XX
Он все еще здесь…
Уныло ползут дни на нашем дворе, в нашем доме. А в том?..
С корнем вырван сильный отпрыск той линии Хмуро-вых, и нам говорят, что та линия вымрет – и к лучшему. Чего хорошего ждать от нее? Люди-то все какие-то несуразные, крутые, взбалмошные…
– Дед-то его, дяди-то Захара, не то разбойник был, не то оголтелый какой-то… Как француз приходил, так он по Москве сновал с шайкой, и не разберешь, кого глушили, – своих ли, француза ли… Супротив самого Наполеона, как пожары-то пошли, церкву Божию запалил на Зацепе… Вот Господь-то и покарал: сына-то старшего, папашу-то дяденькинова и прикончили парни в рощах. Лю-ут был покойник до девок… y-y-у! Уж что делал!.. Силком одноё увез там-иде, рощи-то вот где сводили… Да под Москвой парни перехватили и порушили оглоблей… И тут кровь пролил – насмерть двоих изувечил. Да и все они такие – хватастые, прямо лютые… Дяденька-то Захар такой-то оттябель был!.. Барку с мукой на Москварике своего кукурента на дно посадил из озорства… Забрался ночью да топором днище и просадил… Ну, судились… чист вышел, как огурчик… И все дело запутал и так подвел, что, быдто, кукурент сам барку спустил… Барина тоже, однова затащил на двор в цилиндре да под колодцем и выкупал и пустил на протувар… И в титах-то сидел, и к губернатору вызывали… И того оплел! Ну вот и вырастил сынка на позор… «В меня да в меня…» Вот те и «в меня»!
Так рассказывали у нас о той линии Хмуровых, и я любил слушать и воскрешать их хотя бы по дяде Захару. И они вставали передо мной в освещении легендарном. Такими, думал я, были и Стенька Разин, и Пугачев… Откуда они такие?..
Дядя Захар, наконец, выполз на свет Божий. Пора, так как Александр Иванов уже третий месяц всем кричит, что он теперь здесь хозяин.
Да, он хозяин. Он уже сплавил кирпич куда-то на новую стройку и затевает «хлигерь» на чистоту. Он уже перевел кирпичников на хозяйский кошт, кормит капустой и червивой солятиной. Уже приходили ходоки с завода и скрылись за решеткой участка по случаю скопа. Он уже ходит – брюки навыпуск, старается говорить гуще, и Трифоныч видел его в Государственном банке, в отделении вкладов.
И вот вышел дядя Захар.
Желтый, взлохмаченный, с ввалившимися ястребиными глазами, он потянулся, расправляя затекшие члены, забрал воздуху и потребовал лошадей.
Архип получил такой «анекдот», что дня два скрывался в конюшне. Лошади были запущены.
Когда приводили Жгута, дядя Захар дернул глазом и отвернулся.
– Продать… Завтра чтоб цыган взял!..
– Слушаю-с… – покорно повторял Александр Иванов.
Потом обошел двор, угрюмо оглядел сараи, конюшни, закоулки лачужки. Все было старо, гнило, широко и скучно. Мрачно взглянул на покосившуюся галерею, убожества которой точно не замечал раньше, махнул рукой…
– Плоха галдареечка-с, рельцы бы подвести… – говорил Александр Иванов, без картузика, следуя тенью.
– Стоит…
Потом был в конторке и перешвырял книги. Потом двинулся на завод, разгромил и уехал в город.
Вернулся он поздней ночью, пьяный, шумел на дворе и оборвал все звонки.
Все чаще и чаще просыпался я ночью от стука в ворота и грома звонков. Бежали чьи-то шаги, и сиплый голос кричал:
– Дррыхнешь… черрт!.. По-длецы!.. дар-мо-еды!.. Завтра же вон!., всех… всех… Огня давай!..
Щелкает форточка, и тетя Лиза жалобно просит:
– Захар Егорыч!.. да что ты, ей-Богу… Да иди ты, Захар Егорыч…
– Мол…чать!.. куриные… мозги!.. Не ваше… дело!.. Грришка!.. огню!..
– Захар Егорыч… людей-то посовестись…
– Огню!., стой… ты… черрт…
Гришка приносит фонарь, и вижу я, что дядя Захар сидит на ступеньках крыльца. Картуз на затылке, пальто нараспашку, расстегнут жилет, и висят обрывки цепочки. Дядя бурчит, шарит в карманах и перекладывает деньги. Громадная черная тень ползает по крыльцу широкими лапами, дергает головой, и картуз дядин падает к ногам Гришки. Тот подымает его и чистит.
– Во-ды… во-ды!.. – стонет дядя Захар.
– У-у-у… – стонет дядя. – Во-ды-ы… лей… лей… ле-ей.
– Захар Егорыч… Господи!., голубчик… – плачет тетя Лиза.
Она, в белой кофте, со свечкой стоит у окна.
– Ле-ей… о-ох… у-у-у…
…
Уже играет заря. Кричат петухи на дворе. Белеют холодные окна. Тускнеет фонарь, и сонно клюет носом взбудораженный Гришка.
Грузно, держась за стенки крыльца, подымается дядя, и вижу я, как по осунувшемуся лицу ползут бледные тени утра.