Глазов. – Военный митинг. – Наши гости
– Сутки стоять придется в этой дыре! Товарный разбился, будут подымать паровоз.
Глазов. Низенькое здание станции, низенький городок, глухой, сонный. Что веселого тут? А там ждет Россия. Кругом ровно, лесочки, кусточки. Городок, где пожил подневольно, если не ошибаюсь, В. Г. Короленко. И, кажется, он сказал про этот унылый городишко: «ненастоящий город».
Городишко, но на станции людно, шумно. Солдаты, одни солдаты. Все серое, движущееся. С сумками, на походе.
– Эшелон задержался.
Молодежь – офицеры – в «боевом», с револьверами, в ремнях накрест, в подтянутых шинелях. Лица серьезны, тверды. Солдаты сурово-спокойны. Иные в вагонах-теплушках, иные на платформе. Сгрудились у возвышения, откуда говорит один из наших, освобожденных. Временами прокатывается «ура».
Важный момент: эшелон направляется в окопы. Весь поезд выставил головы, слушает напряженно. Офицеры похаживают. На их лицах – сдержанное волнение. Им, ответственным, вовсе не все равно, как подействуют на солдат жгучие слова с возвышения. А митинг все горячей. Вскакивает на трибуну молодой прапорщик, кричит чеканно:
– Мы также куем свободу! Наши груди готовы! Солдаты и офицеры – дети единой родины!
– Уррра-а-а!
Его сменяет другой, кто идет с эшелоном. Он кричит, что не раз встречал смерть в атаках.
– Все за родину, новую, свободную! Да здравствует единая армия, защитница России! Да здравствует временное правительство и порядок!
И еще, еще. Вскакивают наши ораторы. Горят страсти.
– Да здравствуют советы солдатских и рабочих депутатов!
– Уррра-а-а!
И подымается новый прапорщик, немолодой, с умным, скуластым лицом. Солдаты встречают его особенно шумно. Это – один из любимцев здешнего гарнизона. Он только что прибыл из далекого города округа, со съезда войсковых делегатов. Он говорит понятно, сжился с народом. В его прошлом, – узнаем мы потом, – печать политического борца.
– Дайте же завершить нам дело! – кричит он, ударяя в грудь кулаком. – Верьте нам, мы не отдадим свободу! Но дайте армии делать дело! Берегите святую силу, – организованность и честную дисциплину!
Еще ни разу не слышанное в пути «ура!» покрывает оратора. Паровоз эшелона дает гудки. Трубят сбор. Бегут солдаты, бегут офицеры, оправляя шапки. Лица еще более строги. Поезд с эшелоном уходит вперед: где-то, перед местом крушения, назначена пересадка.
Вечер. В вагоне-столовой – гости делегаты от гарнизона. Пришли и прапорщики: молодой, говоривший первым, и пожилой. Стоит гомон. Разделились на кучки. Страстно говорят о войне, о мире, о дисциплине. Спорят. Охрипли, пот льет ручьями. Пожилой прапорщик режет начистоту:
– Оставьте армию делать дело народа, и она сделает. Не шатайте военную дисциплину. Дисциплина теперь не рабство.
пот с дотемна побуревшего лица.
– Какой же вы партии?
– Зачем вам знать это? – кричит в изнеможении прапорщик. – Я теперь – солдат! Ни в одной стране… армия не раздирается политическими страстями! Тем более теперь… война на переломе!
Лица солдат напряжены мыслью, новой, непривычной работой. В короткое время внутренний мир переполнился массой вопросов, слов, экономических и политических положений. А жизнь каждый час ставит новые знаки вопроса: разберись и ответь! Глаза жадно глядят, лбы взмокли, сжатые кулаки стучат. Скачут фразы: от Маркса к Циммервальду, от классовой борьбы к отданию чести, от «желающей властвовать буржуазии» к распорядку в воинской части.
– Вы как понимаете анархизм и какой?
– Анархизм не против государственности! – кричит ефрейтор.
– Армия – не партия, не с. -д.! Там и сила мужицкая! Земля!!
– Я веду в атаку, кроют двенадцатидюймовыми… а мы запутались в политических дискуссиях! Это хуже колючей проволоки!
Звенят стаканы, стучат молодые кулаки, горят глаза.
сразу не осветишь.
– Товарищи, к нам! – приглашают глазовские делегаты. – В наш клуб!