Переписка И. С. Шмелева и О. А. Бредиус-Субботиной. 1939-1942 годы. Часть 11.

15. XII. 41

1 ч. дня

Какое счастье, Олёк чудесный, ты прислала мне сегодня! Боже, до чего прекрасна! - нет слов назвать Тебя! Светлая, святая Дева! Нет, не кощунствую, не смею, - не в этом смысле говорю так, - Ты несравнима, Святая, Пресвятая Дева-Мать! Но ты так близка к Святому Идеалу, тут близка! Твои глаза... - Очи, не глаза. Я их предчувствовал - в затишьи, в затени ресниц. Я знал их. Оля, ты - именно - Анастасия! Такую видел, сердцем видел, - наконец, увидел. Да, я искал тебя, предвечный Идеал, - Прекрасную! Вот, нашел. Что мне делать? молиться? благоговеть? страшиться, что полюбил такую... что - смею человечески любить? смотреть?.. - будь же благословенна, единственная, непостижимая, моя Уника! - Кошмар какой-то... - ты все еще пишешь "ins Blaue hinein" {"В неизвестность", здесь: "для слепого" (нем.). }! Я жду, страдаю твоей тревогой, - я же здоров, сколько писал тебе, с 26.XI... - Нет, никогда не позволю себе тревожить тебя, говорить о какой-нибудь болезни! Не постигаю, как это прорвалось - о глазе! Не хотел же, поверь мне. Я понял, получив живой цветок, что ты его связала со "Знамением Пресвятой Богородицы" ⁴⁵⁹ , - с нашей "Чашей", моя неизреченная, неупиваемая! И, знаешь, то же движение сердца заставило меня послать тебе ответное, как-будто: я послал 26.XI, за 3 дня до твоего привета, - но, верю, твое передалось мне, ты уже думала о "ласке" - мне! Я истекал такой нежностью к тебе, - нельзя нежней. И это чувство смешано с тревогой: за тебя, - больна ты?! И - не знать!! Ты так неосторожна, - больная, ездишь, - или не понимаешь, как опасно? заболеть пневмонией, когда ты так ослабла, исхудала! Что же мама смотрит?! Ты все та же, неукротимая упрямка, сумасбродка! Пойми же, до чего ты вся исключительна! Твое письмо No 1 - "рассказ о жизни", - всю тебя уяснил мне, всю вижу... всю люблю, ту, девочку-чудеску! Оля, поясни мне, что с тобой было (после кончины папочки), какое "бегство" ночью, какое "сумасшествие"? Малютка - тогда - была уже огромная! Так переживать! Непостижимо, или - чудо. Ты - чудо. В тебе все - чудо. Олёк мой... - зачем ты жжешь написаное? Гордячка, ты совершенства хочешь? Совершенство - жжешь! Ничего не пиши, что я советовал... - пиши - что хочешь, как хочешь, - только пиши! Силу свою сознай. Пиши свободно, не проявляй гордыни - относясь к себе так строго. Быть себе критиком - так трудно! Пой свободно. Как ты тонко все постигаешь! Как все необычайно у тебя! Двумя-тремя строками даешь так четко - все ! Ско-лько я раскрыл в твоем "конспекте"! Кто этот чуткий управитель хора? Его слова - о "милой", - как верно, глубоко, - какая чуткость! И эта - девочка!

Да, чудо случилось: твой портрет дошел. Это - второе чудо. -

Давно-давно (в Москве), ушиб я (расшиб) правый полных писем! Утешаюсь, что ты все знаешь, только письма твои еще в пути. И трепещу, что заболела, - ужасы такие приходят в голову... всего страшусь. Милая, солнышко мое святое, просияй! Шепни мне, что получила мой привет, - давно-давно послал, - и был так счастлив, что хоть малым этим тебя порадую. Знаешь, Олёк... - я для тебя сварил варенье, сам! Грушу нельзя послать, очень она нежна... так - я ее очистил и варенье сделал, для тебя. Я не только рассказы могу писать: для тебя я все, все могу. Как я радовался! И, кажется, недурно сделал. Помнил, как Оля делала. Но предельный вес посылки - 1 кг {В оригинале: 1 кл.} - позволил только немного послать тебе. Завтра, м. б. отправлю: "L'heure bleue" ("Guerlain'a"), плитку "Rialta" и флакончик "груши". Ну, ты - детка, будто. Боюсь, что шоколад плохой. Я давно его берег, тебе. Прости, если плохой. Постараюсь найти получше - к Рождеству, - м. б. "пьяных вишен"?

Алеша Квартиров взял с собой портрет, - м. б. передаст тебе. Но этот портрет скрал мои черты "живые", - писательские. Я недоволен. Там - восторженный и молодой, какой-то... будто музыкант. Я - глубже взглядом, тяжелей от скорби. Ну, ты, все равно, выдумаешь меня. Я тебя недостоин. Я - внутренний, твой, настоящий, - в книгах, в письмах, в чувствах. Там - вся правда. А этот - легкий, - не такой я. Скажи о снах. Как Богородицу видала? Твое все так мне важно, так дорого! Пиши о жизни. Продолжу "историю любви".

Перед отъездом во Владимир, Оля спросила Дашу: "поедешь с нами?" - Та в этом услыхала: "м. б. не поедешь". Заплакала, в истерике: "хотите меня оставить! зачем же так приучили меня к себе? Или это "барин" меня не хочет?" - и в страхе поглядела на меня. Я сказал - "нет, хочу". Вся засияла и весь день игралась, пела, Сережу тормошила, душила поцелуями, как бы с ума сошла. Да, был еще случай. Мы жили под Серпуховом, у монастыря, в бору. Я увлекся стрельбой по ястребам ⁴⁶⁰ . Они унесли мою любимку - белую курочку, выведенную мной в инкубаторе. Я их набил м. б. больше сотни. Помню, охотился. На опушке бора приметил Дашу с Сережей. Она лежала на спине, раскинувшись. Ее ноги, в черных чулках были совсем открыты, - до верха - тела: так задралась у ней юбчонка. Услыхав мои шаги, прикрылась... и запела: "Охотник - охотник... не убивай нас, мы не волки, - мы заиньки... погладь нас!" - И Сережечка повторил - "погладь нас, мы... заиньки..." Я поцеловал его, и... погладил Дашу, чуть поласкал по щечке. Что было!! Она схватила мою руку и стала целовать, безумно. Я смутился. Я видел ноги... - и погладил - ноги, слыша их. Она - сомлела, вся ослабла. Не знаю, что бы случилось, если бы не было мальчика. Это было первое искушение. В тот же вечер она была как пьяная. А я - все забыл, - прошло.

Во Владимире началось самое страшное. Мы с Олей и Сережечкой уехали в Москву к моей матери - на именины (10 окт., Евлампии). Сереженька заболел брюшным тифом. Мы задержались, мучились. Незадолго до этого, весной он болел ползучим воспалением легких. Тиф был очень опасный. Мог умереть. Ночи не спали. Тянулось с месяц, эта длинная, медленно повышавшаяся и понижавшаяся t°. Кризис. Пошло на поправку. Самое опасное, когда необходима [сложная] диета. Меня вызвали депешей во Владимир - съезд податных инспекторов. Я уехал. Оля - в Москве, при Сереже. Помню - мое появление в домике, над Клязьмой: будто усадебка. Даша встретила... - "а барыня, а Сережечка?" Она знала, что пошло на поправку. Она была сама не своя: одни, - м. б. на 1-2 недели! Молодые, мне - 29 лет, ей - 21. Вполне созревшая, красивая девушка. Я увидел взгляд ее... смущенный - и счастливый, - и робкий. - Ужинали - вдвоем. Мы всегда сажали с собой. Она ухитрилась приготовить необыкновенный ужин: достала рябчиков, (я люблю их, знала), сделала блинчики с творогом (люблю), суп перловый из гусиных потрохов... - разварной налим (помню! она все знала, что я люблю). Подала рюмку хинной [1 сл. нрзб.], - я налил и ей выпить. Но она и без нее была пьяна . Поужинали, почти в молчании. Она все время убегала за чем-то... - все спрашивала - "а когда же Сережечка?" Ночь. Снег и мертель, (ноябрь). Я сел к печке с книгой, в качалке. Она убирала со стола. Мне было неспокойно. Она... - была в новом платье, в косах. Бегала, и от нее шел ветерок. Пахло - резедой. Да, я чувствовал по ее косившим, убегавшим взглядам, робким и тревожным, что она ждет, готова. Я... ты понимаешь, Оля... я давно не знал женщины, м. б. больше 6 недель... я был возбужден. Был момент, когда я чуть не протянул к ней руку, когда она близко пробегала, вея ветерком и резедой. Но... заставил себя думать о мальчике, об Оле, которая там, страдает (не думал о Даше! она мне верила!!) - и удержался. Ушел в спальню. Заперся. Ночь была ужасная. Даша долго стучала тарелками. До утра не спал. Утром она встретила меня... горячими пирожками к кофе. И ее косы были положены на темени, это ей шло. До следующего письма. Целую. Твой Ваня

16. XII. 41

10 ч. вечера

Будь благословенна, родная Оля..! - взывает во мне неизъяснимое, - чувство-чувств, самое нежное, что может быть, в человеческом сердце, - не нахожу, как можно это назвать... - такое великое, такое... - любовь ли, боль ли во мне... - все вместе. Все эти дни, - а сколько их прошло мучительно! - одно и одно - что с ней? - тревога, тоска, до боли острой, такое чувство, будто трепет за самое дорогое на земле. 18 дней! - и я ни-чего не знаю, что с тобой? И никто, ни слова, ни... 13-го, в субботу, это состояние обнажилось, перелилось в отчаяние. Я как бы мертвый был, душевно. Без чувств, без мысли лежал я, слыша, как ночь подходит. После 6-ти - было так - "никто не придет". Один, всю ночь без сна, до утра. И вот, когда все в городе затихло, будто ночь глухая, - так казалось, - я уже хотел опустить оконные заслоны... - звонок! - Это был твой привет... родная, твой прилет - милые бабочки впорхнули... розокрылые, нежные. Как я их целовал, Оля! Милые... - улыбки сердца, единственного - для меня - в целом мире! Светло стало, на миг... - и снова - как волнами, - тоска - и радость. Не могу понять, что это?! Так все дни, эти, последние... Мне больно, - больна ты, Оля? Не знаю. Тяжело мне. Я писал Сереже, маме твоей... - давно, 4-го, срочно, - нет отклика. Твое самое последнее, - что ты, больная, поехала в Утрехт... - зачем же, Го-споди! - от 2.XII {Несовпадение дат. При условии, что последнее письмо О. А. Бредиус-Субботиной датировано 2.XII.1941 разрыв между сообщениями составляет 14 дней.}, - и все. Жду - страшусь. В воскресенье, 14-го, - все то же, до озноба. Нервы. Поднялась t°. Без сна, всю ночь. Ночевал друг ⁴⁶¹ . Утром - другой, доктор мой. Ни-чего! "Это Вам - за опыт с ледяным обливанием". Строго сказал, это бывает редко. "Будь другое сердце, - finis! {Конец (лат.). }" - Я усмехнулся: "столько всего вынесло... - этот лед - пустяк!" Оставил все же опыты. Не помогли: тревога - боль - все те же.

Смотрю на твои "глаза", в твои глаза! Необыкновенно. Такого лица - не видел ни во сне, ни в жизни. Ни у кого. Ни на картинах мастеров во все века, - что знаю - ни в иконах... - ни у кого, ни-где. Ты усмехнешься? Скажешь - "ну, понятно... так всегда, когда..." Понятно. Нет. Я могу даже и - "когда..." - остаться, для "бесстрастного надзора", - и бесстрастным зрителем, - я как-то умею это, - это нужно для того (во мне), кто смотрит, видит, - вбирает. И я, владея собой, - это бывало в самые острые мгновения в моей жизни, - говорю: такого лица (Лика!) я не знал. Теперь увидел... - да! вот Она... вот, наконец, Она!., моя Анастасия... Воскресшая! Смиренница! или - скромница! или - нет, нет, не правда! - "сознательная "скромница""..? Что же ты писала, зачем себя "дурнушкой" - называла? Из-... за игры?! Со мной-то?! Этим меня нельзя... Сбить с толку? внушить мне... - что?! Чтобы не обольщался? Разве ты не видишь - второй раз: чудо. Ты его хотела, верила в него? ждала? Оно случилось. Благословенная, прошла ты, невредимая... никем не остановленная, свободная... сама прошла... сама остановила взгляды, приковала... и - пришла! С другими - не бывает. Ты чудную имеешь власть - проходишь - радуешь... о, милая, чудесная... Ты же песня, - вот ты кто. Так называл тебя я, нежно. Песню нельзя сказать, - пропеть лишь можно. Песню и - молитву. Да, на Тебя молиться можно, стоять в молчании - и молиться, сердцем. Помнишь - чудесное тютчевское? "Умом России не понять, - Аршином общим не измерить: - У ней особенная стать - В Россию можно только верить" (1866 г.). Было нашему Гению 63 года, когда провещал Он это сверх-чувственное провидение! Ему надо верить! (разрядка в этом слове - его). Можно ли понимать, понять... Песню? Песню можно только внять. Как и Россию. И не чувством обыкновенного у человека слуха: а слухом - сердца: верой. Тем чувством, которое - в молитве, теплится, горит... пылает. Это - внутреннее чувство - сложнейшее, неразделимое... - это - слияние, и извлеченное из этого слияния трех, необъяснимых, - веры, надежды, любви, - девятое, что ли, сверхчувство? Как его назвать? - чувство света, Света, - все озаряющего... согревающего... влекущего к себе - неодолимо. Пошляки, "фрейдисты" и всезнайки... те - просто: (книзу стащат: "x-appel"! -) что угодно можно под этот икс подставить!

- Сикстинскую мадонну... но... тревожит нечто (да, в низинках) у иных его "Мадонна". Леонардо... да, но... Прославленная, "загадочная" Монна {Так в оригинале.} Лиза, "Джо-ко-нда..!" Какая тут "загадка"? Гейневский дурак у моря ⁴⁶² ждал ответа на "вопросы"... дурака. Оно молчало. (У Гейне как и все у этих, - скрадено у мудрецов Востока: не его, - как ихним Волосатым Марксом - у египтян... у китайцев - все раньше было!) Вся эта "Лиза" - вся - разгадка, и преголейшая: ну, кто же Она?! Она... так ясно... - "похотливая лисица..." - вот кто. И - чуть раскосость... (лисица-то!) И еще - грязновата, сальновата, и... потновата. Вот мое определение. Для большей ясности - поищем в "Притчах" ⁴⁶³ - и увидишь (это - про нее, про "Джоконду") (у меня давно подчеркнуто, с пометкой - полюбуйся на "Мону Лизу"): "поела... - и обтерла рот свой, и говорит (дожевывая, прибавлю): "а что я худого сделала?" Словом - "игрушечка". И как же чудесна-возвышенна чеховская "Душечка" ⁴⁶⁴ , - перед этой "загадкой" - "Лизой" (от слова - лизать, губки облизывать...) и какие же рас-тя-ну-тые... какие же ни-точки... эти сластуни-губки, этот рот... - какой же долгий-лисий!.. Как и чуть-чуть "раскосость" глаз ("один - чуть в Питер, другой - чуть в Арзамас!") - Это отпечатала "Россия" ( умом какую - не понять). Олёк, чудесная... Ольга..! - вот твой Лик - стоит разгадывания... Его не понять: его, как русскую-русскую Песню... чудо-песню - можно лишь внять . Вот - Тебе, светлая, - мой, Акафист... чистый, вдохновенный, благоговейный, - от моего благоговения. Что такое - благо-говеть? Стариннейшее слово, - благо-жити, благо-быти, благостно-быти. Точно. Смысл углубленный: покорность, смирение, уважение, страх = "страх Божий" - высокая степень почитания, почтительности, чудесного трепета, как перед Святыней. Вот что это значит: "благоговение". Так вот, от такого (10-го?) чувства, пою перед Тобою, Песня, - Песню, чудесному в тебе - святому - для меня: священному! Да, это не исключает иного чувства, любви, - и страсти, - устремления, - ты же знаешь... что же мне таиться?! - пусть все смутно, но все во мне, что ты узнала в моих книгах, в письмах, в умолчаниях... - все тебе известно, святлая моя, чудесная! Пою, и поклоняюсь, и страдаю, и... томлюсь Тобою. О, Ми-лая, Загадка! Вот - вижу и отгадку: Песня, Чудесная... и - о, сколь редким - внятная! М. б. только - мне, одному. Я ведь беру особым чувством, - ты его не знаешь... и я... - не знаю. Но оно - во мне. Дано. Как Дар. Это - я чувствую. И слышу. И многое - внимаю. Как... почему так..? Не знаю. Я тебя больше, яснее знаю, чем ты - себя. Только нельзя сказать... словами. Можно... и-зо-бразить. Во-образить: искусством. Большим, ИСКУССТВОМ. Его - это искусство, - знаю. Есть оно. Во мне. Изображу - ли... - этого не знаю. Словами... можно ли любить заставить? в-любить? Нельзя, простыми. Словами - образами? Можно. Я это доказал. Ты знаешь. Моя Дари - влюбляет. Женщин, мужчин... и девушек... и - мальчуганов. Власть Дари... в чем? Никто не знает. И я - не знаю. Но она есть, дана. Кем? Чем? - Искусством. Бо-льшим Ис-кусством. Ис-кушением. Это - я - знаю. Есть. Целую. Жду с благовейным трепетом - хоть слова: о здоровье. Твой Ваня

Но почему же - ни словечка мне - на - этой, Чудной! Или - я не достоин? А - кто достоин?! Кто?! Сказать - "Мадонна" - о, как это... "по-дачному"! Смотри "Чашу" - 1-3 страницы ⁴⁶⁵ .

Удивительно большие у тебя "радужницы" (iris) = "райки"! Это - чрезвычайно редко!

Оля, как хотел бы увидеть "маленькую Олю", 10-летку.

С этим письмом, - о тебе - не могу [мешать] историйку - о себе...

22. ХII. 41 {На конверте помета О. А. Бредиус-Субботиной:

ласковое. Начало о "Даше".} 2 ч. дня.

Чудесная, чистая моя Олюша, - забудь о моих упреках, не смею я в чем-либо укорить тебя: ты всегда будешь чистая, и, Господи, посмею ли в горькой твоей жизни искать ошибки! Навсегда забудь. Это было мое больное, с чем всегда боролся. Не смей никогда принижать себя и называть меня словами, чего я недостоин. Я только Ваня тебе, только дружка твой, верный твой, до конца. Не бойся моей привычки поминать "Ныне отпущаеши". Это чудесная молитва. Всегда, кончая большой труд я повторял ее! Мы все, православные, слышим и повторяем ее в конце вечерни, и после литургии, в благодарственных "часах". Милая, нежная, согревающая сердце! Знай: я тебя люблю, единственную, посланную мне Богом по молитвам Оли; ты это знаешь, и никто не может заместить тебя: у меня нет ни глаз, ни сердца - ни для кого другой, ни на миг. Любить тебя - для меня значит быть тебя достойным, чистей-шим! Ты - или уже ни-кто. Возьми это в сердечко, и я буду покоен. Буду хоть этим счастлив. Я плачу, моя Олюша, от счастья, что ты живешь, что ты... лю-бишь меня, так любишь! Оля, зачем ты говоришь, "если не встретимся, тогда - - разрыв, но, предрешив не видаться, - мы предрешаем неминуемо, если не прямое расхождение-разрыв, то... несхождение наверное". Почему? Да, я боялся "встречи" с тобой... боялся: увидишь меня и - отвернешься от своего Вани, от такого! Тебя потерять страшился! Ну вот, признался тебе! С болью, со стыдом, - признался! Разве я тебе - такой нужен? Не можешь ты такого, жизнью и временем побитого человека, полюбить. Ну, что же, если и есть еще во мне огонь... живость чувств... но я так некрасив, и так неярок лицом... Но, клянусь тебе, ничего бы я так не желал теперь, как хоть на миг увидеть тебя, моя прекрасная, моя единственная! Оля, не обманываю я тебя, я все пытаюсь делать, чтобы достать позволение приехать! Но ты видишь, как это трудно. На днях я говорил с видным человеком, который едет в Берлин, - это управляющий делами русской эмиграции во Франции ⁴⁶⁶ . Он обещал мне хлопотать о позволении поехать в лагеря. Только в Берлине я могу добиваться визы в Голландию. Все так говорят. Я буду добиваться, пусть из моей поездки выйдет гибель твоего чувства ко мне, - мое чувство сильней всего. Ты вросла в мое сердце, и только земной конец тебя закроет от меня. Пойми, поверь, я плачу, говоря все это. Ты не услышишь от меня - отныне - ни одного укора, я не ревную к прошлому. Смею ли? Ты - безупречна, ты свята, мученица... как я смел подумать даже?! мучить тебя, мою голубку, которая для меня - все!? Но почему - разрыв? Ты можешь меня забыть, если теперь не свидимся? можешь? Ну, повтори, что можешь забыть... я не могу! уже не могу! Как ты не поймешь, что у такого, как я, не может быть легкости в сердце! Или - ни-чего, или - только одно, и - как же крепко! Силы чувства моего не слышишь? Не знала еще такого чувства? такого не встречала? А по зеркалу совести моей не можешь судить, по моим книгам, где все - правда, где - я весь?! Не святой я, да... но - когда я открываю в книгах свое сердце - я - подлинный, этим не могу шутить. Тогда - зачем же я так полюбил, пошел слепо на муку, чтобы после всего, что я сказал тебе, что мое сердце так чисто, так открыто тебе крикнуло... после всего услышать - "расхождение" - или - "несхождение наверное"! Тогда оставим, бросим эти "письма", эту сладкую му-ку, для меня! Ну, скорей делай, бросай, забывай меня... даже если я невиноват, если не могу преодолеть железных законов нашего времени. Если бы ты все знала..! Русский писатель - для эпохи нашей - это не голландец деловик, который может разъезжать свободно. Мы не торгуем, мы не строим материальной жизни... - мы - всем чужие, особенно такой, как я. Я тебе нужен, я своей родине, м. б., нужен, но миру... я не нужен. Я - чужой, слишком чужой со всей своей мукой, со своей любовью к родине, к - тебе! Ты для меня - знай это, Оля моя, - свет родины нашей, ты - русская девочка для меня, ты полюбила мое сердце - это моя родина так меня обласкала... тобой, за себя! Послала мне прощальную свою улыбку. За мои слезы, за мое горе, за все томления! И ты, чуткая такая... так страшно говоришь - тогда - разрыв! Я тебе верю - и скажу - ты первая не перенесешь разрыва, ты пустоту увидишь, не дай Бог. Я хоть чем-то ее наполнял для тебя, для себя. Вернуться мне к страшным дням июня 39, когда я выл от одиночества? Но знай: милостыни мне не надо. Обойдусь без милостыни, дотяну дни в пустоте. Сейчас все для меня мрачно. Потому и писать тебе не мог 12 дней. И глаз, и - тоска сердца, и - холодное письмо твое. Я даже убрал на три дня твои портреты, чтобы испытать себя... я был убит твоим письмом, холодным... уже не помню... - и не выдержал! Я плакал, я молился на тебя, "девушку с цветами". Я томился, что ты осталась холодной к ней, - ко мне, к моей тоске! Я же тосковал за нас, когда писал ее, про "дали", в которых она не виновата! Я ночи не спал, когда ты болела... я уже видел, что ты умираешь, что тебя нет... - и писал Сереже и маме! А ты про такое маленькое, про Елену... - на чей аршин меряешь меня? "Чаша" - и - Елена! Дари - и пошлость!? Ты - ты во всем - и мерзость!? Евангелие, Пушкин, Псалмы... церковь, перед Крестом... - и - "полчаса любви"? Тьфу, мне страшно, мне претит, Оля, я страшился подумать - бывало! - что я - писатель. Перечитай же странички, "Как я стал писателем" ⁴⁶⁷ . Я благоговел, я не смел думать, чтобы с нашего двора - я - пи-сатель! Русский писатель - не торговец, не бульварник, не "кавалер". Я могу быть маленьким, - "средь детей ничтожных мира быть может, всех ничтожней он"... - "но лишь божественный глагол до слуха чуткого коснется, душа поэта встрепенется, как пробудившийся орел" ⁴⁶⁸ . Я это всосал с детства и потому благоговел. Цельным бери меня. Я не раздваиваюсь. Я страшусь. Оля, да, я все силы отдам, чтобы оставить тебе "дар" - "Пути". Это моя заповедь. И если я не увижу тебя, то не по моей воле, а вопреки моей воле. Мы в стальном кольце непреодолимости, разве не видишь? Да, я во многом теперь сомневаюсь, и мои восторги июня - вянут.

Страдаю за тебя, тобой, собой. Не увидеть тебя! Господи, смилуйся над нами! дай же чудо! О, какие нежные, какие страстные твои письма! Что они делают со мной! Я каждую минуту терзаюсь тобой, ужасы воображаю. Как ты таешь, и как я бессилен! Этот трагизм - я его не знаю в жизни, ни в литературе. Только в "Чаше" - чуть такое. Сам себе напророчил... неизбежность!

Путаюсь в твоих письмах. Не знаю, на что отвечать. Да, тему я тебе дал совсем серьезно. Пробуй писать. Не бойся, что не удается, - удастся. Хирурга - к черту. Ты - необычайная, с меркой к тебе не подойду. Ты - единственная. Ты мне - Таня. Нет, ты мне нужна не для "Путей", - для - меня, для сердца, для жизни, для - подумать не смею... - счастья! Не смей и думать, что я не хочу встречи! Кто же я тогда?! Я твой верный, навечно. Я рассказал о тебе - другу доктору Серову. Не все. А лишь - какая ты - чудесная! Он все понял. Твой портрет - и что привез "дубина", и "глаза". Он мог только сказать - "храните это счастье, будьте нежны..." - клянусь! Он знает мои прорывы, мой характер. Раз он удержал меня - я вспомнил его слово - "будьте нежны", - от злейшего письма. Но это от моей пылкости, от страха, что я тебя потеряю, ты так была холодна... уж не помню. Знай одно: такой любви, какой люблю тебя, не знал еще, и ни у кого не видел, - в литературе, в жизни.

Напиши продолжение "жизни" ⁴⁶⁹ - ты делала цветы на сучья, для церкви. Я не понял про Г. К. У кого же он служил? у - "бесов"? Не понимаю. Почему ты не могла уйти с ним? почему ты его не удержала? Похож на Сережу? Ты ошиблась: на С. никто не может быть похож. Он был - неповторим. Ты поняла силу искусства в "Солнце мертвых". Да, все - боль, но моей, за мое - нет там. А меня клеймили жиды и левые: "книга злобы и... ненависти"! Я могу тебя корить, что ты мне открыла свое чувство?! Что это?! Я - целую твои ножки, Оля! Так я недостоин тебя. Весь тобой жив, только. Забудешь - вынешь душу из меня. Нет, этого не будет. Читаю сейчас твое письмо и ужасаюсь: это, я - ? - писал! "Надо поберечь Дари..?" Это безумие мое! Я не узнаю себя! Клянусь, это - не я, твой, писал! Я весь тобой взят, полон, тобой - "все-женщиной!" Оля, это дьявол мог мною написать! Как я гадок, Оля! Умоляю, забудь эти злые слова! Проклятый я, я теперь страдаю, - я же молюсь на тебя, дитя! Как я несчастен, не умею унять в себе мгновенное раздражение! Оля, помни, знай: никогда - во имя твое - ни мысли гадкой, ни похоти, ни-когда! Ты мне защита, и я клянусь Господом, моими дорогими, Оля... будешь ли ты моей, нет ли, - никакой для меня не будет, и - не надо мне, чем тебя уверить?! Я - молюсь на тебя, Оля. Целую, люблю, страдаю.

Про "историю" напишу. Начало вернули, но я вчера послал, без фото.

22.ХII.41 {На конверте помета О. Д. Бредиус-Субботиной: Чудное!} 9 ч. вечера

Оля, милая, чистая, мудрая! Я сражен твоим письмом 9.XII, полученным сегодня. Что я натворил, чего наговорил! И это - я! "Надо мне беречь мою Дари!" От тебя? Боже мой, я так написал? Оля, это только безумный мог так написать. Птичка моя, радость моя, ангельчик мой, моя все-Женщина! Я потрясен твоим умом, твоей чуткостью, твоей таинственной силой постигать, как надо себя ставить в сложнейших положениях жизни. Твой рассказ о работе в клинике, о "Захлихкайт" (действительность, учет реального.) - я бы вольно перевел - "здравомыслие"! - это тончайший психологический анализ "женщины у больных", красавицы-женщины, все-женщины у больных мужчин! Чудо мое чудесное, небывалая, не бывшая никогда! И ты так сумела, так нетронуто прошла все рифы, все касания! Святая, мудрая, крепкая, чудо-Дева! Как я перед тобой мал, Оля! Я тебя цеплял! я позволил себе (тебе) такой - так писать! Мне стыдно, больно... я на коленях перед тобой, я молю тебя - прости. Оля, я в томлении это сказал... я себя не помнил от досады на что-то, что мелькнуло, от боли, что я так поздно узнал тебя. На все вопросы отвечу, только поставь их еще раз, - я запутался в письмах, я весь потерялся в чувстве к тебе, в огромном, неопределимом, безмерном. А сегодня, как нарочно, мое такое нежное письмо вернули, - из-за фото, три фото, домашних снимков приложил, со мной... - я его отослал, это от 3.ХII. Мне вернули еще 2 с фото. Дошлю без фото. Там я всю нежность свою тебе открыл, у твоей постельки, на коленках у тебя стоял, молился за тебя, на тебя, Оля. Боже мой, ты меня разишь моим же, этой "Аргентинкой" из "Это было"! Оля, забудем эти "цапки", эту злую мою манеру - делать боль! Оля, не оставляй меня... ужас будет мне, без тебя, найденной, данной так чудесно и так больно! Ведь на свете, нигде нет такой, - ты - единственная, я знаю. Ты - от папочки твоего, тоже единственного. О, какое счастье любить такую! и какая боль - не встретить! Оля, я весь открылся бы тебе, лучший, какого ты не знаешь, - в шепоте с тобой, в движениях сердца, - я нашел бы в себе новое для тебя, и ты почувствовала бы, каким я могу быть с тобой, кого боготворю, кого превыше всего знаю, кого мучительно люблю, за кого все отдам, Оля! Что во мне творится, если бы ты могла увидеть! Вся моя душа - пустыня, в сравнении с твоим богатством. Я трепещу теперь, что не в силах перелить в Дари хоть частицу от тебя, - я буду, должен написать ее! Почему я, идиот, мог увидать в тебе - генус маскулинум {Мужской род (от лат. genus mâsculus). }? Чушь какая, безумие, - ничем не могу объяснить? Ужели - ревностью к... другим, ко всем? Не видя те-бя - я смею так смотреть на тебя, будто ты вся - моя! Какое самодурство! этого не замечал в себе. Нежно тебя лелеять, оберегать от волнений, а я - так! Накажи меня, ну... не пиши мне неделю... наложи епитимию на недостойного. Как ты огромна, Оля! как мудро-сложна! как необычайна.

Теряюсь, на что я должен тебе ответить? Да, "Куликово поле". Оно было напечатано в газете, только, в двух NoNo ⁴⁷⁰ . Не было издано, как многое. Но я тебе его пришлю. Я для тебя сам его перепишу, и буду посылать частями. Ты его потом прочтешь сразу. Оно - больше тысячи строк. Его я отдаю - ТЕБЕ. Вскоре после "Куликова поля" я получил письмо твое, июнь 39 г. Я плакал, когда писал. Ночью, помню, - слезы лились, от благоговения перед Святым, кого я дерзнул описывать... преп. Сергия! Это - м. б. самая светлая из всех моих работ. Я трепетал. Я посмел веру - доказать жизнью. Укрепить и себя, и - многих. Это - боль о нашем. Это - и благовестив. Рассказ невера, или никако-вера, маловера. Листочек из календаря дал путано из моего очерка, переврали что-то. Мое видение Родины.

Да, еще... я написал, что... "всем жертвую"? Должно быть я неправильно выразился. Смысл такой, должно быть: отказаться - тебя увидеть, не приехать к тебе, - это значит - от всего ценнейшего отказаться, всем пожертвовать... Своей волей я этого не могу, я не могу отказаться от "встречи", - только непреоборимые препятствия могут вынудить эту "жертву". Я тебе писал, что "боюсь" твоего разочарования мною. Я преодолею это. Но я спрашиваю себя, что же мы можем тогда решить? Ни-чего. Препоны останутся, - ибо внешнее положение не изменится долго: мы - отделены "событиями" На какие же вопросы я должен тебе ответить? Я тебя люблю - и не могу уже перестать любить. Ты это знаешь. Ко мне уехать ты не можешь, если бы даже и была свободна. - Напиши дальше о своей жизни в Берлине, о встрече с Г.

Ты пишешь, что "изображение. О. А., святой твоей, я принимаю как высокий дар твой". Разве я его тебе послал, ты получила? Я послал О. - молодую, в Крыму, но ее мне вернули вчера. Боже мой, Оля, я тоже не могу без тебя! не могу!! Дни идут пустые, от письма до, письма, твоего. Я пошлю тебе уменьшенное паспортное - фото урода! Плохо вышло. Милая, не верно твое суждение, будто я не хочу тебя видеть, чтобы не изменить созданного, воображением образа Дари! Я тебя - теперь - вижу, могу представить, по портретам. Но живая ты неизмеримо краше еще! Я - знаю. Оля, я так тебя люблю, так святонежно, так чисто, так глубоко... - сердце тает, сладкой болью истекает стоном... Олель моя. Если бы тебя увидеть! Руки сложил бы, как на молитве тайной! Влил бы всю в глаза, всю взял бы в душу, без слов, одной силой взгляда, и не говорил бы, шептал бы только - Оль моя, Олёля, Ольгуна, Ольга! И ты поняла бы из этих тихих слов всю мою жизнь в тебе! Я никого так не любил, Олёлик. Олю мою я любил детской любовью, светлой радостью... потом - привык, любил как ту, без которой не мог бы быть. Как мать Сережечки, порой - как красивую женщину, ближе всех и лучше. Спокойная, ровная любовь, естественная какая-то. Тебя люблю - как драгоценнейшую из всех женщин, как дар, как сбывшееся несбыточное... как величайшую из земных ценностей, как подругу, как все-Женщину... как - Женщину. Нельзя определить словами. До боли в сердце. Все в тебе люблю, все твое - свято для меня. Как я целовал, вдыхал твой локон! Чуть светлей Олиного. Такого ждал, знал по фото, - исцеловал, сейчас целую, прижимаю к глазам, колечки эти! Живые, Олины колечки! Утонул бы в них, себя бы задушил, - забыл бы все - ты, только ты, душистая моя, детуля... Оля! Ночью проснусь - "есть Оля! живая, где-то... любит... - о, приди, приди во сне"... раз только видел... будто обнимал тебя, будто так близко ты была... почти моей! Как билось сердце! - Оля, я хочу встречи, и не уверен, что добьюсь. Надо не здесь хлопотать, а в Берлине. Жду ответа от Алеши Квартирова. А они все - могила. Нет, неверно, что если бы ты приехала в Париж, оставалось бы какое-то мое нежелание, - "но", "помимо визы". Если бы ты приехала в Париж, ты не вернулась бы в Голландию. Я умолил бы тебя остаться. И мы работали бы вместе, радостно. Как бы я тебя наполнил, душу твою... всем, что во мне невысказанного! И ты осталась бы, я знаю. Знаешь, Оля... как каждое воскресение, были вчера мои "молодые". Мы пели втроем русские песни, студенческие... и Лючик пела, и очень мило, с хорошим выговором... И вот, сегодня была мать Ива, Юля, племянница Оли. Сказала: они в восторге от тебя, говорят - "как, побыв у дяди Вани, уходим - и в нас свет такой... какой у него чудесный голос! как он увлекает! наполняет душу родным... все новое узнаем... какой живой он, все оживляет в нас!" Мне было приятно слышать. Да, я и сам увлекаюсь, молодею. Я читал им Лафонтена ⁴⁷¹ и показал, насколько же наш Крылов чудесен, - читал им "Мэтр корбо сюр эн арбр першэ, тэнэ т'ан сон бек ан фромаж" - ну, "Ворона и лисица". И Лючик поняла, как велик Крылов! Француженка - и поняла. Я дал "лисицу", какой у Лафонтена и не почувствуешь. Пели и "Казанскую" ⁴⁷² - "Там где тинный Булак со Казанкой-рекой..." И - "Вечерний звон" ⁴⁷³ , много. Мой баритон не посрамился. Я любовался ими, юными. Сережечкина счастья не дождался... - ну, ихнего дождался. Ушли - и как же пусто стало! И все время - думал о тебе, Олечек! Все на портреты любовался, пел тебе, далекой, - о, какой же близкой! Оля, 12 дней не писал: 4 дня глаз болел. А потом твое холодное - уж не помню - письмо... ревностью задело, во мне похолодело, что ли... спрятал твои портреты... - наказал себя, безумствовал... - как тосковал, что ты меня не любишь. Такой я мнительный, как и ты, - мы так похожи, одного теста, будто ты - я, - тревоги, страхи, муки, и - томление. Оля, ты говоришь - "я же еще молода сравнительно"! Ты - не сравнительно, а воистину молода, юна... и будешь до-лго молодой! Такие не стареют. Ты вся - порох, огонь, порыв, краса-вица! Выше всех красавиц! Пожалей меня. О, как я одинок! У тебя мама, братик, - у меня... кровное мое - где?! Целую. Я весь в тебе. Твой Ваня - урод.

Столько мыслей кипит, - ни одну не схватить надолго, - бегут, летят... О том, что будто "ты мне не веришь..." Не знаю точно, что я писала 23.XI, но м. б. это все об одном и том же, о главном: когда мне "кажутся" или (не кажутся) твои упреки (ну, намеки), будто от меня зависит вся жуть нашей безысходности,.. то мне горько...

Ты как-то писал: "от тебя не жду писем, - слишком много у тебя моих..." Я помню как меня это пронзило... Ну, согласись, что я могла тогда сделать выводы, что ты "не веришь" до какой степени глубоко я тебя люблю, как все это "чем меньше женщину мы любим и т.д." - не относится [ко мне]. Ты пойми, что вся моя жизнь в тебе! Если бы этого не было так, то... разве бы я могла так писать? Мой милый Иван Сергеевич, я иногда ужасаюсь, что я смею , рискую, святотатствую... говоря с тобой на "ты" и вот так, как говорю. Ты, понимаешь, что это возможно у меня только в силу великой любви!.. Она, эта любовь, закрыла мне ту грань, что между Гением-Тобой и... мной, маленькой {Выделение О. А. Бредиус-Субботиной.} ¹ ...

Ты же Гений! Ты понимаешь, какие чары дала любовь, что и это мое сознание закрыла...

Я не могу сказать и выразить словом. Если бы не было войны, и я могла бы как, скажем в 38-39 всюду без визы ездить, - то я бы убежала к тебе... Я и теперь об этом думаю. Глупо? Конечно. Но я мечтаю... Я убежала бы к тебе и... не возвратилась. По-моему, это самое простое. Хотя я знаю, что это. и самое больное. Жена моего дяди (Груздева), чудесного отца троих (!) детей и (как всем казалось) прекрасного мужа (кто может судить об отношениях супругов? Но был он человек прекрасный, и как мужчина интересный) - сбежала с его же другом-сослуживцем. Потому я просила узнать через проф. Карташева - он все это знал. А мы ее и ее нового мужа (?) потеряли из вида. Двух мальчиков она оставила, а девочку украла. Разбита жизнь была. Ее все проклинали. Но кто, что знает? Конечно дети! Это серьезней! Они страдали очень и называли ее "она". Ну, да, так вот теперь и этого исхода нету! Ну, приеду, а ведь меня в Париже не оставят, не позволят... и... водворят на место! Я потеряла меру всему! Дни уходят, летят недели... Куда?! Ах, сегодня утром пришли 2 книжки: "Мери" и "Liebe in der Krim". Я жадно кинулась на них. Особенно на последнюю, - ее я не знала. И биография... твоя... так странно читать, о живом же никогда еще не писали! Хорошо, но как же бледно! Да, нет, всего никто не скажет! Они все тебя ценят с -понятной точки зрения (исключаю Бальмонта), - но все твое очарование, Твой Гений для нас, да и для них, - это твоя вся русская сущность ! Ты, - как ни один еще писатель, - весь русский, все самое прекрасное Руси - в тебе! И Это, будучи абсолютно Прекрасным, в Вечном - является и мировым. И потому влечет их,., а они не знают откуда это! Ты - Русь,- в ее Прекрасной Душе и форме. И эта Душа, Святая, Прекрасная абсолютной Красотой, - она всеобща. Они это могут называть как хотят, но... мы-то, я-то... знаю откуда это! Я на коленях перед Тобой! Неземной мой Гений! С Достоевским тебя сравнили?! Я - не сравню! Не потому, что хочу умалить 1-го, но потому, что Ты, правда, не сравним! Твое творчество, как и ты сам, - и не сравнимы, - и не повторимы!

Скажи, там говорится о том, что ты пишешь что-то о России, но скрываешь что . Ты написал? Или пишешь? Или... неужели бросил?

Я не хочу выпытывать у тебя, но... только: пишешь? А "Пути"? Неужели не пишешь? Это мне горько, Ванечек! Как ждут все! А я? Это жизнь моя! Это же Дитя Твое! Ваньчик, ты много раз писал о том "таинственном", "чудесном" "как творились "Пути"". Но не сказал. Или ты это мне никогда Все любишь! И это - твоя основа! Ты, пусть даже много слез проливший, - ты радостен! Это твое главное.

У тебя всюду это - эта любовь ко всему, пусть не действенная в некоторых случаях, но это состояние любви, ее наличие. Ты милуешь даже ад! Даже в "Солнце мертвых"! Да! Да! У тебя нигде нет злобы! Нигде! А "музыку, цветы" любить... Это же может всякий! Какое же это определение для тебя?!

Ты самую последнюю букашку любишь, - потому что она - живое, жизнь! Ты вот березового червячка на моем платье любишь. Ибо, не любя, нельзя так писать, как ты! И отца твоего коснулись, но... что же таак... бледно, тускло? Он чудо-прелесть, твой отец. Я влюблена в него! Чудный! А тут: любил купать соловьев, да "Lämpchen {Лампочки ( нем.). }" зажигать. А какие такие "Lämpchen" ⁴⁷⁴ и почему, и... как?! На свой "аршин" пытался дать тип "мягкого" отца что ли? "Rührend" {Трогательный (нем.). } что ли? Не знаю.

Биография не плоха, но... бледно, бледно... Уж лучше не касаться, коли не все, не полно!

Да разве можно тебя дать в 2 страницах!

Многое дали чутко, любя и нежно, и за это уж спасибо! Но разве тебя всего охватили?! Твое чудесное в "Неупиваемой чаше"? Ну, "Путей" еще не знали, но ведь в тебе-то это все уже üben" {"Гора желтых или синих реп" (нем.). } - разве можно быт твой "перевести" на чужой язык? Как бы талантлив переводчик не был? и будут... Rüben {Репа (нем.). }! А у тебя - она хрустит на зубах эта чудная репка, что рассыпана горами, а не на лоточке кучкой! Ну разве можно кому понять и оценить то, чего они не знают! Я много могла бы сказать тебе и так бы этого хотела. Но тесно на бумаге!

Пишу когда вот так и вижу взором Души, какой ты... Великий... Гений... и страшно! Как же я смею... так просто?! Я на коленях перед Тобой, Великий мой!

Мне страшно и "писать"... но хочется очень. И м. б. я все-таки буду. Ванечек, я писала вчера, что "так больно", - Ты не волнуйся... болезни нет. Это я болею - духом! Тоской, все по тебе, родимый мой! Сегодня лучше. Буду стараться есть больше. Мне не к лицу худеть, тебе не понравлюсь... и потому буду, буду стараться исправиться! Я жду тебя! Ревную к "Даше" (или ты ее дал Дари?). Ревную ко всем и всему! Много осталось еще, что сказать хотела! Напишу! Целую и люблю крепко. Оля твоя.

[На полях:] Сейчас уютно-преуютно пьем с мамой вдвоем чай с твоими конфетами! Я - вся с тобой!

А как твоя "Елена-прекрасная"?

Миленький! А-у у... Слышишь????

Я никогда не знаю, что и когда тебе писала. Жаль, что не оставляю копий, но это скучно.

Дорогой мой, родной Ваня!

Как благодарить мне тебя, как выразить все мои чувства?! Сам Господь внушил Тебе - Благовестителю, достойнейшему носителю имени Евангелиста, Богослова, - поддержать и утешить меня! Я вся свечусь твоим светом, я спокойна, в душе тепло и тихо!.. Сегодня я молилась с тобой, - вчера я получила твое письмо от 10.XII с "условием", - и рада как, что во-время пришло! Сегодня и молилась... И утром, и в 12 дня! И сказала тебе мыслью - сердцем: "с Праздником, Ванечка!" У меня была тоска, ужасная какая-то. Но 15-го уже прошла, вдруг, сменясь какой-то бурной жаждой жизни. Я писала тогда тебе ( не послано еще!) - пошлю. И вот до вчера... я... не знаю, что это было? Тоска одного сорта прошла, сперва сменясь "бурливостью жизни", а потом сошла новая тоска и задавила всю меня. Я вся рвалась к тебе. Я с 17 на 18-ое не спала почти. Я притворялась только, что сплю. А утром тоска не оставляла, я плача, тебя звала, отчаянно... не только сердцем, но прямо слышно, шептала тебе все, все, что мучило сердце. Я называла тебя всеми именами, какие мне входили в душу, звала тебя, заклинала тебя приехать, умоляла верить мне всегда, во всем. Клялась в любви к тебе. Называла тебя так, как Дари Диму в метели ⁴⁷⁵ ... Только сознательно, ответственно. Я встала рано, не в силах больше так страдать, чтобы развлечься суетой хозяйства. И утром же твое письмо! Такое чудное, светлое... Ангел мой! Я плакала слезами легкими, отрадными. И как о Вере ты сказал. И как это у Св. Иоанна... Я вечером же молилась и читала Евангелие (я его всегда за правило положила читать после болезни и читала, ...до... Wickenburgha, a потом я все у себя перепутала), и знаешь, что мне открылось ? - "алчущие исполни благ и богатящиеся отпусти тщи" ⁴⁷⁶ . Как удивительно?! Не правда ли? И я - верую...

А утром сегодня опять на том же месте, но на страничке слева я посмотрела... Это чудесное Евангелие, одно из моих любимых... "Во дни оны восставше Мариам, идя в горние..." ⁴⁷⁷ , и я увидела ..."благословенна Ты в женах!"... Правда! Я заплакала, и слезы упали на это место, а на обратной стороне, где было пятно слезы моей, стояло о том, как вошел к Ней Ангел и сказал Ей "радуйся!" Ты еще не знаешь всего из моего детства, но я верю, что узнаешь... и тогда поймешь... как это чудесно... И я, после молитвы, как мы условились... еще, сама того не ожидая, молиться стала, чтобы Бог благословил меня... на... Творчество! Да, во Имя Его! Ванечка, мне так хорошо вдруг стало. И вся тоска ушла. Я люблю тебя светло и радостно, и верю, что все как-то Бог даст и устроит! Напомни мне рассказать тебе об одной ночи под св. Николая (о Савве Освященном ^477а и о Николае Угоднике)! Это - от Праотцов моих еще! Напомни. Сейчас я хочу только о тебе!

Ванюшечка, меня гнетут мои письма к тебе, - я глупо писала, иногда от отчаяния будто даже сердясь. Но никогда это не так! И еще одно: я писала тебе о том, что ты "даже и ад милуешь", - не пойми это неверно. Не прими за какое-то "непротивленчество" что ли... Нет, я хочу сказать, что ты, карая скорбя о всем, как никто, - ты не брызжешь желчью (что бывает обычно у других), - но милостиво сходишь в него, как это делал и Христос! Ведь претерпев все, что ты вынес от них в "аду", - ты бы, мог писать иначе. А у тебя... сколько же еще сердца... И тем ярче выплывает сущность зла в "Солнце мертвых", - тем глубже мрак, - чем больше ты там свое , личное скрыл. Это потрясающее что-то. Я взяла "Солнце мертвых" - как ярчайшее в этом, а во всем другом... до чего же ты... добр! У тебя эта Любовь и Доброта... от самого Евангелиста, Твоего, а Тот? Ведь он на груди у самого Источника Любви и Света лежал и слушал Его Сердце! И это так бледно выражено в очерке. Ну, не касались бы уж вовсе! И я - не довольна! Ванечка, как чудно ты сказал мне о "розочке дикой"... Как верно! Я это место прочла маме... Поразила ее эта чуткость и меткость сравнения. Плакали обе. Она меня жалела. Я буду лечиться, Ваня. Я хочу быть здоровой и, верю, что буду! Я начала новый "курс" селюкрина, с... сегодня... Сегодня чудный день!

Мне каждую ночь почти ты снишься, вернее о тебе...

Я в сладостной трепетности прочла "Liebe in der Krim"! Господи, какой ужас, если бы я эту книжку не узнала! Это - дивно, Ваня! Божественно! Даже не в оригинале! Скажи, что они обозначают словом "geisslein" {Козочка (нем.). }? Как у тебя? Как Нургет называл ее любимый? Чудесно, Ваня! А этот сад с вишнями! Эти теплые вишни! Я их осязаю. Какой ты!! Я люблю татар. Я их много видала. Знала тоже роман один татарский. И ведь это - ты! Ты, Ты... всюду.

Как я чувствовала тебя! Если бы только мог это все представить! Я была там, с тобой, в саду... Тоничка!

всем... в вишне (да, красивое слово!), в букашке, в пыли даже!, в людях - Его подобии, в любви, в оленьем зове... во всем... - не видят люди... а они часто , почти всегда не видят и топчут, - то Ты дан Им, Богом, нам показать... Конечно ты - Апостол! Ванечка, склоняюсь к ногам твоим. Бессмертный! Великий! Вечный! Ах, и другие есть художники, но... все - не то! У тебя - Божия искра... У кого ее еще так ярко найдешь? Ты весь особенный! И в этом почитании Богоматери! Дивный мой!

Ванечка, пойми сердцем то, что сейчас скажу: (м. б. слово плохо выразит): эту очарованность отражением Богоматери в Жизни, в слабом повторении, подобии и внешней формой, т.е. в живых женщинах, то, что можно, пожалуй, определить "ewige Weiblishe" - эту очарованность я часто чувствую. Читая книги, или наблюдая жизнь, или просто любуясь этим проявлением. И, видя, в любви 2-х сторон, одну... такую, с этим несказанным очарованием, я и любуюсь ею. Дико женщине влюбиться в сестру свою... если это "влюбиться" понято не верно, грубо. Я не люблю в ней то, что вне этой "отраженности" Предвечной, Прекрасной, Блаженнейшей между женами... Я до трепета любуюсь, наблюдая любовь , как таковую (книга ли это или еще что). Я не "чары" этого "героя" вижу, но его , его влюбленность, поклонение тому в ней, что заставляет трепетать. Описывая любовь такую, я (если бы я стала писать) без сомнения любила бы в "нем" - его любовь через это его самого! Ты знаешь, я никогда бы не могла полюбить мужчину просто вот так с виду, очаровавшись им самим ... И я всегда проявлением поклонения вечному женственному. И я, любя, обожая это , люблю его. Потому я думаю, что люблю не женщину-героиню, но это чудесное в ней, это является настолько священным, что выходит за пределы наши. Это что-то абстрактное, что-то над нами. Часто женщины, влекомые своими страстишками и по зависти ненавидя "свою сестру" не не художественно было бы в изображении любви, - описание его... Восхищение им как таковым только . Другое дело, если я " его " вижу в вечном , - например, герой . Ну, как король Александр I ⁴⁷⁸ ее ", а не "его". Ибо только этой "вечно-женственной" прелестью освящена любовь! Так я понимаю. А если писательница его в любви (обычной не героической) дает, то и получится бульварность. Сила мускулов и больше ничего. Я люблю "его", потому что "он" зажегся, или я чувствую в нем эту восприимчивость, возможность ее, вечным ей " Ею. Можно понять (Угадываю... Конечно, все подсознательно.){Эти два предложения обведены О. А. Бредиус-Субботиной.}? Ванюрочка, скажи почему же ты хочешь от меня беречь Дари? Я не обижаюсь, но должна знать! Как ты все угадываешь, - я только что писала о "березовичке", а ты уж его мне тоже посылаешь! Хотела спросить тебя давно, как у тебя, вокруг тебя, - и ты даешь мне твою комнату. Спасибо, родной! Я так и представляла. Нарисую тебе, как я вижу.

не запрещаю это, но... просто... зачем же? Я наслаждаюсь твоими конфетами - прелесть! Но, чур - не посылай! Я об изюме тебе писала, что не люблю его. Не омрачайся! Это не значит нелюбовь, а только не значит любви. Я равнодушна, а т.к. ты любишь, то жаль мне отсылать редкость! Я его сберегу тебе!!!! Хорошо? Господи, неужели будет это, что тебя увижу? Солнышко ты мое! Получил ли мое фото? И волосы? А цветы? Неужели нет? Я же их послала (велела послать) к 10-му XII! Ванечка, я получила следующие книги: "Свет Разума" ⁴⁷⁹ , "История любовная", "Про одну старуху", "Степное чудо", "Няня из Москвы", "Солнце мертвых", "Liebe in der Krim" и "Мери"! Все они от тебя! Богатство какое! Пришлешь автограф? Пришли же фото! Я все книги переплету. "Старый Валаам" не пришел еще. Ты спрашивал.

Вань, я пудреницу-реликвию ⁴⁸⁰ приняла с чувством недостойности. Сохраню подобающе. Но "доказательства" мне не нужны ведь. Я знаю тебя!

Целую тебя, обнимаю и люблю... люблю..! Оля твоя.

12/25-26.XII.41

{На конверте помета О.А. Бредиус-Субботиной: Божественное. }

Ласточка моя Олёль, радостно взволновали меня твои последние письма! Как я тобой счастлив, детка, как светит мне твое глубокое чувство! Необычайная, чистая, небесная! Не называй меня великими словами, недостоин я. Оля-голубочка, не думай, что я удовлетворен "оригинальностью наших отношений"! Каждый день разлуки с тобой - для меня ужас, утрата заветной надежды... - ты знаешь. Быть с тобой, слиться не только душой - чувством, а всем в нас... дать жизнь... Господи, думать страшно, что все обратится в призрак, - что мы не встретимся! Что скрывать, так мало надежды, что могу получить позволение приехать. Но, родная... не будем же терять последней надежды. Оля, меня пугает это твое слово о "завещании". Оля, не теряй веры, молись, будь крепкой, - только через молитву найдем силы. Знай, что я верен тебе, что я хочу быть достойным твоей великой любви, тебя! Я - как "рыцарь бедный", твоим образом жив, тебя лелею, тобой дышу. "Пути" я буду, начну писать, - для тебя, во-имя твое. Клянусь тебе. Условия моей неустроенной - бытовой - жизни и события мешают, - горение тобой все закрывает... Олёк! Это бред был, что надо "беречь" Дари! Только тобой и могу ее писать, без тебя - не было бы ее, клянусь. Нет минуты в днях моих, чтобы не думал о тебе, не жил тобой. Единственная, все заполнившая, - не знал никогда, чтобы могла быть такая любовь. Вечная, последняя для меня на земле, козочка моя! Да, то словечко в "Лиэбе" - "геслейн" - козочка! Не отвечаю тебе на письма, а лишь пытаюсь успокоить тебя. Оля, я счастлив, как ты открылась, открывалась мне, - и твои слова - о любви - такое головокружительное счастье, до задыхания, до пьяного восторга. Как ты умна! как тонко разбираешься в искусстве слова! Ты, Оля, сама не знаешь, как ты драгоценна, - явление необычайное. Ты - готовая, ты должна писать, что хочешь, как хочешь, - ты есть уже! Решись, начни, - это тебя успокоит. Олёк, следи за здоровьем, ешь больше, принимай "селюкрин", укрепишься. Не будем ни на миг терять надежды. Не насмешка же над нами - чудо нашей встречи! Я трепещу перед тобой, недостойный твоей любви. Оля, мученица, бедная моя страдалица... - сколько вынесла ты! Оля, ты можешь сжечь мои письма? я не могу - твои, ни за что: это - ты, живая, вечная. Ты можешь закрыть себя, снять свое имя, но отнять у жизни ценнейшее, - подобного не было в веках! - это грех. Мы поем друг-друга. Мы находим новое в любви, столько духовно ценного, исключительного! Эти обмены чувством - это же наши дети, это свет наш... - это святое наше... - и сжигать этого нельзя. Олечек, я плавлюсь в твоей любви, я сладостно сгораю... - и ни за какие блага не отказался бы променять эту "муку любви"... - пусть даже она и не увенчается. Я знаю твои страдания... но помни же, ты в расцвете красоты и силы, ты должна жить, у тебя будут цели, если судьбе угодно будет отнять меня. Первое - ты должна быть здорова сильна духом, верой, надеждой. Ты много перенесла, м. б. это последнее твое испытание. Надо быть смелой, гордой, - и вынести. Почему ты не ценишь даже - пока - такое счастье? Вспомни, сколько вокруг страданий, и - безнадежности, у стольких! Вдумайся, Оля... - твои слова повторяю: пребудь в Воле Господа! У тебя есть предчувствие, что "устроится" - и живи этим пока... - я знаю, что у тебя воли больше, нежели у меня. Не отдавайся набегу острых дум, не запугивай себя невозможностями... - мы живем в такое время, в вихре таких событий, когда все возможно. Правда, не по времени трудна любовь наша, так несвоевременно случилась она! кто знает, что будет?! Как же можно отчаиваться, терять себя? Верь же мне, дорогая птичка моя, бесценная... - только надеждой на встречу с тобой и жив. Будем же верить, молиться, умолять Господа! Помни: не случайна наша любовь, она - нужна нам обоим. Для чего, во что выльется - кто может знать?! Верь, верь... И не мучай себя призраками: я - твой, и только твой. Таким и останусь, до конца, какой бы ни был он. Я счастлив уже и тем, что ты есть, что ты - в тепле, с мамой с братом, что ты не нуждаешься, что ты можешь лечиться, что ты так еще юна! Твои 37 лет..! Да ты еще 30 лет будешь свежа сердцем, прекрасна телом, - вся - несказанная. С твоей душевной сущностью - ты долго-долго будешь юна, свежа, светла. Мне больно помыслить, что кто-то другой может дать тебе полное счастье... - но, Оля... - я так люблю тебя, что гашу боль эту... - только бы ты была счастливой. Ты знаешь сама, что наша любовь, наш "обмен" выбил в тебе много чудесных искр, ты зреешь душой несомненно, раскрываешься, расцветаешь... все прекрасней ты, все полней чувствами... - какая же эта сила для твоей будущей творческой работы! И я счастлив, что являюсь кремнем для твоего огнива. От нашей полной встречи, - душевно-телесной, - ты, конечно, еще пышней бы расцвела... вошла во всю полноту сил души-сердца! О, какой бы это был пожар чудесный! У меня сердце обмирает... только помыслю..! Влиться в тебя, в тебе сгореть... - о, дух захватывает от такого счастья! Олюша, я сегодня ночью проснулся - и так хотел тебя..! до слез, так и уснул в слезах. Дай мне твою чудесную, милую головку, я положу ее себе на грудь, я буду ласкать твои локончики, целовать лобик твой, бровки-ласточки, грудки твои нежные, голубка, душку твою... и всю, всю заласкал бы, о, как заласкал бы! - и ты отдала бы мне всю страсть свою, и жизнь дала бы... нашему ребеночку, - о, как я верю! - и это был бы чудесный, светлый, красивый, гениальный, да... - ты же необычайная, моя небесная невеста, моя Олёль! До боли острой я тебя люблю, до сладкой боли. Я слышу тепло твоих объятий, жарких, нежных, бурных, дающих жизнь, ищущих ее, - чтобы дать ее другому существу! Оля, я безумствую, я горю, тоскую, стражду, зову тебя, как никогда еще не звал! Я не могу без тебя, я весь сгораю без тебя.

Сегодня, - перерыв - 26-го, нашел твою карточку - "с новым годом!" - благодарю. Твои мотыльки, цвета сомон, цикламен, дают новых, новых детей, я над ними стою и плачу. Оля, где же ты?! Оля, какая это му-ка - не иметь тебя. Я счастлив, что ты молишься. Молись, Олек мой. Какое видение было тебе в ночь на Св. Николая? Ты велишь напомнить. Все мне скажи. Оля, как ты чудесно-тонко говоришь о "Солнце мертвых". Да, Оля, я не зло давал книгами, я жалел все в мире, в Божьем мире. Я знаю: никто не написал бы "Солнце мертвых". Знаю. Это мне Господь помог. И как же скоро я написал! Писал - в болях, - напишу страницу - и катаюсь от болей - "язва" - на диване, перерыв, опять пишу... - и какое было облегчение, когда я кончил пьяниссимо, грустно - пением дрозда! Свел - к минору - такое страшное! - Оля, я не отвечаю на твои последние письма, я отвечу, я в угаре от тебя, в тумане от твоей кружащей меня любви, от твоей страсти. Ты - Женщина, вся, вся, дивная, чудесная, как никакая другая... все заполняющая, зовущая, влекущая, все отдающая! Свет мой, моя любовь, моя Царица, моя Небесная-земная, моя дружка, любимка, нежка, ласка, дурманка моя, - о, как я тебя жду, хочу, зову! И - бессилен перед далью, - неурочность бьет любовь нашу, но не охладит, нет, - может убить, но это только - убив жизнь. "Лиэбе ин дер Крим" - в переводе - слабо, не то, нет музыки, - и вишни - не вишни, у меня персики там, пер-сики... сочные, как ты! Моя Нургет - это все зачатки будущих женщин нежных... твои предтечи. Оля, я тебе все, все отдаю, все посвящаю тебе, что не отдал еще... - всего себя тебе отдаю! "Куликово поле" - твое! Я тебе пошлю - сам перепишу. Оля, я буду, если буду здоров, писать "Пути"... - так трудно сейчас, в холоду, в посещениях, все отрываться надо... - для всего. Оля, я просил своих милых бывших переводчиц в Гааге - мадмуазель де Хааз - "Мери" переводили для большой старинной газеты ⁴⁸¹ когда-то - послать на Сережу - к нашему Рождеству - или шоколадных конфет тебе, или - ландыши. Думаю, они это сделают. Я написал, что сосчитаюсь в Париже с их родственником. Написал им еще 17. Я послал тебе 19-го "Эр блэ" и "грушку", сам очистил и сварил варенье, для тебя! Шоколад не вместился в вес, оставил. Пьяных вишен не мог достать, но я найду что-то, мне обещали. Мне так радостно хоть чем-нибудь тебя развлечь, приласкать, мою нежную, мою светленькую Олю, мою единственную девочку. Так любить как я, - такое счастье! И быть так любимым! Зорька-зорька моя, свет мой последний, "вечерний"... - будь спокойней, будь счастливой этим малым счастьем - верь, надейся, Оля! Будь сильной, будь стойкой, - черпай силу в молитве! Только она даст силу, волю. Как ты чудесно говоришь о любви женщины, о любви - к женщине! О - героине любви! О сущности любви к ней, и "вечно-женственном".

Ты же необычайно чутка, огромна! Пиши - что хочешь, как хочешь, только пиши. Я не постигаю, как я, идиот, мог написать, что надо беречь Дари от... тебя! Ты ее всю пронизала, наполнила во мне! Оля, ты увидишь, как это выйдет! Я дам ей столько любви, столько от тебя..! Как ты ее создаешь во мне! Целую твои ножки, голенькие, пальчики, коленочки... всю тебя. Все в тебе! Все! Пойми, как ты мне необходима... Оля, дай мне себя, во сне, - я не могу тебя достать... а так хочу..! - Изюм дай маме: Поцелуй ее и Сережу, за меня: я вас всех троих люблю, моих родных, моих близких. Через тебя. Какая умная твоя мамочка! Я ей напишу, - какая мудрая, какая чуткая. Она меня ни в чем не упрекнула! Я не виноват, Олек... в твоих мучениях. Я косвенно, м. б., виноват, только. Оля, я пошлю тебе автографы. Знаешь, что я написал на книге "Мери": "Это будет твоя любимая лошадка, Оля. Не ты ли это?" Неужели ты не получила "Старый Валаам"? Ответь же. Я пошлю, через Берлин. Он должен тебя так успокоить! Там много - "моего". Я пошлю тебе "Ландыш" Герлен, ждет, опасаюсь часто напоминать таможне. Ответь же: хочешь "Жасмин"? Я всю тебя задушил бы... духами! всю тебя осыпал бы дарами, малыми такими... Олёк... но мне так хочется тебя ласкать, радовать немножко! Твои глазки светлыми видеть, - Оля, цени каждый миг дней - все, все цени, всему радуйся: дождю, холоду, ветру, - но береги себя! - заре, звездам, запахам фермы, меканью телят, звону молочной струйки, травкам первым, первым примулам на солнце, месяцу ясному, холодному... ласке мамы, - пусть она гладит твою головку... братику радуйся, целуй его... - будто меня целуешь... - огню ночному, рано утром, - свечке нашей, давней, о, как я рад был ей, когда был маленьким! - дровам горящим, печке теплой, хлебу... тарелке супа, "хлебу насущному"! - голоду и сытости, кровке твоей, в руках, по жилкам, сердечку, которое и для меня стучит... - ну, всему, что Божье, ведь! Как это все хорошо в псалмах... - о хвалении Бога, я чуть дал в "Свете Разума"! Как я теперь все это чувствую! Я хочу все это дать в "Путях"! Они - твои, Оля! Все - твои. Ее - и - твои. Ты ее заместила, ты - она - в твоем лике, мне посланном, - ты - и любовь, и страсть, и мука моя... только ты, вся - ты, все - ты. Оля, будем верить, молиться... ждать. Оля, я знаю, как тяжело тебе, как ты меня ждешь, - м. б. выдумав, - а, все равно, ты моего сердца ждешь... услышать. Я поклоняюсь тебе, всему - в тебе: твоей красоте, прелести неизъяснимой, линиям тела твоего, изгибам, жизни в тебе! любви твоей. Олик мой, Ольгуна, Ольгушонок... - как ты мне близка, как драгоценна! как незаменима, как вся любима, вся, вся, до... последней черточки, до ноготка на пальчике, до... не знаю! Я дышу твоим локончиком, воображаю всю, всю - тону в тебе, сгораю, исхожу всей силой любви-страсти! Оля, я хочу тебя! О, какая это мука... не найти тебя! Ну, во сне явись, отдайся мне, я бережно - нежно-нежно коснусь тебя, всю обниму глазами... мою последнюю, мою первую, такую. Я не знал женщин, кроме Оли, - детской Оли... - она меня любила, детского. А ты - ты бы по-другому еще любила, знаю. Какие чудные твои письма! Сколько в них страсти, любви, прелести души, сердца... они наполнены тобой, единственной, трепетной такой, такой живой, такой тревожной, рвущейся..! Я целую эти строчки, я вдыхаю их... - твой аромат, Оля, твою душу, твое все. О, как люблю тебя, люба моя! Оля, поздравляю тебя, м. б. в Рождество получишь. Свет Разума в тебе сияющий вижу. Будь здорова! Люби меня - ну, поцелуй, приласкай, губки дай... девочка моя! Ты и дочурка, и сестричка, и женщина. Ты - все для меня - столько счастья дала мне - любовью! Будь радостна. Замираю в тебе, весь твой Ваня. Напишу на письма.

28. ХII. 41

1 ч. 30 дня

- не знаю, не знал такой. Будь здорова, сильна, радостна, Христова дочка! Я счастлив: последнее письмо твое, от 19, - совершенно исключительное. Как ты расцвела, созрела, углублена, - ты, кажется, не сознаешь (не хочешь сознать?) этого, - тем ценней. Твоя очарованность "отражением Богоматери", - как же ты ее уяснила мне! Как ты прониклась тайной "вечно-женственного"! И как ты нашла слова - выразить это твое очаровательное постижение! Твое толкование "чудеснейшего" в Любви... - что тебя привлекает... - как мне понятно стало, сколько в тебе самой от этого "чудеснейшего", вот то, что казнит меня сладко за мой идиотизм злой, когда я, не помня души своей, весь внешний и опустошенный, мог - ! - обронить злое-глупое, пропустив безотчетно в письмо, что надо "беречь" от тебя Дари! Да ты сама должна беречь Дари от меня, чтобы я ее не испортил! Ты же - вся - опровержение моего идиотизма! Да, да, гениальная девочка моя... - вот именно вечно-женственное-то и есть отсвет непостижимой прелести Прелестной из Прелестных, - "чистейший прелести чистейший образец", - вечно-творящая святая Сила (Воля?) - "сила" - не подходит тут, но не умею заменить! - прекрасное Начало (Неупиваемое Зачатие) всему творимому, непостижимо-влекущее всех и вся, - все освящающее, все-радующее, таинственный катализатор - ! - (неудачно, не умею!) - "тайна тайн", противостоящая инертному, мертвящему, темному. Источник Жизни - синоним "вечно женственному", вечно-рождающему, зовущему к движению, жизни, радости, свету, - ВСЕ - в противоположение - НИЧТО. Это - Родник Жизни, первооснова Красоты, Добра, Истины... - Идеал всех идеалов, Совершенство всех совершенств, - без чего - небытие, недвижность. "Вечно-женственным" в Нем Самом - Бог сотворил мир. Глубочайшая из тайн. И стремленье к этому "вечно-женственному" - всеобще. Дон-Жуанизм - маленькое, но он - тяга, искание этой Тайны! У женщины оно - земное проявление ее сущности, и ты наделена им в необычайной щедрости. Вот почему, бессознательно, называл я тебя "Bсe-Женщиной". Ты - именно - дочка Богоматери, ты Ее, из Храма вышла... - и вознесла в себе, творила непостижимо, возрастая, Ее отражение, живое! Гениально дано тобой разграничение между "бульварным" и "высоким искусством"! А твои слова, взятые тобой в "квадрат линий" (очертила!) "Я люблю "его, потому что "он" зажегся - или я чувствую в нем эту восприимчивость, возможность ее, - вечным светом, данным "ей"" - подчеркнула! Ею . "Можно понять?" - спрашивала ты. - О, да, я все понял в этом недоговоренном, потому что договаривать нельзя, тут о таком, что и выражать-то словами невозможно, ты-то знаешь, ибо - гениальна ты! Радость моя, в каком восторге я от тебя! Как ты глубока, чутка, всегранна, исполин мой нежный! Мне стыдно за свою глупость, - я порой бываю ужасно туп! - Верно, верно, - сказала ты, - что среди женщин мало истинных художниц: они не могут так отделиться от себя и почувствовать - огромным воображением - "вечно-женственное", - они слишком мелкострастны для этого! А ты мо-жешь, ты - гениальная, ты - с потрясающим воображением и чуткостью безмерной... - как ты просветлена! А ты знаешь ли, кому этим обязана? Bo-Имя Господа, ты обязана папочке твоему! Я хочу верить-знать, что он был весь в очаровании Матерью Света, он - "бедный Рыцарь" Единственной, - он - Ее служитель. Как хотел бы я услышать его служенье ЕЙ! - как, должно быть проникался он Ее очарованием светлым, чистейшим, в Празднования Ей! Он дал тебе жизнь и с ней - Свет Ее, Ее постижение, Ее очарование. Оля, чистая, чистейшая, - я упиваюсь твоим сердцем, твоим умом, твоим безграничным дарованьем. До чего же я счастлив! Такую найти... и быть такою любимым - Господня Милость! Полюбить такую - разве это трудно? Это - закон, это " быть любимым " - увенчание всей жизни, всех обид и страданий утоление, возмещение! - Ах, Ольга, - вот они, мои крики, - "кто ты? откуда ты?!" Это же инстинкт вел - открыть, и как давно?!

письме твоем - от 19.XII. А ты еще говорила, - я сожгу, нельзя отдавать "истории"! Это будет святотатство, Оля! Ты обогащаешь всех. Олёк, - прими же от Господа дар твой благоговейно - и дай ему жизнь - путь.

Вот - твое назначение. Твори-пиши, что хочешь, как хочешь, - будет чудесно. Спроси сердце, спроси ЕЕ. Вот он, смысл нашей встречи, нашего обоюдного искания. Вот искупление наших томлений. Мы должны встретиться, я знаю: срока не знаю, но встреча должна быть. Хотя бы - чтобы хоть глаза твои живые видеть, к сердцу тебя прижать и не отпустить, никогда... - не знаю, сольемся ли... но я тебя хочу видеть, чтобы хоть ножки твои целовать, Ангел мой чистый, коснуться тебя, осязать твое земное . - И все это не ответ: коснулся, только. Надо говорить, сердцем.

Почему ты не получила "Старый Валаам"?! Я напишу в Берлин... Или - еще раз отсюда пошлю. Я знаю, что давал издательству, послать.

- в церковь ходит. Я хозяйствую, - дико! Но сегодня мне так хорошо, - от тебя! от мыслей о тебе. Вчера я в 11 час. - так (!) тебя почувствовал - и как же нежно ласкал тебя! Меня пронзило что-то... взглянул на часы - как раз - 11! И я обнял твою головку, прижал к груди... - о, воображение какое! - ласкал, гладил локончики твои, шептал тебе... о, что я говорил! - и как жарко было в сердце! как оно таяло, нежностью, до слез тихих... - и я чувствовал тебя, льнула ты... - и мы молились оба, и - любили друг друга! - чисто, светло, до боли сладкой. Сегодня я с тобой молился, в 12 ч. дня - и слышал, как ты спокойна. Будь счастлива, светла, моя голубка, нежка, чутка, умка... - о, Оля моя... - да нет же слов, для тебя всех слов так мало, так ты необъятна, неназываема! Олёль, девочка-женщина, цветок, козочка... звездочка, ласточка, мушка золотая-голубая, перлик мой, самоцветка, вся, игрушечка живая, трепетка, нервка... ты чудесно-нервка, - дорогулька... - ну, нет у меня слов для тебя, сладкая моя... душа бессмертная, красавица из всех красавиц! Ты - Пречистая (Ее - отражение земное!) для меня. Оля... вот теперь я вижу - через твое несказАнное, - какой огромный Смысл в "воплощении" через Деву - Господа, Земного! Он, Волей Своей, определил - явить Себя миру - через Высшее-Чистейшее - Таинственнейшее для земнородных - через - Вечно-Женственное, Вечно-Девственное ! Лучшего, более подобающего для Него на земле - не могло быть. Вот она, Тайна! Вечно-Девственно-Женственное - едино, одно. И Рождество - сегодня - Праздник всех чистых, чутких, уповающих, постигающих смысл Вечного и - Жизни. Все этим моя - любовь, чистейшая, небывалая, небесная, - от Неба, Его Волею. Ты мне дана. Как ясно это вижу! Ты столько искр выбила во мне. Душу твою люблю, и все в тебе люблю, земное-святое, телесное, - оно у тебя - чистое, влекущее тайной нетленной прелести, какая в тебе... - у меня кружится голова, ликует сердце, я весь - в тебе! Я - с тобой, я близко с тобой, нельзя ближе, я весь в тебя излился, в тебе свечусь, и это чувствую... - и ты так нежно меня ласкаешь, недостойного... Ольга, помни, как ты необычайна, найди в себе уверенность - сознай - и - ты молилась! - отдайся творчеству. Не бойся, пусть не ладится пока, - на-ла-дится! Себя слушай, что велит душа.

На письмо предыдущее отвечаю, от 17.XII. О биографии моей... - мудрая, умней нельзя определить! "Пишу что-то о России"... Это, очевидно, хотели сказать, что я думал дать "Спас Черный" ⁴⁸² , большой роман, - я дал "Солдаты" ⁴⁸³ , глав 10 - и оставил, ушел в другое. Вряд ли вернусь. Теперь - "Пути"... Я - во-Имя Твое должен их дать. И - твои они, посвящу тебе, как "Куликово поле", как - все, будь в твоей воле - ты была бы со мной. О "таинственном" в "Путях". Слушай: не зная ничего, я написал - когда служили панихиду по брату В[иктора] А[лексеевича]: "а не помолебствуете ли Анастасии - Узорешительнице... ныне память ее празднуем". Сказала просвирня. Я не имел права так сказать, я не знал. Написал и - опомнился: бросился к календарю: там было: да, в этот день ее память! Это - откровение было. Я был потрясен. Второе: в метель у Страстного монастыря, ночью рассказ Димы о метели... Я написал, - около Вологды охотились... монастырь... и заставил - ничего не зная! - сказать Дари: - "это же ваш монастырь... Димитрия Прилуцкого... - дружки преп. Сергия..." - Это - святой Димы ⁴⁸⁴ ... Написал - и... опомнился: "что это я?" Не имею права так... читатель проверит... - но так это вязалось хорошо..! Я нашел книгу о монастырях... достал с трудом, - и что же! Да, под Вологдой... монастырь... Димитрия Прилуцкого! Я был потрясен!! Оля моя!!! - это так было дивно!! Я почувствовал, что Господь меня просветлял. И - третье: - поражающее! - в тяжкую минуту для Дари... она хотела идти ко всенощной (* необходимо было мне, по сути романа!), в Новый год { Здесь и далее название праздника приведено к современной орфографии. } : я написал это, и это было мне необходимо, для важного, психологически, в романе, для развития его: но почему бы в Новый год быть всенощной? Год был дан точно - кажется, 77-й. Я, написав, стал проверять себя, отсчитывая, с поправками на високос и прочее - нашел: 1 янв. этого нового года пришлось на... !!! Всенощная должна была быть , что мне и было!!! Ив после дал мне математическую формулу - точно суббота

[На полях:] Я буду стараться стать тебя достойным в "Путях" - Тебе . Вчера послал тебе 2 посылки - и приложил когда-то недосланную плитку шоколада. Прости - так все недостойно - тебя!

Оля, лечись, не слабей, - тебе - жить - творить во имя Святой Любви. Мне - принести в дар тебе - "Пути Небесные" и хоть раз - поцеловать тебя!

^{484 a} и для Сережи - "Про одну старуху".

Посылаю тебе продолжение "жизни", написанное уже несколько дней тому назад. Сейчас я ничего не могу писать, из-за той страшной, неизбывной и непонятной тоски, что овладела мной эти дни.

Попытаюсь преодолеть ее.

не встрече я тебе уже изложила в предыдущих письмах.

К этому добавлю только, что чем дальше, тем мне яснее - в то время как встреча (как таковая) ничего не предрешает, - не встреча все ! И именно, что... мы никогда не встретимся... Ясно!..

И это так важно, так должно быть свободно каждым не вынуждаю и ни к чему не склоняю, но само собой разумеется, что из решений твоих я делаю выводы. Мне всегда казалось, что ты не хочешь , избегаешь встречи. М. б. я и не права.

до сих пор еще не хлопотал, - я это знаю не при фирме Shumacher, но со вчерашнего дня принял на себя всю фирму, и таким образом вместо фирмы Shumacher стала фирма [1 сл. нрзб.] S. Subbotin. Он, как директор, не может действительно отлучиться. Сережа привез мне сегодня твои лакомства и прочее. Ну, что мне с тобой делать? Побранить или поцеловать? О книгах я давно писала и благодарила. Все получила, которые ты отсылал.

В следующем письме перечислю.

Целую. Оля

[На полях:] Получил ли мою фотографию?

Прости, что мало пишу, - не могу... У меня это бывает. Пройдет. Спать больше надо тогда!

Передо мной стоял N. с сарказмом, с какой-то горечью. Что он говорил, не помню точно, но что-то о своей ничтожности, о презрении всех к нему, и что ему это таак безразлично. Что-то и о религии (тоже с улыбочкой, но видно было, что это - маска). Я ему советовала почитать Евангелие и о презрении сказала, что идиоты только за тюрьму могут презирать. Евангелие он читал еще в тюрьме, и много.

Стали раскланиваться. Так до Пасхи. В Великий Четверг служил у нас, присланный откуда-то священник ⁴⁸⁵ однако, узнали, что этот батюшка (лет 30-31) служил исключительно проникновенно и всех "взял". Был и N. Не удивительно, что эта служба была в устах всех "ос" сплошным жужжанием. N. тоже пришел "поделиться" впечатлением. И... уж не очень саркастически смеялся. Был он весь заторкан, без тепла, без дома. Священник оказался необычайным. Привился у нас в семье.

Я глубоко стыдилась моего тогдашнего отъезда в город. Тоже, святоша! Я покаялась ему в этом. Мы сдружились. Он мне потом много помог в жизни. Стали мы особенно беречь батюшку от наговоров. Пылкий он был, не "умел" себя вести с "жабами". Легковерный, как дитя. Его можно было разыграть и затащить куда-нибудь. Вот однажды N. пригласил его в пивную. Я, помню, возмутилась и поругалась с N. Я его стыдила. После этого столкновения N. стал как-то уважать меня. На Троицу я плела гирлянды в церковь. Подходит N.: "О. А., а себе-то Вы и не оставили цветов? Все расхватаны?" Да, я о себе забыла. Посмеясь его заботе, я сказала: "ну, сколько же кругом цветов (цвели белые акации, все одуряя), авось и мне хватит!" Вечером слышим шум в саду. И что-то хлопнулось около моей двери. Крики... Это N. рвал мне белые акации, а заведующий домом, не видя, кто это в деревьях, его оскорбил. Понятно: за плечами тюрьма, а тут... "вор?" И вот уехал в город. Ночью же, без гроша. Все ахали и охали. Букет одна дамочка подобрала себе, пока я была в комнате. Так бы и кончилось... Но я заболела малярией, от кого-то узнал. Прислал мне письмо, - просил простить за "беспокойство", прислал "вместо тех цветов, васильки". Еще спустя немного, явился к институту и подал мне письмо, прося потом ответить. Бледный весь, робкий. В письме стояло, что я его "человеком сделала", и Бога ему дала, охоту жить вернула и много, много. В конце просил стать его женой, иначе... "не хочет, не будет жить. Не для чего и не для кого..." Прочитав его, я вся вдруг потускнела, поблекла. Я не знала, что же это? Я не любила его, жалела только по-человечеству. Всю ночь мучилась, прося Бога помочь мне. Мне было 19-20 лет. Я боялась погубить его отказом. тем я все молилась, чтобы открылся мне мой смысл жизни! Я этим очень тогда мучилась... И вот... я вдруг это и приняла за указание, за ответ мне. Встала ночью и записала:

"Это мне Крест дается, и я его принимаю". Я согласилась. Мы не могли тотчас жениться, т.к. надо было хоть кому-нибудь из нас, хоть как-нибудь устроиться. Любил он меня безумно, исступленно, чисто, оберегая от всего, от себя тоже . Но со временем, и очень скоро, началось тиранство. Ревность его доходила до пределов. К маме, к подруге, к прохожим. Я не смела хорошо, к лицу одеться. Ни на концерт, - никуда. Только - он. Весь мир должен был пропасть для него у меня. Я все терпела. Угрозы убить себя, меня... Постоянно. Мама моя была не рада этому браку, но она нашу свободу не насиловала. Его родные благословили, радостно. И вот так длилось до 26 года. Любить я его не любила, но притерпелась. А тогда казалось, что и полюбила будто. Его смеяться. Я была в вечном страхе. Я никому не говорила ни слова, боясь, что мама, и так настроенная против, - запретит. Я верила в мою "миссию спасти человека". Гордыня? Да, гордыня. Я так и на исповеди это назвала. И потому - поражение гордыне. Терпела. Отдавала ему все силы, и, страдая и сострадая, я, правда, будто и полюбила его. Но во всяком случае - терпела. Отдавала ему все, что у меня было. Скрашивала жизнь ему, чем могла. Все свое время, всех знакомых бросила, ежедневно писала ему, если не виделись. Посылала ему цветы (любил очень). Даже дневник свой отдала, чтобы успокоить его ревность. Но дальше все было хуже. Дошло до того, что он явился на русскую "Татьяну" ⁴⁸⁶ , - я должна была из-за отчима там быть, а N. не хотел ни за что. Мне сквозь слезы идти пришлось, - не хотела, но надо было. А N. этого не хотел понять. И вот, явился туда пьяный и вытащил меня за руку из пар полонеза... Представляешь. И предлагает отвезти домой, в Тегель. Я возмущена была. Это была ночь 2 ч. Скандал был бы, к нашим "кумушкам" явиться с ним вдвоем ночью. Я осталась у подруги. Сережа был тоже на балу, - возмущался ужасно. А N. обещал броситься в канал этой же ночью. Его увел кто-то. Всю ночь меня била лихорадка. Измывался недели 2-3 надо мной, до примирения. Эти примирения бывали зато - верхом его блаженства. Тогда - все к ногам. Меня же это все доконало. И я уже не знала, что мне делать. И вот... в 26 г., вдруг открылось, что у него tbc., надо в больницу. Мой отчим ему и денег, тогда нам жилось хорошо, дал, и вообще мы сделали все, что могли. Я каждый день его навещать должна была, это езды 1 1/2 часа [в] один конец! И если опаздывала на 5 мин., то... молчание часами и муки в письмах. Да, а надо тебе сказать, что за время нашего знакомства, он изменился очень: бросил пить совершенно, причащаться ходил (с детства не был), все подчистил в себе. Ну, и я светилась и... гордилась радостно. Мама ужасалась моим сидениям в палате tbc., и т.к. я стала скелетом, то повела к доктору. Тот tbc. не нашел абсолютно, но посоветовал уехать из всей этой атмосферы. И я уехала в Баварию. Что это было! Какие проклятия. Я хотела с полпути возвратиться... Его желание умереть, "под забором" и т.д. А я-то... всему-то я верила... и... дрожала.

(нем.). } (т.к. под Braut кое-что другое сходило с рук), а всегда говорил "meine verlobte Braut" {"Моя обрученная невеста" (нем.). }. Он готов бы был убить каждого, [кто мог] хоть как-нибудь пошловато затронуть меня. Я это ценила и все это у себя приняла за любовь. И... терпела. Из больницы его перевозили в санаторий, - я устроила: всюду бегала и молила. И вот тут-то и разыгралось... Измучил меня он ужасно и... под конец стал "разрывы" инсценировать. Сперва я верила, плакала, за жизнь его боялась (объявлял голодные забастовки, - это с tbc.-то!), а потом просто не стало сил для страдания. Не описать всего! Ужас, что он делал! Дал еще свой дневник... много там имен было: Дези, Рези и т.п. Собачьи клички! Я, помню, вся изошла слезами, т.к. на чистоте-то все у меня я держалось! И тут его "разрывы", с "О. А." и "Вы". Я не поехала однажды к нему. Мама и отчим поехали узнать, что такое. Уговорили его не делать глупостей с собой, беречь себя !

Вскоре, говорит: "Оля, т.к. мне придется ехать в Париж, - мне не дают продления паспорта здесь, - поедем вместе, я тебя одну не оставлю, я с ума сойду, - мы тихонько уйдем от твоих". И тут-то я и сказала: "нет". Я и сейчас не могу описывать спокойно. Коротко скажу, что он, обещавший сделать все, всякую подлость, которую мир не видел еще и содрогнется от нее, для того, чтобы меня удержать, - он и сделал эту подлость. После угроз убить маму, меня, себя, он приехал в Берлин, - меня же, полуживую, спрятали в одной клинике со строгим запретом посетителей. Нашел меня, обманул сестру и вошел. Он сказал мне снова, что "нет и не было той подлости... и т.д." Я ему сказала, что не могу идти с ним больше. Нет ни сил, ни веры ни во что. Он выскочил и, наткнувшись на маму и отчима в коридоре, тут же эту "подлость" и сделал... О ней я узнала позже... Кратко не рассказать... Но... попытаюсь. Он, желая, чтобы меня домашние мои (мама очень не примиряюсь, что мама вышла замуж, и зову его подлецом.

Кто тут чему верил и кто не верил, - писать невозможно. А мне-то было - все равно! Видя, что это не действует (мама сказала ему, что бесчестье девушки - прежде всего ее забота), он стал охотиться на меня, чтобы пристрелить. Полиции его мы не выдавали из-за его болезни, из-за его "прошлого". Я Мы все уехали и заперли квартиру. И хорошо сделали, - что он только вытворял! Из моего укрытия, я переехала через много времени в город в одну семью к ребенку. И жила там почти год. Никуда не высовывая носу. Однажды он подстерег меня на улице (нарочно приехав из санатория).

Продолжение следует.

Я была у знакомых, а он поджидал на улице. И тогда пришлось мне, переодевшись мальчиком, скрыться в автомобиле. Помню, как заплакала моя питомица, увидя совсем кого-то "чужого"! Не узнала меня. "Подлость" на мне висела. Никто не говорил о ней, но я знала, что мама не знает, точно конечно, а член семьи. Тут еще "предложение делал" доктор, "прятавший" меня тогда в клинику. Отказала. Этот эпизод обхожу, а тоже о-чень характерно! Многие меня дурой звали, что отказала. Богач!!! Прожив так у моей детки - Наденьки (сколько слез моих она, только она видела!!), я решила, что все же на карьере няни-компаньонки оставаться - нельзя. Я стала думать, что с собой делать. "Предложение" доктора имело только один +, - он в разговорах со мной заинтересовал меня лабораторской работой. И мне пришло на ум этим заняться. Вскоре я познакомилась у подруги с одним студентом-медиком - русским-немцем, большой мечтатель, целомудренный, музыкант, - явление несколько необычайное. Он отнесся ко мне очень чутко и тепло, и я попросила его помочь мне все ближе разузнать об этом учении. Он узнал все, что было надо, дал адреса. И я в один прекрасный день поехала на розыски (тогда еще плохо владея немецким языком). У меня, нерешительной, часто бывает, что в нужный момент, я решаю - сразу ! Так и тут. Я все нашла, выбрала школу и... решила. На другой день отчим поехал узнать об условиях, и... меня приняли. Я училась 1/2 года, только на отделении для лаборатории, т.к. все равно как иностранка не имела прав на экзамен. Я потом добилась, и сдала-таки экзамен!!! Но и 1/2 года тянуть было трудно. Мама зарабатывала на наше учение, только сама. Она шила. И таким образом вносила за учение С. и меня. Через 1/2 года я захотела во что бы то ни стало встать на ноги. Я сказала нашей учительнице. Она посоветовала мне идти волонтеркой в Charité, a там много возможностей. Ко мне она относилась исключительно, ценя серьезность отношения. Все-то барышни шли больше мужей искать среди медицинского мира! Меня она (по секрету от остальных) послала на самое лучшее место волонтерки. Charité приняло меня с любовью. На всю жизнь сохраню благодарность всем там! Я попала в маленькую, при-палатную лабораторию. Там я была нелегально, т.к. из-за ревности сестер (эти поголовно все мужей ищут!), были скандалы. Запретил шеф брать лаборантку. Врачи должны были сами тратить время на анализы. Меня "тихонько" взяли. Я и была тихая. Даже мегера Oberschwester {Старшая медсестра (нем.). } не могла ничем зацепить. Не знаю почему, но врачи относились ко мне почти что нежно. Бережно. Я, неопытная совсем в "западноевропейских делах", - я часто слыхала предостережения, что "всем им пальца в рот не клади". Говорили, что коли мужчина здешний чашку кофе тебе предложит, так знай, что за это он ждет уже "уплаты". А тут, - каждое утро на столе у меня: то груша, то пирожные, то шоколад. И все неизвестный... Так что "отплаты"-то некому спрашивать. Меня смущало это очень. Однажды, я сидела у микроскопа, мучаясь, не понимая, что вижу. Подходит сзади один и, кладя руку на плечо мне, хочет тоже нагнуться и посмотреть... Я, вспомня все предупреждения об "ужасных медиках", тотчас вскочила: "как Вы смеете так подходить ко мне, класть руку Вашу?" Теперь мне смешно, и я удивляюсь, что он тогда все же понял... Он объяснил мне, что это привычный жест, что ко мне ничего такого, чего я не хочу, ни он, ни другие, - не позволили бы себе, что он рад, что наконец может со мной об этом высказаться и успокоить меня, т.к. давно уже замечает мое смущение. И с этого дня этот доктор стал моим товарищем. Он показывал мне все, что мне могло бы пригодиться в работе, знакомил меня с видными людьми Charité, устроил меня в виде исключения в главную лабораторию. И это, только это дало мне потом все! Я могла бы много рассказать об этом друге (без малейшего привкуса), но это завело бы далеко. Скажу, что он заботился обо мне как брат. Оцени: видя мою душевную смятенность (я была всегда пришиблена), он приглашал меня на всякие русские концерты, фильмы и т.п. Я не äre Ihnen alles in Ihrem Beruf, warum wollen Sie mir nicht helfen Ihre schöne russische Lieder zu verstehen?" {"Фройлен Субботина, я показываю и объясняю Вам все в Вашей профессии. Почему Вы не хотите помочь мне понять Ваши прекрасные русские песни?" (нем.). }. Я сказала, что мне тяжело, ничего не хочется... "Тогда, знаете что, пойдите Вы одна, а я буду только сидеть рядом, чтобы, если Вам я понадобился бы, чтобы Вы знали, что сосед Ваш - не чужой, Вам надо рассеяться". Он не был навязчив. Я дошла до полного расстройства нервной системы. Я не спала совсем. И никто этого не знал. Днем я работала еще лихорадочней, а ночи... от морфия меня только рвало. Дома не знали, что и делать. В Charité никто бы и не узнал, если бы однажды я не упала с трамвая и не разбила ноги. Я рассказала тогда. В то время лечили в Charité бессонницу гипнозом. Был тогда знаменитый гипнотизер - врач из Luxemburg'a. Они решили и мне так помочь. И, если бы ты видел, как тревожился тогда этот мой товарищ. Он известил главного врача, поставил условием присутствие minimum 3-х свидетелей, точно оговорить метод гипноза и долготу его. Меня вылечили... В большой лаборатории я пришлась по вкусу старшей лаборантке. Она полюбила меня, свою "Subbotinchen" {Здесь: ласкательное обращение к О. А. Бредиус-Субботиной.}. Три месяца после моего к ней вступления, вышла замуж одна девушка, родственница директора, химичка, плохо работавшая клинически, но бывшая на жаловании из ссуд поликлиники, не штатная. Секретно от меня, Frl. Sch. ⁴⁸⁷ представила меня директору как достойную кандидатку на это место, указав, что и в бытность той девушки, большинство работ той, исполняла фактически я же. И вот однажды она мне говорит: "gehen Sie morgen zum Direktor, vielleicht... kriegen Sie Taschengeld... einwenig" {"...пойдите завтра к директору... может быть Вы получите немного денег" }. Я думала 20-30 RM. Но я была принята на 100 RM в месяц. Я даже не верила! Такое богатство! Я удвоила свои старания... Мне поручили уже самостоятельную работу, я вела 3 дня в неделю всю главную лабораторию, для всей II медицинской клиники одна!

Скоро, мой будущий шеф, обратился к старшей лаборантке с просьбой дать ему какую-нибудь надежную волонтерку, для самостоятельной работы в его клинике. Она дала меня. Я поступила туда в феврале 1929 г. Мне все, знавшие хорошо шефа, говорили, что мне не вынести будет у него, что все убегают. Но я осталась до... 1937 г. Я не сказала тебе, что до поступления моего в Charité, я познакомилась с одним врачом ⁴⁸⁸ . Через моего отчима. Русский немец, православный. Очень верующий. Я его рассматривала как "старшего дядю", спрашивала то то, то другое о медицине, о моей работе.

Его хвалили все, кто его знали. Было в нем что-то обаятельное. Пел, чудесно пел. В церкви первый, до начала. Но вдруг он перестал у нас бывать. Однажды я его должна была пригласить в гости. Отказ. И объяснение почему. Он никогда больше не придет. Понимаешь? Я ему мешаю... Я была потрясена. Он вдруг стал так мне... чужд и непонятен, и... притягателен! Ужас мой был именно в этом. Я впервые такое к себе в жизни слышала. Я его стала избегать.

Судьбе угодно было нас пару раз бросить вместе... Было ужасно... Ужасно потому, что при всем моем знании о его чувствах, совсем противоположных тому, чего искала душа моя, я поддавалась ему, его обаянию. Я была очень стойка. Он перестал бывать в церкви. Зачем стойка?! Я встретилась с ним в одном доме, - хозяева меня не понимали. Почему я его не "пожалею". Но он сам меня за это втайне уважал, сознался после, много после. Я не могу тебе описать. Но это было для меня ужасно!.. Я рассказала бы тебе все! С перерывами в 1/2 года - 1 год, мы виделись снова. И с новой силой у него - пожар, у меня - Св. Антоний ⁴⁸⁹ не уехала с ним в ночь на горевшем в фонарях пароходе, он остался один, злой, темный... и... очень, очень большой язычник... Проходя к дому, я еще задержалась нарочно у одной дамы, я миновала его Hotel, - и вижу... на шторе светлой... тень... фигура молится... и каак, Ваня! А на другой день он на моих глазах развратничал с девчонкой. Много было! Мне не надо было этого касаться кратко. Боюсь, - ты не поймешь меня!

Продолжение следует .