VI
Высокий достал чурек, разломил надвое и дал монголу. Срезал с шомпола шашлыки.
Монгол забрал на кинжал и понес за камень. Ноги опять заерзали.
Потом татары принялись есть сами.
Безрукий жадно смотрел, как они смачно жевали мясо, закусывали чуреком, похрустывали сладким луком; как монгол ловко управлялся, одной рукой, шлепал дымящиеся куски ладонью, лязгал клинком по камню и кидал в рот с кинжала.
Смотрел на них по-собачьи. Рот его налился слюною.
– Ты по-нашему понимаешь, знаю… – почмокивая, сказал высокий.
– Понимаю. Сколько с татарами жил… бывало, водил приезжих, показывал пещеры…
– Татар обманывали, знаю!
– Нет, от меня татары доход имели… гостем принимали. Безрукого-Рыжего все горы знали. Спросите хоть в Шуме, у почтенного Мамут Асафа… Друзьями были…
– Врешь, собака!.. – вскричал монгол. – Хаджи Мамут!
– Молчи! – оборвал джигит, налил вина и понес за камень.
И опять Безрукому показалось, что где-то его он видел. Татары кончили есть и закурили. Солнце зашло за гребень, балку покрыло тенью.
– Идти мне надо!.. – опять попросил Безрукий. – Братцы!..
Татары не слыхали.
– Душа горит, попить отыщу… дозвольте!..
– Пойдешь к Сшибку? – спросил джигит.
– Некуда мне больше… помираем…
– Трудно тебе из Ай-Балки выйти! – сказал монгол. – Шайтан не пустит. Идем вместе!..
Он вытер кинжал о шапку и сунул в ножны. В страхе смотрел на него Безрукий: сузил монгол глаза, – поблескивало из них беловатой искрой.
– Айда! – крикнул монгол, вставая.
У Безрукого похолодели ноги. Он с мольбой поглядел на джигита, – джигит не видел.
– Вставай, говорю! – кричал – торопил монгол, – до Перевала тебе не близко… далёко живет Сшибок!
– Попить дозвольте! – отчаянно закричал Безрукий, – сам отыщу… родничок я знаю!..
– Родник высох, – сказал монгол, – там сладкая тебе вода будет… досыта пить будешь!.. Вставай, живо!
– Погоди… – удержал высокий и подмигнул монголу. – Верно, родник высох. Вина не хочешь?..
– Дайте! – крикнул Безрукий и заплакал.
Он ткнулся в гальку, бился в нее лицом, крутился.
– Барашка хочет!.. – засмеялся монгол, встряхивая его за плечи. – Барашка… хочешь?..
Безрукий взглянул, не понимая… – снится?
– Барашка хочешь? – спросил высокий и показал пустой шомпол. – Гостя-то и забыли!.. А чурека… хочешь?..
И показал кусок белого чурека. Безрукий вытянул к огню шею…
– Дайте! – крикнул он не по-человечьи, приложил руку к сердцу и поклонился.
Голова закружилась, он качнулся и повалился навзничь. Татары засмеялись…
– Надо ему… в дорогу! – мигнул высокий.
Он пошарил и швырнул Безрукому кость с оставшимся на ней мясом.
– Грызи, собака!
по-собачьи, исподлобья. Татары смотрели на него с усмешкой, но он не видел. Он быстро оглодал кость, выгрыз хрящи и серую труху мослака и высосал костяное масло.
– И собачьему куску рад… – сказал он, обсасывая пальцы. – Кошек ели, – и тех не стало. Сразу всего решились… Ни правды, ни закона… Страшную жизнь узнали… Чего же теперь-то будет?.. Хуже зверя стали…
– И будем звери! – сказал татарин. – Вот, и будем! по своему закону! своим правом!.. Ну?! – крикнул он, вспомнив что-то, – идешь… к Сшибку?!
– Дозвольте сказать… На берегу меня встретил… требует, – достань мне новые брюки, на родину уеду…
– На родину уедет?! Так и сказал – на родину уеду?!.
– Уеду… И говорит… последнего барашка для прощанья буду резать… хочу с тобой требушинкой поменяться… Чтобы доставал я брюки… Вот и пошел я к нему… мучки, думаю, выменяю… А Мамут Асафов мне… поразил… говорит нынче… всю пшеницу у него из камней забрали, будто… черный весь теперь ходит…
– Черный ходит?.. – повторил татарин. – Мамут Асафов?!. Говорил тебе… Мамут Асафов?!. Когда говорил тебе Мамут Асафов?.. – быстро спросил татарин.
– Да на заре сегодня… в Шуме видел… у самой его кофейни, под орехом?..
– Врешь, кривая душа!.. – крикнул монгол, выхватывая кинжал. – Умер хаджи, тихий ветер его душе!..
– Как, умер?! – оторопел Безрукий. – Нет… не умер… я его на заре видел… у самой его кофейни, в Шуме?
– Не мог ты видеть! – крикнул – вскочил высокий.
– Нет, видел… у самой его кофейни видел… – растерянно повторял Безрукий. – Говорил с Мамутом! Нет… не умер… Своими глазами видел!..
– А, собака! – вскричал монгол, тряхнул головой по-бычьи, схватил кинжал и бешено пырнул в землю.
– Почтенный хаджи Мамут от горя умер… – благоговейно сказал джигит, смотря мимо глаз Безрукого.
– побледнел до пепла, схватил винтовку…
– Твои!.. проклятые его убили!.. Псы ваши!
Безрукий смотрел в обезумевшее лицо джигита – ждал смерти. Винтовка медленно поднялась, ходила… чиркнула кверху, – лопнуло сухо, с визгом…
– Постойте!.. – вскрикнул Безрукий, стараясь схватить винтовку. – Не убили! видел!!. Не убивайте!., видел!..
– Не мог ты видеть! Почтенный Мамут умер!..
– Видел! Живой Мамут! Сам говорил мне сегодня… коней у него взяли!
– То раньше было! А после… последнее на Перевале взяли, бандиты ваши!..
Джигит опустил винтовку.
– Когда ты видел почтенного Мамута? Говори правду… или – пуля!..
И будто – страхом прошло по его лицу, тревогой.
– Вот, как перед Богом… Аллах видит… – давясь от страха, проговорил Безрукий. – Нынче, на заре видел! У самой кофейни… сидели, говорили?..
Словно спрашивая себя, говорил Безрукий, и с каждым словом уверенность его слабела.
– …Полный уж день был… под его орехом… ясно видел…
– Ты… ясно видел?.. – впивался в глаза татарин, – ясно видел!?.
– Да… как тебя вижу… ясно видел?!. – растерянно повторил Безрукий.
… и серую курицу в ажине?
Да что же он верно видел?
Всполошный крик из-за камня вспугнул тишину Ай-Балки. Татары оглянулись. Крик перелился в стоны. Джигит поглядел за камень. Стихло…
Безрукий смотрел, как бились-крутились ноги. А это –
Смотрел на татарина, на камень, на кручу балки. Исподлобья глядел на него монгол, сонно дымились угли. А это – верно?..
Безрукий потер глаза, – лежала на глазах сетка. Или во сне – все это?
Опять стоял перед ним джигит, опять говорил тревожно:
– Ты… видел?!.
– Я тебя… вижу? – сбрасывая сонливость, слабость, спросил Безрукий странно глядевшего на него джигита. – Как… живого видел… Сидел на порожке, у кофейни… руку всё прижимал, к сердцу… Совсем живого… – как во сне бормотал Безрукий.
– Руку прижимал… к сердцу?!. – крикнул джигит, пугая.
Безрукого оглушило криком.
– Господи! Я же тебя… вижу? Ясно видел… руку держал, всё потирал у сердца… жаловался, что болит сердце…
– Болит сердце? – издалека, будто, сказал татарин. – А ты… почему ты знаешь… про сердце?!. Прижимал руку?.. Две недели, как хаджи умер… Лжешь ты! – крикнул татарин исступленно, – ты его не мог видеть!..
– Видел… – прошептал Безрукий, ощупывая камни. – Мамут умер?., что же это… душа его мне явилась?
Плыли на глаза пятна, сливались, накрывали. Безрукий быстро потер глаза… – все то же: балка, дымок, татары…
– Душа… явилась?! – всматриваясь в кого-то, тихо сказал татарин, и лицо его стало мягким. – Тебе… явилась?!
– Собаку слушай! – крикнул монгол, – айда!..
– Сиди!.. – крикнул ему татарин. – Ты… видел?!. – схватил он Безрукого за плечи, – как ты видел?.. Говори правду, нужно! Тебе нужно!.. Как ты видел?..
И он опустился рядом, скрестил ноги.
– Не трону тебя… скажи правду… видел?..
– Да я же… самую правду… видел!.. – во сне говорил Безрукий. – Как же ты говоришь… Мамут умер?
– Сейчас говори… видел?!..
Татарин вскочил и опять побледнел до пепла.
– Не мог ты видеть!..
– Я тебе говорю! – крикнул – вскочил монгол, – на Перевал ему надо!.. Оба они собаки!.. Идем!..
– За-чем?! – закричал, вне себя, Безрукий. – Зачем неправду!.. Я почитал хаджи, святого человека… такого по горам не знаю… Справедливый хаджи!.. На самой заре, у кофейни видел!., говорили! Да что же это… душа его мне явилась?
– Как с тобой говорил хаджи? какой был хаджи?..
И Безрукий сказал, как видел Мамута под орехом и о чем говорил с Мамутом.
– Как вот… живого видел!.. Постарел только шибко и похудал… и скучный…
– Скучный? – тревожно спросил татарин.
– Скорбный… – повторил Безрукий и увидал: голову преклонил татарин.
– Почтенный хаджи от черного горя помер… – тихо сказал монгол и тоже преклонил голову. – Черное горе сердце его убило…
Татары сидели молча, преклонив головы. В глухой тишине Ай-Балки явственно отдавались стоны, тянулись из-за камня; да в угасшем костре потрескивали угли.
– Всех убило… – сказал Безрукий.
– Молчи, падаль! – крикнул монгол, взрываясь. – Святой был хаджи… а ты – собака!..
Безрукий поник и поглядел на джигита. Лицо джигита угасло, потемнело, между бровями легла морщина, – и тут-то Безрукий вспомнил, на кого был похож татарин: на старого Мамута! И перстень Мамута вспомнил, с памятной бирюзой в яичко, и взгляд Мамута, и его усмешку. И понял, что Усеин это сын Мамута.
– вырос теперь в джигита, – не узнаешь.
Признал Безрукий. Но что-то ему сказало, что узнавать не надо.
– Идешь к Сшибку… – нарушил молчание татарин, будто на свои мысли.
– Некуда мне больше… Чую, не даст он хлеба…
– Не даст хлеба? – усмехнулся нехорошо татарин. – Чуешь?.. Ну… даст мяса!
– Обещал… требушинкой поделиться…
– Требушинкой? А требушинки не даст?
– Не знаю… – растерянно поглядел Безрукий.
– Тогда… вытряхивай из него! вот, молотком-то! Бери за горло!..
– Закон не дозволяет…
– Бей! – бешено закричал татарин, ожег глазами. – Теперь никакого нет закона! Хлеба нет – закона нет, бей!..
– Йёйй! – вскрикнул дико монгол и провел по кинжалу пальцем. – Айда, на Перевал тебе надо!..
От его вскрика и от того, как провел монгол по кинжалу пальцем, Безрукого пронизало дрожью. Он с мольбой кинулся к джигиту, но джигит оттолкнул и погрозил монголу:
– Без тебя выйдет!
Монгол вздернул плечами, осмотрелся…
– Собака идет по следу!., убей собаку!.. – яростно закричал монгол и погрозил на море. – Из одной стаи падаль!..
– Знаю! – сказал он властно. – Сиди, знаю.
– И я знаю! – крикнул монгол, сжимая больную руку, и сел у камня.
Безрукий понял глаза монгола. Мысли его мутились. Он закрыл рукою глаза и попросил чуть слышно:
– Не мучьте… водицы дайте…
Джигит думал.
– На заре сегодня… ты говорил с Мамутом?
– Говорил…
– И хаджи сказал… – не даст тот – с усмешкой спросил татарин. – Так и сказал, – камень?!.
– Сказал… камень не даст хлеба…
– Камень?!. И еще сказал?
– Да, камень. А еще… что сказал? Да… черный ходит, пшеницу у него всю…
– Так и сказал… – черный?!.
– Так и сказал…
– И – всю пшеницу?
– Все забрали…
– Святой хаджи!.. Помни! Святой хаджи!..
И лицо джигита посветлело.
– Пей. Святой хаджи!
– как и на пикниках когда-то, – и, расплескивая, взял кружку. Он хотел сказать что-то, но – с жадностью, залпом, выпил – и задохнулся.
– Пей! – налил еще татарин.
Безрукий выпил и закрутил головой, от наслажденья.
– Пей – и помни! Святой хаджи!.. – вылил ему последнее татарин.
Глядел на Безрукого монгол от камня, узил глаза, поглаживал – давил руку… Но Безрукий его не видел. Он ничего не видел. Рот его растянулся, глаза блуждали.
– Иди!.. – крикнул к горам татарин.
Безрукий сидел – не слышал. Вино унесло тревогу, связало ноги. Вино бодрило. Балку налило солнцем. Хотелось сидеть на людях. Хоть и ругались, а ничего – жалеют. Раньше в солдатах были, теперь – бандиты… Теперь уж и все – другие! Свои, из Шумы… Что-нибудь и еще уделят.
– Покурить бы, братцы? Но он ошибся.
– и закрылся мешком от смерти… Высокий не дал: он пнул Безрукого сапогом и крикнул:
– Беги, падаль!..
Безрукий метнулся через кусты, не чуя за собой криков. С крутого откоса он сорвался и побежал вверх, по балке. Балка сходилась щелью, стены ее срывались. Он побежал по щели. Путались в ногах камни, намытый водою хворост. Узкая щель давила, кусты хлестались, цепляли, рвали. Щель, наконец, сомкнулась, вывернулась тропинкой. Тропинка юлила в чаще…
Безрукий и не заметил, как провалилась за ним Ай-Балка. Одно в нем билось – бежать и бежать надо. Он прорывался чащей, не разбирая, куда приведет тропинка, вскочил в забитое голышами русло спавшего до зимы потока, споткнулся, упал на камни… Как будто кричали сзади?
Он послушал: трещало в чаще? Страх погнал его дальше. Он поднялся с сыпучей гальки и явственно услыхал топот. Кусты рванулись, и на краю потока появился с ружьем татарин. Связало ноги, – и Безрукий остался на коленях.
– Стой! – крикнул татарин, целясь.
Безрукий стоял и ожидал удара. Путались в глазах пятна – плескавшееся за кустами солнце, желтые сапоги джигита… Они мелькнули, хряпнули голышами, побежали, остановились, вдавились в гальку…
– Ты! – запаленно крикнул, замахиваясь ружьем, татарин, – помни!., слово скажешь, что видел… живым зарою!..
– Что ты… Усеин… что ты… – забормотал Безрукий, немея от его взгляда.
– Убью! – зубами крикнул татарин и замахнулся камнем.
– Валялся бы в балке… падаль! – услыхал Безрукий запаленный голос. – Ради отца только… помни!..
Ноги захряпали по гальке.
Было?
Он схватился – и побежал по гремучей гальке. По каменному потоку длинно синели тени. Солнце тонуло за кустами. Застрявший в потоке пень корнями загородил дорогу, Безрукий ткнулся – и выбрался на откос, пугаясь рухавшего за ним камня.