С имением дело наконец выяснилось. Генеральша ответила, что, потеряв на войне сына, она уже не в силах вести хозяйство и готова продать; что ей только и остается тихая келья и нужно теперь же получить десять тысяч, чтобы не упустить домик в монастыре, а то могут и перебить. Поэтому пусть ей сейчас же телеграфируют, а то набивается Провотархов.
Карасев пробежал эти пустяки, ища главного - сколько просит, нашел, что согласна за сорок тысяч, назвал генеральшу дурой и решил сегодня же ехать и кончить. Одного лесу было тысяч на пятьдесят. А главное - рядом с его заводом.
С войной ему повезло. Захиревший заводик теперь был завален заказами на подковы, гвозди, грызла и стремена. Со свояком, москательщиком, скупил он на последние десять тысяч, заложив женин дом, подвернувшуюся партию индиго, а через год продал за полтораста. С Бритым, который раньше торговал книгами, вовремя ухватил сапожные гвозди, а там подошли подошва и олово, кнопка и нафталин и, наконец, чудесный дом-особняк, недавно отстроенный немцем Граббе, бросившим все дела на биржевого зайца.
Позвонив какому-то Николаю хватать у Павлушкина всю муру и телеграфировать "саратовскому болвану" зубами держаться и не выпускать ни за какие деньги; отдав еще невнятные приказания, в которых только и было понятно, что - "напильниками меня зарезали" да - "этой сталью я ему морду утру",- Карасев приказал готовить автомобиль в дорогу.
После недели дождей с утра засияло солнце: в такую погоду было приятно покатить за город по хорошему делу. Глядя на яркий газон палисадника, с красными астрами в черных клумбах, Карасев вспомнил, что надо послать денег жене в Алупку и написать, чтобы не торопилась и жарилась с ребятами на солнце. "Да и ей надо завезти,- подумал он про Зойку, которую отыскал в Екатеринославе, в летнем саду, и вывез в Москву, обещая устроить в оперетке,- ждет, шельма..." Увидал в зеркале свое круглое, красное, как титовское яблоко, лицо с раздувшимися щеками и пошел в ванную принять душ. Так присоветовал ему англичанин Куст, славный парень, с которым сделали они дельце на соде: в тридцать два года нельзя позволять "такой пуз". Раза три звонил телефон, пока он возился в ванной, и он всякий раз вызывал к себе горничную Машу, фыркавшую за дверью:
- Кто еще там?..
- Да все ваша.
На новый звонок он подбежал к телефону, в простыне, сказал, что выкупался сейчас, как скворец, посоветовал и ей пополоскаться и заявил, что сегодня у него дельце "а-ля карман" и ехать на Дмитровку ему никак не придется. Она настаивала, чтобы непременно заехал к ней.
- Нет, дудки-с!
Она, конечно, требовала денег. За три месяца эта первая содержанка стоила ему тысяч двенадцать, но он утешал себя, что у всех, с кем делал дела, были и более дорогие. А теперь кто же считает на тысячи! Да и должно же чего-нибудь стоить иметь такую: двадцатилетка, красавица, и такой голос, что компания в Яре, где ужинал вчера миллионер Сандуков, директор четырех банков, выслала своего лазутчика, маклера Залетайкина, и просила объединиться, чтобы выразить восхищение. И не двенадцати тысяч стоило, когда он, на глазах Сандукова и важного путейского чина, усадил Зойку в автомобиль, плотно сел рядом, а те гнались за ними до самой квартиры Зойкиной, куда и были приглашены для встречи зари с балкона на восьмом этаже. Это было приятно, но и немного тревожно, как бы не перехватили Зойку. Но было и важно, что теперь будет обеспечен кредит.
Он принялся за кофе - прежде он пил чай с калачами- и намазывал маслом поджаренные хлебцы. Этому научил его Бритый, с которым покупал гвозди. И пока пил кофе, по телефону свалилось семнадцать тысяч. Приказав выписать в синий пакет три тысячи, он выругал стервецом кого-то и пообещал, задрожав щеками, что вся станция полетит к черту:
- Я вчера с таким персончиком ужинал, что у них все ноги поотымаются, у чертей!
Пробил час. Шофер подал тройной хрипящий гудок, похожий на свиной кашель. Маша приготовила чемодан и плед и спросила, когда ожидать домой.
- К ночи буду.
Он сунул в бумажник пачку петровок - на десять тысяч, задаток для генеральши: чего баба понимает в чеках! - прибавил тысячу сотенными - для шельмы, надел походную, как он называл, куртку боевого цвета, покроя "френч", с клапанами и кармашками, высокие сапоги и крутого сукна спортсменскую кепку, с большими консервами, и стал похож на автомобилиста с плаката.
Во дворе, на боковом подъезде, он не без удовольствия оглянул промытый дождями широкий асфальт, залитый солнцем и совершенно серый теперь, с парой сыроватых полос в елочку, от автомобиля, гараж из бурого камня, похожий на пещеру, и, наконец, машину. Машина была - шестидесятисильный "фиат", гоночная, приземистая и длинная, похожая на торпеду, с приятным овальцем, как у ковша,- где садятся,- и мягкой окраски лакированного ореха. Это была вторая машина, сменившая малосильную каретку. Теперь и эта "калоша" не нравилась и доживала последние дни,- вот только придет из Англии. Худощекий шофер, похожий на мальчика-англичанина, в кожаной куртке, строго сидел с кулаками на рулевом колесе, готовый хоть на край света.
- На завод, к пяти...- бросил ему Карасев, грузно входя в машину и защелкиваясь с треском.
Он надел виксатиновое гороховое пальто, натянул кепку и погрузился по самые плечи в ковш.
завезти Зойке деньги.
Карасев поднялся в восьмой этаж и застал Зойку за кофе. Она порхнула к нему и кинула ему на плечи тонкие руки, выюркнувшие из кружев.
- А Сандуков уже был у меня с визитом! Слышишь, его сигара...
Она плутовато заглянула в нахмурившееся лицо Карасева и закрыла ему рот его же щеками.
- Но какого черта этот самовар шляется! - сердито сказал он, высвобождая губы.
Она наивно вскинула брови:
- Самовар... вот прелесть! За город ты?! Я еду с тобой!- захлопала она в ладоши, давая ему розовые пальцы-коротышки, которые он называл - "ляпульки".
- Я на завод, по делу...- сказал Карасев, хмурясь.- Больше ста верст.
- И сегодня вернемся?! Нет, я еду!
Это значит - лететь, как птица, как на гонке.
- Только с тобой и ни с кем больше! Это ему понравилось.
- Сегодня мы поедем с кузнечиком! - сказала она загадочно, ускользнула от его рук и крикнула: - Одеваться.
А он занялся хозяйством: достал из буфета коньяк и флакон ликера, положил в чемодан и позвонил Елисееву, чтобы немедленно приготовили "компактный дорожный завтрак". Потом терпеливо шагал и думал: как, однако, быстро натаскала она всякого мусора! теперь жалуется, что тесно. Шелесты и каблучки за дверью, стук флаконов и скачущие словечки - "да скорей лее, скорей... где же перчатки... застегни на верхние пуговки... почему складки?" - все это приятно щекотало. Он прислушивался и мурлыкал. Потрогал фигурку голого мальчика, купленного за двести рублей,- "это будет наш мальчик",- сказала Зойка,- и нетерпеливо постучал пальцем в последнюю клавишу новенького пианино, вспомнив при этом, что за пианино заплачено тысяча двести, за этот ковер пятьсот, за тигровую шкуру - не настоящую, но кто разберет! - триста.
- Сейчас! - крикнула Зойка, и лицо Карасева засияло: распахнулась портьера, и выпорхнула женщина-кузнечик.
Она была вся зеленая, до рези в глазах, новая и... босая. Так ему показалось. На ней были высокие, до колен, башмачки розовой лайки. Это был не прежний "святой чертенок": это был кузнечик с головкой женщины, дразнивший его яркой окраской рта" и тонко тронутыми наводкой прелестными синими глазами.
Она чуть приподняла юбку и качнула ногой.
- Нравится?..- спросила она задорно и упорхнула в переднюю.
В лифте он крепко, до писка, прижал ее и назвал сливочным зайчиком, а она шепнула:
- А к ночи ко мне?..
И так кивнула, дразня ресницами, что Карасев почувствовал себя счастливцем, что имеет такую женщину. Удачно случился тогда в Екатеринославе!
почти дб колен открытым зеленой юбкой, тонкой и вольной, как ночная сорочка. Ее прикрывало коротенькое манто, последней модели, прибывшее из Парижа морем; а шляпка-каскетка, с серой птичкой в полете, придавала ей очаровательный вид кузнечика-женщины, тонкой, легкой и цепкой. Она вошла в лакированный ковш машины и погрузилась по шейку, будто в теплую ванну. Грузно опустился к ней Карасев.
- Сейчас половина третьего,- сказал он шоферу.- К семи чтобы на заводе.
По дороге они захватили "компактный дорожный завтрак", тростниковый баульчик в ремнях, изобретение Карасева, которым он так гордился. Тут было легкое и питательное, на полсотни, перенятое от англичанина Куста вместе со словом "брефест", которое Карасев насмешливо переделал в "брей-хвост".
Вынесло на шоссе - и открылся синий простор в позолоте первых осенних дней, в свежем ветре. Солнцем слепило с прудков и луж;, радовало красной тряпкой на прясле, золотой березкой на бугорке, новой зеленой крышей. Швыряло в лицо дымком, прелью подбежавшей к дороге рощи; то вдруг охватывало весной, слабым запахом первой луговой травки с солнечного откоса, то полыхало душно тяжким жаром машины. Машина пела. Под кулаками настороженного шофера мягко заносилась она на заворотах, рокотала по мостикам, выбрасывая из-под колес пожранное пространство. Далеко выщелкивала, словно из пистолета, кремни, жвакала в редких лужах, секла их, как бичами, сверлила рвущуюся к ней даль, раз и раз отшвыривая камни-версты, тревожа дремлющие деревни, взметая стайки грачей.
- Ах! - крикнула задохнувшаяся в бешеном лете Зойка.
- Ходу! - заревел Карасев, перегнулся к бурому затылку шофера и поднял щиток от ветра.
Вытолкнуло броском, и теперь новая песня сверлила воздух. И уже не разобрать было, столб ли летит, дерево ли, или перила моста. Подымались из-за бугров столбы и проваливались назад, наплывали золотые рощи и бежали, как сумасшедшие, чтобы сгинуть. Мигали искорками оконца, чернели шапки,- стога ли, избы ли,- не видать.
- Свежо-о?! - крикнул Карасев Зойке в лицо, чмокнул и прикрыл пледом.- Дудуська-а!..
Слова срывались и уносились ветром.
Карасев осел и уперся кулаками в сиденье, чувствуя подымающее, победное, страшную силу, словно это он сам - эта бешеная машина и нет ему никаких пределов. Увидал, как треплется выбившаяся черная прядка волос, увидал побледневшее под тонкой окраской лицо, совсем мальчишеское теперь, глянувшие на него, полные задора, о глаза, крепко сжал маленькую руку и подумал сладко: вот оно, счастье!
- Ходу!!
Встречный возок полетел в канаву. Задом наскакал и провалился солдат на лошадке, в шинели горбом, с зелеными шарами сена в сетках. Миг один мчалась собака сбоку. Выкатился на горке и поклонился им белый дом запустевшей почтовой станции в старых ветлах, с черным узеньким орлецом. За версту закашлял и заревел гудок: переходило дорогу стадо. Пришлось сбавить ходу и остановиться совсем. Шершавые коровенки, с провалинами у крестцов, словно одурели от хрипучего кашля гудка и сердитого клокотанья зверя и крутились, задрав хвосты. Пастушонок, в шапке стожком, щелкал кнутом и прыгал. Черные овцы тыкались мордочками в колеса и перебирали копытцами.
- Гони к чертям!
А тут отделился от кучи щебня старик пастух, в полушубке и продавленном котелке; уставился иконным ликом на Карасева и попросил на табак.
- Гони чертово стадо! - крикнул на него Карасев, задрожав щеками.
- Чертово-то без ног бегает, черта возит...- сердито сказал пастух и пронзительно засвистал в пальцы.
Выехали,- и только теперь Карасев заметил, как пусто в полях и на дороге и как тихо. И еще заметил, что уже не под синим небом едут они, что нет солнца и засвежело и засинело впереди, справа.
- Я совсем замерзаю...- кисло сказала Зойка.- Ничего интересного...
- Еще бы, ты в лоскутах каких-то... моды ваши. Стой, запасной вынуть!
- Теперь скоро.
- И почему без верха! Предпочитаю каретку...
- Это гоночная машина... портить фасон! Да и не думал, что тебе вздумается ехать.
- Не знаю уж, кому вздумалось! - сказала она капризно.- Ваши затеи все.
От синевы справа сильней наливало ветром, и по серой полосе было видно, что там идет дождь.
- При чем тут мои затеи! - ворчнул Карасев, чувствуя на лице первые брызги.
- Ах, оставьте!
У ней покраснели глаза и заслезились.
- Ходу!
Опять неслись по пустой дороге, словно чем дальше - меньше и меньше было людской жизни. Не было деревень или не видно их было в беге. Низиной пошла дорога, с кусточками по болотцам, чернеющими стенами лесов вдали, за пеленою дождя.
- Как бы не перехватил, черт...- забеспокоился Карасев, вспомнив по лесу о Провотархове.- Надо было телеграфировать! Да или нет? - загадал он Зойке.
- Ах, отстаньте... Ну да, да! Она знала эту его привычку.
Он успокоился и принялся мечтать, как сейчас, перекусив на заводе, махнет к генеральше и закрепится. Теперь-то и закрепляться. Верно говорил Бритый - конъюнктура! И профессора говорят, что конъюн-ктура. Пройдет год-другой, и кончится эта... конъюн-ктура. И уж не дождаться такой растряски. И задумался под напев мотора: по именьям да по лесам надо; стройка большая будет, как накорежили! Вытащил записную книжку и пометил.
- Что ты записываешь? - полюбопытствовала Зойка.
- А чтобы Зойке потеплей было...- наклонился он к ней и крикнул в ухо такое, что она сделала большие глаза и назвала бесстыжим.
- Ужо поговорим! - крикнул он в душивший его ветер, а ей послышалось: "В Рим!" - и она крикнула:
- Поедем в Рим?! да?!
- К черту на рога! - во весь дух крикнул он и хлопнул шофера по плечу: - Ходу! предельную!!
Шофер отмахнул затылком - весь ход! Теперь это был не ход, а свист и мельканье. Крутилось и мчалось все, а что - не видно. Острой сечкой било в лицо дождем. Сизое впереди было уже - вот, и дали пропали в мути. И только хотел Карасев крикнуть - ходу! - дрогнуло и осело под ним. Шофер взял в тормоза и уверенно свел до останова.
Шофер молча вылез, молча достал из ящика инструменты и полез чиниться.
- Ужасно хочется есть...- сказала Зойка.- Должно быть, я промочила ноги.
Сильней и сильней сек дождь, и струйки стекали в ковш, напитывая войлочную подстилку. Уныло кричали кружившиеся в дожде грачи и галки.
- Ничего, с нами коньячок есть. На заводе согреемся.
Карасев представил себе пылающую печку. Можно и ночевать, а подумают там чего - черт с ними! - поласкал он глазами Зойку. Ветер упал, и теперь поливало настойчиво. Попадало за воротник, и пришлось поднять капюшон.
- Ой-ой-ой... - истерично засмеялась Зойка. - Ужасно ты похож на моржа!
- А ты на кого похожа!
Она топотала, кончик носа у ней покраснел, а подкраска смазалась и открыла пятнышки на щеках. Карасев хмуро взглянул на нее, и ее лицо теперь показалось самым обыкновенным, как у горничной Маши.
- Ну, скоро ты там?! - крикнул он распластавшемуся на серой грязи шоферу.
- Выдумали катать в какой-то калоше! Только мальчишкам ездить в ваших коробчонках...
- Эта "коробчонка" стоит восемнадцать тысяч! - обидчиво сказал Карасев.- Ее и сандуковская не накроет.
- О господи... Да у него салон, спать можно!
- Только о постелях и думаете...
- Ах, вот что!..
Она толкнула его и хотела сойти, но он ухватил ее и посадил силой.
- Нечего дуру строить... погляди на себя!
Она поглядела на лужи, в которых плясали серые пузыри, и закусила губы. А тут подошел мурластый странник с клеенчатой сумкой за плечами, пытливо пригляделся и попросил басом:
- Капните пятачишко, господа аристократы...
Карасев поглядел свирепо в прыщавое лицо в жирных космах, плюнул и обругал дармоедом.
Шофер уныло сказал - готово, прыгнул, и опять стал сечь дождь. Карасев злился: давно бы уже был у генеральши!
- Чего болтал тебе Сандуков?
Зойка вызывающе повела мокрыми глазами, с собравшейся к носу синевой карандашика, поджала тонкие губы и крикнула:
- Это еще что?!
- А вот знать желаю! Чего этот толсторожий тебе хрипел?
Она посмотрела на него, как на грязь. Летевшие спереди брызги сменились грязью, и в Карасева ляпнуло целым комом. Теперь хлестало со всех сторон, пороло дождем, лепило. Машина бешено заносилась в заворотах, выла и скрежетала. Они осели в ковше, уцепившись за петли. Мчало, не давая дышать и крикнуть.
- Тише!..- пытался Карасев крикнуть, но шофер не слыхал за ветром.
И вдруг загремело, словно застучали железные кузнецы, шофер ахнул и перевел скорость. Рыкнуло, резко толкнуло, и машина остановилась.
- Что еще?!
Стояли в низине, у мосточка. Шофер спрыгнул, словно хотел убежать, сорвал капот с машины и сунул голову.
- Какого еще черта...
- Ехать дальше нельзя...- объявил шофер, дернул шеей и высморкался в пальцы.
- Почему нельзя?! - крикнул Карасев, грузно подымаясь в ковше.
Шофер опять юркнул головой, по локоть запустил в картер руку, пошарил и показал что-то на ладони:
- Баббит...
- Что это?! - спросил Карасев, косясь на блестящие кусочки.
- Баббит...- растерянно повторил шофер.
- Так исправляй, черт возьми!
Шофер только пожал плечами. Перегрелись подшипники, и баббит растекся... Надо тащить лошадьми... Засорилась масленка и не подавала масло... Перегрелись подшипники, и баббит растекся...
И опять повторял шофер, что ехать никак нельзя, объяснял про подшипники и опять повторил - баббит. А тут наползла густая, как дым, туча, закрыла белое небо и полила потоки.
- У меня лужа под ногами! - крикнула Зойка.- Вот ваша проклятая ловушка!..
Дело было совсем плохо. Она промокла, сидела с зеленоватым лицом и подрагивала губами. Ее шапочка с птичкой съехала набок, и птичка висела вниз головой, распушив перышки.
- Вот...- сказал Карасев растерянно,- придется идти пешком.
Она взглянула на него с ненавистью. Ее губки, умевшие так впиваться, чуть вывернутые в уголках, потеряли всю кровь и подернулись пленочками, и стала она похожа на больную и скучную, будничную портнишку. Они начали говорить колкости, злить и обвинять друг дружку:
- Мало иметь машину, надо уметь ею пользоваться!..
- Надо уметь одеваться, когда едут в дорогу, а не наворачивать тряпчонок, в которых таскаются по бульварам! Знайте свое дело и не суйтесь!
Карасев вылез из машины.
- Я вам докладывал, где брать масло...- плаксиво сказал шофер.- Я вам докладывал, жульническое пошло масло...
Карасев поднес красный крутой кулак к его носу и потыкал:
- Я тебе до-ло-жу! Там где-нибудь поездишь... там тебе будет масло!
Надо было выпутываться. До завода оставалось верст двадцать, до ближайшей деревни - Труски или Хруски - верст восемь. Место было унылое. По сторонам тянулось болото в осинничке. Вперед уходил подъем, и на нем темнел лес. Карасев знал, что здесь начинается княжеское имение, где он прошлой зимой был на волчьей облаце, потом Хруски или Труски, потом Кустово и имение генеральши.
- Придется пешком. В Хрусках возьмем лошадей...
- Никуда не пойду! - крикнула из-под пледа Зойка. Шофер предложил добежать до деревни и пригнать
телегу. Карасев подумал.
- Постой... Какого черта нам на дожде! Там еловый лес на горе? а здесь мы останавливались недавно...
- Так точно-с,- сказал шофер.- Пили из речки.
Теперь было ясно. Если подняться к лесу, с дороги видна сторожка, где останавливались у Никиты, на облаве.
- Останешься при машине,- сказал Карасев шоферу,- а мы дойдем до сторожки и возьмем лошадей. А за машиной пришлю с завода.
- Вылезай,- сказал.- Там обсохнем.
Зойка покорно вылезла из машины, теперь похожей на ласточкино гнездо,- так заляпало ее грязью,- и отряхнулась, как выкупавшаяся индюшка. Шофер конфузливо отвернулся. Карасев только уныло покосился на ее мокрую зеленую юбку, общелкнувшую ноги. В другое бы время он пошлепал ее играючи, но тут только поморщился и помурлыкал.
- Дернул же черт меня...- ласково начал он, беря под руку, но она вырвала руку и толкнула. Он пожал плечами и крикнул:
- Да погоди... взять же надо!..
Вытащил чемодан и компактный завтрак - теперь он был очень кстати - и побежал догонять Зойку. Приостановился и послушал - может быть, едут? Не было ничего слышно,- только шуршал по болоту дождик.
- Вот проклятая сторона... как передохли!
Путаясь в долгополой непромокайке, давно промокшей, догнал он наконец Зойку. Она попрыгивала, как болотная курочка, бежала на каблучках, не разбирая луж, вывертывая тонкие ноги в захлестывавшей, такой недавно чудесной и вольной, юбке.
- Ничего, дудуська...- одобрительно замурлыкал он,- сейчас у Никиты обсушимся, возьмем лошадей - и айда! А уж у меня досохнем. Там и каминчик есть... А чертовски хочется жрать!
- Ужасно,- примирительно сказала она.- Даже кофе не успела выпить... Сандуков еще этот... Послушай, как они жвакают... Теперь все испорчено...
- Да уж собьемся как-нибудь, справим...- в тон ей плаксиво сказал Карасев.- Ах, хитрая ты какая! Сейчас коньячку хватим, омарчиками подзакусим...- продолжал он смачно, поглядывая на баульчик.- А эту калошу к черту!.. Скоро настоящий салон придет, на нем хоть в Крым жарь. Ничего, дусечка... время какое! миллионы мокнут! и коньячку нет. А мы еще в приличных условиях... маленькое приключение, забавно даже... А как же вот, в Альпах каких-нибудь будем странствовать! Знаешь, там как?! Надел мешок, взял палку с крюком - и катай по горам, по пропастям! Сколько народу погибает!
- Замолчите, глупо! - крикнула Зойка, убив ногу о камень.- Вот простужусь из-за вас и потеряю голос... Да держите же меня наконец! Ну, что вы можете?! Вам только махинациями заниматься... с этими жуликами вашими!
- Вы no-тише... вам эти "жулики" деньги платят!
- Деньги!..- крикнула она вне себя.- Смеете еще говорить... какие-то жалкие гроши!
- Халда - халда и есть,- крикнул Карасев, отшвыривая ее руку.
Они остановились в луже и переругивались, припоминая все гадости, какие знали. Она швырнула ему, что прикрылся какими-то подковами, которые без него сделает всякий дурак, что он дрянь и трус. Он в бешенстве назвал ее ужасным словом. Не будь он такой дурак, так бы и таскалась по грязным садишкам в Екатеринославе, с обсаленными актеришками и лакеями, со всякими котами!
- Смеете оскорблять меня?! актрису?! - крикнула она, распахнув плед, словно хотела разорвать платье.
- Трагедию не разыгрывайте... тут одни вороны! Да в тебе и искусство-то одно, что...
Она ударила его по щеке. Он рванул ее за руку и толкнул.
- Ну тебя к черту!
- Пойдешь наконец?! - крикнул Карасев и решительно двинулся вперед.
Она поплелась за ним. В напряженном молчании они дотащились до вершины подъема. Здесь охватило гулом большого леса. Он глядел на них черной глухой стеной. Сумерки сгущались в сплошную муть: чуть видно было теперь дорогу.
- Вот он, лес...- сказал Карасев, прислушиваясь к гулу.- Где-то тут и сторожка...
Но как ни вглядывался,- ничего не мог разобрать: чернел и чернел лес и шумел в ветре.
- Надо перебраться на пашню, оттуда видней...
Он перебрался через канаву и выкарабкался по откосу на пашню.
- Но я же боюсь одна! - крикнула Зойка.
Она полезла, призывая его на помощь. Он сунул ей руку и выволок на пашню. Они пошли, увязая по щиколотки и спотыкаясь на комьях. Зойка с трудом вытягивала из глины ноги. Наконец они вплотную подошли к лесу, и на них пахнуло затхлостью и жутью. Теперь было видно, как мотались мохнатые лапы елей - вели свой лесной разговор в гуле. Это тревожное мотанье показалось Карасеву жутким, будто подавались загадочные знаки - таинственный, немой говор. Из глубины доносило порою треском.
- Я не пойду...- робко сказала Зойка, приглядываясь к лесу.
- Зачем нам туда, мы краем...- нерешительно сказал Карасев. - Кажется, самый тот лес и есть, строевик... Опушкой надо.
Они побрели опушкой, вдоль канавы, в высокой старой траве, а впереди, сколько хватало глазом, тревожно мотались и махали лапы,- еще видно было на белесом небе. Дошли до угла и опять вышли на пашню. Лес уходил влево.
- Угол! Да где же сторожка?..- неуверенно сказал Карасев, тревожно вглядываясь в мотающиеся лапы.
Но как ни всматривался, не мог ничего увидеть.
- Там кто-то стоит...- пугливо шепнула Зойка.
Карасев пригляделся и увидал невысокого мужика в шапке. Невысокий, коренастый мужик стоял неподвижно, у канавы, и смотрел к ним беловатым пятном лица. Совсем над его головой махали лапы.
- Мужик...- сказал Карасев.- Окликнуть?..
И позвал нерешительно:
- Эй, дядя!
Мужик и не шевельнулся.
- Вот черт, совсем на морду похоже...- сказал Карасев, шевеля чемоданом лапоть, и крикнул из всей силы:
- Сто-ра-аж!!
Крик вышел жуткий, даже самому стало неприятно. Два раза - ближе и дальше - отозвалось эхо, и близко совсем залаяла собака.
- Говорил, что есть! - крикнул радостно Карасев, разхмахивая чемоданом.- Сейчас в углу и сторожка, от шоссе днем хорошо видно. Там-то и Никита.
Прошли с сотню шагов, и на них выбежала черная собака. Карасев пошел на нее, стараясь ударить по морде чемоданом и продолжая кричать:
- Сто-ра-аж!
Наконец в дальнем углу леса они различили красный глазок окошка. Карасев подошел и стукнул кулаком в раму. Красная занавеска откинулась, черная лапа потерла стекло, и лохматая голова приплюснула нос, всматриваясь, кто там.
- Какого лешего...- разобрал Карасев недовольный голос.
- Отворяй, Никита! - крикнул он голове.- Лошадей нам нужно!..
И пошел на яростно прыгавшую собаку. С крыльца окликнула баба:
- Кто такой... ты, что ль, Пашка?
- Не Пашку, а лошадей нам нужно! - весело сказал Карасев.- Гони Никиту за лошадьми.
- Чтой-то, го-осподи...- подивилась баба, пропуская в сенцы укутавшуюся в плед Зойку.- Микиту?!
- Ну, разговаривай... Светить бы надо! - крикнул Карасев, напоровшись на гвоздь карманом.
В избе было угарно, жарко и крепко накурено махоркой. Еще ничего хорошенько не видя в полутьме, в синеватой пелене дыма, Карасев швырнул непромокайку и сказал глазевшей на них бабе, что случилось несчастье, сломался автомобиль, и надо немедля послать за лошадьми. И сейчас же все разглядел.
Под невеселой, без круга, лампой сидели за самоваром двое. Под кумачным подзором у образов сердито глядели с опухшего серого лица чьи-то оловянные глаза - так они были тусклы - и щетинились рыжие усы. По стриженой голове и зеленоватой рубахе признал Карасев солдата. Рядом, спиной к завешенному окошку, пил чай широкий, рослый мужик с рыжей бородой, очень яркий и праздничный от красной рубахи и бороды; пухлые его щеки так и горели, не хуже рубахи. Это и был лесник, только совсем не тот, кого ожидал встретить Карасев. Не торопясь, допил он с блюдечка, утерся и сказал хмельно:
- А вот воспретить надоть гоняться... Овцу намедни задавили.
- Гулянки им...- грубо сказал солдат.
Зойка состучала с башмаков грязь и присела на скамейку, к печке. Пока она учила дуреху бабу, как надо расстегивать башмаки, и стягивала сквозные чулочки, Карасев уверенно подошел к столу и сказал хозяйски:
- Был Микита - теперь Максим...- хмуро сказал лесник.- Где ж ему быть - чай, воюет! А вы кто такой?
- За лошадьми послать надо! - сказал Карасев настойчиво.
- А вы... кто такой!! - возвысил голос лесник, тряхнулся и поднял голову.- Чиновник... или што?!
- Прошибся... адрестом! - крикнул пьяно солдат.- На пункт надоть!
Карасев прикинул - помягче надо.
- Я-то кто? - сказал он с усмешкой.- Кустовский завод слыхал? Ну, так я хозяин, сам Карасев.
- Сам Карасев! Слыхали...- пригляделся, тараща глаза, лесник.- Зять у тебя служил... слыхали...
Тут подошла баба.
- Как же, зятек служил...- сказала она, поджимая губы и заглядывая, как на покойника.- Еще когда прогорали, жаловнишка не платили...
Карасев надул щеки.
- Так вот... за лошадьми бы послать...
- Теперь раздулся...- сказал лесник, руки в боки.- Сказывают, милиён нажил! Заводчик! Слыхали... очень хорошо. У его девка наша...- выругался он к солдату,- Сергеева, с краю-то!.. в услужении в Москве... двоих родила!
Солдат поглядел на озадаченного Карасева и только хрипнул: - Хха!
- Ну, так лошадей надо! - возвысил Карасев голос.- Кого-нибудь послать надо... заплачу.
- А вот нету у нас посланников...- подумав, сказал лесник и неторопливо налил в блюдечко. - Чай вот пьем! Что, барышни... аи намокши?
- Пришла вошь - вынь да положь! - сипло сказал солдат кусочку красного сахару и положил в рот, готовя блюдечко.
- Чай чаем,- нахмурился Карасев на солдата,- а у меня дело казенное!
- Деньги-то казна делает, знаем...- отозвался лесник, продолжая пить чай.
- Сами казенные...- сердито сказал солдат.- Бери ероплан - вот те и... весь план!
Отжал пот с праздничного лица и покрутил головой.
Тут поднялся из-за стола худой, долговязый парень-нескладеха, в синей рубахе и в пиджаке,- до этого он лежал на лавке,- отмахнул со лба мешавшие волосы-мочалки и бессмысленно уставился на Карасева:
- Чего такой?..
- Во какой! - так и закачался лесник, показывая белые, как творог, зубы в золотой бороде.- Деньгами оделяет! - крякнул он парню.- Сам к тебе Карасев... господин заводчик... кланяйся! Ему лошадей надоть... ишь у его барышни-то какие... деликатные, голы ножки! Ничего, барышни, мы ругаться не дозволяем...
Карасев дернул плечами, но подумал: не стоит связываться,- и спросил с сомнением уставившегося на него парня:
- Ты, может, сбегаешь? Пятерку бы заработал.
Не сводя вытаращенных глаз, парень нашарил за собой убитого рябчика, показал за ножки и брякнул на стол. Потом опять пошарил, нащупал на стенке ружье, сдернул с гвоздя и свалил на себя картуз.
- Желаете... ружье продаю?..
Карасев безнадежно пожал плечами: все пьяны, на столе бутылка с бурдой, куриные кости, селедки, баранки и красный сахар,- что-то такое празднуют.
- Не желаете... наплевать! - выговорил после раздумья парень.
- Не ночевать же здесь!..- капризно сказала Зойка. Подобрав под скамейку босые ноги, паинькой сидела
она у печки. На нее глазела рябая баба, в розовой кофте и в красной юбке, подхватив толстые груди. Положив голову на кулачки, высматривал с печки мальчишка, и еще чья-то детская головка выглядывала из-за мальчишки. На лавке, к дверям, стоял сундучок, лежал холщовый мешок и было постлано сено. Прикинув все, Карасев тоскливо послушал, как шумит за стенами лесом и постегивает дождем в окошки.
- Не желаете... наплевать...- повторил парень, возя ружьем.
Баба выхватила у него ружье и сунула под лавку.
- Куда ж им таким... пьяные!
- Шуми не шуми - некому! - отозвался лесник на настойчивое требование Карасева.- Вот браток у меня пришедчи... в моем дому... еще племянничка провожаем завтра, с отсрочки. Конторшшик княжеский! - погрозил он к парню.
- Обязательно...- сказал парень.- И его сиятельства... гоф... гов... менстера... Язык не тово...- растянул он в улыбку рот и замотал головой.- Гоф... гофнейстера! - крикнул он радостно.
- Будет с им толковать... энту сюды зови, чай пить с нами! - сказал солдат, но лесник остановил рассудительно:
- Барышни... им слушать такое не годится.
- Не ругайся! - крикнул Карасев.
- А ты што за генерал?! У меня указчиков теперь нету... Пострашней тебя видали... дерьмо какое!
Карасев задрожал щеками, и его лицо пошло пятнами, но поглядел только на солдата.
- А ты, господин Карасев, не шуми... в моем дому! - сказал лесник, и его праздничное лицо похмурилось. - Тут тебе не трахтир. Откудова я тебе лошадей возьму... семь верст в Хруски надоть?..
- Бабу сгоняй, дам пятерку.
- Аи уж сбегать, Максим Семеныч! - всполохнулась баба.- Какие деньги сулят!..
Она сбросила полсапожки, подоткнулась, заголив белые ноги, и скрылась под занавеску, в угол.
- Чисто короли какие... От всего могут откупиться!..- выругался солдат, с ненавистью глядя на Карасева. - Что тебе наша баба, лошадь?!
Карасев вызывающе поглядел в опухшее, неживое лицо в рыжей щетине, но сейчас же отвел глаза - так было неприятно. А лицо солдата вдруг перекосилось и сморщилось, как от боли; он откинулся в угол и закрыл глаза.
- Прихватило,- понизил голос лесник. - Почки у его сгнили.
Баба вошла в теплой кофте и шали и шмыгнула к двери, но лесник окликнул:
- Марья, постой! Как это так... праздник, у меня браток Василь Семеныч, в моем дому пришедчи... Не желаю!
- Чего ж ломаешься?! - крикнул Карасев.
- А вот... не желаю! Браток вроде как помирать явился... в моем дому... во какое дело...- вдумчиво сказал он, положив на грудь руки и вглядываясь в самовар.- У его ноги водой пошли... как его почитать надо! а?! - поглядел он на Карасева, шагавшего от стола к печке.- Становь опять самовар! - крикнул он дожидавшейся у двери бабе.- Вот тебе сказ! Желаю ему уважение исделать...
Баба сердито сорвала шаль и швырнула на сундучок. В углу задрожала красная занавеска. И в зыбке забился кашлем ребенок.
- У ей дитё... горить-бьется...- хмуро сказал лесник,- а ты деньгами бабу блазнишь... Вот какое ваше... необразование!.. Становь ему опять самовар!!
Карасев принялся доказывать, что завод ждет, может остановиться работа, и тогда всем нагорит. Но лесник не слушал. Он растрогался от своих слов, ухватил солдата и полез целоваться.
- Бра-ток... отпиться тебе надоть... - жалостливо затянул он, наливая солдату из бутылки.- Счас отпустит. Ему хрест даден! - погрозил он пальцем.- В укладочке у него, в баночке... Какие мидали дадены! Барышни, желаете чаю горячего?..
- Ну, что поделаешь! - сказал Карасев Зойке.
- Не буду я здесь торчать, в вони! Дайте больше и прикажите.
- Те-те-те... барыня-сударыня, чего тебе надомно! - разгульно крикнул лесник, выпив с солдатом, и его лицо стало опять праздничным.- Пей чай горячий!
- Сы-ру ей......... надоть! - сказал солдат.- Они, такие, сы-ыр любют...
Передохнул, оглядел Зойку тусклыми, тяжелыми глазами и облизнул сухие синие губы:
- Какая... зеле-ная!..
- Во какой у меня браток - ирой! - покрутил головой лесник, пощурился и благодушно осклабился на Зойку.- А вы, барышни, не серчайте... мы вам ничего, чего не след, не... дозволяем. А выпимши... это так. А то мы благородно... Лошадки, говорю, заморены... хлеб возют, убирают... народ притомился, спит непокрыто сном... Я деликатно могу сказать... как у меня в дому барышни...
- Ну, хорошо, хорошо,- сказал Карасев.- Ну, хоть бабу пошли, ведь не обижу.
- Эн чего, не оби-жу! - сказал солдат, потирая поясницу.- А можешь ты обидеть?! Не оби-жу!..
Мотавшийся на лавке конторщик - он все раскуривал папироску - вдруг вскинулся и взмахнул руками:
- Не имеют права... в душу его!..
Он было поднялся, но баба ухватила его и посадила.
- Счумел, чумовой... Что с ими сделаешь,- сказала она оторопело.- Вы их, господин, не слушайте.
- Не таким морду набивал...- удушливо выговорил солдат, растирая поясницу.- Что не воюет?! - крикнул он, перекосив лицо.- Почему такой с девками... дознать про его надоть! Какие данный?! ты кто такой, по каким заводам? Счас дознаю...
- Глотку-то придержи! - крикнул вне себя Карасев, задрожав щеками.
- Я отечеству заслужил... имею полное право всякого дознавать! Законы такие есть, которые... всех казнить!
Лесник, вдумчиво слушавший, ударил по столу пятерней и сказал строго:
- Он правильно, по закону. Тревожить его не дозволю... в моем дому. Потому, он ирой... и все может, по всем законам. Ему хрест даден! А обижать... нет, не можешь,- продолжал он угрюмо и поглядел к Карасеву из-под сбившихся на глаза волос.- Покуль я тут,- пристукнул он кулаком,- ни бабу мою, ни деток... Обижали, будя! - тряхнулся он и выкатил кровяные глаза.- У меня за господами попропадало! попили моей крови ......! Судиться только не желаю, канителиться... были б им рестанские роты!
- Я его... роздознаю... - устало выговорил солдат, положил кулаки и привалился.
В избе затихло. Было слышно, как хрипло дышал солдат да тарахтело тягой в самоварной трубе. Шарахало с поля ветром, а лес порывами словно набегал к окошкам и угрожал - шу-у-у...
Барышне вот желательно заночевать, могу дозволить... а бабу не погоню... куда она нам с дожжу! Хочешь, на сеновал ступайте... для разговору... Дохтор говорил в гошпитале... говорит, в кадку его надоть сажать, почти греть...
- Пятерку сулят, живо бы обернулась...- попросилась баба.
- Дура... Какие ноньче деньги пятерка!
Конторщик поймал папироской епичку, пососал, втянув щеки, выпустил клуб дыма, подавился и выговорил тонко-тонко:
- Нонче курц... очень хороший!
- Знает, почем цыплята! - мигнул лесник, взял кусочек красного сахару, положил аккуратно на край стола и подвинул пальцем.- За эту-то сволоту, господи... рупь! - всплеснул он руками, с удивлением,вглядываясь в кусочек.- А?!! Хрунье!..- рванул он рубаху,- чего плачено, знаешь?! краснота-то!! В твой, может, карман побегли... Красит рака горя!..
- Сколько же тебе надо? - спросил Карасев сквозь зубы и взглянул на часы.- Час целый канителимся!
- Сколька?.. А вот... прикину.
Лесник выкатил из-под налитых век пьяно косящие глаза в кровяных жилках и хитро уставился на Карасева. С минуту смотрели они друг на друга, не уступая взглядом.
- Долго же прикидываешь,- сказал Карасев, чувствуя, как начинает рябить в глазах.
- Сколька-а...- повторил лесник, криво ухмыляясь.- А... полторы красных!
- Гони.
- Дал!! - недоуменно сказал лесник и оглядел избу.
- Дал, гони...- повторил Карасев с задорцем.
- Чего такой, постой! - крикнул солдат, встряхнувшись и размахивая рукой, словно хотел сказать.- Как так, полторы красных?! Погоди, никак нельзя... стой! Пьяного обманывает! Чего, полторы красных? Четвертной, никак не меньше... Сдурел, черт...- крикнул он леснику и задохнулся, даже посинело его лицо.- Четвертной...
- А ведь верно, што четвертной... никак не меньше,- сказал лесник виновато, покачав пальцем.- Правда, што... четвертной. Погода.
- Сотню с его гнать надоть... говорил! - хрипнул солдат, и лицо его колыхнулось, как студень.- Выкуси вот!
Карасев решил дать и четвертной, но не сразу: еще, пожалуй, накинут, если сразу. Он удивленно повел глазами и сказал твердо:
- Нет, брат... дудки! Не видать вам моего четвертного! Сам пойду лучше, а не позволю...
- Хха! - ощериваясь, сказал солдат.- Взяло.
- Не дам! - повторил Карасев, быстро шагая по избе и чуя на себе оживившиеся глаза солдата.- Это уж разбой называется!
- Дайте же! - настойчивым шепотом сказала Зойка.
- Да это же... возмутительно! - крикнул Карасев, показывая глазами.
Но она не видела или не хотела видеть. Она согрелась и не могла и представить, как можно опять тащиться по этой грязи.
- Разбо-ой...- осклабясь, покрутил головой лесник.- Чего скажет... Это у тебя... разбой-то! Какой раздулся... С ее за полсапожки-то кто дует, а?! Раз-бо-ой! Разя мы тебя силой? Чего тебе добежать, какой дюжий! денежки целей будут.
- Все чтобы крепостные .........! - крикнул солдат с надрыву.
- Вот и вали лесом, три версты выгадаешь...- сказал лесник, тяжело поднялся, пошел, пошатываясь, к печке, вынул из печурки гребень и расчесал голову.- Не пужайтесь, барышни, я ничего... Духом добегешь, болотцем только обойти... Дипломат-то у тебя какой знатный,- ливнем не продерет.
- Мчите, господин... на Гарище! - крикнул конторщик, кривя рот и щурясь, чтобы казаться хитрым.
Он все прикладывал кулаки и всматривался в Карасева, но на него не обращали внимания.
- Четвертной - деньги тоже не малые...- продолжал лесник, старательно расчесываясь и стряхивая гребень.- Да не тревожьтесь, барышни... я вам ничего... Рублишками небось не гнушался, таскал в мошну, набивал! А то четвертной! Я вон чтой-то и не помню, каки таки четвертные...
- А с патретами... хха!- сказал солдат.- Зеленая краска...
- Каковы! - крикнул Карасев Зойке.
- Всякие есть! - сказал лесник.- Мяконькова захотел?!
- Я сам ......... сухари жевал!.. во какой стал... гладкий! - крикнул не своим голосом солдат, выворачивая глаза, и кулаком разбил блюдце.
- Гони!
- Дал?!
- Сказывал, сотню даст...
- А может, шутишь? - пытал лесник.- Ну, коли желательно... твой верх. Ступай им, Мария. Ай передумаешь?..
- Гони!!!- крикнул Карасев.
- Стой-погоди!
- Далась я вам - обувайся да разувайся! - крикнула в сердцах баба.- Ну, чего еще?
- Деньги наперед, обманет...
Карасев дернулся, но только посмотрел на солдата, словно хотел ударить.
- Мало чего... А может, у него и денег нет!
- Верно, наперед надоть,- сказал лесник.- Теперь никому не верь!
- Даю. А не подведете?! - сказал Карасев, кусая губы, и щелкнул об стол бумажником.
- Как так не приведет - приведет... - тяжело навалился лесник на стол и уставился на тугой бумажник. Давай знай!
И солдат привалился, раздул щеки и дышал хрипло. Карасев поймал его напряженный взгляд и отошел к печке. Там он вытянул четвертную и отдал бабе. Она схватила и скрылась под занавеску, но лесник с солдатом враз вскрикнули:
- А покажь!
- Тетенька, покажьте...- сказал, поматываясь, конторщик.- Всем приятно...
- Чего баба в деньгах понимает... счас покажь! - крикнул лесник бабе и подтряхнул головой солдату.- Я счас разгляжу, какие его деньги. А то намедни в Хрусках корову так-то... за три полтинника у бабенки выхватили взаместо сериев... купцами были!
Баба сердито швырнула на стол бумажку:
- Глядите, нате!
- Стой-постой...- прохрипел солдат, глянув на Карасева и захватывая горстью.- Знак такой, на свет чтоб. Где знак?! Печатают тоже чисто... Где тут...
Он держал за края бумажку и глядел на лампу разинув рот.
- Дай-кась, увижу...- потянул лесник, но солдат не дал.
- Батюшки, раздерут...- заметалась баба, протягивая и принимая руки.
- Я тышши держал! - рыкнул на нее солдат и оглянул избу.- Не вижу знаку настояшшого!
Он разложил ее на столе, разгладил бумажку лапами и оглядел. Потом прихлопнул, словно бил муху, чтобы примять, и оглядел еще.
- Энто тебе не газета.
- Про... каторжные работы...- бормотал конторщик, отпихивая не пускавшую его бабу.- Счас могу... про каторжные работы?..
- Н-ну, ежели не годится! - вскрикнул лесник к лампе.
Карасев наблюдал от печки, покусывая губы: так бы и дал по этой широкой роже!
- Счас распро-буем...
Лесник взял бумажку на зуб,- туго ли рвется,- поглядел так и этак на огонек, отставил от себя подальше и прочитал по складам:
- Четвер...тной... би-лет! Да!
- Сгодится, ладно,- сказал он, складывая, и отдал бабе.- Ну уж, беги им... куда знаешь! - погрозил он к окну.- Да-а... И все-то ноньче у нас дорого...- сказал он устало и со вздохом, свертывая покурить.- И, сталоть, эн-тот у вас...- полизал он бумажку,- ахтомобиль поломался? И вы, сталоть, на дожжу!..
Баба вышла. Слышно было, как она кликала Цыганку и побежала под окнами. Карасев вынул платок, вытер лицо и внушительно высморкался.
- Растревожили карактер, мочи моей нет...- отдышался солдат.- С чего такое?..
- На Котюхи помчала! - сказал лесник, потирая красную шею, и позевал протяжно. - Ай остатнее на покрышку... замрет, может?
- Давай, замрет, может...- отозвался солдат и вдруг, поняв что-то, так и заколыхался и замотал головой, хоть и боль была на лице. - Бес-баба... На Котюхи?!
- Обязательно на Котюхи. Никак дожж опять?..
Дождь все точил и точил, и все шумело в лесу порывами.
Лесник достал из-под лавки бутылку, взболтнул на огонек и разлил по чашкам. Солдат понес, расплескивая, запрокинулся, поперхнулся и вскинул брови: стало его лицо сизым. Конторщик выпил и дернулся, словно его проткнули. Лесник покрестился и проглотил, выпучил глаза и крепко задумался - на стол.
- Дюже зла...- сказал он сипло после раздумья.- Лавошникова много мягче... декох.
Принялись за селедочные головки. Конторщик поерошил рябчика, стукнул его головкой о край стола и сказал уныло:
- Сытый... самая-то пора! Господин хороший, купи у меня ружье... у тебя денег много... Этих набьешь...
- Не требуется... А чего... требуется?..
- Не знаешь чего?.. - отозвался солдат и сказал нехорошее.- Ну его... Я у тебя... отдышусь, куплю. Зайцев буду... казнить!
И стали говорить,- хорошо бы дровами заторговать солдату, выправятся вот ноги. Горбатый вон тысячами теперь ворочает.
- А, шут горбатый,- с досадой сказал солдат.- Бабу его любил до страсти... совокупно... Все-то у меня разладилось, себя не узнаю...
- Не миновать тебе торговать! - сказал лесник.- Я тебе устрою... скажешь потом... при деньгах будешь! За наши леса милиён дают, два просим... Казна подсылала, только дай!
- Куда ему деньги, лысому... у него пять милиёнов!
- Семь милиёнов...- выговорил конторщик, запихивая в карман рябчика,
- А вот... сидит, милиёнами обклался, а все хочет... А тут бьешься-бьешься, с дыры на дыру перекладаешь... только и делов. Денежки-то туды пылят...- показал он костью на Карасева.
- До хорошего дожжу... - устало сказал солдат,- уже невмочь ему было,- отгреб со стола и привалился.
Лесник покликал Мишутку с печи, дал сахарку и погнал спать. Конторщик все еще возился с рябчиком. Карасев с Зойкой тихо переговаривались у печки.
- Кажется, угомонились. Что, устала?
- Когда это только кончится... Есть хочется,- шепнула она, вынула из сумочки зеркальце и попудрилась.
- Там уж как следует закусим...
Карасев развязал баульчик, достал пакетик, и стали закусывать на скамейке. У стола затихли совсем. Солдат похрипывал: было видно, как подымалась зеленоватой горой спина и двигалось рыжее, с беловатой проплешинкой, темя. Только лесник сидел, подперев голову кулаком, и сонно глядел на стол. Ходики на стенке, над плакатом со швейной машинкой и красной барыней, отстукивали четко-четко, будто за стеной отбивали косу.
- Какой ужас... - шепнула Зойка. - Почему они тебя знают?..
- Как же меня не знать,- вся округа знает...- сказал Карасев, жуя телятину.- С ними надо умеючи. Коньячку бы теперь хватить...
- Посмотри... - тронула его за рукав Зойка.
Покачивая головой, смотрел к ним из-под кулака лесник. Волосы его взмокли и закрыли лоб, и пристально, не моргая, высматривали глаза.
- Как смотрит...
- Желаете... чаю горячего?..- пьяно спросил лесник, не сводя глаз.
- Не желаю.
- Я барышнев страшиваю... Желаю угощать.
Зойка мотнула головой.
- Гордый...
Он важно выдвинулся из-за стола, упер руки в колени и поглядел исподлобья.
- Почем же теперь деньги-то ходят...- подумал он вслух и покрутил головой. Помолчал. - Дела... И опять помолчал.- С деньгами-то чего исделали... Барышни-то тебе как... для забавки? - неожиданно спросил он, пристально глядя на голые ноги Зойки.
- Поменьше разговаривай, лучше будет! - строго сказал Карасев.
- Лучше?! Ну-ну... еще лучше будет? Барышни ничего, хорошенькии...
Зойка посмотрела пугливо и поджала ноги.
- Дрова почем? - спросил Карасев резко.- Вашего управляющего хорошо знаю, Скачкова... повидаюсь завтра...- добавил он неспроста, хоть раз всего и видал этого Скачкова. Подумал: раньше бы сказать надо!
Лесник шевельнул бровью, смазал с лица хмельную паутинку и поглядел пытливо и недобро.
- Та-ак...- сказал он, вдумываясь, и на пухлых губах его залегла усмешка. - Жаловаться, может, хочешь... ограбили тебя! Ну, жалуйся... жалуйся... Жалуйся!!- крикнул лесник, метнув глазами.- Ах ты, дело-то какое... не знамши-то...- озабоченно сказал он и затеребил бороду. И вдруг весь затрясся красной горой, засмеялся пьяно и отвалился к стенке, раскинув ноги.- Эх, горе твое... свистит твой Скачков Сашка! по весне еще прогнали, воровал шибко! Тебе, может, дрова переправлял... на завод? Барин, жалуйся - ступай... В Нижнем мукой торгует. Далеко...
Сложил на груди руки и колыхался. Но глаза не смеялись.
- Чудак человек... с чего мне на него жаловаться! - примирительно сказал Карасев.
- А-а... Теперь, сталоть... не желаешь жаловаться? Ладно. Пошутил, скажем... Ладно-с... У меня в лесу... волки тоже, шутют...
Они продолжали тихонько закусывать. А лесник поглаживал и поглаживал бороду, посматривал. Потом стал высматривать на полу.
- Господин-барин... как вас?.. Господин Карасев!- громче окликнул он неотозвавшегося Карасева.- А что я тебе желаю сказать... желаю вам спросить... Ружьецо-то Степашкино, чего ж купить не желаете?
- Жадный вы. А чего я тебе желаю сказать! Ей-богу, ружьецо-о... цены нет! а? Кому не надоть - сто монет без разговору, а?
- Да говорю, не требуется!
- Все не требуется... А ты погляди-ка, я тебе счас... приставлю...
Он тяжело повалился, пошарил под лавкой и достал ружье.
- Ничего, что вы... чай, не махонький. Гляди, на! - сказал лесник, потирая залившееся кровью лицо и оглядывая двустволку с приклада и по стволам.- Ведь это што! ни расстрелу, ни ржавочки... ни рачка! По волку не промаховал, в глаз бил! - сказал он, тряхнув ружье о колени, избочил голову и хитро пригляделся к Карасеву.
- Ну, ты поосторожней...
Лесник дернул затвор и разломил двустволку.
- Механика! - крикнул он, сощелкивая, медленно поднял ружье и повел к лампе.
- Осторожней, ты! - тревожно остерег Карасев, встав со скамейки.
- Мушку гляжу... неяственно...- наводя в лампу, сипло выговорил лесник.- А вот, яственно! Золотая мушка, ночью видать...- повел он к печке ружьем.- Все яственно...- пьяно повторил он, виляя ружьем.- Какая правильная... мушка...
- Ты!..- сдавленно крикнул Карасев, виляя от упрямо нащупывавших его черных дул.
- Боже мой... оставьте! - вскрикнула, помертвев, Зойка и закрылась руками, чтобы не видеть.
- Под руку не... дрогнуть могу! - крикнул он дико и сверкнул мутными огоньками глаз.- В случае... не отвечу! Чего под руку говоришь?! Мушку желаю пробовать... а вы чего под руку!
И опять поднял ружье.
- Прошу тебя!..- не своим голосом крикнул Карасев, пригнувшись.
- Стой! мушку пробую... яственно! - Ты!!!
- Мало ли бывает, по неосторожности...- сказал упавшим голосом Карасев, весь мокрый, едва сдерживая подрагивающие губы и не сводя глаз с ружья.- Ну-ка, дай поглядеть...
- Чего поглядеть? - грубо сказал лесник, отмахивая ружьем.- Не желал глядеть, как давали... нечего! Аи боишься? - усмехнулся он, приглядываясь к бледному лицу Карасева, в пятнах.- Смерти-то и ты боишься! Надоть... она ноне ходит...
И вдруг вскинул ружье и навел на лампу:
- Мушку не вижу, с чего?! - сказал он озабоченно, принял ружье и прощупал мушку. - А ты не пужайся. Пьян, а все соображаю. Привыкать надоть, приготовляться... всем она достигнет... кому предел. Вишь, Степашка спит... все равно! Браток все смерти видал... Ах ты, барышни-то как испужались! Я им ничего-о... они барышни деликатные... Эх, запалю! - вскрикнул он и так засмеялся, что по телу Карасева побежали мурашки.
- Пусто-е, барин... пустое! - сказал лесник благодушно.- Сам гляди, на... пустое. На вот, гляди! ну, гляди... ну? Игде тут чего? Гляди, на... суй пальцем!
Он рванул затвор и разломил двустволку.
- Скрозь гляди, на... Ну, гляди в его, гляди... игде... тут? - выкрикивал он, тыча ружьем к лицу Карасева.- Дуй в его! - крикнул он в дуло и со свистом выдул.- А вы-то напужались!..
Карасев хотел что-то сказать, как услышал поскрипыванье телеги и узнал лошадиный шаг.
- За это удовольствие...- начал Карасев и не захотел говорить.
В избу вбежала запыхавшаяся баба:
- Насилу-то, насилу упросила... не едут и не едут. Лошади-то уморились, уж насилу-насилу за три красненькие, прямо уж упросила. Господа-то, говорю, больно хорошие...
- Хорошо, что хоть скоро,- ворчнул Карасев, собираясь.- Чего так копаешься...- раздраженно сказал он Зойке, возившейся с башмаками.
- Дура... - сказал лесник,- ряди-лась! Что тебе, чужих денег жалко! На Котюхи ходила?!
- Ну, на Котюхи... - нехотя отозвалась баба.
- Чего ж долго-то, с версту не будет!
Карасев слышал, но теперь важно было одно: поскорей выбраться. У Зойки путались и дрожали руки. Он помог ей застегнуть башмаки. Лесник поглядывал от стола. Грелась и потоптывала у печи баба.
Поехали в телеге, на сене. Ветер усилился - совсем буря. Ехали опушкой. Гудело по лесу и трещало, и мохнатые лапы елей все так же тревожно бились, сколько хватало глазом, в зеленоватом свете мчавшейся в облаках луны: гривы непонятных лесных коней.
Карасев укрылся под капюшон. Было на душе как после мутного сна,- тревожно-гадко. Он рванул набежавшую на него косматую ветку и крикнул:
- Да погоняй, черт!
Жавшийся на передке мальчишка задергал веревками.
- Наши огни...- сказала Зойка.
Далеко внизу, может быть с версту,- было видно с горы,- светились огни машины. Они казались заброшенными, неживыми. Карасев вспомнил про шофера: "Не евши, промок",- и ему показалось, как это давно было.
Тянулись черные стены леса,- так и пойдут верст на сто. Зойка накрылась пледом и задремала. Карасев все курил и глядел,- лес и лес. Открыл чемодан, нащупал коньяк и выпил жадно и с наслаждением.
- Ладно, ничего...- подумал он вслух, чувствуя приятную теплоту.- Черти.
ЗАБАВНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ. Впервые - в сб. "Слово", кн. 7. М., Книгоиздательство писателей в Москве, 1917.
Петровка - пятисотрублевая ассигнация, на которой был изображен император Петр Первый.
...кепку с большими консервами... - Консервы - здесь: очки с дымчатыми или синими стеклами для защиты глаз от слишком яркого света, пыли и проч. (от франц. conserves - защитные очки).
...позвонил Елисееву... - речь идет об известном до революции магазине гастрономических товаров "Елисеевы братья", Тверская ул., дом 40 (ныне Гастроном N3 1).
Орлец — орел, здесь: герб Российской империи, украшавший почтовые станции (двуглавый орел).
Баббит — особый разряд сплавов на основе олова или свинца, употребляемый для заливки поверхности подшипников, с которыми соприкасаются непосредственно трущиеся детали.
О. Михайлов