозов.

    Олечек, в сердце схоронил твой порыв - приехать и мне устроить, меня устроить! Как я слышу твое сердце! Как вижу - знаю всю тебя, несравненная! Знаю: ты можешь сделать, и как же ценно!! Как пью нежность-любовь твою! Она меня исцелит, - только одно твое движение! На коленях перед тобой, целую твои ножки. Но, Олечек, не делай этого... за тебя в тревоге! И все равно, ничего все отбирает или голландская, или французская таможня. Анна Семеновна не раз убедилась. Ну, что ты можешь мне привезти, чего я - при известных усилиях, - не мог бы найти здесь? И даю тебе слово: если бы мне стало вдруг хуже - я сам попросился бы в клинику. Теперь я хоть за тебя спокоен: ты дома , всегда возле тебя дорогое твое - мамочка, Сережа, и будут приняты все меры.

    Глухая осень, - холода, пойдет непогодь, - ив такую пору, в современных условиях, - тебе, - всегда под угрозой болезни! - быть в трудной дороге (в поездах битком, !), на-юру, в чужом Париже, (пусть и в удобном отеле). Когда твой Ванёк "скрипит". Ну, случись с тобой... - я... что я-то буду... ?! Изведусь. А ты - будешь беспомощна. Знаю, о тебе будут заботиться, да, - и как еще! Юля все сделает, по моим указаниям... все !! Но мы с тобой - источим последние силы - в тревогах смертных. Не надо делать такого сильного опыта. Светик мой, - о, чудесная-призрачная моя! - в иные миги мне так представится... - будто сон мне снится, сон о

    На днях А. С. Будо едет по делам в Голландию, возьмет мою книгу для тебя. Это - забытый мною! - II-й том моих сочинений, выпущенный Петербургским союзом писателей в 1912 г. 142 (после был переиздан, причем я исключил рассказ "Иван Кузьмич" 143 . Почему - не знаю). Перечитал теперь и вижу - для того без повода (если негде печатать!) я теряю "толчки" к писанью. А как я горел! И как бы мно-гое выперло из души! - В ночь на понедельник - 9-го XI - видел покойную матушку! Не помню, ко-гда еще видал! Она, похудевшая, в белесом платьице, хочет, словно, меня увидеть... и вот, кто-то слева, м. б. Оля покойная, показывает на меня, а я где-то на 3-м - заднем плане {В письме рисунок И. С. Шмелева.}.

    моя, и я люблю ее, и мне жалко ее... почему? Теперь мне больно, как мало был я с ней ласков, как не умел быть ласковым с ней! Надо было хотя бы переломить, для нее, перестроить что-то в душе. Она не умела - или очень редко умела, и так неуклюже! - ласкать детей. Что же, она не виновата, не умели воспитать в ней ласковость, суровая семья была у ней, училась и жила в институте (Елизаветинский институт в Москве) 144 , очень хорошо училась, с наградами, почти из института - замуж, не по любви, но жили с отцом хорошо, у него был такой ясный характер, мирный, - чуткий душевно был он, даже (в то-то время!) служащих обидеть или прижать... Да вот: иной раз воротится домой часам к 11 вечера. Кухарка спит. Все спят. Осторожно разбудит - "Татьянушка, сделай-ка яишенку... прости уж... есть хочу..." - не любил ресторанничать или по трактирам, - она на таганке, на лучине, изготовит - в 5 шт. глазунью... - подаст тихо в столовую, (снизу из кухни) - валенки всегда, чтобы не стучать. Отец - помню! - калач так вкусно над яичницей разломит, (крупные золотые запонки сверкнут на чистых крутых манжетах, - он без жилетки, ночной...) - "Погоди-ка, - скажет шепотком, на-ка... не серчай, что побудил..." - и - двугривенный. Та - "да что вы, Сергей Иванович... да я всегда рада... как же так голодным спать..." Всегда любил наградить. А если кого обидел... погорячился... весь день сам не свой... О, как это ценил народ! И как я, я, маленький, чувствовал... до слез!! Я всегда страдал, и ка-ак! - если кого увольняли. И очень не любил увольнять. Как любили его, и как ходили за ним, когда он заболел смертно... и как же страдал! Вот мне и жутко писать последние очерки "Лета Господня". Но надо. Дал бы Господь войти в силу. Одиннадцатый час. Тошноты нет, но небольшая renvoi {Отрыжка (фр.).

    [На полях:] 11.XI - Утром твое письмо 5.Х1 144а . Целую. Да, сердцем

    Я - старовер, - больница для меня - ужас, не верю во французское лечение, и - французским сестрам.

    Процесс моего пищеварения, - вполне хороший, только вот отрыжка дрожжами - очевидно, залеживается.

    Желудок очень расширен и опущен.

    Не заметил - как кончил 2 лист. Целую, деточка, Оля моя. Пиши. Твой Ванёк

    От составителя
    Последний роман Шмелева
    Возвращение в Россию
    Архив И.С. Шмелева в РГАЛИ
    Из истории семьи Субботиных.
    1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16 17
    18 19
    Примечания: 1 2 3 4 5
    1942-1950 годы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
    11 12 13 14 15 16 17
    18 19 20 21 22 23
    Примечания: 1 2 3 4 5 6
    Раздел сайта: