XXIX
«Взрыв»
Виктор Алексеевич вернулся и беспокоился. Дела устроил, виделся с адвокатом и получил больше, чем ожидал. Виделся и со знатоком родов российских. Узнанное его ошеломило. Ходил и ходил по комнатам, смотря на часы и в окна. Наконец увидал коляску, высунулся в окно, хотел крикнуть – и бросился по коридору, встретить на лестнице.
– Дара, как я измучился!.. ужасы передумал… – сказал он, целуя руку.
– Забыла время, сама не знаю… – говорила она, в волненье. – Я была… там…
– И я бы с тобой, но вот, дела… хотел поскорей, ты не любишь Москвы… – говорил он спеша. – Как там… ничего с тобой?..
– Где – там? – не поняла она.
– В Страстном… ты всегда смущалась…
– Там чудесно, покойно, ласково… вот цветочки… – протянула она ему поблекшие мотыльки горошка, – в воду скорей поставь… как дивно пахнут! получила такое… после скажу. Там я была, у нас…
– Где – там?.. – нерешительно спросил он – и понял: – В улочке? почему ты… что тебя так встревожило?..
– Совсем и не думала туда… – сказала она досадливо, – сколько там было тяжелого, ужасного!.. Не говори, я сейчас покойна и не хочу… Матушка Аглаида дала, сказала… она молитвенница, светлосердая… сказала: «Ты и без обители в обители». Еще сказала: «Трудный твой путь, а ты не сбивайся… Понимаешь, с тобой путь этот, всегда…» – сказала она с решимостью, положила руки ему на плечи и смотрела в глаза.
– Да-рья!.. – вскрикнул он, так называя ее впервые. – Моя Дарья!.. с тобой, всегда!.. до конца!..
– Да, да… – шептала она как в забытьи.
– Дар мне ты… как же ты выросла, вся другая!.. и прежняя. Душу твою хочу влить в себя, всю тебя!.. – повторял он, захваченный чем-то новым, что теперь видел в ней.
«Это было чистое, высокое чувство, и оно передалось ей. Такого я никогда не знал. Чем-то, не рассудком, постиг я, что она мне дарована. Может быть, и до „взрыва“ уже постиг, получив справку адвоката? Не знаю. „Взрыв“ раскрыл это чувство до полноты».
«Депеша!» Виктор Алексеевич прочел вслух: «Сдано пассажирским Мценск Циммерман».
– Браво, Юлий Генрих Циммерман!.. – расхохотался он.
– Кто это – Циммерман? – спросила недоуменно Даринька.
Он просил сделать для него, – потерпеть. Вернутся в Уютово – узнает маленькую радость.
«Эрмитаже» оставлен за ними столик, надо не поздней половины третьего: съезд из Петербурга, – ожидали проездом из Крыма Государя, – все-переполнено. Просил приодеться ради такого дня, не в дорожном же сереньком. Но в чем же?.. Все предусмотрено, и, кажется, недурно вышло. Зашел купить зонтик, кстати и шляпку к зонтику, и удачно попалось на глаза, – показал он на длинную картонку, – «Мерку твою я помнил, не понравится – обмени».
– Хочешь закружить, как тогда?.. – сказала она, убегая с коробкой в будуарчик.
– О-очень хочу!.. – крикнул он и услыхал восторженное: «Ах, безумец!»
Выбрано было – нельзя лучше: сливочное, легкое, как воздух, и без этого надоедного хвоста! В чуть блеклых, травянистых буфах – «живые сливки… сливочное-фисташковое». Такая же и шляпка, с выгнутыми полями, особенной соломки… «Ну, что он только… совсем безумец!..» – слушал он восхищенное «про себя». – «И митенки, и зонтик… ах, безумец!..»
«Легкое до чего!..»
– Ты совершенно ослепительна… – говорил он, сходя за нею по бархатному ковру лестницы, любуясь легкой ее походкой, напевая: «Но царевна всех милее, всех…»
«Эрмитажу». День был нестерпимо жаркий, удушливый; дворники поливали мостовую, парило от булыжника, томяще пахло спелой малиной от ягодных палаток.
– Сейчас холодненьким освежимся, – не умолкал чем-то возбужденный Виктор Алексеевич.
– Странный ты какой-то сегодня… – сказала Даринька, – совсем другой. И вином пахнет от тебя…
– Шампанским, милая! хватили с адвокатом. Нельзя, сегодня день исто-ри-ческий!.. Почему? Узнаешь.
– Опять сюрприз?
– Всё сюрприз!.. – крикнул он так, что степенный кучер пошевелил затылком.