XLVIII
Сказка о самоцветах
Виктор Алексеевич уже вернулся и показался ей возбужденным. Он встретил ее на лестнице, восклицая: «Чудо чудное! диво дивное…» – не обращая ни на кого внимания.
– Тебя нельзя оставить одного, ты как ребенок… опять шампанское? когда только кончится круженье это!..
– Дети не пьют шампанское! – весело сказал он, и она почувствовала, что случилось что-то особенное: такой радостью блестели его глаза. – Едва дождался, изнемогал… и велел подать бокал… один только бокал! пьян был и до него!..
– Что с тобой? что случилось?.. – спросила она. – Почему… до него?
Все его «доводы» пропали, лишь увидал истомленную Дариньку. В своем «воздушно-легком», с откинувшейся шляпкой, она была такая слабенькая и блеклая и казалась особенно прелестной. Войдя в покои, он взял ее на руки, перенес на диванчик, присел и попросил, если не слишком утомилась, послушать… «одну сказочку». На ее удивленный взгляд, на слабый ее кивок, он стал рассказывать ей «сказку о самоцветах», подчеркивая, особенно подчеркивая чудесное, что только что старался закрыть в себе: знал, как по душе ей чудесное, и хотел видеть ее восторг.
Вначале она слушала рассеянно, но когда дошло до «маслениц», которые он восторженно описал, а он умел рассказывать, – она оживилась и попросила вина. Он дал ей шампанского, она отпила, говоря с улыбкой: «Скоро и меня приучишь», – и взяла его руку. Так и держала, до конца сказки.
– Ты это не нарочно?.. – спросила она тихо.
– Смотри… – сказал он, вынимая светившиеся сквозь бумажку футляры розового плюша, и открыл в свете золотистого абажура лампы.
Самоцветы играли полною силой блеска: бериллы-грушки, с вислыми бриллиантиками, сине-ночное небо броши, осыпанное мерцающими звездочками…
Она сложила перед собой ладони, смотрела на драгоценности благоговейно, боясь и коснуться их. Он очень просил надеть, но она решительно сказала:
– Нет, надо освятить их… надо принять с молитвой.
Настояла сейчас же пойти в церковь, завтра уедут рано. Переоделась в серенькое, и они прошли, рядом, в Заиконоспасский монастырь. Кончалась всенощная. После Великого Славословия, иеромонах отслужил им в приделе напутственный молебен и литию на помин души раба божия Алексия. Даринька попросила освятить «вот эти веши». Открыла их на канунном столике, густо уставленном свечками. Иеромонах посмотрел, видимо любуясь, и затруднился. Сказал, что справится у отца казначея: «Он у нас магистр, все каноны знает… допустимо ли освящать прихоти человеческие».
Пришел отец казначей, чернобородый красавец, похожий на грека, и тоже залюбовался. Даринька подошла под благословение и сказала:
– Я получила это по воле Божией. Ведь украшают самоцветами облачения и образа… и я приняла это как дар, а не для прихоти.
Виктор Алексеевич был поражен, откуда она нашла в себе такие слова. А он уже готовил вызов: «Пойдем в любую церковь, и за целковый разделают нам по всем правилам!» Но отец казначей, улыбнувшись, разрешил прочитать молитву и окропить.
с игрою самоцветов.
Уже поздней ночью Даринька сказала о Кузюмове, и как она смутилась. Рассказывая, вдруг поняла, что с ним: вспомнила, как находили все, что она страшно похожа на покойную Ольгу Константиновну, и, вызывая портрет, признала, что это правда. «Господи, неужели еще это?..» – думала она в тревоге.
Виктор Алексеевич сказал, что, конечно, лишнее было приглашать Кузюмова на новоселье, ничего у них общего. Но это не так уж важно: не ответят ему визитом, и случайное знакомство кончится.