X
Прошло лето, пошли осенние холода с дождями. Задымились риги, ударили морозы, и стала промерзать церковь. Пошел Илья доложиться, что немеют пальцы и надо топить церковь, а то портит иней живописную работу. Стали прогревать церковь. Служились службы - мало кто смотрел на обставленные лесами стены. Часто наведывался Каплюга, пощелкивал языком, хвалил:
- По-новому, Илья, пишешь. Красиво, а строгости-то нету.
Говорил Илья:
- Старое было строгое. Радовать хочу вас, вот и пишу веселых. А будет и строгое... будет...
Обижался и Каплюга: гордый стал Илья, иной раз даже и не ответит.
Заходил и барин, глядел написанное. Говорил:
- Важно! Самая итальянская работа. Ты, Илья, над Анастасией особо постарайся, для барыни.
- Для всех стараюсь...- говорил Илья, не оборачиваясь,- в работе.
Строго посмотрел барин и повторил строго:
- Я тебе говорю про Анастасию! Не ответил Илья, стиснул зубы и еще быстрее заработал. Пожал барин плечами.
- Я тебе, глухому, говорю еще раз... про Анастасию!
Тут швырнул кисть Илья в ящик и сказал:
- Я пишу... и пишу по своей воле. Если моя работа не нравится, сударь, заставьте писать другого. А великомученицу Анастасию я напишу как знаю!
Резко и твердо сказал Илья и твердо взглянул на барина. Усмехнулся барин. Сказал по-особенному:
-Научился говорить вольно?
Сказал Илья:
- В работе своей я волен. Волей своей вернулся - волей и работать буду. Прикажете бросить работу?
- Продолжай...- сказал барин.
И не приходил больше.
Пришла и прошла весна, переломилось лето, и к Ильину дню, престолу, окончил Илья живописную работу. Пришел на крыльцо, сказал камердинеру Стефану:
- Доложи, что работу кончил. Велел сказать ему барин:
- Придем завтра - посмотрим.
В церковь пошел Илья, разобрал подмостки, встал на самую середину и любовно оглядел стены. Сказала ему душа - "Радуйся, Иерусалиме!". И сказала еще: "Плавать бы тебе, Илья, по большому морю!"
Не было ни души в церкви. Был тогда тихий вечер, и стрижи кружились у церкви. Сказал Илья:
- Кончена работа...
И стало ему грустно.
В цветах и винограде глядели со стен кроткие: Алексей - человек божий и убогий Лазарь. Сторожили оружием - Михаил Архангел с мечом, Георгий с копьем и со щитом благоверный Александр Невский. Водружали Крест Веры и письмена давали слепым Кирилл и Мефодий. Вдохновенно читали Писание Иван Златоуст, Григорий Богослов и Василий Великий. Глядели и звали лаской Сергий и Савва. А грозный Илья-мужицкий, на высоте, молниями гремел в тучах. Шли под широким куполом к лучезарному престолу господа святые мученики, мужи и жены,- многое множество,- ступали по белым лилиям, под золотым виноградом...
Смотрел Илья, и больше радовалась душа его.
А над входом и по краям его - во всю стену - написал Илья Страшный последний суд, как в полюбившейся ему церковке у Тибра.
Шли в цепях сильные мира - к Смерти, а со светильниками-свечами, под золотым виноградом, радостно грядущие в Жизнь Вечную.
Шли - голы и босы - блаженные, страстотерпцы, нищие духом, плакавшие и смиренные. Шли они в разноязычной толпе несметной, и, затерявшиеся в веренице светлой, ведомые Илье: и маляр Терешка, и Спиридоша-повар, и утонувший в выгребной яме Архипка-плотник, и кривая Любка, и глупенькая Сафо-Сонька, и живописный мастер Арефий... многое множество.
Смотрел Илья, и еще больше радовалась душа его. И не было полной радости. Знал сокровенно он: нет живого огня, что сладостно опаляет и возносит душу. Перебирал всю работу - и не мог вспомнить, чтобы полыхало сердце.
Всю ночь без сна провел он на жесткой койке у себя на скотном, и томили его сомнения. Говорило сердце: не для этой же работы воротился. На ранней заре поднялся Илья и пошел в церковь. Белый туман курился в низинах, по Проточку. Сел Илья на старый могильный камень, положил голову в руки и стал думать: ну, теперь кончена положенная от барина работа... для барина и работал...
И вот, как давно, в яблочном монастырском саду, в охватившей его тяжкой дремоте, сверкнуло перед ним яркой до боли пеной или кипящей водой на мельнице. Миг один вскинул Илья глазами - и в страхе и радости несказанной узнал глянувшие в него глаза. Были они в полнеба, светлые, как лучи зари, радостно опаляющие душу. Таких ни у кого не бывает. На миг блеснули они тихой зарницей и погасли.
В трепете поднялся Илья, смотрел сквозь слезы в розовеющее над туманом небо - в потерянную радость:
- Господи... Твою красоту видел...
В прозрачном и чутком сне,- видел он,- перекинулась радуга во все небо. Плыли в эти небесные ворота корабли под красными парусами, шумели морские бури; мерцали негасимые лампады-звезды; сверкали снега на неприступных горах; золотые кресты светились над лесными вершинами; грозы гремели, и наплывали из ушедших далей звуки величественного хорала; и белые лилии в далеких садах, и тихие яблочные сады, облитые солнцем, и радость святой Цецилии, покинутой за морями...
В этот блеснувший миг понял Илья трепетным сердцем, как неистощимо богат он и какую имеет силу. Почуял сердцем, что придет, должно прийти то, что радостно опаляет душу.