Крестный подвиг
Светлой памяти
Умученных и павших за Россию.
Доблестной Чести
Я раскрыл журнал «Студенческие Годы», – и мне попались стихи:
Кто написал так – про юность?!
Я читал дальше…
Нет исхода…
Какое отчаяние… Кто это? И кто оно, Лучезарное Лицо это?!
Оно проступило в ночной тиши, и я узнал, я понял… Я узнал исхудавшие, почерневшие лица, истертые шинели и – глаза, глаза… Я увидал поля – снега, реки в разливах, жгучее солнце степи, горы, леса… и их крученое железо, русское железо! Я вспомнил, как оно закаливалось в сталь. Оно… плачет?! Сталь звенит, сверкает, бьет… – и никогда не плачет! Плачет – медь. Сталь никогда не мнется.
… я вспомнил все. Да, может и сталь заплакать, но… как?!
Я узнал, кто это. Это – они, обманутые жизнью. Ваши, мои, наши, – русские бойцы, разбросанные теперь по свету, – от Африки до Калифорнии, от Боснии до Парижа, до Марселя, до… Где конец?.. Это – наши дети и наши братья. Это – Россия.
Третий год Великой Войны кончался. Новые наборы, новые маршевые колонны. Солдаты, офицеры, – видавшие не раз смерть. В бой снова, снова.
Они появлялись на день, на два, – присесть у родного огонька, согреть душу… На свежей, забытой простыне; на свежей соломе, с родного поля. Мы – живы! одолеем! Россия…
Это слово каждый таил в себе. Не поминали всуе. За что же болеть – биться? за что же – «себя отвергнуть»?! Вот за это, – маленькое как будто: за эти стены, за этот лесок, за эту, мою церковь, за снега – поля, за дали, за – Россию. За весны и зимы эти, за осени непогожие, за воздух, которого нет нигде! За старый, мой Кремль, – за все мое, за русское увязанное Калитой, и Грозным, и Петром, благословленное из далей Славными, Святыми… За наше небо, за грозы-зори, за счастье говорить и думать на моем, чудесном языке… И – надо всем – Она, прекрасная Немая, – Родина, Россия, греза грез, но… без Кого – нельзя!
Надо знать тоску и боль разлуки, тревоги, – и надежды!
… скоро, скоро!
А пришло другое: смута. Опять сначала?! Все насмарку! Все смерти, муки, миллионы благословений, в затертых письмах, надежд, обетов! Напряженье бесконечных дней-годов, боев, опасностей… миллионы ран, болезни, море крови, ночи без сна, ночи голодные, снега, дожди, дожди… смрадная грязь окопов… – все стерто?! Кто посмел на это?!!
Далеко, за фронтом, все решили – без них – взбунтованные толпы, слабость власти, рок…
В награду дали… приказ бесчестья! Подлостью – одних, преступной слабостью других, – приказ бесчестья. Сотни тысяч ответственных бойцов предали: бросили в бесчестье, в травлю, в смуту, – чутких к чести, молодых, сменивших другие сотни тысяч – уже забытых по чужим полям.
… Недоумение и боль. За что?!!
– враги. Не свои, а орды буйной черни, вооруженной, которой брошено намеком: ну, можешь!.. Невидимые своры «друзей свободы» – зудят, кричат: «чего на них смотреть? им выгодно! домой, за землю!» А впереди – враг, и – надо стоять и сдерживать. Сдерживать и этих, серых, сбитых с толку, смутных. Уже расправились в Свеаборге, на Юге, в Выборге, под Ригой, – поубивали, пошвыряли в море, – лучших. Душу вынимали по кусочкам, по плану, – всюду.
Они растерянно смотрели. Новая власть… такая!?
Под плевками, в издевках, они стояли, были верны долгу. Они умели умирать: без веры, без надежды. Бились и умоляли биться, защищать Россию.
Много страшного, проклятого… и клевета, и злоба… Из тыла, отовсюду, – лили, лили, – и залили кровью, те, кто не дал за Россию и капли крови, не видел смерти на войне, кто управлял Россией разговором. Они связали русское геройство, под подозренье взяли; собой закрыли всю Россию, души прополоскать хотели… И достигли. Вождей войны стравили, заключили в тюрьмы… и сдались, прикрывшись девушками русскими… Одни – прилично – за государственной работой, заседая, как римляне пред галлами; другие…
А они – стояли! Сотни тысяч русских офицеров, молодежи, – стояли на распутье, среди отравленных солдат, на фронте, верные России. Ждали русской власти.
– ведь столько ждали! – и за безмерное, за тайну, повелевающую жизнью, – за родину. А где ж Россия?! Не она ж их травит, кидает на них толпы опоенных ложью, плюется в душу? Не она ж срывает с них погоны, «знак долга», издевкой смещает в кашевары, – в штыки водивших?! Это не Она! Она им возложила кресты на грудь – за верность. Не Она срывает. Так – Она не может. Мать не может.
И они остались ей верными.
Я видел эти муки. Не муки: больше! Вот письмо:
«…Я еще держу свой боевой участок, на Стоходе. Наши „англичанки“ теперь молчат. У пехоты идет „братанье“. На фронте каша… Лошади гибнут, бродят всюду. Не могу смотреть, как гибнут… плачут! Фураж не доставляется, идут митинги. Люди начинают растекаться. Даже наши артиллеристы, в общем славные ребята… И их „зараза“ заливает. Пишут отпуска себе и требуют у меня печать и подпись. Я не даю. Грозятся силой взять. Пускай. Не посмеют, знают, как я стреляю. Пока мой карабин заряжен… А там… немцы захватят наших „англичанок“. Тяжело…»
«Тяжело»! В этом слове – сколько?!
– не «помещичьи сынки», не «барское отродье», не «контрреволюционеры», «не враги народа», – как лжецы писали: то были сыновья России. Были среди них казаки, и сыновья – купцов, рабочих, мещан, крестьян, дворян, – всего народа. Это знают. Они оставили училища, прилавки, инструменты, косы, плуги, книги, свои стихи, своих невест, свои надежды, – юные надежды! – не без страданья и во имя долга! Потом… – пошли искать, добыть Россию. Пошли за честь России, проданной и ставшей им еще дороже – через страданье. Да, и за свою, поруганную, честь пошли, – за все свое, разбитое…
Москва, октябрь… Растерянная власть молила: защищайте! революция в опасности! Им крикнула. Им это слово было теперь совсем чужое: не Россия! Россию защищали они на фронте! Но они пошли, кто мог. Иные не захотели защищать издевку.
Я помню одного? георгиевец, мальчик. Володя – его звали. Где-то он теперь?! Он был проездом. Он пошел. Я знаю, как он дрался – «за Кремль»!
Они стекались, без оружия, случайные, – в Училище. Были представители «революционной власти» и говорили речи. Давали, как обычно, «директивы», говорили о «моменте», о гибели «завоеваний»… И – ни слова о… России.
– Неловко было, – рассказывал потом Володя. – Так они перепугались… нас, случайных, спрашивали, удержится ли власть! решали – не послать ли парламентеров! Своей тревогой они вносили беспорядок. Мы таким не верим. Нужна была команда! нужен был – твердый голос!
И этот голос крикнул. То был голос русского матроса, гвардейца, костромича-красавца, – на голову всех выше:
– Кончить канитель – и за винтовки!
Пошел к ружейной пирамидке, – и «директивы» кончились. Он дрался, костромич-гвардеец, он лихо дрался. Семь дней дрались дружины, против пушек… Потом…
Потом – годы борьбы: Юг, Север, Ледяной Поход, Сибирь, Урал, Кубань… И Крым.
– из Красного Полона. Их ловили. Поднимали восстания. Их тысячами расстреливали по подвалам, в лесах, в полях, на улицах. Они искали свою Россию.
Три года они бились – в пожаре. Не было оружия – они его добыли. С голыми руками пошли они… и доходили: до Орла – от Юга, до Казани – от Океана, до Петрограда – с Запада. Им ставили капканы, их предавали, их продавали, выбрасывали с пароходов в эвакуациях, оставляли больных и раненых в полях, в станицах. Предавали в тылах. Многие за ними укрывались. Ими многие спаслись от смерти. И потом, иные, швыряли им: «белогвардейцы»! «молодцы»! – в кавычках – «погромщики»! Их расстреливали в спины. Сотни тысяч их полегли в боях, сотни тысяч умучены по чрезвычайкам, брошены в овраги, в ямы, в реки, в моря. В плечи и глаза им забивали гвозди – чины-издевки, резали ремни из кожи, ошпаривали руки и «снимали барские перчатки», возили грузовиками с боен – недобитых…
Завоеванья революции? Вот сущность. Других – не видно.
И есть еще и до сего дня люди, – пыль людская; – смеющие грязнить крестный подвиг, самоотверженно взятый теми, кто не знал часа отдыха за шесть лет! Родное ли сердце такое себе позволит?!
… угнетение России? за привилегии?! за козырянье прохожего солдата?! Что за низость!
Они доходили до экстаза. В геройстве только можно биться одному против сотни, заживо сгорать – не сдаваться – в танках. В подвиге только можно срывать с себя последнюю шинель, кров походный, и отдать огню, взрыву, лишь бы не отдать врагу бронепоезд, отрезанный от базы. В порыве только можно версты отступать по туркестанской степи, с пальцем на соевой пружине револьвера, с последней пулей! – между стенами орд красных, думая каждую секунду – кончить?.. Тысячи таких были. Только жертвой перед Безмерным можно признать такое!
Ночи, ночи и ночи, – годы ночей в огне, в стуже, в дождях, в голоде, во вшах, в струпьях, в тоске безмерной, в ранах, в предсмертном бреду горячек! За привилегии?! за господство?! «за земельки?»!! Верную яму, вороньём заживо исклеванное тело, изорванное собаками и волками, – кинули они на весы России, чтобы… вернуть «земельку»? Какой же приговор русской молодежи, студентам русским, которым недавно поклонялись! Кто говорит так? Кто смеет?! за… угнетение?!!
За честь!! Такое – лишь за сжигающую любовь, лишь за священную Честь – по силам!
История уже написала. Записанного не замазать. Напишет снова – Великий Нестор – России, напишет глухое к страстям Время.
И – преклонятся.
Скажут – и давно кричат и швыряют грязью! – а расстрелы? а грабежи-погромы? а зверства? То же кричали и – в Лозанне. Ответила Лозанна – совестью свободного народа. Да, были. А кто вызвал? Или можно в борьбе насмерть остаться небесно-чистым? пройдя реки по горло, сухим выйти? на бойнях не замараться кровью? Было, как бывает в жизни. Но «зверством» – не закрыть Жертвы! Были и преступления. Но кто найдет в себе силу бросить камнем – после всего, что было!
Они не сдались. Они не могли сдаться! Они ушли из России, в себе понесли Россию, – и носят в себе доселе. И опаленную, Ее, и свою честь носят и живы ею. И доживут до дня судного, дождутся. А не дождутся… – другие встанут, за них, за святые их тени встанут, и скажут властно. Кости с полей восстанут и потребуют Суда Правды! И получат.
их – и за них – многие сотни тысяч, – и казаки, и горожане, и крестьяне… И там, в России, – многие миллионы. Все русское, для кого Родина – не пустое слово! Кто знает, – здесь, быть может, и тот матрос Гвардейского Экипажа, если не связал себя с родиной – могилой. Все они ее смутно чуют. Они ее увидят. Им, – прежде всех, им! – принадлежит выстраданное право сказать о ней, Ей сказать про свои за нее муки, когда ее увидят. Они ж ее предстатели. Они за нее все отдали и получили за все – чужбину и, от иных, издевки и подозрения. «Галлиполийцы»! «Наемни-и»! Или это вождей их только? Или не знают, как чутки к вождям солдаты?! Или сами они – пустое место?!
Время придет, – и они сами скажут. Теперь они – в работе. Выбивают свой кусок хлеба: не может им дать его связанная Россия.
Пишу – и вижу: не скажешь, не охватишь величия-ужаса трагедии российской. Что взяла на себя и свершила русская честь и сила – офицеры, солдаты, казаки, гимназисты, студенты, кадеты, мужики-парии-землепашцы, – будущая Великая Россия, – все те, что теперь копают французские виноградники, бьют щебень на славянских дорогах, рубят леса в горах Боснии, работают по заводам, грузят чужие пароходы, торгуют, катают публику, учатся и часто гибнут, забытые русскими же людьми, это – гордость России, дети ее, избранные ее, ее кровь и крик, боли ее и слезы, – ее Слава. Только одни они оправдали ее перед целым светом, перед Правдой! В грязь и смуть последней истории российской они вложили прекрасные линии, кровью своей вклеили величественные страницы, подняли Крест Великий и показали слепому миру: смотри! Распята на Кресте том Правда, за которую они боролись.
И вот, когда я ночью читал стихи, этот крик истомившейся молодой души, – они сердце мое сдавили. Сколько их… души!
– к Ней, ведь это он про Ее опалу!.. За Нее, столько, – и… опала! Ведь так рыцари только могут, те, давние… кого уже перестала рожать земля! Ведь тут, измученный, ограбленный весь, до сердца, он и ласки найти не может в себе большей, ниц перед Ней, окровавленной падает: может, оскорбил тебя чем! не опаляй!! воззри, Родная!! Чувство-то тут какое!!
А то – «за земельки»! Эх, вы, выветрившиеся души!
И вот:
– безмолвие. Нет людей. Люди пропали, люди! А что же себя забыли?! Вы же слагаете Лик Чудесный, Лик Человеческий!
И вот – к Ней, опаляющей, – крик призывный:
Ясно, да! Никакого договора быть не может. Так только и мог сказать поэт-солдат – или – за солдат! Он выразил – за всех, приявших Крест России. Не может! Ни с кем из тех, кто вынимал душу из России! Она – Венчанная Жена. Она – Россия! Это не из того Апокалипсиса. Это – из нашего. Это – Она, терновым венцом венчанная.
Слышится мне крик боли… И хочется мне сказать… не слово утешения: я не смею. Не ласки слово: они забыли ласку. И не слова надежды: они давно ее завоевали – «страстями», жертвой. Я хочу поклониться им, великому их страданию. Я хочу братски, отцовски, во имя мертвых и живых, себя отдавших, сказать:
Сыновья, братья, друзья мои! Да, вы бьете камень на чужих дорогах, разнимаете проволоку на полях битв не ваших… – выбиваете хлеб чужбины. Вы потеряли матерей, отцов, жен, сестер, детей… – и они потеряли вас… Вы, многие-многие, молодость свою потеряли – не видали! – не целовали юно русскую девушку-невесту, и лучезарное лицо милой не является вам во снах. Но вы… Ее приобрели, Ее лучезарную! Вы так себя с Ней связали, что она навеки пойдет за вами, вовеки будет звать вас! Или все ваше – в ветер? Или не вами рождено то, что там, на русских полях осталось, за что положили душу?! Оно уже колосится, оно шумит.
«Аще не умрет – не оживет»!
были, – это пропасть не может!
И самоотвержение, и неоправданные обиды, и мученья, и погибшие в пытках, и слезы, и кровь, и жертвы, – все это – есть, все – сущность! Это пути к правде неистребимой, к Богу в человеке, в народе нашем! Они не позволят угаснуть в России нашей – великому смыслу жизни! Это же пути к вечности, пути Божьи, какими человечество движется к величайшему завершению. Это же те черты, те чудесные линии, из чего создается Лицо Лучезарное, Душа России! Это – искры и огни Света, и намекает из них туманный еще пока, божественный образ в человеке. Незримо, но совершается.
«Камень, Его же отвергли строители…»
– увенчаете его! И жизнь опять чаши наполнит, что расплескали, и поставит опрокинутые столы! Вы открытой грудью подойдете к великому страдальцу, к народу-брату, и он узнает вас! он увидит и раны ваши, и муки ваши, – он все поймет и сольется нерасторжимо с вами. Он уже много понял. И то, что он уже понял, – не-чуемо вы вложили.
Вы умеете слышать. Вы первые услыхали шепот призывной Родины, шепот предсмертной боли. И вы – пошли. Вы умеете слышать. Вы уже слышите и теперь, издалека, Ее дыханье. Болеющее сердце – чутко. Оно никогда не спит. Оно не может уснуть. Ваше сердце изранено. Ваше сердце связало себя с Россией нитями крови, жертвы. И не оторвется вовек.
«Смертию смерть поправ»!
Помните: с вами те, что умучены, что на полях битв пали, отдали себя в жертву! Они смертью своею попрали Смерть, смерть – России.
И – да воскреснет!
Париж