|
X
Подходя к крыльцу, я увидал конторщика Сметкина, который утром читал «про счастье». Он раскланялся, мотнув на мои тетрадки:
– Жара вам теперь-с, с экзаменами! Сам, бывало, страдал ужасно, перед дипломом!…
Его усики и прыщи показались особенно противными, и я сказал:
– Наши экзамены не чета вашим, городским! Да ты и училища-то не кончил, выгнали тебя! Мне Василий Васильич говорил…
Он по-дурацки ухмыльнулся: – Выгнали… А в каком смысле выгнали? Надо знать. А дяденька в меховом деле понимает только. А я сорок рублей в месяц получаю! Вот вам и выгнали!
– И нечего здесь болтаться! – закричал я.
– Извините, я к тетеньке хожу! – нагло ответил он.
– Тетенька не на нашем крыльце! И потом… – вспомнил я слова Гришки, – ты гнилой… можешь нас заразить!
Он подскочил ко мне, так что я поднял книжку.
– А за это я… исколочу! – проговорил он злобно. – Ты, кишочки зеленые… смотри!…
И как раз появился Женька! Он подошел «полковником», налился кровью и пробасил:
– В-вон отсюда!!! Или я тебя… вышвырну!…
Он сказал так решительно, словно железным голосом, что Сметкин сейчас же сдал.
– Да они ко мне придираются, а я только… к тетке сюда хожу!
– Связываться со швалью… – сказал Женька, толкая плечом конторщика.
– Ноги ему поломать!… – послышался голос кучера. – Ты, гнилой черт, лучше не заявляйся! Знаю, чего ему надо! За Пашкой привдаряет, давно гляжу…
– Вот-дак ловко! – побледнел конторщик. – И не думал… Они мне «Листок» давали про «Чуркина», я и дожидался!…
«Листок» я ему давал, передавала Паша. Мне стало стыдно, и я сказал:
– Это верно, за «Листком» он ходит…
И мы ушли.
– Ну что, было? – спросил я Женьку. – Встретил ее на улице? Я из окошка видел.
Это мне польстило. Когда мы пришли в мою комнату, Женька насупил брови и сказал нехотя:
– Гм!… Хотел под дверь ей сунуть, да черт у ворот сидел!…
– Какой черт?! – удивился я.
– Домовой хозяин. А то девчонки…
Я ничего не понял. Какие девчонки, где?…
– Она же рядом, соседи ваши, Постойки…
У меня пошло перед глазами.
– Она?!. с роскошными волосами?!. – воскликнул я.
– Так вот… – сказал он мимо меня и кашлянул. – Чего ты так? Разве ты с ней знаком?…
Сердце мое сжималось, но я сдержался.
– Конечно… недавно… она познакомилась со мною… через забор… – Через забо-ор!… Какое же это…
– Она хотела даже… подарить мне поцелуй!
– Ого! – насмешливо сказал Женька, но губы его скривились.
– И я чувствую, что она… Ну, это… для тебя не интересно. Хочешь послать письмо? – насмешливо сказал я. – Попробуй…
– Нечего и пробовать! – заносчиво крикнул Женька. – Мы уже переговорили… раньше заборных комплиментов! Пожалуйста, не форси, что можешь стать на моей дороге! Глупо. Да и рано, только четырнадцать!…
– Во-первых, давно пятнадцать, а все дают шестнадцать! И я… произвожу впечатление на… же-нщин! Что у меня нет усов, это только… наивная девушка может!… И у Аполлона тоже нет усов, а все… признают! Женщины ценят глаза и… ум! Пушкин вовсе не был красив, а все с ума сходили! – сыпалось из меня. – Всякую женщину можно покорить… жаром души и сердца! И все поэты имеют миллион поклонниц!…
Женька слушал насмешливо и почесывал себе нос. Я боялся, что он скажет сейчас такое, что сразу меня убьет. Но он только сказал – «гм… гм!…», – но и это меня убило. Из этого «гм!» я понял, как он уверен.
– Ты всегда признавал только и-де-альную любовь! – насмехался он надо мной. – Можешь и-де-ально любить ее! Не запрещаю! Люби! А я смотрю реально, и она бу-дет моей!
Мне представились ее косы и царственно-бледное лицо, и я остро почувствовал – что теряю!
– А я по одному ее голосу чувствую, что она недоступна… ничему низменному и грязному! Да ты не в старуху ли влюбился? – пробовал посмеяться я. – Повивальная бабка, акушерка? Жирная старуха в бородавках? Но у ней уже есть любовник, «Рожа»!
– «Ро-жа»?! – поразился Женька. – Не может быть!…
Я ему рассказал про «Рожу». А сердце ныло. Я оглядел его длинный нос, выпуклые глаза, «рачьи», его долговязую фигуру. Не может такой понравиться! Ну, пококетничает… А у меня… И Паша в меня влюбилась, а над Женькой всегда смеется.
– Нечего дурака ломать! – рассердился он. – Она – ученая акушерка, красавица… Читал на вывеске – «Акушерка, С. К. Постойко»? Она и есть.
А я думал, что это – повитуха!
– Конечно, я мог бы подождать до субботы и проводить из церкви, но надо ковать железо, пока горячо! И Македонов советует… Написал признание в любви и прошу свиданья… хотел под дверь сунуть, чтобы сегодня же приходила в Нескучный… прошу решительного ответа. А этот черт… и девчонки торчат, увидят!
– Женька, я должен тебе сказать… Она… тоже мне нравится… Я ее давно заметил… она поразительно красива!…
– Да, недурна… – процедил он сквозь зубы. – Не запрещаю… пожалуйста! Я смотрю на нее просто как на красивую же-нщину! Не люблю рассысоливать! Не я, а она мной заинтересовалась? Ясно, что я ей нужен!… А ты еще слишком молод! Попробуй… – повел он плечом и сплюнул. – Только ничего не выйдет.
– Но почему ты воображаешь, что она так легко смотрит на… на любовь? Она же не такая…
– Есть данные! – сказал он нагло. – Видно сразу, что ищет приключений. И вот, написал письмо… Просмотришь?
Хоть и сосало сердце, но мне польстило, что Женька со мной советуется. В сочинениях он всегда просил просмотреть ошибки и, главное, знаки препинания.
– Если хочешь… – скромно ответил я.
Он достал «Учебный календарь М. О. Вольфа» и вынул письмецо на розовой бумажке. На уголке был голубь, с конвертиком, в веночке.
– Знаешь… катнул стихами! Я так и вспрыгнул.
– Ты… сти-хами?!.
– А что, не могу я, по-твоему, стихами? Чепуха! Ни черта наскоро не вышло, а то бы я… Сдул из Пушкина! Македонов тоже своей из Пушкина. Мелкие стишки, никто не знает…
– Пу-шкина-то не знают?!
– А ты, зубрила, всего Лермонтова знаешь? – спросил он хитро.
– Надеюсь, «Мцыри» даже наизусть могу. И почти весь «Маскарад»…
– А это откуда, помнишь?
Вы съединить могли с холодностью сердечной
Чудесный жар пленительных очей.
– Конечно, помню! Это… из «посмертных стихотворений»!
– На-ка вот, из «посмертных»! Это и есть из Пушкина!
– Как из Пушкина?!
«Вы съединить могли с холодностью сердечной…» и прочитал до конца! Не Лермонтова? Тот так и бухнул: «Понятно, Лермонтова. Сразу его дух сарказма виден!» Даже Фед-Владимирыч промазал!
– Ра-зве это из Пушкина?
– Разве? В книжке не ошибутся. Ну, слушай… «Посвящается – С. К. П.»…!
Вы съединить могли с холодностью сердечной
Чудесный жар пленительных очей.
– Но, по-моему, тут надо знак восклицательный, а у него стоит точка? а?…
– Да, пожалуй, лучше знак восклицательный… – сказал я, считавшийся в этом деле специалистом, – пожалуй, лучше! Хотя можно и точку, как утверждение…?
– Никакого утверждения! Я же… что? Я ей с восторгом, как страсть! Обязательно знак восклицательный… Спроси хоть Фед-Владимирыча.
– А ошибок нет? – покосился я на письмо.
– У Пушкина списал, какие ошибки! Мое посмотришь. Дальше:
Кто любит вас, тот очень глуп, конечно;
Но кто не любит вас, тот во сто раз глупей!
– По-моему, очень хорошо! А дальше я сам, стихами:
Ответьте мне, красавица, что да!
И буду раб я ваш покорный навсегда! —
«Ученик 7-го кл., Московской… и т. д… Прошу назначить свиданье в Нескучном, день и час. Если можно, сегодня даже, так как день табельный».
– Ну, как находишь… сильно выражено?…
Он пытливо смотрел в глаза, правду ли я скажу.
– По-моему, очень сильно! – слукавил я, радуясь, что стихи смешные, а «из Пушкина» она, конечно, сейчас узнает: ведь она очень развитая. Мне даже показалось, что и я угадал, что «из Пушкина».
– Нарочно вкатил – «посвящается», чтобы она не подозревала?! – выпытывал меня Женька, упорно смотря в глаза. – А… размер выходит? Ничего такого?… шероховатостей?…
– Да ничего… Только, лучше бы… – «Скажите, небожи-тельница, да? Ваш друг покорный навсегда!» Размер, понимаешь, лучше… И потом, ты же не хочешь быть рабом ее?!.
– Почему это – «небожи-тельница»! Сентиментальности… А раб… это для… сильней подействовать. Размер?… Ну, не стоит переписывать, мысль выражена! – Как хочешь… Только вот – «красавица, что да!»? Вот это – что да?… Немножко режет ухо, как какофония…
– Какая там какофония! – рассердился Женька. – Не глупей тебя. Ты бы вот написал попробовал! Помню, как «мельницу» из «Русалки» хапнул!
– Да я и написал!
– Ей?! – смерил он меня взглядом.
– Пока… не ей, а другой! – гордо ответил я. – У меня есть любимое существо, которое меня любит… страстно!
– Уж не Пашка ли твоя – «любимое существо»? Ну, с горничными это не считается. Еще ни один поэт не посвящал горничным! – издевался Женька.
Это меня убило.
– Во-первых, я написал… «Мечте»! Я представляю себе любимую женщ… то есть существо, как идеальное существо! как Музу! Для нее я готов броситься в стремнину, в бездну!… погаснуть во мраке дней моих! испустить последний вздох у подошвы ее ног… не у подошвы, а… так сказать, под чарующим взглядом ее очей! Здесь выражена вся глубина, вся мучительная сила моей… волнующейся любви… моих идеальных стремлений, как, например, у Дон-Кихота или у… Фауста! Нет, не у Фауста, а у… у этого вот, у…
– У Демона? – спросил Женька. – Ради тебя… «все проклинаю, ненавижу»?…
– Нет, ничего ты не понимаешь! – кипела во мне досада. – Я весь в… истине, добре и красоте… как Фед-Владимирыч объяснял о «душе поэтических произведений»! Когда разбирали «Чуден Днепр при тихой погоде»! И я… переливаю чувство в стихи! Чту, как Богоматерь с Младенцем на руках, молюсь!…
– Врешь! – поддевал меня Женька, – ты просто в душе-то мечтаешь, знаю – о чем!…
– О чем? о чем?… Ты хочешь взять добычу и вступить в эту, в… физиологическую связь, я… я боготворю в ней неземной образ, все высокое и прекрасное… как в «Лесе» почтенный человек говорил помещице… и неуловимое, как… божество! Когда Лермонтов поет «Русалка плыла по реке голубой», разве он про русалку поет? Он поет про… чувство! И я тоже…
Женька махнул рукой.
– Ты не знаешь же-нщин! – сказал он басом. – А ну-ка, почитай про… чего ты написал! – и я по его глазам понял, что он боится, что я написал лучше.
Я сразу понял, что зацепил его. Он потягивал себя за нос, моргал и морщился. – Вот дак… сочинил! – проговорил он раздумчиво, а я хорошо заметил, как натянулось его лицо. – Это ты просто под Пушкина! Сразу видно, что его дух! «Скажи мне, чудная девица!…»
– Во-первых, не «девица», а «певица»!
– Ну – певица… Это сразу видно. «Спой мне песню, как синица…» Девица, певица, синица…
В нем кипела досада, зависть – по глазам видно было. Это после его-то – «что да»! А у меня – «Погасну в мраке дней моих»! В «Ниве» даже напечатать можно! А у него – «что да»!
А ни одной бабы нет. Им не стихи, а они любят в мужчине силу и… упорство! У нас на дворе гимнаст из цирка живет, так какие красавицы к нему ездят, с буке-тами! Купчиха с Ордынки отравилась на крыльце, даже в газетах было… С Македоновым он приятель… И говорил всегда: «Если хотите успехов – развивайте мускулатуру!» Гляди… как сталь!
– Ну… а зачем ты сразу через два класса? Это же ложь! – зацепился я за последнее, лишь бы его притиснуть.
– Ну, а что тут особенного! – растерялся он и сейчас же полез наскоком. – Я и должен быть в седьмом! Это «Васька» меня несправедливо… А она все равно не знает. И по фигуре в седьмом как раз! Чтобы заинтересовалась. Все-таки солидней!…
– Обманом хочешь, а не своими достоинствами! – не знал я, чем бы его донять. – Но ты же… но она же может обидеться… Ты говоришь, погоди… глупо ее любить! Это же оскорбление?!
– Какая же ты дубина! – усмехнулся Женька. – Во-первых, я пускаю комплимент… Это сказал сам Пушкин! Ты пойми: кто вас не любит, тот… в сто раз глупей!! Значит, я весь в ее власти! Какая тонкость слов! Это же ка-кой комплимент! Только Пушкин мог так тонко…! Сейчас подсуну ей под дверь, и будем ждать в Нескучном.
Он ушел торжествующий, а я терзался. Ну да, он сильнее меня и выше. И очень остроумен, а женщины это любят. Он станет ей врать и хвастаться. Пожалуй, скажет, что я горничной написал стихи?… Ну и пусть, и пусть!…
«Хорошенькие… как вы!» – радостно вспомнил я.
И вспомнилось со стыдом: «с горничными это не считается!»