Письма И.С.Шмелева В.В.Вересаеву 1921 г.*
*Письма публикуются по изданию "Последний мой крик - спасите!.." (Встречи с прошлым Выпуск 8, М.; РГАЛИ, Русская книга,1996. Публикация Н.Б.Волковой).
1
8/21 сент[ября] 1921 г. Алушта
Дорогой Викентий Викентьевич,
Едете Вы в Москву, слышал я: "везут вагон писателей из Коктебели". За Вас, как за последнее средство (простите) хватаюсь - помогите. В Москву не еду, не могу ехать.Не могу оторваться от той земли, где жил с мальчикомпосл[едние] дни его жизни, уйти из того угла, который заставил своей волей мой мальчик меня иметь. Это, кажется,скверно я выразил, но пустяк. Вы понимаете. Москва дляменя - пустое место. Москва для меня - воспоминания счастья прошлого. Крым - страдание, но это страдание связано с сам[ым] дорогим в жизни. Пусть оно остается, я не всилах уйти. Москва - сутолока и надежда дальше устраивать что-то в жизни. Мне нечего больше устраивать. Я хочутихо умереть. Т.е. я хотел бы работать в тиши, ибо у меняесть что сказать и сказать иначе, чем я до с [их] п[ор] делал.Я сделал оч[ень] мало. Теперь я знаю, что и как надо писать.Но, кажется, поздно. Одн[им] слов[ом], я не еду. Я, м[ожет]б[ыть], нелогичен: я могу уехать из Крыма, но только не вРоссию. Чтобы начать свою новую литер[атурную] работу и
работу оч[ень] большого калибра - "Храм человечий" и "Его Величество Лакей", работа на года, мне необходимаперспектива. Мне нужно то еще, чего уже нет в России, -тишины и уклада. Чтобы не мызгаться, не крутиться с утра до ночи за куском, за одеждой, за топливом. Чтобыжизнь не мешала. Я не могу работать с перерывами, урывками. Я написал Лунач[арско]му и М. Горькому о разрешении уехать. Письма любезно взяла и обещала переслатьФофанова,*член полномоч[ной] комиссии ВЦИК, ведающая зем. отделом. М[ожет] бы[ть], Вы с ней увидитесь в поезде на Москву и напомните. Или возьмете передать лично.Вас, добрый и дорогой товарищ, друг (простите), прошу ипросит Оля - как можете - пособите нам в этом деле. Язнаю, что то, что еще привязыв[ает] к жизни, - давно задум[анные] работы, к которым я не смел подойти, что это ямогу сделать, у меня уже есть хватка, и, б[ыть] м[ожет], этоуже не будет так мало, как все то, что я д[о] с[их] п[ор] делал. Я занимался пустяками. Я напевал про себя. Теперь хочу попробовать спеть в полный голос. Приготов[ительная]школа кончена. Пора в жизнь, перед уходом из нее. Пособите и что узнаете - перешлите мне с оказией, что ли - наК.А.Тренева, Казанская, 22. Вы, верно, хоть ответите. Амногие-многие - и не отвечают вовсе.
* Фофанова Маргарита Васильевна (1883-1976)-участник революционного движения с 1903 г., член РСДРП(б)с 1917 г. В 1918-1921 гг. член Коллегии Наркомзема РСФСР,выполняла поручения Советского правительства в Крыму.
Второе, которое д[олжно] б[ыть] первым: я с Фофановой же пишу Калинину по делу об убийстве моего мальчика. Я прошу помочь, наконец, узнать правду, всю правду иназначить расследование. Я писал ему еще в апреле - и низвука. Д[олжно] б[ыть], Галланд*не передал. Я ему все пишу. Неужели и на эт[от] раз все останется втуне? Пособите.Через Вас я прошу Петра Гермог[еновича]**- он ведь в президиуме ВЦИК. М[ожет] б[ыть], Вы не откажетесь передать ему, через него для Калинина мое заявление. (Оно у Фофановой.) Я верю еще, что высш[ая] Сов[етская] Властьне могла одобрить того, что было. А раз так, она должна помочь найти правду и восстановить, назначить следствие инайти следы моего сына и виновных. Я хочу знать, где останки моего сына, чтобы предать их земле. Это мое право.Помогите. Хорошо бы, если бы Вы сами прочли то, что я написал Калинину. Тогда Вы помогли бы мне. Помогите.Третье: мы в страшной нужде. Нам перестали давать и хлеб. Мы лишены заработка: ни вольных изд[ательст]в, ни журналов. В невольных я не могу писать. Говорю - я предпочтуоколеть. Раз нам не дадут возможности уехать из России -стало быть мы арестанты. Но и арест[анты] им[еют] правона хлеб. Нам, мне и Ценскому, выдали охр[анные] грамоты с правом на как[ой]-то акад[емический] паек. Но мы не видали этого пайка. Нам случайно давали, то соль, то 1/4 табаку, то фунтов 5 крупы. Теперь ничего. Мне нечего продать,Вы знаете. Я приехал на 2-3 мес[яца], а живу 4-й год. Я хожув лохмотьях. У меня нет белья, у жены нет рубашки! Еслимне разрешат выезд, я поеду в Москву и возьму, что у меняуцелело дома. И уеду. Если бы полном[очная] Комиссия распорядилась в Симфер[ополе], чтобы мне и Ценскому хотябы высылали из Симфер[ополя] муку, что ли. О, как все этотяжко. И какая, скажете, беспомощность! Но... я не могу делать дело, которому не верю. Я только и могу еще, чтобыудерживать в душе остатки сил для работы. За пайки же я уплачу, уплачу. Я, приведется если, оставлю чем бы заплатитьза пайки! Наше книг[оиздательст]во!***Мне прислали 100000 рб., на что я не мог купить пуда муки. И это бухгалт[ерский] вывод за 3 года! Это - насмешка. Книг продано - все! Вы будете в изд[ательст]ве. Скажите, чтобы далич[то]-ниб[удь] моей матери-старухе. Ей выдавали, но когдаузнали(!) о моей смерти(!) - прекратили. Прошу книгоиздательство отдать матери моей, голодающей (это я на дняхузнал), хоть какие авансы под буд[ущие] издания. Я ведь немало дал книг издательству. Мне не хотелось бы издаватьсябольше на языке, мне неведомом, но пусть издают и дадутмоей матери. Она живет у дочери, Калужская ул., св[ой] дом. Ив[ан] Андр[еевич]**** знает.
* Галланд - вероятно, сотрудник Центросоюза илиВнешторга. В письме к К.А.Треневу он упоминается как Галлон. "...И если бы не выдача по распоряжению Галлона пайка от Центрсоюза - гибель". В этом же письме Шмелевпросит узнать "...в Центрсоюзе или Внешторге, что с моимписьмом сталось".
**Смидович Петр Гермогенович (1874-1935) - участник революционного движения, в эти годы член Президиума ВЦИК, троюродный брат В.В.Вересаева.
***Товарищество "Книгоиздательство писателей в Москве" было учреждено в 1912 г., просуществовало до 1924 г.Его материалы частично сохранились в РГАЛИ в ф.1440.
**** Данилин Иван Андреевич ( 1870-1941) - писатель,член "Книгоиздательства писателей в Москве", после Октябрьской революции работал в Наркомпросе и Госиздате. В это время жил в том же доме, где находилась квартираШмелева. Упоминание "неведомого языка" подразумевает,по-видимому, новую орфографию.
Я не могу ничем помочь ей - я нищий, голый, голодный человек. Ехать в Москву и для видимости взятькак[ое]-ниб[удь] место или обучать в литер[атурных] мастерских?! Нет, пусть это делают те, кто умеет это. Я бездарен в эт[ом] отношении. Одно прошу - пусть дадут мне возможность уехать - и я верну пайки во сто крат. Куда я поедув Москву?! На юру жить и биться в тисках среди тысяч незнающих, что с собой делать, нищих интеллигентов и бывших людей? Скоро будут перегрызать глотку др[уг] другу.
из моихвещей, какие, б[ыть] м[ожет], у него сохранились. Онахоть хлеба поест перед смертью: ей 77 лет. Часы мои у негоесть с цепочкой, еще что-то. Пусть отдаст ей скорей. Онапродаст эти часы, когда-то ее подарок сыну-студенту. Я только посл[еднее] время стал, нашел силу писать письма. Ятолько мог ковырять землю, убивать душу в черной работе.Всю тяжесть - искать куски - взяла на себя моя Оля. Святая, горевал. Если бы погибнуть, но у нас не нашлось духупогибнуть: мы еще жили и живем какой-то жалкой надеждой. А м[ожет] б[ыть], мальчик еще придет! Нет, не придет.Ну, я, кажется, все сказал. Да, если не удастся уехать, неразрешат, умрем, какумир[ают] животные, в закутке, в затишье, не на глазах. Прощайте, дорогой Вик[ентий]Вик[ентьевич]. Вряд ли свидимся. Передайте наш посл[едний] привет М[арии] Герм[огеновне]*. Вы - дело другое.Вас не ударила жизнь, слава судьбе. Будьте счастливы. Я хотел бы быть бодрым. Не могу. Так, день за днем, день заднем. И сплошная, неизбывная мука. Пусто для нас всякоеместо. Но наше место еще носит следы, тень нашего дорогого и чистого мальчика, которого мы так преступно потеряли. Этого не избудешь. Ну, обниму Вас заочно, крепкийВы человек. Сделайте, что найдете возможным, что в силах. Передайте привет Ник. Дмитриевичу [Телешову],Ив.Ал.Белоусову, Юл.Ал. Бунину, Ив.Андр.Данилину исобратьям-писателям.
Ваш сердечно Ив. Шмелев
* Смидович Мария Гермогеновна - жена В.В.Вересаева, родная сестра П.Г.Смидовича.
Прилагаемые при сем письма - Данилину и матушке - будьте добры передать оба Данилину, а он доставитему поближе.
Ах, дорогой Вик[ентий] Вик[ентьевич]! Многое бы я сказал, но нет сил, смято в моей душе все. Все моивзгляды на жизнь людскую перестроились, словно мне вставили иные глаза. Все, ранее считавшееся важным - уже неважное, великим, - уже не то. Знаете ли, я сразу состарилсялет на 1000! И многое, раньше звучавшее стройно, как церковный орган, - только скверная балаганная музычонка! Илюди попали на глаза мои новые в новом виде, и как же пожалеть только можно все и всех. Увидал новое - и сказалбы новое и по-новому. И природу увидал по-новому.Досадно, если не совладаю с собой. Досадно, если не получу возможности найти выход из жизни, приличный выход, завершить век свой работой, которая, б[ыть] м[ожет], кое-чемукое-кого научила или хотя бы помогла в чем - в главном деле - отношении к жизни и правильной ее оценке и восприятию. И как же мне хочется указать человеку его истинноеместечко в мире и изменить кой-какие ярлыки. Представьте, во мне что-то лопнуло, то, в чем таился багаж, о коем я
все, что писал яраньше, и самая манера писанья! Не тонким бы перышкомстал бы я водить, а взял бы самую большую и стенно-половую кистищу маляра. Эх, сил не наберешь. И неведомо - когда г[осподи]ну случаю угодно будет позволить мнеэто.
И. Ш.
2
20 окт[ября]-2 ноября
1921 г. Алушта
вообще шло оно, неведомо где позадержавшись. Но что письмо!Вся жизнь наша задержалась невесть где. О, что за чернила!И перо не пишет. Карандаша бы надо, но нет карандаша у меня. Теперь ничего нет. О, как бы хотелось поговорить с Вами. Я все потерял. Все. Я Бога потерял и какой я теперьписатель, если я потерял даже и Бога. С большой ли, с малой буквы - бог (Бог) - он нужен писателю, необходимонужен. Мироощущение на той или иной религиозной основе - условие, без чего нет творчества. Откуда идти и к чему? Почвы нет. Вся вышла. Надо искать. Где найти? И поздно уже. Но не стоит о сем. Душа истекла. Нет сына, нетединственного. И еще живешь и мучаешься. Но почему нетсилы уйти совсем, не быть? Об этом долго писать. Всяжизнь наша, моя и Оли, - тьма теперь, и в этой тьме жгучаянезамирающая боль. Но не стоит об этом. Человек еще неизобрел иного средства, посильней слов, чтобы дать другому понять. Итак - Вы уже в Москве. Для меня и Москвы уженет. А любил я ее. Но, знаете, я не могу писать, - мысливразброд. Силы нет. Ибо не то, не по-прежнему я могу писать.По-новому буду, если буду. Довольно вступлений. Сердечное спасибо за участие к нам. От полномочной комиссии я не дождался ответа, даже через три мес[яца] с половиной на свою жалобу (расследовать о сыне). Молчание намою жалобу на 7 страницах б[ольшого] формата. Теперь надежда на ВЦИК. Я послал Калинину заявление через Фофанову (чл[ен] комиссии ВЦИК). Прошу Вас, молю Вас, ибонекого мне просить - справьтесь через П[етра] Гермогеновича См[идови]ча - что же, получено ли мое заявление вЦИК и какая резолюция последовала. И там молчание? Солидарность взглядов или невозможность, бессилие властипролить свет на преступление чинов власти? Нет надежды.И при этом мне писать, творить? Да еще писать, где дозволяется?! Когда нет права писать свободно?! Когда на всехязыках все "мовчит, бо благоденствует"?! Не могу, сил нет.Не могу. Погибну голодом, холодом, но сил нет для сего творчества. Я ничего не пишу, Вы не так поняли меня. Яимею в душе свое, будущее, произведение, но я его напишуне в России - или не напишу вовсе. Я болен. Да, я болен. Горем болен. И если я еще ем, так потому, что еще не подытожено в жизни моей все, что нужно. На перевале жизнивдруг оказались такие числа, что и не думал. И не подытожено. А здесь итожить - и чернила никуда, и бумага промокает, и сердце в камнях и бурьяне. О, дорогой, благодарю запопытку ободрить и смягчить боль. Родной Вы, редкий человек в наши дни. Я так мало видел участия. Засыхают люди, черствеют в нужде, в борьбе за кусок. И не упрекнешь.Но зато на многое открыв[аются] глаза. О, волчье порождение, человек! Обезьянье семя. Как тонка позолотца-то оказалась. Пришли кого-то с сухой тряпкой - и нет позолотцы.И вылетел Бог, как пыль, и стало человеческое - человечьим. Скверно.
Второе. О выезде. Если я его не получу - я никуда,конечно, не выеду, а буду ждать естеств[енного] конца -умирать. Мне нужно уйти от себя, искать себя иного, в инойплоскости. Не иного себя, нет, я не так, а себя просто. Того,который еще мог бы кое-что сделать в своей работе. Здесья не могу работать. Мне больно, мне не по силам. Здесь все
закрыто для меня одним - нет моего мальчика. Там я,м[ожет] б[ыть], сумею к[ак]-ниб[удь] найти его, для души,в душе. Одн[им] слов[ом], мне надо воздуху иного. Я писал Луначарскому, Горькому. Помогите мне, родная душа. Убедите. У Вас светлая голова и доводы логики стальной. Вылучше меня скажете, найдете слова. Зачем я России? Я иждивенец, приживальщик, паёчник. Правда, я не получаю ничего, но я в принципе, т[ак] сказать, жизни современной - паёчник, то е[сть] дармоед. А вне России? Я, б[ыть]мож[ет], буду там на черной работе где, но я буду другой. Я найду силы стать писателем. Я за кусок хлеба буду на шоссекамень бить, но я буду творить в душе. А здесь, где у меня сына, мое самое ценное, взяли, я не могу распрямить душу.Мне колет глаза и сердце. Я не могу. Помогите, если можете. Спасите последнее мое - мое призвание писателя. Я болен, я это понимаю. Но санатория даже в Гаспре меня не излечит. Как живем? Жена выменяла мыло (посл[едний]кус[ок]) на 4 ф[унта] муки. Есть еще что? Не знаю, ничего нет. Есть 6 кур, но их не могу. Они - воспоминание. Я ихкормлю сухим виногр[адным] листом. Это единое наше.Посл[еднюю] крошку делим. О, я мог бы много ласковогосказать о них. Об их уме, о многом. И все, все связано смальчиком. Плохо, что издат[ельст]во за три года продажикниг прислало сумму слагаемым бухгалтерски. Не мог на100т[ысяч] купить и пуда муки. Я писал Вам о моих вещах, окорзинке, но это очень хлопотливо, плюньте. Я не имеюправа утруждать Вас. Но если будет доброе желание и возможность исхлопотать как-ниб[удь] бумагу, чтобы вещидошли до нас целы - сделайте. Ибо мы погибаем. Теперьнет работы на земле, на виноградниках, а то бы пошли с женой, хотя оба без сил. Едва в силах рубить граб на топку. Поклоны всем добрым знакомым. Дорогой Викентий Викентьевич. Еще - и последняя просьба. Вам она ничего не будетстоить - лишь 5 мин[ут] телефона. Вот в чем дело. Здесь вАлуште есть доктор Коноплев. Человек чистый, светлый, отзывчивый, добрый, русский человек. К нам относился оченьсердечно. У него незадача. Его лишили его
не выходит. Для "пункта" есть другие пустые дачи, но... "пункту" нравится - и все. Коноплевсоздавал домик на труде, вынужден с женой и ребенкомжить на юру, а его домику грозит упадок: пчел убили, виноградник съели солдаты и т[ому] п[одо6ное]. Он подавал жалобу Полномоч[ной] ком[иссии] ВЦИК, та передала местной Р[абоче]-кр[естьянской] инсп[екции], и все. Коноплев послал жалобу в Москву, в ЦИК. М[ожет] б[ыть],приказ центра поможет? Вам, б[ыть] м[ожет], не трудно будет попросить Петра Герм[огеновича], он ведь член Президиума ВЦИК, уделить внимание делу и, если, конечно, этозаконно, помочь. Лишь бы дело не затерялось. Одолжите!Теперь вон есть декрет о праве продажи домов, а тут и изсвоего выгнали. Пусть восстановят в правах.
Я буду ждать, как светлого луча, Вашего письма.Ваш И. Шмелев.
Крепко обнимаю, и от моей жены привет М[арии] Г[ермогенов]не.
3
26/13 -XI1921 г.
жизнью, чтоеще есть люди, которые тебя помнят, которые тебе близки,хотя бы по твоему любимому - искусству. Рад, что Вы работаете, пишете, - я так ослаб и духом от тоски по сыну, и телом - от бедности, - что не имею сил творческих. О, длятворчества окрыление нужно, пусть окрыление умирающих нервов (они дрожат, умирая), а для меня, во мне, нетникакого окрыления. Не дрожат нервы - они дряблы. Длятворчества нужно, чтобы ты чувствовал нужность, необходимость и вольную волю вылить себя, свое. Этого нет. Ведьесли твоя мысль, страстность то и дело упирается в забор -какое мож[ет] б[ыть] окрыление. Для творчества необходима перспектива, то конечное, что видишь или чуешь. Нодля того чтобы видеть это конечное, надо иметь основу,упор, твердость под ногами, как геодезист, старающийся установить свой инструмент, или астроном - трубу свою. Нодля меня нет упора, почва дрожит, база меняется, и я как горошина в сотрясаемой бутылке. Понимаете?! Для моего творчества необходим устой, уклад жизни отстоявшийся, какого бы содержания он ни был (пусть это даже сверхкоммунизм), но уже выявивший свой лик, а не зыбкий и текучий. С этой базы мне могла бы быть видна даль, а сейчас кинематограф[ическое] мелькание. И если возможно творчество, то оно было бы и эскизно и субъективно в высш[ей]степени, а при моем душевном угнетении - совершенно неверным. То, что я мог бы писать, - не могло бы и увидетьчитателя. Для "Южного Альманаха"*я не мог ничего дать -сил не было. Кроме сего, Тренев писал мне "желательные требования" - рассказ должен был иметь хоть как[ое]-ниб[удь] отношение к эпохе, пусть хоть и давними корнями, иметь идейную связь с сдвигом социальным, хотя быуказывал причины и мотивы. Это своего рода задание. Мневсегда были чужды и задания, и "политич[еские] грибки", и анализы, и подходы. Таков характер. Если я писал "Челов[ека] из ресторана" - так это была вольная, страстнаяработа, без всяк[их] задних мыслей и заданий. Но я же писал и "Розстани" и "Неупив[аемую] чашу". Они для меня ичище и любимее, а в них никаких запахов. Дай я другие "Розстани" теперь - они бы были признаны редакцией никчемными. А "Неупив[аемая] чаша", пожалуй, еще ивредной, ибо могла помогать укреплению "суеверий". Ведьтам "чудо". Я помню, как Клестов**говорил: "Какого-то банщика описывает!" ("Розстани") А про "Чашу" сказал бы -"икону описывает". У меня есть вчерне "Спас черный". Тоже про икону. Это работа не для тугих ушей, которых теперь много. Творчество духа - не электрич[еский] плуг, немеханизм доступный. Творчество истинное носит в себе величайшей сложности инструмент, и овладевать им людям с тугим ухом и тупым взглядом, упрощенно - нельзя.Только и увидят - или старика-банщика, или "суеверие", как, напр[имер], в Достоевском теперь стараются увидетьлишь изобразителя отмиравших классов, чуть ли не делателя революций. Я мог бы теперь писать о человечестве, ното, что я написал бы о человечестве - было бы преступно сточки зрения тех, кто в человечестве видит конечное и совершеннейшее - и то лишь в одной его части Знаете, у меня много новых путей открылось в области моего творчества, но я не имею сил. М[ожет] б[ыть], здесь и недоеданиеили неудобоваримость пищи. Для творчества не безразлично, чем и как питается художник. Вам, как врачу, не толькописателю, известно это еще лучше. Одна пища для дровосека или землекопа, которым необходим корм для мышечного труда, и другая - для нервных затрат Это знает физиология питания. Питайся дровосек пищею писателя - он будетнегодным дровосеком, и - обратно. Здесь я 5-6 часов в день трачу на добывание топлива, корчую пни, ношу воду и проч. Все часы дня заняты тревожным раздумыванием, чем набить желудок. У нас - бедность, бедность. Когда выдаетсячас-другой - дрожат руки, болят кишки, слабость. Разве есть место творч[еской] работе?! О, как мы бедны, Вы неповерите. Быв[ают] дни, когда мы (камсы-кильки)с едва видим[ым] кусочком хлеба.Иногда лишь по 1/2 сушеной грушки. Мы не знаем молока,сахара, на дняхкурит[ельной] бумаги, чтобы купитьсоли! С сент[ября] намперестали (по 1 ф[унту]). Только на днях далислучайно 14 ф[унтов] муки. Акад[емический] паек, который нам предоставлен по постановлению презид[иума] Кр[аевого]рeвк[ома],- невыдается. Завед[ующий] распределителем(депо или продком) сказал дерзость жене: "Много вас былотаких!" Это татарин. Да, конечно, он не знает, что таких, конечно,
*Южный Альманах. КнI/ Под ред. А.Б.Дермана,К.А.Тренева, Я.А.Тугендхольда. Симферополь: Крымиздат,1922.
** Клестов (псевд. Ангарский) "Книгоиздательстваписателей в Москве" и редактор издательства "Недра".
От Сергеенко * никак[ого] звука. Да я и не пойду в санаторий. Что же делать?! Нечего продать, променять. Ещеэто физич[еское] недомогание - и мое, и жены. Очень жалею, что не поехал в авг[усте] в Москву. Тяжело погибать отголоду в глуши, забытым всеми, никому не нужным. ПрошуВас, дорогой В[икентий] В[икентьевич], поищите возможность для нас приехать в Москву. Здесь мы погибнем. Будемтянуть до весны, а весной надо уехать в Москву. Но не с чем подняться. Вызовите меня в Москву с женой, чтобы не платить за проезд - нечем платить, нечего взять в дорогу. Последний мой крик - спасите! В Москве у меня все же хотьгроши собрать можно, хоть кому-ниб[удь] запродам своикниги. Ведь у меня детских работ более 30 листов. Я совсем разбился физически, жена слабеет и кашляет. Я писал о разрешении выехать за границу. Там я мог бы запродать своилитерат[урные] права и жить, лечиться. Здесь лечиться,при невозможности найти хлеба, - нельзя. Молю Вас, чтоможете сделать в этом отношении - сделайте. Нечего говорить, что я буду за границ[ей] безусловно лоялен в отнош[ении] политическом. М[ожет] б[ытъ], найдутся поручители, если это нужно. М[ожет] б[ыть], я еще найду силостаться русск[им] писателем и дать то, что я не успелдать - дать не торопливо, не скомкано. У меня есть заветные работы, котор[ые] здесь я не в силах выполнить. Я нехочу думать, чтобы в интересах власти было дать умереть сголоду больному русскому писателю. Дайте мне возможность приехать в Москву. Пришлите как[ую]-ниб[удь]охр[анную] грамоту или телеграмму, чтобы и нам (он шлет привет Вам) дали возможность дотянуть до весны. Ценский уже не одинок - он женился (вдова и девочкалет 12),и ему трудно. Уже ни одной коровы. В Москву он неедет, думает на Одессу, там большой город, м[ожет] б[ыть],найдет работу, журналы. По-моему - ошибка. Или Москва ичерез нее - выезд, или Москва, как центр. М[ожет] б[ыть],я букинистом стану или буду детям читать свои рассказы.Получить работу, конечно, трудно, - при сокращении культурной деятельности. Напишите, как и чем жив[ут] писатели в Москве. Вообще, обуслов[иях] жизни. Я чувствую Вас,В[икентий] В[икентьевич] - Вы отзоветесь. Я сколько разписал Треневу - помочь нам с Ценс[ким] - ни звука. Я отдам, я верну все эти куски и фунты, если начну работать. О,мне стыдно писать все это, проклятая беспомощность. В Алуште нечем заработать. Слабость, едва держу топор, задыхаюсь, когда рублю кусты и пни. У меня есть неск[олько]кур, которых кормлю сух[им] листом и виноградн[ой] выжимкой - это последнее, что хотели сберечь, как память,но и их придется съесть - эти куриные скелеты. Они смотрят в глаза - дай, дай! Кругом голодающие семьи. Еще топография Алушты неблагоприятна - грабят в горах, трудноподвезти, а море бурно-бурно. Дождей нет уже 4 мес[яца]. Сегод[ня] ясно,t на солнце +15. Ночью морозы до 4-5. Земля втрещинах, скоро кончится и вода в бассейне. Буду ждать отВас весточки, возможно [ли] проехать в Москву. Весной все-таки будут санаторные поезда, м[ожет] б[ыть], с обратн [ым] поездом можно будет? А пешком не дойти. Эх, пошел бы я с котомкой по Руси, от деревни к деревне. Но стораз умрешь с голоду и снимут с тебя все, до рубахи (у меня,положим, лоскутья). О, как бы я мог написать теперь! Что"Голод" Гамсуна! Это мелко и жидко. Вы знаете, я пружина,туго закрученная? Потенциальная сила еще есть. Но и лопнуть могу вдруг, чую. Часто хочу заболеть сильно, до смерти. Боюсь за жену, за ее сиротство. И сам этого сиротствабоюсь для себя. Помогите словом братским, дорогойВ[икентий] В[икентьевич]. Плачу, очень уже растрепался.И не соберу сил, и память слабеет. Прощайте. Крепко обнимаю Вас, дорогой. М[арии] Гермог[еновне] поклоны наши приветные и прощальные. Оля просит Вас о содействии.
Крепко любящий Вас
* Сергеенко Петр Алексеевич (1854-1930) - беллетрист, литературный критик; автор книг и статей о Л.Н.Толстом, его знакомый и корреспондент (см. о нем в "Яснополянских записках" Д.П.Маковицкого: Литературное наследство. Т.до: В 4 кн. М., 1981).
Мы бы уже давно померли с голоду, да к счастьюмне удалось выменять у одного уезжавшего агронома3 п[у]д[а] муки и 10 ф[унтов] сахару, который мы продали по 8 т[ысяч]. Это нас сильно поддержало. Но теперь все наисходе, часть пришлось отдать за долг, за починку сапог. Уменя остался только крестик на шее - детский золотой крестик. У жены - обруч[альное] кольцо, легкое, с которымона уже решила расстаться. Для нее это нелегко, но что делать. Но здесь за это трудно получить что-ниб[удь], кромесушки или картошки. Табак весь, а курю Диккенса. К чему иДиккенс?! Жалею, что нет сил, - пошел бы куда наняться -уголь бы рыть.
Теперь знаю, как болят кишки и желудок от пустоты.Вспоминаю Овидия "Метаморфозы" - голод. Живы ли икто из писателей и что делают? Что с Книгоизд[ательством]писателей? И есть ли надежда, что оно выживет?
Не сообщите ли, получено ли ВЦИК'ом мое заявление, посланное еще в августе-сент[ябре] - с Фофановой,любезно согласившейся доставить в Москву - Калинину,Горькому и Луначарскому? Ведь я писал раза три. И Данилину, и Милованову Пантел[ею] Афанасьев[ичу]*. Низвука ниоткуда. И матушке. Дал ли ейИв[ан]Андр[еевич]Данил[ин] из моего кое-что на хлеб?
* Милованов Пантелей Афанасьевич - кто именно,выяснить не удалось; возможно, родственник Шмелева.
4
20.ХI-3.XII 1921г.
Дорогой Викентий Викентьевич,
* Письмо, о котором упоминает Шмелев, скореевсего действительно не дошло, во всяком случае, вместе сдругими письмами к Вересаеву в РГАЛИ оно не поступило. Письмо же от 3 декабря 1921 г. было направлено с оказией в Симферополь, вместе с письмом Шмелева от 4 декабря 1921 г. к Треневу. В нем Шмелев писал: "Да вот ещепросьба, - посылаю на Вас письмо для В.В.Вересаева.Пожалуйста, или сами перешлите с едущими в Москву, если есть уверенность, что они его доставят, или передайтеАнатол. Конст. Сынопалову (Суворовская, 6) с просьбой от меня. Очень обяжете, дорогой К.А. Знаете, у меня нетни копейки, чтобы купить головку лука, а не то чтобы франкировать письма! Живая правда! А письмо это дляменя очень важное, я прошу Вер[есаева] помочь мне выехать в Москву и еще о справках по делам в ВЦИК и Наркомпросе". Трудно сказать, почему не была исполнена просьба Шмелева, нолишь много лет спустя, минуя адресата, это письмо в составе архива Тренева воссоединилось в РГАЛИ с другимиписьмами.
Письмо повезли сегодня едущие в Москву, но поехали через перевал, а не на Севастоп[оль], морем, а на перевале, слышно, происходят то и дело ограбления - глядишь, и письмо с пиджаком снимут. Пишу наслучай вторично. Почта ходит слишк[ом] медленно, вотпочему и стараешься с оказией, хотя [бы] до Симферополя. Трудно живется: работать, думать сил нет, ибо болен я, болен. Сегодня, вот в эти часы к ночи, ровно год, как ушелнаш мальчик и - не вернулся. И не вернется. С ним всё ушло, с ним взяли у меня всё, всю мою силу и волю, жизнь - осталась одна шелуха. Ну, не скажешь словом. Вот и мысли разбежались. И так всегда за посл[едний] год. Я болен, знаю. И вот живу я с грамотой охранной, с телеграммойтов. Калинина о покровительстве. Горько, больно. Вот она, скверная усмешка жизни. Вся моя "охранная-то грамота" всыне была. И будь он со мной, я бы теперь не сидел, я и жена, бедняжка, как убитые жизнью люди, в дыре у моря, в лачуге, у печурки, как богадел[ы]... Ну, да что говорить. Думаешь иногда - молчи, не объясняй людям, - не поймут, ибоне испытали твоего. Но Вам, писателю, все ясно. Дорогой В[икентий] В[икентьевич] - не забудьте нас, умоляю. Об одном прошу - помогите получить разрешение уехать изРоссии. Здесь, где я потерял - ни за что! - так страшно потерял самое дорогое (я не виню Москву, помощь Москвытолько опоздала), - здесь мне трудно, тяжело жить, больному. Мне нужно на время уехать, найти себя, взять иного воздуху, издали почувствовать Россию и, б[ыть] м[ожет], затосковать о ней, по-хорошему затосковать, и получить,б[ыть] м[ожет], новый толчок к прерванной литерат[урной]работе. Теперь моя душа вся изранена, мне нет воздуха. Начто бы ни посмотрел я - везде я вижу страдающие глаза моего светлого безвинного мальчика. И все во мне [исход]ит болью. Ну, представьте Вы себя на моем месте. Вот в этой воткомнате у Вас убили любимое, бесценное, мучительно убили - и Вам бы нужно было творить здесь же, писать свои образы свободно, не выходя из этой комнаты, не избавляясьот этой боли! Смогли бы? Смогли ли бы Вы найти свой покой и творить, творить вольно, когда воля Ваша скручена иокована обручами?! Смогли ли бы Вы?! Хотя бы и имеете и грамоты и высокие обещания покровительства?! Писатель!Ты, своб[одный] писатель, где найдешь приют вольноймысли и образу твоему?! Что бы я стал писать, если бы я всевремя думал: вот столько, а дальше нельзя. Вот этот шажок,а шаг - ни-ни?! Нет, я не столько о цензуре говорю, сколькоо том, что теперь, вообще, по колориту времени многое нек тому. Так-таки, просто не к месту! А ходить в палисадник,перепрыгивать с палочки на палочку, как ручной чижик, это не легко, да это и не для писателя. Я понимаю,напр[имер], партийного писателя, напр[имер], коммуниста-писателя, если он есть в России. Ну, он по большой воде плавает. У него не разойдется слово и образ с его душой.Aписателю беспартийному, - а я только и разумею писателябеспар[тийного] - ему каюк! Это теперь нонсенс - ступай старыми книгами торговать. Да что же мне повторять истину?! Писателю, истинному художнику, если хотят, чтобы его энергия и все существо его тщилось создавать ценности вне времени и полит[ических] перестроений, - емуд[олжна] б[ыть] предоставлена полная воля в творчестве.Ибо истинное худож[ественное] произведение не собьетсяни на памфлет, ни на пасквиль, как Вы писали мне. Мож[ет]быть, в России и дозволят писателю писать не только отвечающее пролетарскому укладу, м[ожет] быть! Но пока я невижу органов печати с таким правом. Вы сами писали, чтоготовы были получить протест по поводу отрывков изВаш[его] романа "В тупике". М[ожет] быть. Но пока, здесьживя, я не найду себя, не могу взять пера, я, повторяю, болен. Мне нужно отойти подальше от России, чтобы увидетьее все лицо, а не ямины, не оспины, не пятна, не царапины, не гримасы на ее прекрасном лице. Я верю, что лицо ее все же прекрасно. Я должен вспомнить его. Как влюбленный вотлучке вдруг вспоминает непонятно-прекрасное что-то, чего и не примечал в постоянном общении. Надо отойти.Иначе может выйти "памфлет и пасквиль". Вы, чуткий и умный, Вы поймете. Я уехал бы самое большее - на год-два. Чем бы я стал жить? Надеюсь запродать как[ому]-либо издательству, - м[ожет] б[ыть], Универс[альная] библ[иотека]* отрядится, некоторые свои книги, м[ожет] б[ыть],детские даже. Теперь, проживи год так, как я жил, питаясьбуквально одним хлебом и то не досыта, видя полчашки молока раз в месяц, сахар заменяя солью, мыло - золой, а папиросн[ую] бумагу - старым "Миром Божьим"**, чернила - соком неведомых ягод, превратившись из свободного и независим[ого] писателя - в нищего, который должен ждатькакого-то пайка (и за что?) - я смогу жить на пустяк и храбро, не пугаясь беспомощности от голода. Теперь, когда жена,без обуви, подбивая вместо кожи кусок линолеума (и это каждый день!), должна бегать за 2 версты - не даст ли наробразфунт керосину или муки, - теперь мне не страшно (и ей)продать свои книги и за пустяк какому-ниб[удь] издателю-немцу - для России, если не найдется русского немца илиего подобия в России.
"Универсальная библиотека" - серия книг, издававшаяся акционерным обществом В.М.Антика и М.Ф.Фрум-кина, существовавшим до 1921 г.
** "Мир Божий" - литературный и научно-популярный журнал, выходивший в 1892-1906 гг.
Вы понимаете? Теперь, когда я не могу свободно ездить и ходить по России, ибо сейчас, конечно, не до того,чтобы дать возможность писателю свободно и с удобствомобозревать жизнь и вдумываться в нее, - я хотел бы бродить по деревням Швейцарии и вглядываться в иное. Дляработы мне нужно если не движение, то сознание, что я всегда смогу двигаться (это, м[ожет] б[ыть], "болезненное")А здесь я не могу двигаться уже по одному тому, что мне и не в чем . интересам сущ[ествующего] строя. Я не политик, я хочу быть толькописателем-художником. Я не журналист и им не стану. Если Вы предпримете шаги для [того, чтобы] мне помочь и еслирезульт[ат] буд[ет] положительным, не откажите помочьмне выехать в Москву. У меня есть телегр[амма] Луначарского на имя Крымревкома о предост[авлении] мне возможности выехать с удобствами, но в ней ни слова о жене,да к тому же она еще от июня. Тогда я не мог, не имел сил выехать. Еще одно не знаю, получил ли ВЦИК мое заявлениепо делу сына. Ни звука Это письмо (заявл[ение] на ВЦИК),равно и письмо Лунач[арско]му и Горькому любезно согласилась взять для передачи на Москву т. Фофанова, чл[ен]полномочной ком[иссии] ВЦИКа, вавгусте.Теперь декабрь-и ни звука. М[ожет]б[ыть],если будет случай,спросите по телефону или когда будете видеться с к[ем]-либ[о] из ВЦИК. Я имел случай познакомиться у Вас сП[етром] Герм[огеновичем]. М[ожет] б[ыть], он вспомнит обомне, если Вы скажете, что я через Вас прибегаю к его посредству, прошу его любезного одолжения навести справку.Я верю, что люди все же люди и высок[ие] человеч[еекие]свойства не теряются от принадл[ежности] или непринадл[ежности] к той или иной форме деят[ельной] жизни.Кстати - жена печет лепешку из отрубей - и я вспомнил:нет, несмотря на обещания Вам в Симфер[ополе], ни я, ниЦенский не получили никак[ого] пайка академ[ического].Только недели 3 тому здесь нам выдали по 14 ф[унтов] мукикак членам союза професс[ионального]. И то случайно.Смешно!У меня сейчас ни копейки, не на что купить головкичеснока!Я теперь иногда съедаю дольку, чтобы "окрепнуть", ибо в этом овоще есть что-то вроде витамина, что-то возбуждающее. Вот я написал более 120 листов хороших и,м[ожет] б[ыть], нехороших рассказов, мои книги хорошо читались, я много для детей написал, меня и переводили,и вот я после 17 лет писат[ельской] деят[ельности] не имею гроша на луковку! Или уж я и впрямь дрянь и никуд[ыш]ник?Ну тут уж и Вы ничего сделать не смогли бы, если бы и здесь были. Надоело все это нищенство и противно Я живу желанием, как только смогу, вернуть все эти четверки скверного пайка и соли, все эти куски народу. Правда, я кое-что сделал и для народа, немного, но все же и длянарода писал, и у меня еще осталась эта интеллиг[ентская]привычка почитать себя "должником народа". Пора бы расстаться и с этим предрассудком Напишите, - Вы обладаетепрекрасным даром - писать письма содержат[ельные] илегкие (я не могу владеть мыслями и "растекаюсь") - как ичем живут писатели в Москве, есть ли частные, вольныеиз[дательст]ва, как наше былое Книгоизд[ательст]во писателей?Какие перспективы?Есть ли возможность запродатьсвои книги (авт[орские] права, хотя бы на срок или вкре[дит]), конечно, за твердые деньги. Жду, не напишет лиИв[ан] Андр[еевич| Данилин. Я ему три письма послал. Ох,простите, намелил я, удручил Вас, б[ыть] м[ожетъ]?Ведьнудное все, больное. У нас погода сухая, ясная, ночами морозы 5®-6®. Дождей нет уже3-4 мес[яца]. Ценский продали коров, продает материал - железо, доски, повозку, упряжь. Все же у него хоть деньги водятся, слава Богу. И я емуза молоко былое чуть должен. А больше я никому не должени могу умереть чистым. С нетерпением буду ждать В [ашего]письма (ни от кого нет! что такое?!). Забыли, забыли. Даи за что помнить, на сам[ом] деле? А теперь впору до себялишь. Время крепкое, костяное, слоновой кости! И люди стали сухи и звонки, как кость. Звука мякоти не слыхать. А слова - медь звенящая. Если кто случится в Крым, наСимферополь, лучше оказией письмо, а то что-то запропадают письма. На К.А.Тренева, Казанская, 22, мне. А он мнеперешлет оказией. Обнимаю Вас, привет наш М[арии] Г[ермогеновне].
Ваш Ив. Шмелев
не делают писателей, как академии худож[еств] - выдаю[щихся]живописцев, а консерват[ории] - композиторов, но"изящное" образование очень не лишне для любителей блузы. Лишь бы не народились "копиисты" и мастера соntrеfасоn'ов**. Они уже появлялись за посл[еднее] время(Лидин***, напр[имер], иtutti quanti****с выговором и без оного). Особенно мастера на "мануфактурные изделия",господа с сугубо русскими фамилиями. О, теперь еще лучше будут писать шустрые писаря литературные, и вряд ли хладное сердце В. Брюсова вложит (вольет) огнь в души студентов, на сие надо иметь и угль, пылающий огнем от шестикрылого Серафима. А у В. Брюсова очень хорошая манера думать и выражать мысли, прекрасно поставл[енная] голова, хоть и срезана чересчур смело, но крыльев я что-то невидал. М[ожет] б[ыть], выросли? У Городецкого***** вон, как у курицы: что ни на есть - перо новое, чистое и все в русскомстиле. Роковая фамилия, хоть и менее загадочная, чем у Валерия. Впрочем, Серафим-то найдется, хоть и не Саровский, и не шестикрылый, а все-таки из духовного быта - Попов******. Что сей будет читать в оной академии? Еще разоговорюсь - я не враг "академии", она не лишняя, лишь быне задавалась целью класть отпечаток - слабость, присущая "академизму" вообще.
Ваш Ив. Шмелев
*Имеется в виду организованный В.Я.Брюсовым в 1921 г. Высший литературно-художественный институт(ВЛХИ). Помещался в здании Дворца Искусств.
**подделок(фр.).
***(1894-1979)-писатель.
****всякие другие(ит.).
*****Городецкий Сергей Митрофанович "Цеха поэтов".
******Имеется в виду Попов Александр Серафимович (псевд. А.Серафимович;1863-1949)-участник "Книгоиздательства писателей в Москве".