Сладкий мужик
Жил в большом городе ученый барин, и была у него, как полагается, квартира со всякой мебелью, а лучше всего кабинет, где писал барин книги. Висели в том кабинете разные портреты и картинки, а на картинках было: то деревнюшка какая убогая, то земельку мужичок пашет, а за ним грачи ходят, то Савраска дровишки из лесу тащит, – самое деревенское. Про деревню да мужичков и писал свои книги ученый барин. Известно: что знаешь да любишь – про то и пишется; а деревенскую жизнь знал барин досконально, потому что живал на даче.
И жалостливо писал – даже плакал. Так уж жена и знала: как засел в кабинете писать, уж она ему полдюжины платков носовых подкладывает.
Советовали ему доктора не шибко расстраиваться: слезами все равно не поможешь, а только изведешься занапрасно и не напишешь, сколько по таланту отпущено. А барин говорил докторам:
– Не могу: кровью своей пишу и соком нервов.
Помаленьку, понятно, и изводился. И до того с годами расстроился, что получил дар слезный.
Бывало, сидит в «Праге» с друзьями-приятелями, память какую знаменитую празднуют, – так даже над икоркой плачет. Жует пирожок с икоркой зернистой, а сам плачет да приговаривает, головкой покачивает:
– Вот… мы тут икорку едим… а ее все тот же Иван-Степан в непогожую осеннюю ночь ловил… в бурном Азовском море!..
И так это на приятелей действовало, что даже скатерть приходилось переменять: мокрым-мокро.
– а ее без шампанского праздновать даже законом воспрещено, непременно предложит тост:
Понятно, кой-что и спутает иной раз, зато – от сердца. А как выйдет из «Праги» к извозчикам на снежок, опять расстроится. Вспомнит – и начнет вычитывать:
А студенты почтительно под локоток поддерживают и нужное словечко подскажут. Выйдут на площадь под фонари гурьбой, остановятся для порядку, а ученый барин и тут слово свое уронит. Глянет на фонари – и пойдет:
А та-а-м!.. – и обязательно к Пречистенскому бульвару погрозится –
Тоже и детишек своих учил барин – «черному хлебушку поклониться», а сам любил-таки сухарики с миндалем и подковки с солью.
И детишки были у него умные, не по годам. Степочка мог даже «старичка Некрасова» пальчиком указать, и где «дедушка Златовратский» – знал, и даже «дяденьку Скабичевского» мог найти. А каплюшка Настюша при гостях свои таланты показывала:
Добряк был ученый барин, но и серчать умел.
Прочитал как-то один рассказ – «Мужики» называется, – три ночи уснуть не мог, а на четвертую сел в кабинет и здоровеннейший нагоняй написал. Писал да приговаривал:
– Нельзя-с, молодой человек, нельзя-с! Темные-то очки снимите-с!
Учитесь светлое находить! Да-с!
– учились вместе. И давай на мужиков жаловаться: и темны-то они, и дики, и головы-то друг дружке прошибают, и…
– Школу им чудесную выстроил, а они и дров на нее давать отказываются.
А барин ему свое да свое:
– Не глядите в темные очки! Я уж одному разгон сделал.
А приятель не унимается:
– Бурак сеять советую, куда выгодней ихней гречки! – не желают. Поживите с ними! А вы через дачки все да через Златовратского с Михайловским смотрите.
Подивился ученый барин – до чего одичал приятель! И говорит:
– Поживи с мое в деревне да поешь-ка кислых ще-эй… да поноси худых лапте-эй!..
– Да лаптей-то уж и в помине нету, – говорит приятель. – Лапотки теперь в опере только показывают! А больше лаковые сапоги носят, да перчатки с калошами, да похабные частушки орут. А на школу жалеют!
Так барин и замахал руками.
– Нет-с, дудки-с! Мужики не дураки, коль не сеют бураки! – Засмеялся даже. – Сахарок любите-с? А не хотите ли родного нашего хрену понюхать?!
Пожал приятель плечами, угостил ученого барина в «Славянском базаре» ужином, а на прощанье и говорит:
– Читал я книгу вашу последнюю…
– Ага! – так и просиял ученый барин. – Ну-с, что скажете?
– Да вот что я скажу… У меня бо-льшой сахарный завод, а теперь вижу, что ваш куда больше!
Вот подошли бариновы именины, и получает он поздравительное письмо из Киева, а при письме – на груз накладная. Послал барин человека на вокзал, и привозят ему с железной дороги – огромаднейший ящик, со шкап! И выведено по всему тому ящику дегтем:
«Осторожней!! Бьется!!!»
Что такое?! Скорей вскрывать. Да как раскупорили, да как соломку с сенцом разворошили, так все и ахнули!
Высвободили мужика из сена-соломки, подняли и поставили на ноги – во весь рост. Ну и фи-гура! Самый заправский мужик, в лаптях, в сермяге, и кушаком подпоясан, с топором за поясницей, с бородой, как водится, и даже в шляпе гречневиком. Самый-то исконный, законный мужик, как на театре его показывают. И весь из чистого сахару! Смерили – два аршина восемь вершков – природный. В плечах – косая сажень. Ну, прямо живой – только не говорит. Даже засмеялся барин:
– Ах, злодей, какую штуку со мной удрал! Влезло-таки ему в копеечку. Одного сахару пудов шесть будет, да мастеру, небось, сколько тыщ заплатил. Да ему что – плюнуть.
А детишки высунули язычки и ну лизать. Сладкий, настоящий! И сам ученый барин не, утерпел – в ручку разок лизнул: рафинад самый чистый! Стали думать, куда того мужика определить: не есть же такое чудо! И решили в кабинет поставить, за письменный стол, в угол – на всем виду. Купили стол черный, лаковый, сто рублей дали, и взгромоздили мужика на тот стол. Четверо ставили, основательный был мужик.
С той поры, как поутру в кабинет войдет барин, первым делом на того мужика заглядится. Блестит!
– лесной. А барин вспомнит сейчас и скажет:
Ходит по кабинету со стаканом чаю, подойдет да и полижет маленько. И детишки, бывало, прибегут – кричат:
– Папочка, можно нам мужичка полизать немножко? Он сла-ад-кий!..
– Да жизнь-то его горькая! – скажет барин. – Ну, что ж, полижите немножко. Помните, детки:
А детишки уж к мужичку язычками тянутся, спешат:
И такое сладкое чувство барина охватит – даже на глазах выступит. А шестипудовый стоит себе, хмурый, – как в лес глядит. А кругом-то его пищат.
– Ах, добренький! ах, сладенький… ах, хорошенький мужичок наш!..
– Да, – скажет барин. – В нем, детки, великая правда. В нем и любовь великая, и жалость. Потому что…
И начнет вслух свои слова высказывать, какие для книг сготовил. А детишки своим делом занимаются.
– нагоняй кому-то опять писал. Все, как на ладошке, выказал: все-то мужик понимает, чего и великие умы не произошли. Чаю выпил стаканов десять да нет-нет и потянется через стол, нет-нет да ногу у мужика и полижет – по привычке. А к рассвету новую свою книгу писать принялся – «Недостатки народа – его достоинства». Так перышко-то и бегает, только скрип идет. Сердце-то так и рвется, а на глазах слезы накипают. Уж и не видят глаза-то от горючей слезы, что лампа садится, все темней да темней становится. А в ту пору электричество-то прикончилось, по случаю большой забастовки.
А тот строчит и строчит, совсем головой к писанию своему нагнулся…
– крраккк!.. – будто орех разгрызли…
То ли дубинка сахарная сломалась, то ли детишки мужику ногу пролизали, а может, и сотрясение какое вышло, – только грохнулся тот мужик всей своей шестипудовой громадиной на стол и проломил ученому барину голову до смерти.
– ах-ха! – а ни мужика, ни барина: одни куски.
Октябрь 1919 г.
Алушта